А ещё мы ждём их.
Очень-очень.
И они приходят.
В квартире дремлют полутени, мама выходит из зала, целует папу и помогает снять пиджак. Куртку. Пальто. Плащ. Пуховик. Они немного медлят в прихожей, – счастливые и уставшие от разлуки, – соприкасаются руками, взглядами, улыбками.
В зале горят бра, медленно опускается мягкое тесто взбитых подушек. На столе – фрукты, шоколад, кофейник, коньяк в бокастой бутылке, маленькие рюмочки, тонкие чашки. Шепчет в углу телевизионная панель. Новости. Цветочная выставка или день рождения народного артиста. Не разобрать, да и не хочется.
Сын, мама и папа сидят за столом. Папа нежится в кресле, довольный, умиротворённый, немного дымящийся, как кофе в изящ ных кружках. Он смотрит на свою семью нежным взглядом зелёных – серых, голубых, карих, серо-зелёных – глаз. Папа делает маленький глоток коньяка – кофе, коньяка, кофе, коньяка, – и подмигивает.
Он дома.
В кадре счастливы все семеро – сын, мама и пять отцов (каждый по очереди, каждый по-своему, спасибо актёрам и режиссёру ролика). Это настоящее волшебство. Все они любят свою семью, они благодарны ей, они безмерно блаженны в уюте комнаты – словно выпали из мрачного сна прямо в удобное кресло.
Я даю папам силы, чтобы они побеждали, добивались успеха, зарабатывали деньги, радовались с друзьями. Чувствовали себя сытыми.
Ведь семья – как вкусная еда, питательная, тёплая, нужная.
Тогда, когда вы действительно этого хотите.
Быстро и уютно.
Озвучка закончена. Всем спасибо, все свободны. Гонорар переведён на карточку.
На площадке кипят новые приготовления, на очереди съёмки второго варианта: фаст-фэмили для мам. Папы разбредаются, ещё присыпанные конфетти трогательного комфорта и любви, что так ярко блестели в рекламном ролике.
Дмитрий Эдуардович Архаиков останавливается в двери, поворачивается и смотрит на мальчика. На Андрея. На Тёму. Он не помнит, как зовут мальчишку в рекламе, а как в жизни. Зато помнит открывшуюся дверь, и крик «Па пришёл!», и негу кресла, и вкус коньяка (в рюмках действительно был коньяк, дешёвый, но смачный, Дмитрий Эдуардович даже крякнул от удовольствия, но это вырезали).
Мальчик – его экранный сын – о чём-то беседует с оператором; сейчас он выглядит на несколько лет старше своего героя, наверное, так и есть. Андрей-Тёма не чувствует взгляд «отца», как чувствовал его в ролике, не откликается на него теплом. Искусство обмана смонтировано и готово к эфиру. Теперь – не до взглядов.
Дмитрий Эдуардович неопределённо пожимает плечами и шагает на лестничную площадку.
* * *
Цюприки. Название района радовало щекотными переливами слогов и сказочно-мультяшными образами, как и некогда одноимённая деревня, которую город Брест поглотил чохом с остальными селениями области. Цюприки лежали вокруг Старого Бреста шарфом франта, являясь о-о-очень дорогим и о-о-очень престижным районом. Если вы арендовали здесь квартиру, ваша жизнь определённо текла в правильном русле: у берегов хрустели купюры, блестели монеты, жужжали терминалы, переваривая депозитные карточки. Если купили в Цюприках квартиру – кидайте, к чертям, вёсла в воду, ложитесь на дно лодки и смотрите в текущую по небу лазурь. Вам совсем не обязательно что-либо делать. Или, как раз, обязательно. Деньги к деньгам. Гребок к гребку.
Многие не бросали вёсла.
Как, например, Тёма Милонов, с пелёнок делающий капитал в индустрии фаст-фэмили. Звезда рекламных роликов и «Сын года».
Дмитрий Эдуардович побродил по опрятным квадратным кварталам, в которых решительно невозможно было заблудиться, несколько раз прошёл мимо дома Тёмы, собираясь с мыслями, решаясь и безвольно заходя на «новый круг».
В Цюприках хватало офисов, галерей и торговых рядов. Жилые постройки разделяли блестящие прослойки бутиков и ресторанов. Окна домов были гротескно высокими, удивлёнными, светолюбивыми. Где-то далеко приятно шумела скоростная железнодорожная магистраль – так ветер ведёт ладонью по высокой траве.
«Вот где ты живёшь… сынок», – периодически всплывало в голове Дмитрия Эдуардовича, хлопало хвостом и уходило на глубину.
Брест вобрал в себя хутора, посёлки, деревни, как рано или поздно делает любой тщеславный город – да хоть Барселона, поглотившая близлежащие городки и деревеньки в конце девятнадцатого века. Но помимо тщеславия нужен ум, который подскажет: присоедини, но сохрани индивидуальность, будь то фабричный колорит или сельская простота.
«Сынок» Тёма жил в элитном квартале Клейники. «Технологический уют на окраине, вызов историческим фасадам центра» – сообщал некогда еженедельный «Брестский курьер». Газеты Дмитрий Эдуардович любил. Не за краткость, угождающую спешности жизни, и не за собственную колонку во всё том же «Брестском курьере», а за навеваемую взмахами шуршащих страниц ностальгию, терпкую, но скоротечную. Ностальгия летела над миром сегодняшнего дня бумажной птицей, она кричала, но недостаточно громко, чтобы разобрать слова, она напоминала о чём-то, но излишне застенчиво и невнятно, чтобы найти опору для слёз. В этом и заключалась прелесть газет.
Декабрьское небо – холодное и пористое, как серый чугун – лениво сыпало снежком. Снежинки были маленькие и скромные, они облетали прохожих, липли к домам и деревьям.
Дом стоял высокий, зеркальный. Он словно прикрывал пикантные места небосвода. Дмитрий Эдуардович подошёл к первому подъезду и, не давая себе опомниться, распахнул тяжёлую дверь и вступил в парадную. Остановился, потрясённый.
Он, конечно, не ожидал увидеть тесную клетушку, украшенную единственно почтовыми ящиками и граффити, но и не залитый светом вестибюль, больше похожий на холл гостиницы. Нет. Не такое. Всё блестело и играло, словно насмехаясь над мерой и скромностью. Мрамор и гранит сражались текстурами, поверх вились ценные породы дерева и латунь, высокий потолок истекал гипсовыми формами.
Дмитрий Эдуардович осторожно шагнул по полу из природного камня. Роскошь определённо позволяла владельцам квартир чувствовать себя как дома, но вот гостей на каждом шагу и опрометчивом взгляде упрекала в бедности.
Пост охраны располагался слева; за пуленепробиваемым стеклом поднялся улыбчивый детина.
– К кому, отец?
Дмитрий Эдуардович снова остановился и стянул с головы фетровую кепку. Почему-то мелко дрожали губы.
– Я, знаете ли… зашёл…
– А! Узнаю! – громыхнул охранник. – К Артёму Павловичу! Вижу! Вот только недавно ролик крутили!
– К Тёме, – обрадовался Дмитрий Эдуардович. Закивал. – Да, да, к нему.
Над широкими плечами охранника на металлическом холсте горели разноцветные лампочки.
– Подниметесь? Или попросить Артёма Павловича в сигарную комнату?
То, что здесь имеется сигарная комната, удивило Дмитрия Эдуардовича уже не так сильно. Стал привыкать. «Наверняка, и зимний сад найдётся».
– Хочу подняться, проведать. И если можно… сюрприз сделать.
– Извините, не положено. – Охранник даже немного пригорюнился, будто искренне хотел выполнить просьбу, но не мог. – Но… давайте, я подам картинку на мониторы квартиры с… – Детина подмигнул, – небольшим опозданием? Он увидит вас уже у дверей.
– Благодарю, – искренне сказал Дмитрий Эдуардович.
Он не решался сделать первый шаг к ступенькам, не был уверен, что разговор закончен, но ширящаяся улыбка охранника придала сил. Дмитрий Эдуардович стал подниматься по широкой, пахнущей деньгами, лестнице.
– Эй! – окликнули снизу.
Сердце ёкнуло, споткнулось, заболело. Дмитрий Эдуардович с трудом обернулся – и увидел вздёрнутый большой палец.
– Классно сыграли! – крикнул охранник. – Лучший отец ролика! Чесслово!
– Спасибо… – пробормотал Дмитрий Эдуардович, опомнился, понял, что его не слышно, и крикнул: – Спасибо!
Охранник поднял руку с поднятым большим пальцем ещё выше.
На звонок долго никто не подходил. Квартира с номером «22» игнорировала попытки Дмитрия Эдуардовича обратить на себя внимание. Дверь равнодушно смотрела большим чёрным видеоглазом.
Наконец, открыли. Без разговоров через сталь и электронику.