Правда и вымысел
– И что мне теперь делать?
– А придётся в ад возвращаться и жить. Как срок настанет, придёшь сюда, к истоку, на это самое место. Спросят, как нашёл, скажешь, Карна дорогу показала.
– Так ты не велела дороги запоминать! Как же найду?
– Когда время наступит, найдёшь. А не велела запоминать, чтоб раньше срока не явился.
Он и спросил, когда будет срок, но Карна говорит, не скажу, а то ждать начнёшь, и жизни никакой не будет. Ступай, мол, назад, где лежал, и жди, за тобой придут и в госпиталь отправят.
Дед развернулся и пошёл.
* * *И вот четыре года назад, когда мы с дедом сильно заболели, пришёл Гой, и дед стал у него смерти просить, дескать, помоги, устал я мучиться. Внука на ноги поставь, а меня отправь в рай. Мол, я дорогу найду, меня Карна ещё в сорок четвёртом году туда водила. Гой сначала будто бы согласился, но потом на попятную пошёл, говорит, не могу я никого отправлять в рай, а вот срок сказать имею право. И сообщил деду день и час смерти, поживи, говорит, от души хоть это время.
Теперь деду и пришёл этот срок – одиннадцатого июня шестьдесят первого года.
Он говорил об этом так спокойно и даже весело, что мне становилось страшно.
Должно быть, в это время к нам на берег явился отец, видимо, что-то подслушал и решил, что дед заговаривается…
Сколько я помню деда и истории о нём от самых разных людей, он не был выдумщиком, фантазёром или сказочником. Для этого нужны определённый склад ума и души, умиротворение и ощущение радости жизни.
Он не был классическим дедушкой, к которому хочется забраться на колени, прижаться и попросить, чтоб рассказал сказку. После трёх войн дед стал взрывным, психованным и нетерпимым, если ему перечат или что-то не так. От него доставалось всем, иногда без особой причины, просто стоит под горячую руку подвернуться. Ко всему прочему, он постоянно болел, и единственная отрада у него была – это дождаться весны и посидеть с удочкой на реке. Каждый день он проживал как последний и, возможно, поэтому компромиссов не знал.
Первый раз его чуть не посадили вскоре после войны – гонял пешнёй по деревне районного начальника, которому бабушка, откупая моего отца от ФЗО, сначала дедов полушубок преподнесла, а потом ещё сунула полмешка нарубленного табаку (а откупать-то и не надо было, отец не годился в училище из-за искалеченной руки). Говорят, следователи несколько раз приезжали и даже забрать пытались, но дед сел на верстак, положил рядом топор и сказал – забирайте!
Второй раз, и это я уже помню, он выбил челюсть и зубы директору леспромхоза, когда тот приехал отнимать покос, положенный деду как инвалиду войны первой группы, и заговорил в оскорбительном тоне, мол, я тебя вообще выселю. В наших краях тогда он считался очень большим начальником, однако дед этого положения будто бы не заметил, одним ударом уложил директора в сугроб. Спас его кучер, утащив в кошеву. Помню кровь на снегу и страшно возмущённого деда. Потрясая узловатыми кулаками, он кричал, что его выгнали с колхозной земли и теперь с леспромхозной гонят, мол, что мне теперь и земли нет, за которую я кровь проливал?
Ещё помню, как приходили забирать вторую корову – при Хрущёве разрешалось держать только одну на двор, хотя в семье у нас было уже девять душ. Дед болел, однако встал с постели, приказал всем сидеть тихо и не высовываться, а сам взял вилы и пошёл в штыковую на председателя сельсовета и участкового.
Жизнь у деда была суровой и настолько пропитанной суконной реальностью, что для выдумок и фантазий в ней не оставалось места. И то, что он рассказывал, действительно можно было расценить как воздействие солнечного удара. Потому и слушал его со слезами и разинутым ртом, и если бы на берег не пришёл отец, может быть, ещё что-нибудь узнал необычное и потрясающее. Я чувствовал, что откровение о путешествии к истоку реки Ура с женщиной по имени Карна не завершено – если это первая и последняя дедова сказка, то она была без конца. Однако сразу после бани его положили в горнице, а всех детей загнали спать – чтоб не путались под ногами, а может, не хотели, чтобы кто-то из нас слишком рано увидел таинство смерти.
Солнце село, закричал коростель на лугу, потом на прохоровской дороге затрещал козодой и, наконец, стемнело, за окном бесшумно запорхали летучие мыши, а я не спал и придумывал причину, чтоб нарушить матушкин запрет и хотя бы заглянуть в горницу, где умирал дед. Может, он увидит меня и ещё что-нибудь расскажет? Или я сам спрошу. Пока я искал предлог, в старую избу прибежала бабушка.
– Серёжа, вставай! – кликнула она. – Тебя дедушка зовёт.
Я полетел в новую избу, однако сразу за порогом обвял и ощутил дрожь: даже запах в доме был другой, знакомый и незнакомый одновременно, почему-то пахло вереском и свежевскопанной землёй. Дед лежал в горнице возле открытого окна, затянутого марлей, рядом на столе ярко горела семилинейная керосиновая лампа, которую берегли и зажигали в исключительных случаях, когда требовалось много света. Было полное ощущение, что он спит, но когда я на цыпочках проник в горницу, дед открыл глаза.
– Серёга…
Он ещё узнавал лица и даже улыбался. Рядом на табуретке сидел отец и держал дедовы руки в своих, за его плечом стояла матушка, ближе к изголовью села бабушка, и мне не хватало места, разве что у ног.
– Подойди ко мне, – сказал дед. – А вы ступайте.
– И я тоже? – будто обиженный мальчишка, спросил отец.
Он был любимый и единственный его сын; ещё двое и дочь умерли от скарлатины в двадцатых, когда дед в очередной раз ушёл на заработки.
Возникло недоумённое замешательство, все переглядывались, но никто не уходил, возможно, боялись оставить меня одного с дедом, вдруг я испугаюсь, заикаться начну (было такое поверье: мол, нельзя оставлять детей одних рядом с умирающим), или всё ещё считали, что он заговаривается, и потому выполнять его требования не обязательно.
Я протиснулся между бабушкой и отцом.
– Ничего, Серёга, – успокоил дед. – Ладно, пусть и они слушают, всё одно бестолковые да слепошарые, ничего не поймут. Мне уж не сходить с тобой на рыбалку, а так хотелось валька поймать. Он сейчас здорово берёт, только успевай забрасывать. Я место знаю, где клюёт, и тебе скажу… За горой Манара́гой, на Ледяном озере. Ты ведь знаешь, где Манарага? А Ледяное озеро как раз за речкой будет. Валёк туда икру метать заходит. Не смотри, что озеро глухое, это так кажется. Там много речек впадает и вытекает, только под землёй… Но гляди, никому! Рот на крючок. Гой мне точный срок отмерил, и я уже не встану, ты дуй-ка один.
– Я не знаю, где такая гора, – сквозь зубы сказал я, чтоб не разреветься.
– Ну, уж Манарагу-то всяко найдёшь! – отмахнулся дед вялой рукой. – Приметная горка, высокая. Там наверху ещё люди стоят… А как озеро найти – научу. Значит, когда наверх залезешь, гляди на юг, в ведренную погоду его видать, вёрст восемь напрямую-то. Оно то белое, то синее, а то огненное, если на закате, и круглое. С задней стороны у него скалы отвесные, эдаким полукружьем стоят, а спереди открытое место. Приметное озеро-то. Спустишься с горы – река Манарага будет. Она шумная, да не глубокая в том месте, так вброд перейдёшь. А там немного поднимешься – и вот тебе Ледяное озеро. Только выходи рано утром и всё время иди прямо на солнце. Оно идёт – и ты иди, и к обеду точно на берег выведет. Где валёк клюёт, найдёшь, место тебе само покажется. Да я и приметил, удилище воткнул. Увидишь там Гоя, смотри, на глаза ему не показывайся, не то заберёт. Поди, не забыл своего обещания…
Я уже ничего не мог спросить: ком стоял в горле и слёзы давили – моргнуть нельзя. Дед нам запрещал плакать и всегда сердился и ругался, если кто-то ревел.
– Сейчас иди и ложись, – приказал он. – Да завтра-то не ходи, похоронишь меня, тогда уж… Все идите спать. Чего расселись? Чего ждёте? Думаете, ещё что скажу?
Дед больше не обронил ни слова. Потом бабушка рассказывала, что он закрыл глаза и будто уснул. Родители не отходили от него – так и просидели возле постели до зари, думая, что он спит, и лишь после этого спохватились, обнаружили, что дед давно отошёл, и завесили зеркало…
Три слова
Два этих странных, грохочущих слова – «Карна» и «Манарага» – врезались в сознание с детства, и потом я жил и долго ни от кого их больше не слышал. Третьим было «Ура», однако, привычное, оно не звучало так завораживающе. После смерти деда несколько лет я осторожно, будто между прочим, спрашивал, где находятся гора Манарага и река Ура, у всех людей, кому доверял. Образованный дядя Саша Русинов, окончивший лесной техникум и изучавший топографию, ничего не знал, но, чтобы не ударить в грязь лицом, сказал, что племя гоев живёт в Дагестане и один представитель его есть на лесоучастке и фамилия у него – Гоев. Река Ура течёт в Уругвае, сказал он, а гора Манарага стоит в Испании.
Я ему не поверил, ибо мой дед никогда в этих краях не был и быть не мог.
Киномеханик дядя Гена Колотов, посмотревший в своей жизни тысячу самых разных фильмов, что-то такое видел, только вот в каком кино точно не помнил, но приблизительно в индийском. Дядя Паша Кудинов, живший в городе Томске и приезжавший на диковинном тогда у нас автомобиле «Москвич» (даже галстук носил и красивые запонки), посмотрел на меня как-то очень уж внимательно и ответил осторожно:
– Таких названий я никогда не встречал…
– А имя Карна есть?
– Возможно, есть, только нерусское.
Потом он сказал родителям, что у меня какие-то странные вопросы и фантазии, неплохо бы показать меня врачу, пока не поздно. Отец к моему любопытству относился с пониманием и лёгкостью, мол, возраст такой, интересно пацану, вырастет, и всё пройдёт, ружьё ему да весло – вот его ремесло. А матушка моя на пятом году от явления Гоя сама заболела базедовой болезнью, стала молчаливой, задумчивой, как наша река по вечерам, и чаще всего отвечала невпопад. Бабушка обычно отмахивалась – я не знаю, не приставай – и однажды заругалась: что ты, дескать, за дедом всякие глупости повторяешь? В бреду он был после солнечного удара, наговорил невесть что и тебе голову заморочил.
А я чувствовал, что она знает, но скрывает от меня правду, и она, эта правда, связана с чем-то очень важным и болезненным в её жизни.
И только спустя двадцать один год, когда я делал первую попытку написать повесть о своём деде, она сначала долго отбояривалась – дескать, задурил тебе голову дед с малолетства, – но всё-таки кое-что приоткрыла.
Оказывается, всю жизнь бабушка страдала от ревности: женщина, подобравшая моего тифозного деда на станции, сделала это будто бы не бескорыстно. Выходить-то она его выходила, но женила потом на своей дочери-перестарке. У них родился ребёнок, мальчик по имени Олег. Вскоре дед сбежал от своих спасителей, однако всегда помнил о сыне, а бабушке от этого было, как ножом по сердцу. Обиженная навек, она ревновала его, отпуская на отхожий промысел (верно, бабёнку завёл, а иначе что ездит-то?), и проводила аналогию с событиями осени сорок четвёртого, когда Карна водила деда на реку Ура. Он эту Карну звал в полубреду, когда сильно болел, имя её бабушке казалось зловещим…
Последний раз я спрашивал о тех таинственных горе и реке уже в пятом классе, у своей учительницы русского языка и литературы Юлии Леонидовны.
В Торбу, где жили в основном ссыльнопоселенцы, вербованные да сибулонцы и нравы царили соответствующие, она приехала на преддипломную практику. Когда вошла в наш класс, показалось, явилось чудо – тоненькая, нежная. Тяжёлые длинные волосы каштанового цвета всё время клонили маленькую головку на одну сторону, и негромкий завораживающий голос звучал, будто весенний ручеёк. Ей сразу же дали прозвище – Удочка, может, потому, что всё время кивала, а точнее, клевала головой. А я влюбился сразу и от этого целую зиму старательно изучал её предметы, даже пятёрки получал, чтобы обратила внимание. Мне не хватало уроков, я не мог на неё насмотреться и торчал под дверьми других классов, где она вела литературу, или поджидал на улице в укромном месте, чтоб не заметила.
Поговорить с ней я осмелился, когда мы остались вдвоём: она что-то записывала в журнал, а я мыл полы в классе.
– В институте всему учат? – поинтересовался для порядка и без всякой задней мысли.
– Практически да, – отозвалась Юлия Леонидовна. – Всё зависит от того, чему сам человек научится.
– А вы знаете, от чего происходит солнечный удар? – спросил я, ворочая парты и показывая свою силу.
Она округлила глаза и, кажется, наконец-то рассмотрела меня.
– Если человек перегреется на солнце…
Мне чудилось, что у нас складывается вполне научный разговор и ей со мной интересно.
– Нет, если человек перегреется, у него будет тепловой удар! – Чёрт меня дёрнул заспорить. – Это я читал. А от чего бывает солнечный? Чем солнце бьёт? Лучами? Или светом? Но я пробовал целый день сидеть голым, только шкура облезла потом, и всё.
– Любопытно, никогда не задумывалась, – рассмеялась она, и я понял, что час настал.
– Где находится гора Манарага?
– Манарага?.. Посмотри на карте.
– Смотрел, нету. И реки Манараги нету.
– Наверное, это очень маленькая гора, если её нет на карте, – объяснила Юлия Леонидовна.
– А почему, когда в атаку бегут, кричат – «ура!»?
– Это боевой клич.
– А почему тогда река называется Ура?
– Разве есть такая река?
– Есть, далеко на севере, где была война, – охотно объяснил я. – Может, там наши ходили в атаку, кричали «ура!» и потому так назвали?
– Откуда ты знаешь, что на севере?
– Читал!
– Молодец! – искренне похвалила Юлия Леонидовна. – Это хорошо, что ты много читаешь. Наверное, у вас есть домашняя библиотека?
– Есть! – соврал я, хотя в доме были только школьные книжки, журналы «Охота» и «Огонёк» да с десяток полурастерзанных томов без начала и конца. Но сестра училась на два класса выше меня, и я читал учебники за седьмой класс.
– Но учишься ты неважно. – Она посмотрела в журнале. – По всем точным дисциплинам у тебя тройки.
Мне не нравилась эта тема, и я решился на последний вопрос:
– А Карны на свете бывают?
– Карны? – отчего-то насторожилась Юлия Леонидовна. – Кто это?
– Ну, это такие женщины, которые отводят убитых в рай.
Она почему-то испугалась, вероятно, боялась мертвецов, встала и заволновалась.
– Какие необычные вопросы у тебя. Карны… Ты, наверное, читаешь взрослые книжки?
– Читаю, – соврал я.
– Нужно читать книги соответственно возрасту. Сейчас я дам тебе Гайдара. – Она достала из шкафа толстую книгу. – Вот возьми. У вас дома такой нет.
Я был уверен: она тоже, как все, не знала и, может быть, впервые слышала имя Карна, однако спрашивать про гоев и спорить больше не стал, взял книжку и ушёл радостный, потому что у нас наладился контакт.
Спустя несколько дней она сама оставила меня после уроков и, показалось, была чем-то смущена.
– Ты от кого услышал это имя?
– Какое имя?
– Карна.
Я чуть не выпалил, от кого, но вовремя вспомнил наказ деда – рот на крючок!
– Это я прочитал, – опять соврал, не моргнув глазом.
– А в какой книге? – Хотела поймать.
– Не знаю, корок не было. Батя из макулатуры принёс.
Раньше охотники-промысловики работали от сельпо, где вместе с ягодой, грибами и пушниной заготовляли бумагу и тряпки. Отец действительно иногда привозил домой драные книги, и это был единственный источник пополнения «библиотеки».
– Про что ещё там написано, помнишь? Про Манарагу и реку Ура?
– Ну!
– Никогда не нужно лгать, – ласково проговорила Юлия Леонидовна и осторожно погладила меня по голове. – Возьми себе это за правило.
Она ещё не знала о моих чувствах, и что малейшее «лишнее» внимание действует, словно кипяток. Я онемел, покраснел и убежал, как ошпаренный, и потом пропустил несколько её уроков, таким образом избегая встреч. Мне казалось, вернее я воображал, что она и есть Карна, только совсем молоденькая и неопытная, а я узнал про это и её напугал.
Должно быть, Юлия Леонидовна догадалась, что происходит, никому жаловаться не стала, а подкараулила меня на дороге, когда я шёл домой.
– Вот ты мне и попался! – Говорить строго она не умела, но старалась. – Ты почему не ходишь на мои уроки? Если не будешь учить русского языка и литературы, останешься человеком с мёртвым сознанием.
Я проглотил язык и не мог поднять глаз: почему-то вне класса голос её был совершенно иным и очаровывал.
Юлия Леонидовна подобрела, держась на расстоянии, подала книжку, завёрнутую в газету.
– Возьми. Здесь в одном месте упоминается твоя Карна. Только прочитай всё и найди.
Это было неведомое тогда мне «Слово о полку Игореве»…
Она будто бы хотела уйти, даже ручкой помахала, но вдруг улыбнулась, заклевала головой и приблизилась на опасное расстояние – я почуял тончайший запах духов.
– Скажи, откуда ты знаешь о Карне?
Наверное, я бы признался ей и выдал тайну деда, но у меня кружилась голова и земля уходила из-под ног.
– Кто она? Богиня? Княгиня смерти? Или просто плакальщица?
Я молчал, как партизан на допросе. Возможно, в этот миг и родился комплекс: в присутствии женщины, которая мне нравится, я всегда теряю дар речи.
– А кто рассказывал о горе Манараге? – допытывалась она. – Это у вас в семье говорят? Может, существует такое предание? Почему ты молчишь? Не хочешь со мной разговаривать? Или тебе запретили говорить?.. Ну хорошо, ты можешь сказать, как тебя вылечили? Люди говорят, к вам какой-то человек пришёл и велел красного быка найти… Помнишь? Твои родители ездили и искали быка… Ты же запомнил этого человека? Как его звали? Он был знахарь? Колдун или чародей?
Юлия Леонидовна лишь усугубляла дело, ибо меня уже однажды учили помалкивать о том, что говорят в семье. Тем более я не мог выдать Гоя!
– Понимаешь, я собираю фольклор и записываю древние обряды. – Она покивала головкой, справляясь с тяжестью волос. – Мне дали такое задание в институте, а потом мне самой очень интересно. Я бы тоже хотела научиться лечить людей, произносить древние заклинания. Если бы ты рассказал, откуда знаешь о Карне, Манараге и реке Ура, то очень бы помог мне. Или об этом знахаре, который тебя вылечил. Ты ведь знаешь, где он живёт?
При этом Юлия Леонидовна взяла меня под руку, будто бы прогуляться, но это её движение не взволновало, а вдруг насторожило.
– Я узнала, гора Манарага находится на Приполярном Урале, а река Ура действительно на севере, в Мурманской области. Почему ты о них спрашивал? Чем они связаны – гора, река и Карна? Кто в вашей семье об этом говорил? Ты же умный парень, ты мне скажешь.
Она хотела поймать меня на голый крючок!
Высвободив руку, я сунул ей книжку и побежал, боясь сморгнуть, чтоб не потекли слёзы. Отчего-то неясная обида щемила сердце.
На следующий день я опять не пошёл на занятия к Удочке, проболтался всё утро в весеннем лесу и явился в школу только на третий урок. И сразу понял, что Юлии Леонидовны ни в учительской, ни в классах нет. На перемене сбегал в барак, где она жила, – замок на двери! Первое, что пришло в голову, – моя возлюбленная обиделась, из-за меня не собрала свой фольклор и уехала из посёлка насовсем.
И никогда её больше не увижу!
В тот момент я готов был выдать ей любые тайны, даже про Ледяное озеро рассказать, где клюёт рыба валёк с золотом в брюхе. В тоске и печали просидел на вскрывшейся реке до вечера и вернулся домой – под отцовский ремень.
Сначала батя выдрал меня от души и лишь потом спросил, знаю ли, за что. Я ответил без запинки, на всякий случай признавшись сразу во всех грехах.
– В следующий раз отниму ружьё, – пригрозил он самым страшным наказанием.
Уже год было, как матушка умерла, и поэтому словесным воспитанием пятерых детей занималась бабушка. Она и сказала, что к нам приходила учительница Юлия Леонидовна, пожаловалась, что я уже неделю пропускаю её уроки и отца не вызывают в школу, а меня не тащат на педсовет лишь потому, что мы остались сиротами и ещё не пережили горе – жалеют.
Спустя некоторое время после экзекуции бабушка вспомнила ещё один мой проступок – болтливость. Мол, с чего это вдруг Удочка расспрашивать стала про какие-то горы, реки и эту женщину – Карну? Ты что, дескать, людям всякий бред пересказываешь? Что они про тебя подумать могут? И вообще про нашу семью? Придержи язык!
Я был оглушён и растерзан, всё это напоминало предательство или, хуже того – месть, однако наутро исправно явился на урок Удочки и сел за первую парту – туда, где всю зиму сидел, чтоб смотреть на неё и внимать каждому слову. И сразу же заметил, как ей было стыдно, хотя под школьной гимнастёркой она не видела моей спины. Юлия Леонидовна то и дело спотыкалась, замолкала, сбивалась и ещё больше клевала головой, измученная грузом волос. Наконец, ещё до звонка отпустила нас, убежала в учительскую, а потом и вовсе к себе в барак – сказали, у неё голова разболелась, и заменили литературу на труд.
У нас всё меняли на труд – и весёлый Лентифеич учил делать табуретки…
Мне стало так жаль её, что я и о предательстве вмиг забыл, а после уроков набрался храбрости, окольными путями прокрался в барак и дерзко постучал в учительскую дверь.
Обстановка в этих бараках была неисправимо убогая, и что ни делай, какие занавески ни вешай и ни застилай полы, всё равно из всех углов вместе с холодом и крысами будут вползать нищета и неустроенность.
Потом я всегда вспоминал этот первый и последний визит к Юлии Леонидовне, когда видел картину «Княжна Тараканова». Моя учительница почему-то стояла на кровати, обняв себя за плечи, с видом потерянным и отрешённым.
– Знала, что придёшь, – сказала, глядя куда-то мимо. – Ну что же, садись, начнём урок.
Её слова пугали и сеяли неясные надежды одновременно. Я стоял у порога, готовый в любой момент открыть спиной дверь и исчезнуть.
– Ты знаешь, что меня ждёт? – Она говорила будто бы сама с собой. – Нет, ты счастлив в своём мире и потому представить себе не можешь. Хотя ты уже совсем взрослый и много что понимаешь… Через год я закончу институт и получу диплом филолога. По распределению меня зашлют в какую-нибудь дыру, вроде вашей деревни, и поселят вот в такой барак. На целых три года. Я быстро забуду, чему меня учили и что я хотела от жизни. Целый день я буду вколачивать в ваши головы ерундовые знания, а вечером выть от тоски. Выть!.. И от тоски же выйду замуж за какого-нибудь вербованного или сибулонца. Он будет валить лес, пить водку, ругаться матом и ревновать меня. Когда же пройдут эти страшные три года, я превращусь в бабу и уехать оттуда не захочу. И не смогу. Потому что произойдёт полная деградация, и убогая жизнь тоже покажется жизнью…
К тому времени я уже знал, что такое безысходность, и вкусил её сполна, когда увидел свою матушку в гробу. Несколько дней потом ходил по лесу возле Божьего озера и думал, что на земле всё есть, всё существует – деревья стоят, видевшие маму и жившие вместе с ней, вода течёт, в которую она смотрелась, птицы поют, коровы мычат, даже червяки в земле ползают, а матушки моей уже нет! И никогда-никогда не будет!
Но Юлия Леонидовна была жива, здорова и красива, у неё не умерла мама, никто её не стегал ремнём, не ставил к доске или в угол, наконец, не ограничивал свободу – делай что хочешь!
Она спустилась с кровати на пол, взяв меня за руку, провела к столу и усадила на табурет.
– А ты почему-то не хочешь мне помочь, – проговорила тихо и ласково, присев на корточки возле меня. – Ведь это ты вселил надежду, ты поманил меня этими волшебными словами и образами. Теперь я всё время повторяю – Манарага, Ура, Карна… Я слышу, я чувствую, за ними кроется нечто необычное, великое! Это не просто фольклор, песни и частушки, это ключи к открытию, понимаешь? Если бы ты мне рассказал, откуда знаешь эти слова, что с ними связано, я могла бы привезти хороший, интересный материал, и тогда бы меня приняли в аспирантуру, без распределения. Ты ведь не хочешь, чтобы я погибла в вашей Торбе?
Я не хотел, чтоб она погибла, но её вкрадчивость и какая-то униженность настораживали, ибо всё это отдавало обманом. К тому же я не видел ничего зазорного в нашей жизни и не понимал, отчего ей так не хочется ехать в Торбу. Закончила бы свой институт, поработала бы в нашей школе, а там, глядишь, я вырасту и женюсь на ней.
– Догадываюсь, ты связан клятвенным словом, правда? – Она пыталась смотреть мне в глаза. – И все твои родственники не говорят, потому что дали обещание… Хорошо, больше не буду спрашивать. В конце концов, могу сама найти ответы, в этом и заключается научный поиск. Только скажи, кому ты давал слово? Тому человеку, который вылечил тебя? С помощью шкуры красного быка?
Она опутывала меня своей журчащей речью, словно тенётами, и чем ласковее говорила, тем больше я понимал, что меня хотят обмануть, выманить самое дорогое и сокровенное. Мне становилось так стыдно, что я взглянуть прямо не мог, поскольку передо мной был не кто-то чужой и хитрый, а моя пусть ещё по-детски, но возлюбленная.