Карельский блицкриг

Глава I

Вальс тридцать девятого года

Лето 1939 года, а особенно его август месяц, было особенно жарким, как для Европы, так и для всего остального мира. С конца мая гремел выстрелами и орудийными разрывами Дальний Восток, где в районе реки Халхин-Гол японские милитаристы пробовали на прочность советско-монгольский военный союз.

Прошлогодний пограничный конфликт в районе озера Хасан вскрыл наличие больших проблем в Особом Дальневосточном округе. Краснознаменная и легендарная Дальневосточная армия под командованием маршала Блюхера оказалась полностью не готова к современной войне. Герои Спасска и Волочаевки не смогли не только быстро и достойно дать отпор врагу, как того предписывала советская военная доктрина, но даже обозначить свое присутствие в районе конфликта.

Вся тяжесть по защите рубежей Отечества легла на плечи пограничников, которые своим легким стрелковым оружием противостояли вооруженному до зубов агрессору. В течение нескольких дней с момента начала конфликта они не имели поддержки ни в артиллерии, ни в танках, ни в авиации, хотя до Владивостока, где находился штаб округа, было рукой подать.

В те тревожные дни выяснилось, что все заверения прославленного маршала о полной боевой готовности Дальнего Востока к отражению японских милитаристов это всего лишь слова. Неукомплектованность соединений, неумение и неготовность войск округа к выполнению боевой задачи обрушились на Сталина как снежный ком.

Еще больше осложнил положение тот факт, что утратив руководство войсками, командующий округа маршал Блюхер упорно врал Москве в своих донесениях и разговорах. Клятвенно заверяя Сталина, что в самое ближайшее время вверенные ему войска наведут порядок на границе, маршал ничего не предпринимал, видимо надеясь, что конфликт сам как-нибудь рассосется.

Только прямое вмешательство Москвы в руководство боевых действий и отправка на озеро Хасан комкора Штерна спасли ситуацию. Конфликт удалось погасить, не дав ему превратиться в большую региональную войну.

Теперь все было хуже и серьезнее. Ободренные начальными успехами на Хасане, японцы решили ударить по единственному союзнику СССР, чьи вооруженные силы переживали не самые лучшие времена. Сделав соответствующие выводы из прошлогодних боев, императорская армия вторглась на монгольскую территорию в районе реки Халхин-Гол большими силами, и быстро выбить их никак не получалось.

Благодаря быстрым и решительным действиям присланного из Москвы комкора Жукова, продвижение японцев в глубину монгольской территории удалось остановить. Брошенная на врага с марша, без поддержки пехоты и артиллерии, танковая бригада ценой огромных потерь остановила врага. Легкие танки светлой памяти маршала Тухачевского горели как свечки от огня японских противотанковых орудий, но танкисты разгромили врага и отбросили его за реку.

Прорыва японских войск на Улан-Батор удалось избежать, но противник успел основательно окопаться за Халхин-Голом и уходить оттуда не собирался. Генеральный штаб предложил нанести фланговый удар по японцам со стороны Маньчжурии и заставить противника покинуть территорию Монголии, но Сталин категорически запретил военным делать это.

– Любое вторжение наших войск в Маньчжурию превратит этот приграничный конфликт в большую войну с Японией, а мы к этому не готовы, – решительно отклонил вождь предложение Ворошилова, и для этого у него были веские основания.

На западных границах Страны Советов намечался куда более значимый и опасный военный конфликт с участием Германии и Польши, с одной стороны, и СССР – с другой.

Получив на основе Мюнхенского договора «мирное удовлетворение» в виде поглощения сначала Судет, а затем и Чехии, фюрер хотел решить вопрос относительно вольного города Данцига и сухопутного сообщения основных земель рейха с Восточной Пруссией.

Учитывая тот факт, что в результате раздела Чехословакии Польша получила свой бонус в виде Тешинского района, а польский министр иностранных дел Бек называл Гитлера первым другом и союзником Польши, фюрер полагал, что ему удастся решить эту проблему мирным путем. Тем более что судьбу Данцига должен был решить плебисцит, а за право проложить по польской территории железную и автомобильную дороги немцы предлагали хорошие денежные и торговые отступные.

Эти планы устраивали Берлин и Варшаву, но совершенно не устраивали Париж и Лондон. Произведя «умиротворительную» операцию в отношении Чехословакии, отдав потенциального союзника Сталина на растерзание Гитлеру, господа Даладье и Чемберлен решили, что следующей жертвой Германии должен стать Советский Союз.

Высокие стороны посчитали, что ослабленная репрессиями Красная армия не выстоит под совместным ударом немецких и польских войск и ее разгром приведет к смене власти в Кремле. За это Гитлер и Бек получали белорусские и украинские земли СССР, а Англия и Франция прибрали бы к рукам советское Закавказье с его портами и нефтеносными приисками.

По плану великих держав война Берлина и Варшавы с советской Россией должна была начаться летом 1939 года, но произошел серьезный сбой их плана. Еще не полностью уверенный в силе своих сухопутных армий, «танковых роликов» и бомбардировочной авиации, фюрер решил немного подождать с началом большой войны против России. Поднакопить силы, усилить флот и завершить чистку несогласных с его идеями генералов.

Шаг логичный и разумный, но, к огромному сожалению, он шел в полный разрез с планами Чемберлена и Даладье. Две великие державы Европы не собирались долго ждать начала Большой войны на востоке, которая должна была привести к разгрому и распаду СССР на множество подмандатных территорий. Именно ради этого они привели Гитлера к власти. Временно отказались от репараций, предоставили кредиты на развитие германской экономики. Закрыли глаза на интенсивное перевооружение рейхсвера, захват Рейнской области, аннексию Австрии и Судет, и вдруг их марионетка отказывается повиноваться. У него, оказывается, свои взгляды и свои планы.

Если зверь не прыгает по команде укротителя – он должен быть наказан. Это непреложное правило, иначе вся дрессировка пойдет насмарку, и, следуя ему, великие державы Европы решили наказать Гитлера. Дипломаты поднажали, и в день, когда поляки должны были сказать «да» мирным предложениям немцев, по наущению британцев Польша гордо и величественно произнесла презренным швабам «нет».

Получив от Чемберлена и Даладье пылкие заверения о всесторонней дипломатической и военной поддержке великих держав, министер Бек дал ответ в такой ультимативной форме, что Гитлеру не оставалось ничего другого, как отдать приказ своему генеральному штабу о разработке плана нападения на Польшу.

В день, когда британские дипломаты узнали, что фюрер одобрил план нападения на Польшу, Чемберлен отправил поздравительную телеграмму Даладье. Двум премьер-министрам было чему радоваться. Пусть с некоторыми изменениями и не в том объеме, как хотелось бы двум мировым державам, но большая многоходовая операция по уничтожению сталинской России вышла на финишную прямую.

– Вы отлично поработали с господином Беком, Пайп, – похвалил Чемберлен чиновника по особым поручениям из министерства иностранных дел, курировавшего польское направление. – Он так резко ответил Гитлеру на все его предложения, что тот просто был вынужден начать приготовления к войне с Польшей, чтобы сохранить лицо перед своими соратниками и недругами.

– Ах, господин премьер-министр, это было нетрудно сделать, зная болевые точки поляков. Стоило лишь сказать Беку, что мы видим Польшу почти равноправным игроком в большой европейской политике, как дело было сделано. Мне даже не пришлось касаться «голубой мечты» пана Пилсудского о Польше от моря до моря. Едва вы подтвердили, что Англия и Франция готовы в случае войны с немцами поддержать поляков всей мощью своего оружия, как дело было сделано. Теперь Польша будет делать все, что мы ей скажем.

– Да, наивные и простодушные поляки. Пример чехов, которым мы тоже гарантировали вооруженную поддержку и целостность их страны, так ничему их и не научил, – скупо усмехнулся Чемберлен.

– Но договор о помощи они все-таки попросили подписать, – не согласился с премьером чиновник.

– И что с того? По моей просьбе, он будет ратифицирован парламентом двадцать шестого августа. Именно в тот день, согласно данным нашей разведки, Гитлер нападет на Польшу, которой мы по ужасному стечению обстоятельств ничего не будем должны. Как быстро немцы разобьют поляков – неизвестно. Наши военные эксперты высказывают разные сроки, но Сталин просто будет обязан вмешаться в эту войну. Он непременно попытается вернуть себе Брест и Львов, а это незамедлительно приведет к военному конфликту с Германией. Чего, собственно говоря, мы и добиваемся.

– А если Гитлер осознает свою ошибку и решит вернуться к первоначальному плану, то совместные германо-польские войска ударят по Киеву и Минску. И по прошествию времени к ним присоединятся румыны с финнами, вместе с нашими и французскими войсками из Сирии и Месопотамии, – дополнил чиновник премьера.

– Все верно, Пайп. Вас что-то смущает?

– На мой взгляд, господин премьер-министр, есть одна комбинация, которая может помешать нашим планам относительно войны с русскими, – осторожно произнес чиновник.

– Вы имеете в виду возможность Сталина договориться с Гитлером?

– Вы как всегда проницательны, господин премьер.

– Глупости. Я полностью исключаю возможность сговора между Гитлером и Сталиным, – не согласился с собеседником Чемберлен.

– Но после Мюнхена Сталин снял Литвинова с поста министра иностранных дел и назначил вместо него Молотова – близкого к себе человека. Подобная рокировка дает возможность проведения диалога между Москвой и Берлином. Пусть даже чисто теоретически.

– Ерунда. Между ними большие идеологические разногласия. Коммунист никогда не договорится с нацистом. Они полные антиподы по отношению друг к другу. Тут не может быть двух мнений… – премьер недовольно посмотрел на собеседника из-под седых бровей, и Пайп увял.

Премьер-министр не любил менять свое мнение по политическим вопросам, особенно в беседе со своими подчиненными. Каждый сверчок должен знать свой шесток. Пайп хорошо знал это золотое правило британской дипломатии и больше этой темы в разговоре с Чемберленом не касался.

– Посол Майский говорит о полной готовности русских подписать с нами и Францией тройственный пакт о взаимопомощи, в связи с растущей напряженностью в Европе.

– А вот это нам совершенно не нужно, Пайп, – премьер задумался, что-то прикидывая в уме, – нашего представителя, конечно, следует отправить в Москву, но без письменных полномочий. Думаю, правильнее будет поручить эту миссию адмиралу Драксу.

– Но, сэр, как можно? – удивился Пайп.

– Без письменных полномочий, – отчеканил премьер. – Пусть вместе с французами обсудят, обговорят все важные аспекты дела и предложат провести окончательные переговоры в Лондоне. Известите о наших намерениях французскую сторону. Думаю, Даладье будет не против этого.

– Хорошо, сэр.

– Будет правильнее, если наша делегация отправится на переговоры не самолетом, а по морю, на корабле.

– Прикажете, чтобы приготовили крейсер?

– Зачем попусту гонять за счет казны военный корабль? Пусть отправляются на простом пассажирском пароходе, примерно в третьей декаде июля. Этим мы свяжем руки Сталину в проведении вашей гипотетической теории о сговоре с Гитлером. Главное сдержать любую политическую инициативу русских до двадцать шестого августа, а там будет уже совсем другая история, – важно изрек Чемберлен, откинувшись в кресле. Он наслаждался грядущим величием своего политического курса, но его острый глаз увидел на лице Пайпа тени невысказанных сомнений.

– Вас опять что-то смущает, Пайп?

– Только точность даты начала войны, сэр.

– Не беспокойтесь. Сведения о начале войны исходят от самого генерала Гальдера. Господа генералы боятся воевать и усиленно вставляют палки в колеса Гитлеру. Одно их предложение о смещении Гитлера, которое они передали нашим представителям перед началом вторжения немцев в Чехию, говорит о многом. Я полностью уверен, что война начнется точно в названный мною срок – двадцать шестого августа.

Мнение премьера было приказом для его подчиненных, и начался вальс-бостон между объединенной Европой, в лице дуумвирата Англия – Франция, с одной стороны, и советской Россией – с другой.

Строго следуя указаниям английского премьера, европейская делегация отправилась в путь на простом пароходе, в третьей декаде июля, и весь их путь от Лондона до Ленинграда занял пять дней.

По одному только этому факту советская сторона могла заподозрить, что господа европейцы прибыли не подписывать договор, способный остановить Гитлера в его конфликте с Польшей, а собираются элементарно «тянуть резину». В пользу этого предположения говорил и состав прибывшей в Москву делегации. Если с советской стороны были нарком обороны Ворошилов, начальник Генерального штаба Шапошников, командующие ВМС и ВВС, то состав объединенной европейской делегации был откровенно второстепенным.

Следуя примеру Лондона, Даладье отрядил на переговоры с русскими генерала Думенка. В отличие от адмирала Дракса, он имел полномочия договориться по вопросам, касающимся вступления в сотрудничество между вооруженными силами двух сторон. Но по своей значимости в военном министерстве он больше соответствовал роли эксперта в том или ином вопросе, но никак не серьезного переговорщика. Любой заместитель министра обороны или его помощник мог подвергнуть сомнению правильность действий генерала и дезавуировать поставленную им под договором подпись.

Будь премьеры Чемберлен или Даладье на месте Сталина, они бы не раздумывая отправили такую малопредставительную делегацию обратно, но у советского лидера не было выбора. Зная по линии разведки о приготовлениях Гитлера к войне с Польшей, он стремился использовать любую возможность, чтобы ее предотвратить. Ибо в случае начала войны любой шаг советского лидера приводил его к проигрышу.

Встань СССР на стороне Варшавы – и военный конфликт с Германией неизбежен со всеми вытекающими из него последствиями. При этом совсем не факт, что Лондон и Париж сразу же откроют на западе второй фронт против Германии. Судьба Чехословакии, когда в самый ответственный момент выяснилось, что обещания британского премьера поддержать Прагу вооруженным путем в случае агрессии со стороны Гитлера оказались только словами, дипломатическим блефом, была весьма наглядным примером.

Очень многое указывало на то, что что-то вновь может помешать объединенной Европе выступить против Гитлера единым фронтом, и Советскому Союзу придется воевать с Германией вместе с таким союзником, как панская Польша, от которой можно было ожидать всякой гадости, как в виде в ответственный момент коварно подставленной ножки ради своих интересов, так и откровенного предательства, например, внезапного перехода Варшавы на сторону врага. Слишком много было старых обид и претензий между странами.

Откажись Москва встать с поляками в единый строй, останься в стороне в надежде под шумок вернуть себе Львов и Брест – война с немцами была неизбежна. Просто так немцы никогда не позволили бы Сталину забрать эти земли.

Даже если бы СССР не стал переходить границу и сохранил полный нейтралитет в грядущей войне, он бы все равно оказался в проигрыше. Немецкие войска вышли бы на границу с Минском и Киевом и получили бы в союзники прибалтийских лимитрофов с их профашистскими режимами. В военном плане приобретение этих союзников было весьма сомнительным, но от эстонской границы до Ленинграда было рукой подать. Да и финны с их мечтой о «Великой Карелии», затеявшие у себя проведение летом 1939 года широкомасштабные маневры, тоже могли преподнести неприятный сюрприз для Москвы.

Таково было положение дел на европейском фронте советской дипломатии, где пока еще не свистели пули и не рвались снаряды, в отличие от фронта азиатского, где положение вновь приближалось к критической отметке. Здесь, по данным разведки, пришедшие в себя и получившие подкрепление японцы готовили новое наступление против советско-монгольских войск.

Одним словом, положение у Сталина было аховое. Война в Европе ему была не нужна, и он отчаянно хватался за любую соломинку, чтобы не допустить ее начала.

Следуя инструкции вождя, советская сторона с первого дня переговоров заговорила о необходимости скорейшего заключения военного союза трех стран против Гитлера, но все ее усилия натолкнулись на откровенный саботаж со стороны европейцев.

Вместо разработки конкретных действий, направленных на принуждение Германии к миру, англичане и французы занялись обсуждением регламента, по которому они намеревались вести переговоры с русскими. После долгих переговоров они добились того, что общее количество часов утренних и вечерних заседаний должно было составлять 3,5 часа и ни минутой больше. К чему торопиться, если через две недели Гитлер нападет на поляков и всякая нужда в переговорах отпадет сама собой.

Выдвинутые европейцами условия были откровенно унизительными, но Ворошилов согласился на них. Отбросив в сторону уязвленное самолюбие, нарком заявил, что советская сторона готова выставить против Германии сто двадцать дивизий. Сидящий рядом с ним маршал Шапошников любезно перечислил иностранным собеседникам количественный и качественный состав этих сил, заверив их, что все они будут выдвинуты к границе в точно обговоренные сроки.

В свою очередь Ворошилов надеялся услышать аналогичный ответ от противоположной стороны, но глава делегации генерал Думенк пустился в рассуждения. Вместо простых и ясных ответов о количестве дивизий, которые европейцы должны будут выдвинуть против Германии в случае начала войны, он заговорил о принципах, на которых объединенная Европа видит свое военное сотрудничество с Россией.

Главный его момент заключался в создании против Германии двух мощных фронтов на западе и на востоке. Они должны быть непрерывными по всему периметру границы и на них будут задействованы все имеющиеся у сторон силы.

От подобных слов нарком опешил. Не будучи высококлассным дипломатом и настоящим военным, даже он понимал всю иллюзорность и расплывчатость слов Думенка.

– Понятие «все имеющиеся силы» – довольно неопределенное. Нельзя ли уточнить численный состав сил, что будут размещены на германской границе, – попросил Ворошилов француза.

– На сегодняшний день Франция может выставить около ста – ста десяти дивизий после объявления о мобилизации. Как видите, господин маршал, наши силы почти равны.

– Советская сторона готова выставить свои дивизии без объявления мобилизации, – немедленно отреагировал маршал. – Прошу вас назвать точные данные о готовых к боевым действиям дивизиях.

– Сейчас на линии Мажино вдоль нашей границы с Германией сосредоточено общей численностью шестьдесят две дивизии. Двадцать четыре дивизии будут переброшены к границе из центральных и западных округов Франции в течение недели с момента начала войны.

– А остальные двадцать шесть дивизий из озвученных вами сил, когда они прибудут на границу?

– Остальные дивизии будут отмобилизованы на первой стадии войны и составят второй эшелон.

– Эти двадцать шесть дивизий второго эшелона, через какой срок они будут созданы и займут свое место на фронте?

– Могу вас заверить, господин маршал, что срок будет кратчайшим, – учтиво, как джентльмен джентльмена, заверил наркома Думенк.

Примерно в той же манере говорил с Ворошиловым и адмирал Дракс. К началу войны Британия была готова перебросить на континент целых шесть дивизий и в кратчайший срок отмобилизовать дополнительно еще шестнадцать дивизий из своих доминионов.

От названного европейцами «кратчайшего срока» у наркома сводило скулы. «Кратчайший» хорошо звучал на устах, но при подписании договора следовало указывать конкретный день от начала мобилизации или объявления войны. И могло так случиться, что проставленные там сроки англичанами и французами будут далеко не кратчайшими, в силу непредвиденных обстоятельств.

Однако это были только цветочки. Если с числом дивизий и временем их появления на границе Ворошилов смог получить от европейцев вразумительные ответы, то по другому важному для советской стороны вопросу был полный туман.

Общей границы с Германией у Советского Союза не было, и для оказания военной помощи Франции в случае нападения на нее немцев его войскам требовался проход по территории Польши или Румынии. Вопрос был очень важный, так как во многом из-за несогласия румын и поляков пропустить Красную армию Чехословакия была вынуждена подчиниться диктату Мюнхена.

Тогда, поясняя свою позицию, Бухарест и Варшава в один голос говорили о боязни допустить на свою территорию носителей «коммунистической заразы». Ведущие державы Европы охотно понимали и разделяли их законные опасения. Ни одна Чехословакия не стоит целостности «санитарного кордона», который специально и создавался отцами Версальской системы ради предотвращения проникновения опасных идей большевизма в страны Восточной и Западной Европы.

В условиях грядущей войны вопрос о проходе стал как никогда важен, но ни одна из сторон из стран кордона не была готова решать его, поступившись своими принципами.

– Советской стороне очень важно знать, окажет ли правительство Англии и Франции нажим на правительства Польши и Румынии для пропуска наших войск через свою территорию для борьбы с нашим общим противником? – спрашивал нарком, но вновь не получал прямого ответа.

– Если Варшава и Бухарест не сделают этого, то они очень скоро окажутся простыми германскими провинциями со всеми вытекающими из этого последствиями. Мы считаем, что они обязаны это сделать из одного инстинкта самосохранения, – заверял Ворошилова Дракс.

– Польша и Румыния будут вынуждены это сделать, если СССР, Франция и Англия будут союзниками. В этом не может быть никаких сомнений, господин маршал, – заливался соловьем Думенк. Ему сдержанно поддакивал Дракс, но одних слов и заверений Климентию Ефремовичу было недостаточно. Ведь все то, что говорили ему его собеседники, по большому счету было их личным мнением. Их личная позиция, но никак не позиция, а уж тем более не обещания правительств Англии и Франции.

Именно это и высказал Ворошилов в лицо европейцам, но дело не сдвинулось с мертвой точки. Оба военных принялись яро уверять наркома, что сказанные ими слова полностью отображают позицию их стран, и даже выражали определенную обиду на его излишнюю подозрительность и недоверие.

– Если мы будем в каждом сказанном слове видеть неискренность и обман, то стоит ли тогда вести эти переговоры. Не проще ли нам их завершить? – вызывающе спросил Думенк Ворошилова, но тот пропустил его вопрос мимо ушей.

– Советская сторона настаивает на получении официального ответа от представителей Франции и Англии о возможности вступления советских войск на территорию Польши и Румынии для нанесения удара по немецким войскам, – упрямо гнул свою линию нарком.

Вконец обиженные европейцы пообещали направить запросы своим правительствам, и на этом встреча была завершена. В ожидании ответов Парижа и Лондона прошло два дня, но к 17 августу они так и не были получены.

Узнав об этом, Ворошилов покрылся красными пятнами. Из Берлина поступали многочисленные сообщения, что немецкое вторжение в Польшу начнется в самое ближайшее время, до конца августа.

Дополнительный градус напряженности в переговорах поднимало назначенное на 20 августа наступление советских войск на реке Халхин-Гол. Впервые за все время своего существования Красная армия готовила широкомасштабное наступление с применением артиллерии, авиации и танков, не имея существенного преимущества в пехоте.

Чем оно закончится, провалом или победой, никто не мог предсказать точно. Все указывало на то, что противник не ожидает внезапного удара советских войск по своим позициям. Однако вполне могло быть, что японцы обнаружили наступательные приготовления комкора Жукова и в свою очередь готовят его войскам хитрую ловушку. Дух Мукдена и Цусимы, вместе с хасанским конфузом, незримо витал над Халхин-Голом, добавляя тяжести на душе и сердце у руководства страны.

Первый маршал очень надеялся добиться хоть какого-то успеха в этих крайне важных для Москвы переговорах, но его не было. Думенк и Дракс с деланым сожалением сообщили ему, что ответы от их правительств ожидаются со дня на день.