Карельский блицкриг
Бурные чувства, что переполняли Ворошилова, были отлично видны по его лицу. Но собрав волю в кулак и соблюдая дипломатический этикет, он попросил своих переговорщиков назвать точную дату, когда они ожидают получить ответы от своих правительств.
Думенк и Дракс выразили свое понимание озабоченностью господина маршала и выразили твердое убеждение, что ответы поступят в самое ближайшее время. А чтобы зря не собираться, французы и англичане объявили перерыв в работе на четыре дня, до 21 августа 1939 года.
Ход был чисто иезуитский, но Ворошилов согласился на него. Во-первых, чтобы не видеть эти лощеные лживые лица своих переговорщиков, а во-вторых, в надежде, что дело все же сдвинется с мертвой точки и договор все-таки будет подписан.
Двадцать первое число оказалось переломным. Переломным не в плане того, что начатое сутки ранее наступление советских войск в Монголии застало противника врасплох и развивалось весьма успешно. Выяснилось, что, несмотря на все заверения посланцев Лондона и Парижа, ответ правительств Англии и Франции вряд ли будет скоро получен. Что ставило на переговорах жирную точку.
– К моему огромному сожалению, я ничего не получил из Парижа, относительно вопроса о проходе советских войск по территории Польши. Я отлично понимаю нетерпение маршала Ворошилова и президента Сталина, но, к сожалению, ничего не могу с этим поделать. Вопрос оказался очень сложным, и мое правительство должно его всесторонне обдумать, прежде чем дать на него свой ответ. Прошу понять меня правильно… – Думенк театрально развел руки, отдуваясь в этот день за двоих. Адмирал Дракс передал через него советской стороне, что не сможет принять участие в этом заседании.
Возможно, что англичанин боялся возможного гнева Ворошилова, а быть может, по привычке подставил своего компаньона по переговорам. Все может быть, но на этом переговоры в Кремле завершились.
Француз и англичанин радостно информировали свои правительства о завершении своей миссии, когда Сталин предпринял неожиданный демарш. Плюнув на все приличия и неприличия большой политики, он сделал совершенно неправильный ход, по мнению премьера Чемберлена, но оказавшийся единственно верным для интересов Советского Союза.
Соблюдать верность своим идеологическим принципам большое дело, но когда на первый план выходят интересы государства, ими можно пренебречь. Предчувствуя, что переговоры с французами и британцами могут окончиться ничем, Сталин через своего личного представителя в Берлине с начала августа стал зондировать почву о заключении пакта о ненападении между Германией и СССР.
Советская сторона была единственной державой в Европе, которая не имела таких пактов с Германией. Англия, Франция, Бельгия, Италия, Венгрия, Румыния и Польша их имели, а у Москвы его не было. Его наличие гарантировало, что немецкая и советская стороны в случае их конфликта с третьими странами не будут втянуты в войну и решат возникшие между ними проблемы за столом переговоров.
Узнав от Риббентропа о возможности договориться со Сталиным, Гитлер обрадовался. По-прежнему считая, что для большой войны вермахту нужно нарастить мускулатуру, фюрер получал от Сталина гарантии о невмешательстве в его войну с поляками. Сталин также получал гарантии, что на его западных границах уже сегодня не возникнет война, а значит, это выигрыш во времени и возможность смыть со своих красных знамен позор двадцатого года.
После стремительного уточнения деталей и получения письма от Гитлера с предложением о начале переговоров нарком по иностранным делам Вячеслав Молотов передал германскому послу Шуленбургу согласие Сталина принять Риббентропа в Москве для подписания договора о ненападении. Все это было сделано в течение второй половины двадцать первого августа.
Известие о том, что Риббентроп собрался лететь в Москву, вызвало шок в Париже и Лондоне.
– Этого не может быть! Просто не может быть!! – гневался Чемберлен на чиновников, посмевших доложить ему на ночь глядя такое известие, но это было фактом.
Растерянность и раздражение охватило британцев от осознания, что их хрустальная мечта о большой войне на востоке разлеталась на куски.
В отличие от своих коллег, Даладье попытался не допустить подписания советско-германского договора. Поздно вечером генерал Думенк получил телеграмму, которая извещала его о согласии Франции на возможность прохода советских войск по территории Польши.
Об этом генерал немедленно сообщил Ворошилову и попросил встречи утром 22 августа. И вновь на ней не было англичанина Дракса, что хорошо объяснялось телеграммой, присланной из Лондона советским послом.
«Вчера в политических и правительственных кругах по поводу визита Риббентропа в Москву царил страх, сегодня – все в панике», – написал Майский, и это было правдой. Удар, нанесенный Сталиным, был столь сокрушителен, что для англичан требовалось время, чтобы прийти в себя, и вести переговоры вновь пришлось Думенку.
– Господин генерал сообщил мне, что получил ответ своего правительства по поводу нашего вопроса. Я прошу ознакомить меня с текстом этого документа. Также я хотел бы знать, имеется ли у английской миссии ответ по тому же вопросу… – голос Ворошилова звучал спокойно и размеренно. Весь его вид говорил, что наркому уже малоинтересно, что он услышит на этот раз, и это вызывало страх у француза.
– К сожалению, я не имею на руках такого документа. Я только получил сообщение моего правительства, что ответ на основной, кардинальный, вопрос положителен. Иначе говоря, правительство дало мне право подписать военную конвенцию, – осчастливил Думенк маршала, но на его лице не появилось долгожданной радости. Все так же сдержанно и холодно Ворошилов спросил, согласно ли правительство Великобритании подписать военную конвенцию, чем поставил генерала в затруднительное положение.
– Я не знаю, получил ли адмирал Дракс подобный ответ от своего правительства, но знаю, что адмирал согласен с тем, что конференция должна продолжиться, – выкручивался француз, и это вызвало усмешку у Ворошилова.
– Я очень рад за адмирала Дракса, но мне нужно официальное согласие британской стороны на подписание конвенции.
– Очень может быть, что такие бумаги будут у него на руках завтра, и мы сможем подписать военную конвенцию, – настаивал Думенк.
– Очень может быть, – согласился с ним нарком. – Скажите, господин генерал, а правительства Польши и Румынии согласны на проход Красной армии через их территорию. Ведь может получиться, что мы с вами согласуем этот вопрос, а они нам откажут, так как они не давали своего согласия на это.
Вопрос был задан напрямую, и было жалко смотреть на генерала, скромно потупившего свои очи.
– Я не знаю, какие были переговоры между правительствами, могу сказать только то, что сказало мое правительство.
– Благодарю вас, господин Думенк. Я немедленно доведу до сведения моего правительства о том, что вы мне сообщили. О времени нашей новой встречи вам будет сообщено дополнительно. Всего доброго, – учтиво попрощался с французом нарком и удалился.
Финальную точку в этих переговорах ни о чем поставил прилет Риббентропа в Москву. Там было все. И торжественный прием в Кремле, и визит в Большой театр, и необъятный букет хризантем от рейхсминистра балерине Улановой, и самое главное, подписание договора о ненападении.
На Спасской башне торжественно отзвонили куранты, а в Берлине немецкий фюрер поднял бокал сухого шампанского за здоровье товарища Сталина.
Глава II
Если завтра война, если завтра поход…
Скверно, очень скверно обстояло дело у Советского государства в лице товарища Сталина с Рабоче-Крестьянской Красной армией к началу 1939 года. И дело тут было не в тех репрессиях, которые обрушились на нее стараниями наркома Ежова, что по прошествию многих лет были квалифицированы прогрессивными историками как «уничтожение цвета армии, избиение лучших кадров и боевого костяка».
В действительности цвет армии был уничтожен несколько раньше, в начале тридцатых годов, во время проведения чекистами операции «Весна». Именно тогда органы вычистили из армии всех царских военспецов, руками и опытом которых и была одержана победа большевиками в Гражданской войне. И далеко не последнюю роль в этом деле сыграла плеяда «красных Бонапартов», поднявшихся до командных высот на гребне Гражданской войны.
С их молчаливого согласия были уничтожены талантливые люди, чье присутствие было неудобным напоминанием для красных командиров о допущенных ими промахах и ошибках при походе на Вислу, разгроме Врангеля и Деникина.
Впрочем, вскоре настал и их черед шагнуть в небытие из высоких кабинетов и просторных квартир, дав дорогу своим же сверстникам, что вместе с ними сражались на фронтах Гражданской войны, но только младшими командирами. Проходившие свои курсы и академии не в штабах за картами и телефонами и со смазливыми секретаршами, а в чистом поле, с шашкой наголо выполняя полученный приказ – разгромить и уничтожить врага.
Всего в результате репрессий 1937–1938 годов армия недосчиталась около двух с половиной тысяч человек высшего и среднего командного состава. В сочетании с потерями от «Весны» ущерб был чувствителен, но по большому счету не смертельный. Любого человека можно научить, с любого человека можно спросить, как учил товарищ Маркс и завещал великий Ленин. Беда таилась в другом.
Столкнувшись с делом Тухачевского и вникнув в реальное положение дел в армии, Сталин ужаснулся. Не все было гладко в «датском королевстве», очень многое не соответствовало тем бравурным заверениям военных о силе РККА и их докладам об успешно проведенных военных учениях. Очень многое, мягко говоря, не совсем соответствовало действительности. Соединения плохо ориентировались на местности, запаздывали с выполнением маневра, связь осуществлялась по телефону или через делегатов связи.
По своей боевой подготовке Красная армия мало чем отличалась от рейхсвера начала тридцатых годов, находившегося под всевозможными санкциями Версальской системы. Последнее боевое крещение ее соединения приняли в 1929 году в боях на КВЖД с белокитайцами, противником не очень сильным и имевшим на своем вооружении устаревшие образцы оружия и техники.
Первое боевое столкновение с японцами на озере Хасан, а также бои в Испании с итальянцами и немцами показали, что Красная армия не умеет воевать в современных условиях и ее вооружение уступает оружию потенциального врага.
Смелости, храбрости и злости к врагам Советского государства у бойцов Красной армии имелось в избытке, но не было знаний и опыта, как бить врага не числом, а умением. Молодежь рвалась на танки, самолеты, корабли, за пулеметы и винтовки, но в стране не было всеобщей воинской повинности. Армия имелась, но она была малочисленна по сравнению с армиями потенциальных противников. Но если с опытом и численностью еще можно что-то было сделать, то с вооружением дело обстояло очень плохо. Технический прогресс в области вооружения за несколько лет превратил все вооружение Красной армии из передового в морально устаревшее.
Так, огромные бомбардировщики, краса и гордость Страны Советов ТБ-3, которым завидовали чехи и поляки, итальянцы и французы, превратились в неповоротливых тихоходов, легкую добычу вражеских истребителей.
Все советские самолеты в основном имели фанерную обшивку, тогда как противник перешел на создание цельнометаллического моноплана. Боевое столкновение советских «чаек» и «ишаков» в небе Испании показало преимущество над ними немецкого «мессершмитта». Достойным ответом противнику мог бы быть поликарповский И-180, но конструктору никак не удавалось запустить его в серию.
Также бои в Испании показали уязвимость от огня немецких противотанковых орудий любимого детища маршала Тухачевского легких танков Т-26 и БТ-5. Именно их легендарный маршал хотел видеть на вооружении у РККА, числом не меньше тридцати тысяч машин. На них он делал ставку в будущей войне и при этом оставил армию без средних и тяжелых танков. Товарищ Сталин дал задание конструкторам устранить это упущение, но быстро создать хорошую машину так же невозможно, как и родить ребенка за три месяца.
Прогрессивное стремление Тухачевского вооружить Красную армию безоткатными орудиями и попытки создать универсальную пушку, сочетавшую в себе функции зенитки и полевого орудия, привели к тому, что к концу тридцатых годов страна оказалась как без скорострельных зениток, так и без дивизионной и корпусной артиллерии. В опале и забвении находились минометы, громко сказавшие свое слово на полях Первой мировой войны, автоматическое оружие, наработки по которому у русских оружейников давно имелись, а также радиосвязь.
Много проблем оставил товарищ Тухачевский с компанией в наследство сменившим его людям. Все они, конечно, были разрешимы, но для этого требовалось время, которого у товарища Сталина было в обрез. События в Испании, Чехословакии и Маньчжурии подтверждали, что большая война уже не за горами.
Необходимо было увеличивать численный состав Красной армии. Создавать новые полки, дивизии, бригады и корпуса, вдыхать жизнь в виде людей, техники и командиров. Чтобы пока еще существующие исключительно на бумаге формирования как можно скорее обретали черты полнокровных соединений.
Для решения этой задачи с 1939 года была введена всеобщая воинская обязанность, под которую попадали не только лица, достигшие 18-летнего возраста, но и старшего возраста, согласившиеся служить в рядах РККА.
Под этот призыв и попал уроженец города Покровска, а ныне Энгельса, волжанин Любавин Василий Алексеевич. Двадцати пяти лет от роду, русский, холостой, член ВЛКСМ, не состоявший, не привлекавшийся, закончивший Саратовский пединститут и трудившийся в одной из школ родного города. С большим увлечением он преподавал географию и историю, пользовался любовью у своих учеников и директора. Однако когда в апреле 1939 года пришла бумага из военкомата и пришлось выбирать между математиком, физиком и трудовиком, в ряды Красной армии был отправлен именно Любавин, поскольку все другие были старыми членами педагогического коллектива. Они добились определенных заслуг и имели семьи, в противовес молодому и неженатому человеку, трудившемуся учителем всего третий год. Какие тут могут быть разговоры? Пусть сходит, послужит Родине верой и правдой три года и вернется в трудовой коллектив.
Решение директора застало Любавина врасплох, спутав все его жизненные планы и намерения, но по большому счету не сильно огорчило. Как настоящий комсомолец, воспитанный на героическом примере предыдущего поколения, он с готовностью направился в военкомат отдавать долг служения Стране Советов.
Быстро пройдя докторов и получив справку о годности, он оказался у военкома, вместе со своим тощим личным делом. Готовясь к разговору с военкомом, он уже подготовил речь с просьбой направить его на флот. Из-за роста в метр восемьдесят шесть Любавину была закрыта дорога в авиацию и танковые войска, артиллерию он терпеть не мог и из всех остальных, престижных видов армии оставалась лишь кавалерия и флот, в пользу которого Василий и сделал свой выбор.
Он уже расправил плечи и, набрав в грудь воздуха, приготовился излагать военкому свою просьбу, но тот неожиданно предложил ему сесть. А когда Любавин сел, попросил рассказать о себе.
«Так чего говорить, в деле все написано…» – удивился про себя Василий, но чтобы завязать дружественные контакты с военкомом и получить его согласие на зачисление во флот, стал неторопливо излагать свою короткую биографию.
Его собеседник внимательно слушал, а когда Любавин заговорил о своей профессии, то неожиданно спросил:
– А какую историю вы преподаете?
– Да, разную историю, товарищ военком. Сначала преподавал историю средних веков, а с прошлого года поручили вести историю древнего мира.
– Интересный предмет?
– Очень. Так много интересных тем есть в этом предмете, который отдельные личности считают напрасной тратой времени.
– Правда? – удивился военком.
– Конечно. Вот, например, история восстания рабов под руководством Спартака, про которого великий итальянский писатель Джованьоли написал роман. Два года он воевал с римлянами, гоняя их непобедимые легионы по всей Италии, пока не погиб в неравном сражении с Крассом и Помпеем. И знаете, что самое интересное, он ведь мог победить. Плутарх об этом прямо пишет… – увлеченно говорил педагог.
– Так вы читали Плутарха?
– А как же. Как можно говорить о Спартаке, Ганнибале, Александре Македонском, Юлии Цезаре только по одному учебнику. Там всего пара строчек, а детям нужно рассказать полно и развернуто. Чтобы было интересно, а учебник они и без меня прочитают.
– Что-то у вас история с уклоном в военную сторону. Юлий Цезарь, Македонский, – упрекнул учителя военком, но тот с ним не согласился.
– Почему военный уклон? Цезарь был писателем, написал свои «Записки» и выпустил первую в Риме газету. Македонский создал лимонад и мороженое, отправил в плавание вокруг Индии Неарха.
– А еще великий Архимед кроме открытия физических законов изобретал метательные машины типа баллист и катапульт. Так?.. – военком хитро подмигнул Любавину.
– Да, верно, только вы еще забыли упомянуть зеркала, которыми он сжег римский флот… – обрадовался Василий появившейся возможности перевести разговор в нужное русло, но военком опередил его.
– Древняя история это дело хорошее, но у нас, Василий Алексеевич, своя история. В мире неспокойно. Немцы под себя Чехословакию с Австрией подмяли, Муссолини захватил Эфиопию, японцы на границе Монголии безобразничают. Непростое положение, сложное. Для того чтобы можно было дать всей этой нечисти отпор, нужна крепкая, хорошо образованная армия, иначе они полезут к нам, на наши родные просторы. Одним словом, мы решили направить тебя в Могилевское пехотное училище, на трехмесячные командирские курсы. Командиры нам сейчас вот как нужны, – военком приставил ребро ладони к горлу, – особенно такие грамотные и умные, как ты.
– Да я на флот хотел… – начал было Любавин, но военком в ответ только решительно покачал головой.
– Флот – это, конечно, дело хорошее. Адмиралы Ушаковы и Нахимовы, Лазаревы и Беллинсгаузены – просто прекрасны, но сейчас главным театром военных действий для нас является суша. Здесь мы будем стоять насмерть, чтобы сдержать вражескую силу на границе, чтобы ни одна сволочь не посмела позариться на нашу землю. Все ясно? – военком требовательно посмотрел на наголо стриженную голову Любавина, которой тот молча покачал ему в ответ.
– Ну, раз вопросов нет, то через два дня, в девять часов утра жду вас с вещами, товарищ курсант… – усмехнулся собеседник и пожал руку теперь уже бывшему педагогу.
Ускоренные командирские курсы пролетели как одно мгновение. Большинство его товарищей по казарме были заметно младше Любавина, и это давало ему малое, но все же превосходство. Неторопливый и рассудительный, с математическим складом ума, Любавин заметно отличался от тех, кто теми или иными путями попал на командные курсы.
Будучи высокий ростом, он всегда находился на правом фланге построения, и о его голову, с легким прищуром глаз, постоянно цеплялся взгляд начальника курсов при принятии решения, кого послать с тем или иным «ответственным» заданием.
В отличие от других курсантов, Любавин не стремился лихо козырять начальству и очертя голову бежать исполнять порученное ему задание. Перед тем как приступить к их выполнению, он сначала определял, что и как будет делать, и только потом приступал к исполнению приказа.
Спокойный и исполнительный волжанин сразу обратил на себя внимание начальника курсов. Имея всегда отличные показатели по учебе, он хорошо руководил порученным ему отделением и был аттестован командованием с самой лучшей стороны.
В конце августа они приняли присягу и вместе с ней получили красные офицерские петлицы с двумя маленькими кубарями. У всех было приподнятое настроение, сообщения с Дальнего Востока вселяли уверенность, что очень скоро там все закончится нашей победой. Некоторые горячие головы сожалели, что не успеют сразиться с японцами, как вдруг полыхнуло совсем рядом с Могилевом, по ту сторону границы.
В полку, в который прибыл Любавин для прохождения дальнейшей службы, все только и говорили о событиях в Польше. Что там творилось, никто точно не знал. Все как один твердили о сложной обстановке, о боях с переменным успехом и ничего конкретного, больше чем сообщало ТАСС.
По общему мнению, немцам предстояла трудная кампания, а особо продвинутые знатоки предрекали второе «Чудо на Висле».
– Уж больно драчливы они – эти поляки. Любят саблями помахать, да и не оставят их англичане и французы один на один с «германом», как не оставили во время нашего похода на Варшаву. Уже войну Гитлеру объявили, значит, со дня на день начнут свое наступление на границе, и немцы завязнут в войне на два фронта. Как это немецкие генералы не учли такой элементарной вещи? – искренне удивлялись предсказатели.
Так прошли первые дни, но затем настроение в полку изменилось. Сначала вполголоса, осторожно, стали говорить, что немцы бьют поляков и бьют крепко. Никто не знал, что на севере Польши, так называемый «польский коридор» уже прорван совместными ударами из Померании и Восточной Пруссии, а вольный город Данциг уже взят. Что под Ченстоховом немцы совершили глубокий прорыв и их танковые соединения вышли в тыл польским армиям «Познань» и «Лодзь» и рвутся к Варшаве. Что славные польские жолнежи гибнут, не успев занять рубежи обороны, а если успевали это сделать, то оставались без поддержки и прикрытия со стороны соседей.
Польская авиация, хотя и смогла рассредоточиться по полевым аэродромам и успела избегнуть уничтожения от бомб немецких самолетов, но серьезно уступала по своей силе противнику.
Ничего этого не было известно, но пришедший 8 сентября приказ о приведении полка в полную боевую готовность говорил о многом.
Теперь уже завзятые знатоки вполголоса говорили о скором наступлении французских войск к Рейну.
– Зря они позволили Гитлеру вернуть себе Рейнскую область. Ведь как было удобно, чуть что и прямой удар по Берлину, Гамбургу и Мюнхену. А теперь им столько лишних километров идти придется… – утверждали они, совершенно не подозревая, что французский главнокомандующий генерал Гамелен совершенно не собирается начинать войну с немцами, бессовестно кормя поляков очередными «завтраками».
Не отставали от своих французских коллег и британские военные. Начальник имперского генерального штаба генерал Айронсайд выражал главе польской военной миссии в Лондоне самые искренние сочувствия «мужественному польскому народу», но дальше слов дело не шло. На просьбу поляков оказать незамедлительную военную помощь истекающей кровью стране генерал честно признался, что британская армия не может распылять свои силы, необходимые для решительных действий, и посоветовал полякам как можно быстрее начать закупку оружия у нейтральных стран.
На фоне недавних заверений Чемберлена о том, что запад не оставит Польшу в случае начала войны с Германией, цинизм этих слов был ужасающий, но несмотря на это, поляки продолжали упрямо твердить, что Англия и Франция им помогут. Ведь точно известно, что рейнский заслон вермахта состоит только из тридцати одной дивизии. Все главные силы немцев находятся на востоке, и достаточно только одного удара, чтобы натиск немцев ослаб и они начали в спешке перебрасывать свои дивизии на запад. Всего только один удар – и Польша спасена.
Так говорили поляки, несмотря на то что танковые клинья вермахта уже выкатились к Модлину, Варшаве, Демблину, Кракову и Тарнуву. Только тогда для соблюдения приличия и чистоты мундира 9 сентября французы силами десяти дивизий перешли границу в районе Саара и заняли предполье линии Зигфрида на глубину от трех до восьми километров. После этого, посчитав свой долг перед мнением общества исполненным, 12 сентября объявили о прекращении своего наступления.
Действия французов никак не сказались на темпе наступления вермахта на востоке. Наткнувшись на очаг сопротивления польских войск, немецкие моторизованные соединения либо обходили его с фланга, либо, создав численное превосходство, его уничтожали. Отчаянно сопротивляющиеся поляки пытались наносить противнику контрудары, но у них ничего не получалось. Танковые ролики Гитлера уверенно катили на восток, через Лодзь и Белосток охватывая своим клещами Варшаву.
К 16 сентября они вышли на линию Белосток – Брест – Львов и, повернувшись на запад, стали добивать остатки польской армии в Варшаве и на юге Польши. До 26 сентября шли бои в районе Томашув – Любельски. Только 28 сентября немцы смогли добиться капитуляции столицы Польши. На два дня дольше продержался Модлин. Самым последним сложил оружие гарнизон полуострова Хель. Это произошло 2 октября, а уже 16 сентября правительство Польши бежало из страны в Румынию, приказав гарнизону Варшавы держаться и ждать прихода помощи от союзников.