Забытый целитель. Роман-трагедия
– Вот именно, рàвви! Я этого боюсь. Святые писания безупречны. Нашему уму достаточно и этих. Нельзя впускать сомнения в умы простых людей. Сомнение порождает неверие. Без всеобщего страха перед Всемогущим Яхве или перед врагами никогда не удастся сделать людей единым народом. Всё снова распадётся и разрушен будет Храм. Наш прошлый горький опыт разве нас не учит?
Раввин выразил восхищение:
– Йосеф! Да ты проявляешь образованность намного выше рядового плотника! Теперь я понимаю, откуда, от кого у мальчишки стремление к познанию и способности. К тому же вы с ним так похожи!.. – раввин присмотрелся к Йосефу.
– Вбивание гвоздей и рубка досок познанию моему не помешали. Кто хочет знать, до знаний достучится… А достучаться было чем когда-то! – с сарказмом улыбнулся Йосеф.
Но эта пошлая, расхожая в их юности молодецкая шуточка не была пропущена ухом старого раввина. Два старых друга спешно закрыли лица ладонями, как бы молясь, но плечи их задёргались от сдавленного смеха. И это прямо в синагоге! При свитках Торы и в присутствии Всевидящего! Быстро успокоившись, раввин продолжил первым:
– Ты помнишь, Оси, как мы с тобой детьми ходили в эту синагогу на уроки? Нас привели сюда за ручку наши папы. Мы были первыми учениками, когда в Израиле ввели всеобщее образование. Мне кажется, отсюда я не выходил. Так и остался навсегда. Здесь в стенах более полувека звучит мой голос, и здесь он в стенах будет похоронен, – раввин с печалью глянул на стены синагоги.
– О, равви! Сколько ты мне передал духовности из этих древних свитков! Ты всех нас обогнал в учении. Я помню, как ты начинал нас просвещать. Когда раввин заболевал, ты вёл уроки, прямо как учитель! Я бы со своими досками с гвоздями и с топором так и остался с плотницким умом и со смекалкой, как стыковать брусочки.
– Твой сын, Йосеф, очень высоко себя ценит. Он тщеславен и амбициозен. Тщеславие – порок, но он врождённый, это не каприз, не выдумка избалованного излишним вниманием отпрыска. Наоборот! Мальчик обделён вниманием. Его душа требует гораздо больше, чем может дать ему твой инструмент.
– Достопочтенный рàвви, я не могу с тобой на этом согласиться. Не мог мой Шуа быть вниманием обделён. Мы глаз с него не спускали! Повсюду либо со мной, либо с матерью. Играли, что-то объясняли. Уроки помогали повторять.
– Ты меня не понял, Йосеф. Я о другом внимании. Мы не знаем, что нужно конкретному ребёнку. Да он и сам ещё не знает. Нам нужно долго наблюдать за ним, чтобы определить, к чему он склонен, каковы его интересы и способности. Ребёнок тоже к нам присматривается невольно. И если видит, что мы ему не пара, то мы становимся ему чужими.
– Так вот почему он говорит, что его отец не может быть плотником! Ты правильно сказал, рàвви! Мы с ним не пара. Это – моё горе, мой приговор! Что будет теперь с семьёй?! Я стар, но и Мирьям не молода. Её уже никто на работу не возьмёт. Умру – и дети в нищете! А в это время, пока мы с матерью за всё переживаем, Шуа повторяет о чувстве близости к Богу! Он отрицает моё отцовство! Боюсь, однажды он может заявить, что…, что… – Йосеф мгновенно набросил на свой рот ладонь и застыл с выпученными глазами при закрытом наглухо рте.
– Ой, я тебя умоляю, Оси! Не фантазируй! Ну что может заявить ребёнок в шестнадцать! Что он уйдёт из дома? – Раввин по-своему продолжил мысль Йосефа: – Так это знаю я прямо от него! Он был у меня на исповеди, и я многое о нём узнал. Я рад тому, что Шуа среди моих учеников. Когда-то Моше, он же Моисей, как произносят греки, не побоялся сорок лет водить наших предков вокруг Земли Обетованной, пока народ созрел и обстановка была благоприятна, и все пришлые племена были задвинуты подальше. Твой Иешуа идёт своим путём и своим сроком. К чему придёт он, мы, скорее всего, не узнаем, не доживём, как не дожил никто из беглецов египетского рабства. Но это уже не наше дело. Бог един, но люди прокладывают к нему свою дорогу, каждый! Нам остаётся лишь умыть руки. Ты, кстати, не забыл умыть руки при входе в синагогу? Не забудь, и когда уйдёшь. Знаешь, я стал забывать. И мне нужно о замене думать. Есть на примете у меня один из дружков твоего сына. Тому уже двадцать, молитвы от зубов отскакивают. Его зовут Аким. Ах! Я же только что о нём говорил! Мне с ним ещё бы годик протянуть, он только созревает, и голос не окреп. Да, так о чём мы? М-да, наш долг исполнен, к чему мы были призваны Всевышним. Это при нас с тобой, Оси, выстроена в Израиле система воспитания ребёнка в союзе школы и семьи. Это мы вместе – школа и семья – вырастили здорового парня и наполнили его духовности богатством. А дальше путь Господний пред нами не был исповедан. Аминь, – раввин развёл руками и преклонил голову, в смирении прикрыв глаза.
Йосеф почтенно поклонился в ответ, понимая, что аудиенция у раввина окончена. На выходе из синагоги он не забыл умыть руки, и тогда почувствовал себя свободным, и с облегчением вздохнул.
Глава 2. Кинерет
Высокие холмы спускались к водной глади.К «Нагорной проповеди» путь навèрх привёл.Прекрасен Кинерет по утренней прохладе.Час расставания с озером тяжёл.Проходят дни, недели. Герой наш только свитки изучает, общается со старшими учениками ешивы – местной школы для будущих раввинов. Часто они бродят группой по холмам у Ноцри. Но бывает и выезжают на ослах к озеру Кинерет. Там Иешуа чувствовал себя особенно на подъёме духовности.
Так, как-то раз дружная команда старших парней школы весело выехала на ослах рано по утру из Ноцри и добрела до заката к озеру Кинерет. Ребята расположилась в одном из постоялых дворов. Каждый занимался своим ослом и багажом. Это была котомка с вещичками. Продукты были уже съедены в пути. Впрочем, кроме высушенных инжира и фиников. Ребята заказали хозяину на завтрак рыбу с овощами и лепёшки. Восток не ужинает. Затем они пешком спустились к озеру, чтобы в прохладе искупнуться. Солнце скрылось за холмами, за спинами ребят. Зато озеро Кинерет и слева в даль уходящий берег лагуны были ещё освещены ярко розовым закатом. Близ воды уже не стало душно. Воздух у озера освежал. Несколько рыбаков готовились в ночное. Они негромко и коротко переговаривались, грузили сети и постукивали вёслами о борта лодок. У озера было очень тихо. Так тихо, что тишина была слышна. Такая слышимая тишина была заслугой склонов, огромным амфитеатром подступивших к озеру. На сереющей вечерней глади не видно было волн, но кромка берега шелестела камешками от колебания воды. И воздух был недвижим, не отразился в шёпоте листвы, не ощутим ни телом, ни в колыхании ветвей на пальмах, чувствующих всякое движение.
Ребята развязали пояса, скинули рубахи и сбросили сандалии. Рубаха, как мешок, спускалась до щиколоток, сплетённый, как верёвка, пояс, сандалии из кожи и на голове накидка. А что ещё могло спасти от солнца?
На ходу сбросили одежды, вбежали в озеро, подняв волну и крики, шумели, брызгали друг в друга, хохотали, подныривали и плавали, кто как умел. Стало темнеть. Пошли к постоялому двору. Дорогой говорили тихо, городок уже укладывался спать. С рассветом новый день начнётся. Все двинутся трудиться. По холодку запружат рыбаки и фермеры своими телегами, овцами, ослами, верблюдами большую рыночную площадь. За ними выбегут домохозяйки в сопровождении слуг или рабов, что были проданы за бесконечные долги. Начнут кричать торговцы. А кто богат, за них горласто раскричатся зазывалы. Перекричать друг друга им не удаётся, но оглушить округу – развлечение.
Ребятам нравился базарный гвалт. Лишь на базарах кипела жизнь. Всё производство продовольствия и рукоделий, включая и доставку на базар, проходило в тишине кропотливого, тяжёлого труда. Ремесленники изощрялись в фантазиях искусных рук. Базар был праздничным итогом всех стараний, всех трудов. Ради базара люди надрывались в полях и мастерских. Они с базаров ждали благодарность, вознаграждение за отданные силы, потраченное время короткой жизни. Ребятам нравился и дух свободы! Не то, что вчитываться и дышать пергаментом часами в классе. Все они поторопились за хозяйкой и её слугой на рынок. Для их же завтрака приобретаться будут рыба, овощи и фрукты. Да! И горячие лепёшки! И масло, и сладости! По поручению хозяина, его хорошенькая своей молодостью супруга, гордая собой хозяйка, завёрнутая в тонкую цветную ткань, шла торопливо. За ней слуга, держа осла с тележкой за уздцы. А следом догоняла молодёжь, подшучивая друг над другом и смеясь. Но все они не отрывали глаз с изящных, стройных форм красавицы хозяйки, не обронив о ней ни слова.
Базар был ярок. От еды сырой или готовой ослепнуть можно было, так разбегались у ребят глаза. Тем более глаза голодные со вчерашнего обеда! Кошерный рынок! Здесь не кошерным не торговали, но только тем, что списком перечислено в Торе. Корзины и носилки, подводы и тележки, мешки и деревянные лотки, горшки и амфоры были выставлены амфитеатром или продольными рядами – всё было переполнено продуктом. Но для полноценной кошерности здесь многого недоставало. Хотя бы главного – раввина. Но главным здесь в толпе голодной с раннего утра лишь вид продуктов оставался. За остальное, за недостатки Всевидящий простит.
Как и на всяком рынке, и здесь не обошлось без сборщика налогов. Местный мытарь в кругу стражи отдавал последние распоряжения у наполненных телег, готовясь оставить рынок. Как видно, не последнее отняли, но лучшее.
Завтрак наших молодцов начался с молитвы. Её красиво спел Аким как старший. Был завтрак съеден тихо, но быстро. Встав из-за длинного стола, дружная компания покинула постой и вышла за границы городка. Шли бодрым шагом сперва вдоль берега на север. Прошагали мили три. Дорога постепенно отвернула от озера и стала подниматься по пологому склону вверх. Путь не казался тяжёлым, тем более что ребятам нужно было хорошо подвигаться после целого дня укачивания на ослах. Теперь их ноги бежали сами. Компания шли упорно вверх. Друг другу разговором не мешали, и не заметили, как далеко ушли, как оказались на холмах над озером, и только тогда обернулись. Под ними открылся такой простор, такая ширь пространства! Высокие холмы спускались амфитеатром. А там внизу огромной площадью легла отражением небес голубая равнина Кинерета.
Налюбовавшись и стоя отдохнув, ребята развернулись, чтобы двигать дальше к верху. Невдалеке увидели сидящим у дороги под тенью нескольких деревьев человека. Подошли. Это был слепой, просящий милостыню. Ребята обступили его, и Аким поздоровался:
– Шалом алейхем!
– Алейхем шалом, ровутай! (Мир вашему дому, господа —ивр.)
– Скажи, человек, почему ты здесь сидишь? Чего ты ждёшь? Ведь здесь никто не ходит! Почему ты не сидишь на рыночной площади? Там подадут тебе и лепту, и еду.
– Как подадут, так и отнимут. Поэтому я здесь. Теперь и вас дождался. Никто здесь не отнимет, если подадите, – слепой осторожно протянул ладонь.
– Погоди. На рынке ты получишь много больше! Пусть и отнимут, но не всё. Да и ходить не так далёко. Здесь ты получишь гораздо меньше. В чём же выгода?
– Ты прав. Какая выгода! Убытки! Зато не нужно постоянно руками шарить по земле, чтобы успеть схватить монетку, пока её не утащили. Схватить продукты, пока не увели. Всё время шарить, проверять. К тому же душит меня обида, когда отнимут или украдут, ещё и посмеются. А здесь я никому не нужен, нет соперников, тишина, покой и наслаждение покоем! На рынке рядом скот воняет, крик, ржание, телега колесом ещё придавит. А здесь цветов благоухание, птиц пение, кузнечик рядом тихо застрекочет. Такая живая тишина! А воздух! Так хочется его вдохнуть, вобрать в себя пространство! Не входит больше, жаль. В смирении здесь сижу, – незрячий улыбнулся, – довольствуюсь в смирении и жду, кого сюда направит Яхве. Прохожий мимо не пройдёт, обязательно остановится, и пожалев меня в несчастии, накормит в чистоте и денег даст мне прямо в руку. Вы прогулялись и мне прогуливаться нужно. К тому же, молодые люди, смотрите, какая здесь красота, простор! Покой и чистый воздух!
– Постой, какой простор! Ты же не видишь!
– Я вижу вашими глазами, я слышал, что люди говорят. Придя сюда, при мне остановившись, осматривают всё вокруг. Вы дышите здесь воздухом свободы. Не так ли? Я знаю, что красота, простор и воздух родной земли нас делают добрее. Подали бы вы мне на рынке, как сейчас дадите? Я уверен – нет.
– Откуда же ты знаешь, что мы тебе подадим?!
– Да подадут просящему, – тихо произнёс Иешуа. Товарищи одобрили его взглядами и потянулись к сумкам на плечах. Сбросились по одной лепте, кто-то извлёк из сумки яблоко, а кто-то лепёшку.
Студенты попрощались с инвалидом и продолжили свой путь по склону вверх.
– Как много знает он о людях! Он знал, как мы поступим!
– Он знает столько, сколько для его выживания необходимо. О большем он не думает, не нужно.
– И всё же, как приспосабливается человек, лишённый зрения, или конечностей! Он в нас воспользовался тем, чего ему не достаёт.
– Сюда он как добрался?
– Да также, воспользовался помощью людей. Его проводили. Попутчики нашлись. Не может человек прожить без коллектива. Взять нас, к примеру.
– О! Друзья! Прекрасная поляна! Смотрите! Впереди! – воскликнул Иешуа, указав рукой куда-то вперёд, и пошёл туда быстрее. – Там можно расположить тысячи верующих и читать проповеди. Ведь это так необходимо людям!
К поляне подошли, рассыпались по ней. Иешуа уже без пафоса продолжил:
– Здесь тихо. А слышимость… особой чистоты! Прислушайтесь! Слышите? Где-то там стрекочет кузнечик. И озеро перед глазами огромным голубым ковром. Прохлада вечером, когда садится солнце за горой, и утром солнце светит, но не припекает. Друзья! Советую, серьёзно! Присмотритесь! Кому из вас понравилось, воспользуйтесь советом. И я приду послушать. Вам через год заканчивать учёбу. Вы сразу завоюете любовь народа.
– О! Иешуа! Ты поэт! Так далеко планировать нельзя. До проповеди мирянам нам ещё нескоро. Тем более на открытом месте. Нам бы найти место в каком-нибудь глухом селении и только там, в общинной синагоге получить право говорить перед людьми.
– А знаете, друзья! Давайте это место, поскольку он его для проповедей предложил, подарим самому Иешуа. И пусть он здесь прочтёт хотя бы одну проповедь перед народом.
– Действительно, подарим и назовём мы его проповедь «Нагорной»!
– Вот будет здорово! На всю Святую Землю его прославим! Такого ведь никто ещё не делал!
– Договорились! Ну, что, Иешуа, ты готов?
Иешуа опустил голову и пробурчал:
– Нет, ребята, я не готов. Я думал о вас. Мне ещё нечего сказать народу. Мне предстоит ещё учиться долго. Я не хочу повторять людям то, что они слышали до сих пор и что не сделало их счастливее. Мне предстоит пройти дорогами моей судьбы, годами наблюдать и слушать народ Израиля, слушать мой родной народ и услышать его боль, чтобы найти ему лекарство. Израиль, наша родина, несправедливо превращённая в окраину империи. Назвав нашу Землю провинцией, римляне хотят искоренить в нас имя родины и нашу веру. Мне предстоит открыть… Я чувствую, что предстоит! Открыть не просто для себя, но для людей неведомую жизнь, где счастлив будет каждый наш единоверец. Не знаю, что именно хочу и что открою. Но это будет сравнимо со второй Землёй Обетованной. Получится ли у меня и хватит ли на это дело моей собственной жизни? Не знаю. Может жизни не хватить, но сил во мне, я чувствую, с избытком! А может быть поэтому и станет моя жизнь короткой, яркой и с плодами, что сразу и всего себя отдам! Осталось жить, чтобы увидеть.
Весь день компания бродила, привалы делали, подолгу говорили о духовном, цитировали на память мудрости из свитков торы. Переходили из-под тени одних деревьев под тень других, что виделись в дали. Так день прошёл. Вечерело. Обойдя городок Тиберия с южной стороны, компания стала спускаться пологим склоном к озеру. Дорога вилась, между зарослей кустов. Впереди шёл старший группы Аким. Вдруг он резко остановился и слегка присел, расставив руки, развернув назад ладони, и тем заставил остановиться остальных. Ребята беззвучно подтянулись к старшему, сомкнулись их ряды к просвету меж кустов. Перед их глазами открылся берег. На нём купались девушки. Девушки при всей их скромности при людях и в одежде становятся совсем другими вдали от глаз и обнажившись. Загорелые красавицы нагие, стройные и гибкие, прыгали и бегали вдоль берега, бросались с визгом в воду, плескались, весело кричали и щебетали о чём-то меж собой. Ребята молча сжались тесной группой, затаив дыхание, чтобы увидеть всю картину в узком просвете зелени кустов. Забыли, что только что цитатами из Торы по косточкам мораль перебирали. На практике проверка показала их слабость при соблазне самом сладком. Глаза съедали красоту девичью, не нанося той красоте вреда.
Аким развернулся к товарищам и тихо произнёс:
– Впервые такое вижу! Пугать девиц не будем. Пойдём подальше от них, там искупнёмся.
– Ну-у! – завыли остальные тихо. Никто не тронулся с места. Старшему пришлось подчиниться коллективу.
Прошла в молчании и лёгком шевелении голов минута. Иешуа, что только что как все глазами впился, вдруг отстранился и тихо произнёс:
– Друзья, ведь это грех. Как ни крути… к тому же без их согласия.
Все обернулись к Иешуа и выпрямились, выпятив глаза. Кто-то произнёс:
– А в чём же грех? Нет в заповедях запрета видеть голых женщин.
– Да, а в чём грех? Мы ни на что не покушались, ни к чему не прикоснулись.
– Ничем!
Друзья хихикнули и лица растянулись в белозубых улыбках и реплики продолжились:
– Ну и что?! Мы не мужчины, что ли? Нас Яхве наделил способностью стремиться к женским формам. Мне нравятся, и хочется их видеть.
– А у меня всё закружилось, думал упаду! Ребята подпирали, устоял.
– И я упёрся в землю сам!
Все прыснули, успев зажать двумя руками рты.
– А у меня во рту свело и сладко так мне стало. Язык о зубы зачесался, так мне захотелось! Любую! Хорошие такие!
– Подумаешь, язык! У меня зачесались руки… по самые колени!
Не выдержали все, попадали и расхохотались, схватившись за живот. И в тот же миг поднялся страшный визг на берегу. Девицы с криками метнулись к своим одеждам. Не удавалось им прикрыться, путаясь в тряпье. Ребята, что проворней, бросились к просвету, успели видеть, как замелькали попки, прихватывая вещи на ходу, и с криками и визгом исчезли в зелени кустов.
Ребята наши сразу приуныли и поплелись в развалку к пустому берегу купаться. Поплавали, ничто не обсуждая, потом рубахи молча натянули и побрели обратно в город. Дорòгой рядом шли Аким и Иешуа. Разговорились. Первым заговорил Аким:
– Знаешь, Иешуа, я всё обдумал. Думаю, ты прав. Но я сперва как одурел, увидев эту красоту впервые. Я чувствовал себя как в Мёртвом море, и вроде по воде поплыл. Блаженства большего не приходилось испытать. Даже читая свитки, я так не возносился. Думал, что в Раю.
– Я тоже думал так, пока не посмотрел на себя со стороны. Аким, признаюсь, я в мыслях совершал прегрешения, я в мыслях прикасался ко всему, и я в мечтаниях совершал сближение со всеми ими, всех по очереди перебирал. Хотелось мне их всех. Нет ничего прекрасней на Земле!
– Да уж, как видно, знал Всевышний, чем на Земле мужчин занять, чтоб не скучали, – заключил Аким.
– Неужели наши мысли, движения души, стремления к чему-то, всё наше содержание – ничто, поскольку никому не видно?! Неужели всё, что в нас, внутри что происходит, не видно Всевидящему?! Не может быть. Я мыслю, чувствую, переживаю. Всё это для меня – реальность внутреннего мира, сокрытое в моей душе, это ведь жизнь моей души! Помыслить грешное уже нельзя, чтобы Отец небесный не узнал. Есть внешний мир, мы все в нём живы. Есть мир внутри – душа. В ней отражён тот общий, внешний мир. Мне кажется, в моей душе весь мир со мной самим переплетён. Моя душа такая же реальность, как и среда, в которой нахожусь. Я вижу и обдумываю планы, в уме их осуществляю. Если план мой грешен, то есть аморален, то я реально совершаю грех, ведь внутренний мой мир реален! Ну, конечно! Не только ты свидетель моего существования, но и я сам в себе существую, говорю с собой, воздействуют на меня слова других людей. Что же это, если не внутренний реальный мир?! Он в каждом! Поэтому нельзя скрыть от Всевидящего, что существует.
– Да, Иешуа, согласен, мы согрешили. Мне уже скорее бы жениться, чтоб прекратились грёзы по ночам. Рáвви говорит, ещё мне нужен год, чтоб подучиться и стать, как он, раввином. Тогда можно и жениться.
– Аким, мы друзья, но мы такие разные с тобой. Я думаю только об Отце небесном и этим счастлив.
– Да ты ещё пацан! Иешуа! – Аким снисходительно похлопал Иешуа по плечу. – Ты младше на целые четыре года! Вырастешь, как я, тогда посмотрим, как ты заговоришь! А может, закричишь в мучительном томлении?!
Друзья расхохотались, но тут же рты руками позажимали, не нарушая тишину на улице Тиберии в наступившей ночи.
Прошли дни. Молодёжь с утра бродила по холмам, купались вечерами, а днём, пока припекало, по обычаю отсиживались в доме, читая вслух привезённые с собой свитки. Так сочеталось их учение с оздоровлением. Но к озеру со стороны кустов всегда, на всякий случай, подкрадывались осторожно – вдруг повезёт ещё.
Вернулись в Ноцри и распрощались. Смеявшийся со всеми Иешуа, привёл осла домой, но был уже не в настроении. Маленький брат и сестра бросились к нему, как только он вошёл в дом. Оба обняли его и стали весело расспрашивать о путешествии. Присели, Иешуа прилёг и продолжал рассказывать обо всём, что видел и с ним приключилось. О встречах, о беседах. Брат с сестрой не задавали больше никаких вопросов. Иешуа всё сам рассказывал без остановки, последовательно, подробно и очень ярко, да так, что младшим показалось, что и они у озера бывали.
Вошли Йосеф и Мирьям. Младшие дети не скрывали радости, что вся семья снова вместе. Брат с сестрой, смеясь, стали подталкивать и тянуть за руки старшего к родителям, чтобы образовался тесный круг. Иешуа наконец-то улыбнулся, улыбнулись и родители.
Кто создаёт семью, тот в ней и утопает! Семья есть счастья океан. Так дети не дают семье распасться, как океану стать безбрежным, его удерживают берега.
– Нам лучше ни о чём сейчас не говорить, – предчувствуя очередную ссору, тихонько высказалась Мирьям. И это было кстати, ведь все за день действительно устали.
Все пятеро разошлись по своим углам. Углы заполнил вечерний сумрак. Все улеглись и стало тихо.
На утро все поднялись с рассветом. После молитвы и после завтрака дети убежали в школу. Мирьям занялась хозяйством,, а Йосеф направился на недалёкую ферму выполнять заказ.
К полудню Мирьям отнесла второй завтрак Йосефу к месту его работы. Присела отдохнуть. Молчала, пока Йосеф ест. Но долго не выдержала и заговорила:
– Йосеф, давай подумаем иначе. Ну, по-другому посмотрим на нашего умника.
– Ну-ну, – кивнул Йосеф, дожёвывая почти беззубым ртом.
Мирьям невольно под лучами яркого солнца рассмотрела загорелое лицо супруга. Глубокие старческие морщины, ржавые пятна, какие-то наросты густо покрыли иссушенную кожу Йосефа. Мирьям продолжила:
– А почему бы ему, действительно, не стать учителем школы? Пусть учится. Или пусть станет раввином. Учится он хорошо. Даже опережает всех. Ты же мне сам рассказывал, что раввин его хвалил.
– Милая моя Мирьям! Не будем мы себя обманывать. Какой с него учитель? Тем более раввин! Не может ни учитель, ни раввин с убеждением полагать, что он в родстве… – Йосеф оглянулся и очень тихо продолжил, указывая пальцем в небо: – со Всевышним! Об этом лучше бы нам всем заткнуться навсегда! Это – богохульство! А чем оно карается? Побитием камнями! А нас изгонят ото всюду. Нам родины не видеть! Понимаешь?! Речь не о нас, я говорю о наших младших!
Мирьям изменилась в лице, взгляд отразил страх и отчаяние:
– Какое горе нам!.. Мы с ним обречены?! Я с ним должна поговорить. Теперь он не надежда наша, а страшная обуза. Он стал опасен нашим детям. Я не хочу их всех терять. Ценою одного придётся уберечь двоих. Представить страшно мне гонения и нищету. Оси, милый мой старичок, ты хоть не убивайся, побереги себя, не ввязывайся в споры. Ведь на тебе ответственность за нас. Мы пропадём без тебя. Меня уже работать не возьмут. Стара для найма. Да что там! В долг никто не даст! А если и дадут, то наших деток в рабство заберут. А меня вышвырнут помирать на дорогу.
– Хорошо, я обещаю. Изменим отношения с Шуа. Пусть делает, что хочет, даже если он уйдёт, мы возражать не будем. Я слова не скажу. Аминь!
– А я с детьми поговорю.
Ни Йосеф, ни Мирьям не могли предполагать, что много лет спустя судьбу их сына точно так же будут решать в Храме Господнем, где прозвучат такие же слова первосвященников.
К вечеру семья собралась. С малышами уже поговорила мама. Пришли отец и сын. Иешуа сообщил:
– Сегодня был трудный день. Я в классе рассказал о моей поездке к озеру. Всем понравилось. Потом начали спорить о том, правильно ли я говорил и действовал. Учитель был на моей стороне. Вот послушайте…