Глобус Билла. Пятая книга. Козерог

Билл нервно засмеялся, и смех осёкся. Энкиду, как не был слаб, что-то почувствовал.

– Что у вас?

Ас решил, что следует выполнить настойчивые просьбы раненого, тем паче, что прекрасно его понимал – запах был ужасен и способен довести до головокружения.

Он просунул руку под мышкой бессильно лежащей груды мышц, тяжёлых, как слежавшаяся земля.

– Да вот, дамы приплакивают… сам понимаешь, ты популярен. Билл, а ну-ка, подсоби. Что ты стоишь, как просватанный в манной каше?

Билл очнулся от оцепенения, и оттого, что воспитанный командир употребил прибаутку из арсенала дядюшки, ему стало не по себе. Послушно опустившись на колени, он подхватил брата. В нос ему шибануло так, что из глаз брызнули слёзы.

Вонь была престранная – это был словно не поток частиц, атакующих обоняние, а что-то, действующее непосредственно на нервы. Струны натягивались в мозгу… это сама смерть, подумал кто-то в голове Билла, сама смерть…

Живая тяжесть брата чуть успокоила его.

Им пришлось напрячь почти все свои силы, чтобы приподнять Энкиду и подволочь его к подоконнику. Перевалив его на холм, Ас почувствовал, что сомлел и изнемог.

Его испугало то, что он так испугался. Массивное тело, столь мощное и столь беспомощное, напомнило ему о чём-то, что он хотел бы забыть.

Тогда он счёл необходимым позабыть о своём воспитании. Он вспомнил про вовсе нечуждый ему жанр грубой мужской беседы и, присев рядом с Энкиду, изрёк нечто ободряющее.

Билл расхохотался.

Ас всё же посмотрел по сторонам – к счастью, девицы сдержали своё слово, одно на двоих.

Холм молчал под защитой низких густых кустов. Неподалёку торчала колонка, о которой и упоминал бедняга Энкиду.

Они помогли ему избавиться от одежды, которая до нитки пропиталась токсичной вибрацией зла, словно вобрала в себя саму суть темноты.

Ас, несмотря на драматизм ситуации, счёл необходимым спросить:

– Может, сожжём твои джинсы? Это вроде указания Судьбы?

Энкиду с внезапной твёрдостью ответил:

– Хорошая попытка. Но это не пройдёт. Судьба вовсе не против моих джинсов.

– Ладно, ладно. Но что прикажешь с ними делать?

Энкиду указал, он явно оживился от свежей воды:

– Там за деревом бочка. Замочите мою одежонку. Там драконарии стирают свои портянки.

Билл поймал на себе взгляд Аса и покорно потащился к бочке. Ас спустился в комнату за простынёй. Энкиду стало легче, когда он избавился от объятий призрака, и его, замотанного в простыню, мокрого и холодного, было легче впереть в комнату.

– Киньте меня на койку. – Распорядился он.

Ложе застонало под его тяжестью. Энкиду потребовал, чтобы его укрыли по горло и подоткнули края.

– Хочу выглядеть прилично. – Пояснил он и, поморщившись, тронул кровавое пятно на шее. – Я так понимаю, официальный визит отменить не удастся?

Ас кивнул, выполняя поручение:

– Правильно понимаешь. Не дёргайся.

Выпрямляясь, он с сомнением бросил взгляд на рану.

– Ты уверен…

– Абсолютно. – Оборвал Энкиду.

Он шевельнул под простынёй плечом и коленом.

– Теперь валите и можете прихватить мне укрепляющего… да, можете прихватить.

Билл, обтирая ладони об собственные волосы, проворчал у двери:

– Похоже, он вне опасности.

Ас продолжал смотреть на Энкиду, покоящегося в кровати надгробием на саркофаге рыцаря. Потом он зорко обшарил взглядом комнату.

Выцветшие гобелены с торчащими зелёными нитками покачивались на стенах, в углу скатан густой ковёр. Теперь станет прохладнее, и Энкиду, наверное, утеплится.

Энкиду с постели сделал вопросительное движение. Вид у него был умиротворённый. Ас покачал головой – ничего.

Энкиду молвил:

– Ну, дайте мне горячительного и можете запускать ко мне женщин.

Ас поощрительно рассмеялся.

– Да и…

Билл и Ас переглянулись. Билл задумчиво осведомился:

– Он хочет сказать: спасибо, – но голос его слаб и ничтожен, как и все прочие его части?

Ас шумно прошептал:

– Думаю, что да, Билл.

Оба воззрились с порога.

– Пошли вон. – Донеслось с кровати, и ледник угрожающе задвигался.

Они вышли, громко беседуя о частях Энкиду, но когда отошли и голоса их уже не смогли бы добраться до слуха раненого, замолчали. Вид у комедиантов был удручённый и растерянный.

– Что произошло… – Начал Билл.

– Давай не будем…

А что не будем? Обсуждать то, что успел сказать им Энкиду? Да он ничего и не успел. Вёл он себя, знамо дело, героически – одно обливание чего стоит, – но кроме отговорок и обещаний «всё распатронить позже» они не добились. Да и понятно – не будешь ведь допрашивать едва дышащего нибирийца, который, к тому же, и не чужой им.

Накануне, взяв с подоконника провокационное послание, Энкиду сразу развеселился. Мелькнула у него мысль разбудить кого-то из парней, но он отмёл её: сам.

Почему так, он себя не спрашивал. Возможно, тут сыграло свою жалкую роль самолюбие. Раз леди Шанни, не оповещая прочих, подсунула ему этот листок, значит, слабо ему будет, если он созовёт пионерский сбор.

В карте ему чудился вызов, а Шанни ведь была очень, очень красивая леди… даже если вы на ножах с такой, есть вещи, против которых не попрёшь, как против рожна.

Например, такие вещи – это два синих глаза, которые завтра найдут его глаза над столом и молчаливо спросят: ну, как?

Энкиду, правда, в такие дебри не забирался. Чаятельно, если бы он отдавал себе полный отчёт, он бы не совершил такой глупой, достойной юнца ошибки. Тогда бы он собрал всех, ну, хоть в беседке, и они бы, не торопясь, обдумали, как и что.

Он просто сказал себе, что медлить нечего. У него есть карта, составленная по всем правилам талантливым картографом и надёжным другом. Карту эту друг поручил именно ему. Навыками, чтобы выполнить задуманное, обладает тоже только он.

В присыпку, у него не шло из ума выражение лица оскорблённого Аса. Мелочное желание потом сказать – извольте, без вас обошлись, особый отдел, – это желание тоже затесалось в башку и вытряхнуть его Энкиду не мог.

Суетны были боги, ничтожны их помыслы.

Зато намерения их всегда были благими.

Линии на карте, проведённые твёрдой маленькой рукой, излучали уверенность даже там, где переходили на пунктир. Энкиду просмотрел их от начала – трёх входов в замок, из которых два были неигровыми, – до конца: помеченной особым знаком стены на северо-востоке.

Энкиду умел читать топографические символы. Это был знак завала, причём завала искусственного происхождения. Где он прежде видел этот знак?

Он собрался и, вдевая ремень в пояс джинсов, ещё раз склонился над расстеленной под фонарём картой. На ремень он повесил фонарь, нож сунул в карман на голени, а в другой, которым дядя Мардук запретил ему пользоваться в присутствии девушек, припрятал ещё кой-что.

Он постоял у окна, просто, чтобы посмотреть на звёзды и планеты в ветвях. Издали светили две башни Аса, дальняя чуть выше ближней. Между ними плыл сверкающий огромный Кишар.

Везде виден Царь Клетки. И в городе господ пустыни, из их комфортабельных передвижных домов можно смотреть, как течёт его сияние над песками.

Разве можно не любить его?

Энкиду отвернулся и тишком, бочком выбрался в глубь дома из своих покоев. Умел он передвигаться, как плюшевая зверушка в руках трёхлетки, и сейчас было самое время прибегнуть к такому умению.

Фонарь пусть останется на поясе, пока довольно с него слабого света из дальних окон: комнаты Большой Анфилады, поразившие их в первый день гостевания, были размещены неведомым строителем под острым углом, точно все помещения восточного крыла льнули друг к дружке из любви к модной геометрии.

Энкиду свернул за угол, к брошенным, наверное, ещё при жизни великого поколения покоям. Здесь они иногда дурачились, по настоянию девочек играя с ними в прятки и уже по собственному желанию потихоньку резались в карты, без ведома девочек.

Миновал он и эти знакомые окрестности, и снова свернул.

Теперь запахло иначе, пустотой и влагой, а под ногами зашуршал неметённый сор из стихотворения одного белокурого скальда-расстриги. Снова поворот.

Энкиду ловко миновал маленькую домашнюю баррикаду: наполовину вытащенный из комнаты диван. Кто-то небольшой прыгнул из недр дивана ему под ноги, и звук подсказал ему образ векового жителя, протащившего свой хвост в пыли.

Свет растёрся под ногами, последний клочок из-под перекошенной, как физиономия, двери… Энкиду бестрепетно прикрыл её за собой. Фонарь уже высвечивал нетронутую тропинку коридора. Замок был так перегружен годами, что память пробивалась сквозь стены плетями змееголового растения. Здесь когда-то по шву разошлись стены и снова были сведены при реставрации здания.

Под ноги полезли мелкие камешки. Значит, завал, обозначенный на карте, уже близко. Энкиду помнил, что за ним расположена комната с зеркалом, но особо этим не заботился. Он туда не пойдёт, а спустится по наклонной тропе в подпол. Там же, в соседстве с землёй он почувствует себя, как дома.

Лаз обнаружился только на метр дальше, чем значок на карте, которая вспомнилась в эту минуту. Фонарь погас сразу же, и урезонить его никакими традиционными методами – постукиванием о кулак и пр. – не удалось.

Энкиду полез в запретный карман и, спустя минуту, в кулаке у него колебался жёлтый язычок пламени над свечным огарком.

Карта плыла и покачивалась, но не речной волной, а сопровождая подрагивание земной поверхности. Энкиду очень хорошо понимал такие штуки.

Он остановился, слушая, как через ступни вибрация против часовой стрелки поднимается к бёдрам, крутится обручем до самой головы. Ощущение было вполне реальным – под этим местом зарождалось локальное землетрясение, из тех, что могут длиться столетиями, почти неприметные жителям поверхности волнения – ну, разве что уж очень чувствительны. Кошек надо бы завести, вот что.

Энкиду передался озноб земли. Ему показалось, что под ногами стало холоднее, и у него упало давление крови. Голова сделалась слабая, пустая, затошнило. Спустя мгновение, он рывком поднял руку со свечой – разом с этим движением он привёл в действие свою волю.

Озноб и тошнота оставили его, но теперь он понял, что его органы чувств приняли ещё один сигнал тревоги.

Запах.

Это был дикий запах, чудной.

Ничего похожего на комический запашок, по которому приезжие находят подземные удобства… не было это и вонью мусорки, карикатуры на цивилизацию с её освежителями и свалкой вредных полуфабрикатов на магазинных полках.

Это был основательный смрад, почтенный смрад, мощный – но к жизни в любой её форме он отношения не имел.

Энкиду не стал задерживать дыхание. Напротив, он набрал полную грудь этой растворённой в воздухе мерзости и подержал в своих великолепных, как паруса, лёгких.

Он представил, как его глаза налились кровью, а губы кривятся, но не поддался соблазну сыграть в сноба: если он хочет пролезть в голову хозяину сих мест, ему надо проникнуться духом зла насквозь.

Время устроить постирушку будет, а пока нужно провонять, как бедная рыба на песке.

Он вспомнил, пока проходил это испытание, жёлтый цвет на карте и задался вопросом: интуитивно ли картограф закрасил подземную дорогу цветом третьего номера тревоги, или Шанни действовала осознанно?

Он двинул вперёд, пробрался под оползнем, находя сговорчивые места в этой крепости ощупью.

Огонь дрожал от страха или отвращения. Внезапно он погас – как раз, когда Энкиду вступил в квадратное чёрное помещение.

Не беда. По его расчётам он уже у дяди в голове. А для его задачки чем меньше света, тем вернее.

Он успел заметить густую черноту в одном из углов – впечатление такое, будто там заснул громадный крокодил, свернувшись котёнком. Что бы это могло быть?

Минуту он стоял в непроглядной черни, свыкаясь с нею и стараясь наладить дыхание.

К смраду он принюхаться не мог, но первое зубодробительное впечатление улеглось. Было просто гадко. Но мы, прекрасные господа с Нибиру, умеем подчинять свои помыслы цели.

Он поднял голову, и его собственные ощущения крутанули его на карусели. Вверх ли он смотрит?

Ему вспомнились недра Аншара и осыпь, уходящая в непонятном направлении из-под ног.

Какое-то время он провёл, заставляя себя расслабиться и принять дядины мысли – ночной поезд без окон и дверей, вроде того, что они видели на горизонте, когда прошли две реки подряд. Ему самому пришлось представить себя вокзалом, без предубеждения впускающим все ящики на колёсах. Ящики набиты черепами, в свою очередь переполненные гудящими проводками намерений.

Тишина обитала здесь удручающая – хоть бы капнуло откуда…

Но нет. Даже звона в ушах не дождёшься.

Его терпение было вознаграждено – но поезд оказался больше вокзала и, ворвавшись, раскрошил стены и вздыбил на хребте жалкую задребезжавшую крышу. Грязный поток из раскроённого, как пространство времени, обрушился на него, заливаясь в уши и нос.

Сначала он был оглушён. Впечатления сбивались комьями и ускользали илистыми сгустками между пальцев.

Мелькнуло что-то…

Энкиду силой ухватился за видение и, удержав со скрипом зубов, подтащил к себе.

Потом второе и, накрутив вожжи на кулаки, заскользил по мрачной реке на спине чудовища.

Вот что ему удалось изловить на месте крушения.

Река, огромная и тяжкая, катила мерные гребни вдоль пологого берега. У самого прилива, на полосе мокрого песка, кто-то, сгорбившись на коленях, жадно пил из реки.

Это исчезло.

Потом он увидел две свечи с двумя огоньками. Чья-то ладонь постоянно гасила один из языков пламени.

Наконец, в свете этой меркнущей одинокой свечи он увидел великана, лежащего навзничь: из его широкой вздымающейся груди росло тонкое красивое дерево с кроной, похожей на огромный мозг.

Энкиду возрадовался, что зацепил дядю на всём скаку его ночной поездки по тёмным лугам своего королевства, но, видать, показал себя… не выдержал, вылез из-за вороха старых шуб, где прятался в Анфиладе от Шанни.

Тотчас к нему кто-то повернулся и принялся огненными злобными глазами искать в дрожащей маревом черноте. Не найдя, послал наугад несколько картин насилия.

Энкиду замер.

Нет, нет… высидеть, как мышка, и снова шмыгнуть в эту теплушку…

И тут он увидел такое, что сразу услышал свой стон.

Я попал в его сновидение. Предупредил себя Энкиду.

В ту же минуту чёрное существо в углу заворочалось, развернулось и двинуло к нему. Энкиду принял его на грудь и рухнул.

Нет, не было света – отключил свет дядя: ни капельки золота, ни волоска рыжины, ни пепельного закатного лучика.

Энкиду задохнулся и тут же обмяк в глухих объятиях неведомого жителя угла. Колени его подогнулись, веки опустились, скрывая самые красивые из когда-либо отражавших свет глаз.

Но чёрный ворох обманулся: Энкиду был непрост. Не открывая глаз, сжал существо в руках и, хотя оно поползло клочьями, но вдруг тревожно дёрнулось. Ага. Замельтешило в башке… вырвалось… Энкиду ещё подержал его для острастки и отпустил.

Власть здесь принадлежала теперь ему, но он был обессилен.

Он отдыхал, готовя мозг для новой осады.

Тут впервые тишина была нарушена звуком. Приятное стрекотанье и лёгкие шаги.

Энкиду повернулся, но не был ещё готов: на него набросилось нечто вполне материальное и многорукое. Он ощутил сильную боль в горле.

Энкиду наугад занёс руку и ударил. Что-то завизжало, как мокрое стекло, в темноте и кинулось прочь.

Энкиду собрал себя и потащился следом, но возле лаза рухнул.

Утром, не помня, как, он смог добраться до дверей в свою комнату. Тут его нашёл доместикус и выполнил поручение Энкиду.