Последнее желание

Когда в дом явились и другие приглашённые, на втором этаже началась суета. Никто из пришедших молодых мам не смог остаться в гостиной, все стремились помочь миссис Питерсон: успокоить её сына, предложить способы лечения и просто морально поддержать женщину. Мальчик успел побывать на руках у каждой приглашённой по несколько раз, ему давали отвар, таблетки, что назначил врач, даже пытались покормить, но мальчик не успокаивался, продолжая истошно кричать. Когда он всё же стал успокаиваться, все вокруг понимали, что это вызвано не тем, что ему стало лучше, а тем, что у него просто уже не было сил кричать. Миссис Питерсон, взяв на руки сына, так же хорошо это понимала, поэтому она просто села в кресло вместе с ним и тихонько качала его, наблюдая за тем, как его теперь редкие кряхтения окончательно стихали.

Менди смотрела на это, понимая, что, когда у мальчика остановится дыхание, она не хотела бы присутствовать здесь. Она оглянулась на других женщин и поняла, что все здесь думают об этом же. Все моментально поспешили на первый этаж, ссылаясь на домашние дела, на ходу надевая свои шляпки и тихо перешёптываясь между собой о надеждах, что это не что-то заразное, и что они не принесут эту болезнь своим детям. Мысль о том, что, когда мальчик отправится в мир иной, миссис Питерсон будет совершенно одна, заставила Менди остановиться. Когда все покинули детскую комнату, она была единственная, кто остался.

– Менди, – прошептала Катрин.

– Я останусь с Вами, – ответила она, присаживаясь в кресло напротив.

– Спасибо, – так же тихо ответила женщина.

Мальчик продолжал кряхтеть ещё какое-то время, даже пытался изворачиваться на руках матери и снова закричать, но в последний момент, замирал, и начинал тяжело и часто дышать через открытый рот. Смотреть на это было невозможно, особенно на то, как миссис Питерсон поглаживала сына по голове, игнорируя стекающие по лицу слёзы и шёпотом говорила, так тихо, что Менди не понимала часть слов:

– Скоро всё закончится, мой славный. Твои мучения скоро закончатся, Бог спасёт тебя, моя крошка, а я всегда буду помнить тебя.

То, что касалось слуха Менди приносило ей самую настоящую физическую боль. Ей хотелось упасть на колени и схватиться за грудь – такая невыносимая, сосущая пустота образовалась внутри, и казалось, что ещё немного и она сойдёт с ума от ужаса. Она до последнего не хотела осознавать, что станет свидетелем детской смерти, поэтому как могла строила стену в своих мыслях, чтобы не допустить огромного шквала эмоций, которые в этот момент испытывала миссис Питерсон. Сдерживать построенную в голове дамбу было невыносимо сложно, но это было необходимо. Нельзя было позволять себе эмоции, так как это окончательно бы выбило из колеи Катрин.

Время как назло текло очень медленно, каждая минута казалась длиной в бесконечность. Тикающие на камине часы, казалось, онемели, единственный звук, который был в комнате – тяжелое дыхание умирающего ребёнка, поэтому, когда маленький комочек на руках миссис Питерсон вдруг замер, Менди показалось, словно она оглохла. Она моментально невольно придвинулась ближе к женщине, и та сама чуть ниже наклонила голову, чтобы убедиться, что ребёнок перестал дышать. Им понадобилась минута, а, возможно, даже больше, чтобы осознать, что сын миссис Питерсон скончался.

Менди почувствовала, как что-то внутри неё стремится наружу – животный ужас, отрицание, сострадание, всё это смешалось внутри неё в сумасшедшем коктейле, но Менди из всех сил попыталась сдерживать это. Она не могла позволить себе истерику, как бы сильно этого не хотелось.

– Катрин, – обратилась она к женщине шёпотом.

– Менди, он даже сейчас так красив, – заметила миссис Питерсон.

– Катрин, скажи, что мне сделать? – спросила девушка, понимая, что скорее всего женщина на время потеряла связь с реальностью.

– Посиди с нами.

Менди согласно кивнула и заставила себя остаться в кресле, хотя ей невыносимо сильно хотелось выбежать из комнаты и позвать кого-то из прислуги, а затем выйти из дома, смыть с себя свежим воздухом весь тот ужас, который она переживала. К желанию миссис Питерсон она отнеслась с пониманием и уважением, и позволила женщине продолжать сидеть с сыном на руках, и сама оставалась рядом.

Менди плохо понимала, что в целом происходит, и как правильно было бы поступить на её месте. Она понимала, что как только станет известно, что мальчик умер, его заберут у Катрин, поэтому в какой-то степени давала женщине проститься, отпустить сына, так как в следующий раз она увидит его только в маленьком деревянном гробу. Неизвестно сколько прошло времени, но в какой-то момент в комнату открылась дверь. Это была служанка. Она моментально поняла, что произошло, и бросив короткий взгляд на Менди, обратилась к своей хозяйке.

– Миссис Питерсон, я думаю, настало время передать его мне, – она говорила тихо и ласково, так, словно это был не первый мёртвый ребёнок, которого ей приходится забирать у матери. Скорее всего так оно и было, если до этого она работала в каком-то другом доме.

Катрин нехотя, несколько колеблясь, всё же отдала сына. Следующие события были быстрыми и смазанными из-за сильных эмоций, которые Менди сдерживала внутри. Миссис Питерсон отправили в её спальню, подав ей воду и успокоительное, а саму мисс Блумфилд отпустили домой. И только когда она оказалась на улице, ей показалось, словно с её плеч упал невыносимый груз. Практически бегом покидая территорию дома семьи Питерсон, Менди сорвала с головы шляпку, а по её лицу потекли слёзы, которые она никак не могла остановить. Она мучительно старалась зацепиться за трезвый край сознания, который призывал её к сдерживанию эмоций, но всё это было бесполезно. Всё то, что она с таким трудом удерживала в доме женщины, теперь прорвало дамбу и затопило её.

Когда она переступила порог дома, миссис Блумфилд вышла встретить её парой едких комментариев насчёт чистой совести и стыда, но увидев заплаканную дочь, которая с трудом держалась на ногах, моментально изменилась в лице.

– Милая! – она подхватила её, видя, что та находится на грани обморока. – Что случилось?

Но понимая, что, вероятно, дочь ей не ответит, она закричала в глубину дома:

– Кто-нибудь помогите мне, мисс Менди плохо!

Первым, кто показался в передней, оказался мистер Блумфилд. Он моментально подхватил свою дочь, не позволив ей завалиться на стену, а затем появился и слуга – крепкий мужчина, который был ответственен за весь тяжёлый труд в доме.

– Хозяин, сэр, позвольте мне, – проговорил он.

Менди была рада, что растворилась, что не выдержала, что потеряла сознание и хоть на время оторвалась от реальности. Когда она открыла глаза, она была уже у себя в комнате. У кровати стояла служанка, готовая к любому поручению, а в кресле сидела миссис Блумфилд.

Менди моментально поспешила подняться с кровати, но её остановили:

– Мисс, Вам необходимо отдыхать, – произнесла служанка, и девушка опустила голову обратно на подушку.

– Скажи только, Менди, – её мать с трудом поднялась из кресла и подошла к кровати, опираясь на свою трость, – что случилось?

– Ох, матушка, – девушка тяжело вздохнула, – миссис Питерсон потеряла сына, я была там до последнего. Я никак не могла её оставить, ей было так тяжело.

– Ты ж моя сердобольная, – женщина сжато улыбнулась, качая головой, – а я и подумала, куда вдруг по улице поспешно направились все её знакомые, – в конце она хмыкнула, – теперь мне всё понятно.

– Я их не виню, им было страшно за своих детей, – ответила Менди, покачав головой.

Новость о том, что скончался первенец Катрин, обошла весь город к вечеру, и все спешили написать в дом семьи Питерсон записку со словами поддержки и соболезнования. Писать что-то Менди не стала, не захотела быть очередной засечкой на сердце женщины, так как она понимала, что каждая записка, которую прочитает женщина, доведёт её до слёз. Когда на следующий день в городе объявился муж женщины, Менди была рада это узнать, так как она понимала, что только он, как каменная стена, сможет уберечь её от лишних переживаний. Именно он, не давая жене с головой утонуть в своём горе, организовал похороны, разослал приглашения и заказал памятник.

Когда Менди открыла конверт, ей показалось, словно её приглашали на свадьбу, а не на прощание с мальчиком, а потом картина сложилась в её голове и болезненно откликнулась в груди. Приглашение на похороны было выполнено на небольшой открытке из прессованного, немного шероховатого на ощупь картоне. Оно было украшено рисунком листочков, который был выполнен пером – должно быть, эти открытки ручной работы. И если присмотреться, можно было увидеть, что узоры по периметру складываются в повторяющуюся единицу – вероятно, эти открытки готовились для приглашения гостей на празднование первого года жизни мальчика. А на другой стороне среди таких же завитков аккуратной рукой было выведено место прощания и время.

Прибыть хотя бы в церковь обязывал этикет, при этом все бы поняли, если бы Менди не явилась на кладбище. Похороны совсем маленького ребёнка был большим ударом для всего круга знакомых миссис Питерсон. Некоторые, чтобы не нарушать правила приличия, понимая, что им придут приглашения, покинули город по якобы важным делам, отписавшись Катрин о том, что у них, к сожалению, не будет возможности проститься с её маленьким сыном. Жестокость таких людей поразила Менди, и она решила, что несмотря ни на что, как бы плохо ей ни стало, явится и на кладбище.

Чёрных платьев в гардеробе Менди не было, уводила её прежде судьба от надобности придерживаться траура, но теперь ей было необходимо приобрести что-то новое в свой туалет. Получив приглашение, она отправилась в город и купила, а не заказала на пошив, самое простое чёрное платье, какое можно было бы обнаружить в платяном шкафу у каждой второй небогатой английской дамы. И Менди надеялась только на то, что в следующий раз оно понадобится ей не скоро.

В церкви было много людей, по большей части все они были знакомыми Катрин, такие же мамы, которые чувствовали боль женщины как собственную. Их дети, в чёрных кружевных одеждах тоже присутствовали в церкви, растерянно глядя вокруг и совершенно не понимая, почему все вокруг обливаются слезами. Ком в горле стоял и у мужчин, прижимая к груди свои шляпы, они подходили к маленькому гробику и прощались с восьмимесячным мальчиком, желая ему спокойного сна. Когда священник заговорил классические вещи про детскую душу, рай, лучшее место и Божью волю, женщины не просто плакали, они издавали что-то наподобие тихого воя, и особенно тяжело было Катрин, которая за эти три дня, казалось, совсем состарилась, хотя была младше Менди.

Мисс Блумфилд очень старалась быть сдержанной, она не хотела участвовать в общей панихиде, и несмотря на всеобщее горе, заметила, как некоторые с неодобрительным видом осматривают её слишком простое платье. Конечно же это были люди, не входящие в близкий круг знакомых Катрин (её подруги настолько переживали из-за потери, что сами выглядели как покойницы), это были люди, которые имели знакомство с мистером Питерсон, а его маленького сына даже ни разу не видели при жизни. Они явились в церковь пусть и в чёрных, но в крайне шикарных туалетах. У одной со шляпки с широкими полями свисало воронье перо, а у другой была тонкая, поблёскивающая вуаль. При этом на оголённой груди у них были тяжелые украшения с нефритом или гагатом. Смотреть на это было никому не интересно, все переживали из-за похорон ребёнка, и это ещё сильнее огорчало пришедших модниц.

Когда зазвенел колокол, люди стали покидать церковь, а гроб понесли на кладбище. Как бы трудно ни было Менди, она направилась вместе с Катрин, которая не прощалась со своим платком. Вместе с ними пошли ещё несколько близких подруг женщины, а барышни, которые воспользовались похоронами как возможностью продемонстрировать свои лучшие траурные туалеты, стояли чуть поодаль со своими мужьями и очень возмущённо что-то обсуждали.

Менди чувствовала себя очень неуютно, хотя в происходящее ей было сложно поверить. На маленького мальчика она не смотрела, даже не подошла к нему в церкви, предпочитая наблюдать за всем со стороны, а ни принимать непосредственное участие. И пусть она взяла с собой платок, он ей так и не понадобился. Среди толпы, суеты и слёз она почему-то чувствовала себя сильнее, чем была на самом деле. А на кладбище, глядя на то, как гроб опускают в яму, она невольно поймала себя на мысли, что думает о совершенно необычных для себя вещах. Она рассматривала траву, сияющую на солнечном свете, качающиеся на ветру листья деревьев, каменные памятники, которые создавали свой особый колорит подобных мест, и думала о том, что весь этот необъятный, удивительный мир, наполненный красками, чувствами, событиями, этот мальчик никогда не узнает. Его мать упала на колени, и её попытались привести в чувства кто-то из женщин и её муж. Крики и слёзы дополняли эту картину, вызывая у Менди внутри странный, накатывающий ужас. При этом всё вокруг цвело и пахло, летняя пора набирала силу, Менди стояла на краю ямы, и лёгкий ветер качал её яркие рыжие волосы, контрастом которому служило строгое чёрное платье.

Когда Менди вернулась домой, её родители были заняты своими делами. Мистер Блумфилд был в библиотеке, согнулся над письменным столом и через стекла своих очков внимательно изучал открытую перед ним книгу, а затем что-то записывал в своём блокноте. Когда Менди проходила мимо, он тихо произнёс:

«A negotio perambulante in tenebris1».

Всё, на что надеялась Менди, заключалось в том, чтобы родители не обратили на неё внимания. Она очень не хотела разговоров с матерью и надеялась, что та в связи с сегодняшним мероприятием не станет начинать серьёзные разговоры о совести. Менди прошла через первый этаж до самой лестницы, когда всё же услышала голос матери из гостиной. Она стояла по центру комнаты, опираясь на свою трость и разглядывая картину на стене.

– Зайти ко мне, – она произнесла это с привычной для девушки жёсткостью в голосе и каким-то пренебрежением.

Сдерживая тяжёлый вздох, который выдал бы с головой все её чувства, Менди, стянув с головы шляпку, вошла в гостиную и взглянула на свою мать:

– Я тут, матушка. Вы что-то хотели?

– Хотела, – ответила она, глядя на картину, – как всё прошло?

– Сложно сказать, всё же это похороны, – Менди пожала плечами, – все плакали, желали Катрин сил…

– А ты как сама? – спросила миссис Блумфилд, всё же переведя взгляд на свою дочь.

– Лучше, чем я ожидала, – ответила Менди.

– Хорошо, а теперь подскажи мне, – женщина вновь перевела взгляд на картину, – как ты думаешь, не стоит ли её заменить?

– Она перестала Вам нравиться, матушка? – спросила девушка, пройдя ближе к матери и так же разглядывая картину.

– Она не нравилась мне изначально, – очень строго произнесла женщина, – какая позорная вульгарность иметь в гостиной подобную картину! Если бы не твой отец, я бы сожгла её в тот же день, как её принёс мистер О'Рейган. Совершенно не понимаю, как ему в голову пришло подарить нам нечто подобное?!

Менди перевела взгляд на мать, вспоминая, как муж её сестры Джуди подарил миссис и мистеру Блумфилд эту картину. Это было два года назад, и как ни удивительно, эта позорная вульгарность – как выразилась мать Менди – упакованная в пергамент и подписанная аккуратной рукой появилась в этом доме в Рождество. А когда Менди вновь перевела взгляд на картину, она невольно улыбнулась, так как она ничего непростительного в ней не видела.

Это была картина какого-то неизвестного художника, и судя по царапинам на раме, особой ценностью она не обладала, хранилась у кого-то дома, а потом была продана на стихийном рынке за символическую цену. Но что-то в изображённом сюжете сильно цепляло Менди, наверное, потому, что на ней была запечатлена рыжая девушка схожего с ней телосложения, которая лежала среди цветов, от удовольствия прикрыв глаза, а рядом с ней был мужчина, крупный, с копной роскошных тёмных волос. Они явно были увлечены друг другом, но открытого эротизма художник не изобразил. Менди подумала, что отношение матери к картине обусловлено тем, что у девушки голые ноги и плечи, но сама она не считала это чем-то недопустимым.

– Если так, матушка, стоит убрать её наверх, а здесь повесить какой-нибудь пейзаж? – заговорила Менди.

– Пейзаж, – согласно кивнула женщина, и Менди не смогла сдержать ещё более широкую улыбку, а потом поспешно стянула её, вспоминая, что на ней траурное чёрное платье. При этом перед Катрин она не почувствовала вины – она сделала всё, что было в её силах, и даже больше, и теперь, оказавшись в стенах своего дома, она могла позволить себе расслабиться.

Поднявшись к себе, Менди поспешила переодеться. Она не стала надевать на себя что-то яркое – жёлтое платье осталось в шкафу, она остановила свой выбор на светло-зелёном платье, а потом вдруг вспомнила картину внизу и уже потянула руку к розовой мягкой ткани, и в этот же момент передумала. Волосы она связала зелёной лентой, самостоятельно сделав косу и решила заняться отложенными делами. Пинетки для младшего из племянников она упаковала в маленькую коробку, украсила её бантом и отставила на полку над письменным столом – это она подарит Джуди, как только она приедет со всей своей семьёй.

Весь оставшийся день Менди пыталась отвлечься от мыслей о похоронах, этим же она занималась и два оставшихся дня до приезда сестры. Она практически ни с кем не разговаривала, с головой уходя в чтение книг, иногда всё же спускалась в библиотеку, понаблюдать за работой отца и помочь ему с правильным построением предложений, подбором слов и компоновкой текста, чтобы лучше передать смысл исходного, переводимого текста. Обычно мистер Блумфилд переводил с греческого, латыни, но были у него и специальные заказы, и тогда он выполнял работу по переводу книг с шотландского, ирландского и валлийского. Не редко это были старые семейные записи, чьи-то личные дневники, в которых хранилась информация об основателях семьи. Мужчина уходил в это с головой, и несмотря на то, что он знал множество семейных тайн, никогда не рассказывал их ни Менди, ни своей жене, ни ещё кому-то другому. И в принципе он уважал частную жизнь своих клиентов, поэтому дочь не всегда имела возможность ему помочь, в противном случае ей станет известно то, что должно оставаться между мистером Блумфилд и заказчиками. Его жена же редко проявляла интерес к деятельности своего мужа, пусть и считала её высшим благодеяньем и очень гордилась огромными познаниями различных языков своего супруга. Свои дни она проводила как самая настоящая домоправительница, поэтому в доме не было экономки. Миссис Блумфилд контролировала работу прислуги, раздавала им поручения, хранила ключи от всех дверей, а также ведала всеми финансовыми вопросами. Таким образом она создавала максимально комфортные условия для жизни своего супруга, который мог позволить себе не задумываться ни о чём кроме переводов. Своей матери Менди помогала, но с меньшим энтузиазмом чем отцу, так как она понимала, что в любой момент женщина может вспомнить о том, что её дочь всё ещё не реализовала себя в этой жизни. Поэтому чаще Менди принадлежала самой себе, она занималась тем, что сама себе придумает – чтением, рисованием, шитьем или же сочинением стихов, но этим она занималась очень редко, так как считала, что рифма её совсем не складная, не текучая как река, и поэтому стихи её не имеют право на существование.

В субботу, в светлое раннее утро у подъездной аллеи обители кельтского семейства остановился экипаж, и миссис Блумфилд поспешила встретить гостей. Менди в попытках забыть события прошедшей недели, также поспешила вниз по лестнице на первый этаж, и, пробегая мимо двери в библиотеку, махнула рукой маленькой светлой фигуре, которая вышла из экипажа и моментально оказалась в объятиях матери.

Джуди вышла замуж в шестнадцать лет, как и полагается в обществе по самому настоящему расчёту, ни о какой преданной нежности в этой паре не могло идти и речи, но вне зависимости от этого, девушка могла похвастаться счастливым браком и часто была в хорошем настроении. По сравнению со своей сестрой, которая обычно присутствовала в некотором напряжении, Джуди походила на яркую звёздочку в ночном небе. А рядом с ней держался громоздкий как кухонный сервант, мрачный как дождливый день её муж – мистер О’Рейган. Учитывая, какой небольшой ростом была Менди, рядом с ним она чувствовала себя совсем маленькой и беззащитной. Мистер Ристерд О’Рейган был самым настоящим ирландцем без капли английской крови, поэтому он походил на огромного воителя в классическом чёрном костюме, из-за чего выглядел несколько комично, но посмеиваться над ним никто не смел. Одного только взгляда этих карих глаз хватало, чтобы понять, что с этим мужчиной шутки плохи, а каштановые волосы, пусть и были коротко подстрижены, отказывались послушно улечься на один бок, и выглядели так, словно мужчина только что вскочил с коня. И светлая, сияющая Джуди была его полной противоположностью. Ко всему мужчина пусть был и не значительно, но старше её. Для Менди эта разница казалась существенной лишь потому, что она считала их слишком разными. Мистеру О’Рейган было тридцать четыре года.

Двадцати четырёхлетняя женщина познала счастье материнства, когда ей едва исполнилось девятнадцать, на тот момент они были в браке уже почти полтора года. Тогда на свет появился их первенец, а теперь их было уже трое. Старший сын в голубом милом костюме, с завязанной белой лентой на шее и деревянной лошадью в руке. Средний ребёнок – трехлетняя дочь, в тяжёлом богатом платье, которая походила на куклу. И младший – полугодовалый мальчик, который изучал этот мир с рук своей матери широко раскрытыми глаза.

– Джуди! – Менди выбежала на улицу и также поспешила обнять сестру. – Как я рада через столько времени наконец-то увидеть тебя вновь! Здравствуй, малыш! – Менди не обделила вниманием и маленького мальчика на руках женщины.

– Здравствуйте, тетушка Менди, – щурящийся от яркого солнечного света подал голос старший ребёнок Джуди – Джереми.

– Здравствуй, ты уже совсем взрослый, – заметила мисс Блумфилд.

– Мне уже пять лет, – согласно кивнул мальчик, и Джуди одобрительно улыбнулась ему.

– А мне! – в эмоциях закричала единственная дочь женщины, показывая Менди сначала два, а потом осознав ошибку, три пальца.

– А сколько это? – спросила Джуди, обращаясь к дочери, но та никак не могла произнести, продолжая показывать своей маме пальцы.

Очередь дошла и до мистера О'Рейган, которого также было необходимо приветствовать. Менди всегда находила его несколько странным, так как он сильно отличался от них. Молчаливый, безэмоциональный, он не проявлял никакого интереса ни к разговорам, ни к Джуди, ни к собственным детям. Лишь изредка он мог предпринять попытки контролировать их поведение, и даже в таком случае он просто бросал на них строгий, холодный взгляд, в котором было всё необходимое для того, чтобы Джереми и его сестра Лилия моментально успокоились и перестали шуметь. Менди даже не была уверена, что правильно помнила голос мужчины.

– Доброе утро, мистер О'Рейган, – заговорила Менди, – рада видеть Вас вновь.

– Доброе, мисс, – он кивнул, держа в руках свою шляпу, – взаимно.

Это всё, что он мог ей сказать, но и этого было достаточно. Все знали, что мужчина не очень общителен, а миссис Белинда Блумфилд вообще настаивала, что мужчина не должен много болтать, да и вообще участвовать в пустых беседах, а обязан думать о том, как обеспечить своей семье безбедное существование и сделать всё для реализации задуманного. Менди считала мнение матери слишком жестоким, но никогда не говорила об этом. Её взгляд на ситуацию был иным – если мистеру О'Рейган не нравится беседовать с ними, то никто и не настаивает.

Все вместе они прошли в дом, и дети поспешили начать изучать перемены, которые успели возникнуть. Джереми быстро заметил, что миссис Блумфилд переставила цветы, перетянула мягкую мебель в гостиной, и вообще в этой комнате стало в несколько раз меньше книг, а всё потому, что почти все были в комнате Менди. Маленькая Лилия же спешила потрогать всё, до чего могла дотянуться, но особенно ей нравилась новая трость её бабушки, и она даже попыталась повторить рык льва.

– А я знаю, как делает лев! – хвалилась она, проводя маленьким пальчиком по морде на рукояти. – Папа водил меня в Лондонский зоопарк.

Менди не видела сестру чуть больше полугода, в последний раз они встречались, когда Джуди была ещё беременна. Тогда она была совсем исхудавшая, с болезненным цветом кожи, измученная тяжелым токсикозом, ждавшая торжественного завершения всех её мучений – родов. Теперь же она спешила вернуться к бывшей свежести, вернуть изначальный вес и былое хорошее самочувствие, поэтому с большим аппетитом ела всё, что было на столе. Именно по этой причине никто не смел делать ей замечания, когда Джуди позволяла себе съесть чуть больше, чем полагалось есть леди за столом, ведь женщина должна питаться «как птичка». Миссис Блумфилд, видя, что её дочери понравился запечённый картофель, даже попросила слуг принести ещё, а если больше нет – немедленно приготовить дополнительную порцию для её дочери.