Худловары
Нафига я всё это рассказываю? Да просто чтоб вы знали: у нас была нормальная, настоящая жизнь. И только самый хронический ботаник мог бы заниматься в этих условиях литературой. Но мерзкий вирус пишмашинки уже сидел в моей голове и ждал своего часа.
# # #
Летом сделалось затишье. Вах и Андрюха скрывались от сессии в клинике неврозов на Васильевском острове. Это несложно: в питерских психушках слово «матмех» – уже диагноз. Именно у нас каждой весной кто-нибудь обязательно прыгает с крыши. Шесть четырнадцатиэтажек по кругу, эдакий гигантский магендовид в чистом поле. Идеальная постройка для сакральных дел.
Тем временем я узнал, что есть маза переехать в новую общагу. Там ещё никто не заблевал подоконники, не забил пустыми бутылками мусоропровод, не отбросил коньки на пожарной лестнице и не трахался на газовой плите, рискуя взорвать весь этаж. А этажей там было всего семь, и даже последние невротики понимали, что прыжок с такой высоты не даёт никаких гарантий.
Короче, чистенькое гнёздышко. Чтобы туда попасть, нужно было поработать в старой общаге летом. Там-то меня и настигла пишмашинка.
Нет, не сразу. Пару недель я занимался делом. Вырубать из стен батареи отбойным молотком – работа вполне творческая. Кроме того, многие студенты забили на приказ коменданта и не сдали на лето ключи. Такие запертые комнаты полагалось вскрывать, и тут отбойный молоток был весьма кстати. С первым десятком дверей я изрядно потрахался, но вскоре надрочился вскрывать их одной точной очередью чуть пониже замка. И даже находил в этом какое-то странное удовольствие.
На вечер тоже имелась развлекуха. Один шустрый приятель открыл в общаге видео-клуб и зазвал меня приглядывать за посетителями. Так я убивал сразу двух кроликов: смотрел классику американской эротики и, как ответственное лицо, кадрил симпатичных зрительниц из разряда неопытных абитуриенток. Ничто так не провоцирует интеллектуальную беседу, как совместный просмотр порнухи.
Но абитура закончилась, среди поступивших остались лишь самые страшные, а смотреть видео без приложения в виде тёлок не катило. В один из пустых, одиноких вечеров я решил навести порядок в комнате.
Такое случалось у нас нечасто, и в четырёх вёдрах мусора, собранного в тот вечер, нашлось много интересного. Особенно меня повеселила записка «Если ты не придёшь через час, я повешусь!», адресованная непонятно кому и написанная, судя по слою пыли, не менее полугода назад. Но судя по отсутствию трупа в душевой, герла повесилась не у нас. И на том спасибо.
В другом пыльном углу моя швабра зацепила листок со злополучным гумилёвским мальчиком, который любил свешивать. Лирический образ пишмашинки и пафосное слово «сборник» всплыли в памяти.
В петергофском прокате машинок не было, но в Ораниенбауме нашлась очень компактная электрическая. К тому времени у меня было три десятка дурацких стишков. И за пару вечеров, нещадно выдёргивая листы с опечатками, я перенёс всю эту поебень из блокнотов на чистые белые листы формата A4. В двух копиях.
А затем, по юношеской глупости, отвёз вторую копию на сохранение родителям. В Чудово, где так любил поохотиться на своих жён знатный кинолог Некрасов.
Кухонная бомба
Спустя пару месяцев один стих из этой пачки появился в местной газете «Родина». Опечаток – штук шесть, два четверостишия потеряны, а одно напечатано два раза подряд. И это ещё не самое страшное.
Маманя отнесла стишок в газету, потому что он был посвящён городу, где я провёл детство. Помимо могилы собаки Некрасова, Чудово славилось в советское время своими спичками. Местное градообразующее предприятие, спичечная фабрика «Пролетарское знамя», попутно образовывала и досуг для местных подростков.
Потом уже, в физматшколе, впервые открыв «Пикник на обочине», я сразу понял, что описанная там «Зона» – это не про инопланетян. А про главную промышленную свалку моего детства, где от одного неверного шага земля вспыхивала под ногами зелёным огнём. И уж совсем смешно было читать страшилки об ужасных рецептах бомб, которыми якобы напичкан Интернет. В городе моего детства каждый десятилетний пацан знал, как получить гремучую смесь из бертолетовой соли и красного фосфора с любимой свалки.
Будь у нас тогда Интернет, мы могли бы избежать многих проколов. Но подсказок не было, приходилось учиться методом проб и ошибок. А так оно и запоминалось лучше. Если ты бросил бутылку и она не взорвалась, не надо подходить сразу – может рвануть под ногами. Если ты набил полный карман бертолетки и положил сверху спичечный коробок, путь даже пустой, твоя новая японская куртка через пять секунд превратится в праздничный салют – а не успеешь снять, станешь его частью. Если ты положил «массу» (то, из чего состоят головки спичек, только неграмотные называют серой) сушиться на батарее в подъезде, и потом стал отколачивать её, засохшую, молотком, твой подъезд может лишиться батареи, а ты – пальцев на руке. И так далее, и тем более.
Последний урок суровой школы свалкеров я выучил в седьмом классе, когда уже почти «завязал». Главное правило настоящего свалкера – не тащить находки в дом. В моем случае добавилось полезное уточнение: не надо хранить «массу» там, откуда она может легко упасть.
Я припрятал хороший кусок за трубой мусоропровода в подъезде. Рвануло утром, когда я собирался в школу. Соседи выскочили на лестничные площадки и бегали там в густом дыму, спрашивая друг друга, что случилось. А на самой верхней, на пятом этаже, крестилась старушка-уборщица. На вопросы жильцов она отвечала нехитрой историей: нашла за мусоропроводом какой-то камень и, чтобы не мести его со ступеньки на ступеньку, бросила в лестничный пролёт…
Так вот – всего этого, реального и весёлого, не было в моем дурацком стишке, который маманя отдала в газету. А была там фальшивая байка про романтическое знакомство и надежду на новую встречу. Нечто вроде песенки «В Вологде-зде-зде-зде, в Вологде-зде». Только про другой город, визиткой которого был спичечный коробок:
Ты, летая самолётом,
с багажом иль налегке,
вспомнишь – есть в лесах-болотах
городок на коробке…
Нет, стишок не был пошлым. По-своему, по-детски, он был даже хорош. Но жизни в нём не было.
Такие вещи осознаешь не сразу. Где-нибудь лет в тридцать вдруг замечаешь, что, обдумывая планы на грядущую неделю, до сих пор представляешь себе школьный дневник. Слева – понедельник, вторник, среда. Справа – четверг, пятница, суббота. А воскресенья нету, словно это какой-то нереальный день. Точно так же и взрывные радости моих детских воскресений остались за кадром того стишка, уступив место попсовому лирическому штампу.
Зато я узнал, что патриотическая поэзия – ружьё с очень сильной отдачей, даже если стреляешь холостыми. Я высказал родителям всё, что думаю про публикацию без моего ведома. Но это было только начало. Камешек покатился с горы, дерьмо влетело в вентилятор.
Вскоре маманя с гордостью сообщила, что местный попсовик-затейник, прочитавший газету, написал музыку к моему стишку. И начал петь этот бред на городских мероприятиях.
С тех пор я регулярно получаю сводки с фронта эпидемии. Через пару лет после газеты песню про городок на коробке напечатали в сборнике народных песен. Ещё через год на День Города её исполнял военный оркестр…
К тому времени у меня уже было несколько публикаций, за которые не было стыдно. Я верил, что Mainichi Shimbun, самая крупная газета Токио, распространила одно из моих лучших хайку самым большим возможным тиражом. Как я был наивен!
Году эдак в 2000-м батя привёз мне новую этикетку от спичек. Там было четверостишие про городок на коробке. Тираж коробков оставил далеко за спиной все литературные пузомерки. Правда, рекламный стишок был подписан не моим именем, а именем автора музыки. Я так и не решил, стоит ли подать в суд за нарушение авторского права или наоборот поблагодарить тех, кто хотя бы здесь не засветил меня.
Но это было позже. А тогда, в конце восьмидесятых, мне хватило и одной газетной публикации, чтобы надолго отбить уважение к печатным органам.
Рука милитаризма
Дотошный читатель может спросить: «А в чём, собственно, разница между стишком напечатанным и стишком, написанным в блокноте от руки? Если чел чего-то записал, он уже рассчитывает на читателя…»
Ты прав, дотошный читатель! Болезнь начинается ещё до того, как в поле зрения потенциального графомана попадает серьёзная копировальная техника.
Скажу больше: сам я никогда не верил, что хорошие стихи вообще можно «писать». Как якобы делал Блок. Типа, вставал утром, садился за стол, брал пачку бумаги – и писал, писал, писал, пока у него не начинался туннельный синдром.
Это сказки для школьников. Настоящие стихи сочиняются без бумаги. Лучше всего, когда идёшь под дождём. Многие из таких сочинений я забывал без особого сожаления. Приходишь домой, согреваешься, ешь-пьёшь, девушки опять же… Ну и тю-тю поэма. И это как раз та грань, где поэзия в хорошем смысле – как умение видеть мир – ещё не извращена болезнью писательства.
Удалённость от записывающих устройств очень помогает сдержать вирус. Я встречаю подругу в аэропорту Пулково, самолёт опаздывает на три часа, и от скуки я решаю кое-что записать. Нужен блокнот.
Я обхожу весь аэропорт. Видеосалон приглашает на фильм с сиськами, ларьки заманивают альбомами, сувенирами, цветами. Блокнотов нигде нет, и я понемногу зверею. Игровые автоматы, звукозапись, гриль-бар, «снимите себя сами», электронный гороскоп и биоритмы… Суки, кричу я, мне не нужны ваши гороскопы и видео-сиськи, мне блокнот нужен! Я гений, у меня сейчас улетит великое, если я его не запишу!
И вдруг – чик! – всё проходит. Что-то в голове встаёт на место. Я выхожу на улицу, сажусь на поребрик и смотрю, как на асфальтовом поле пасутся большие белые птицы-самолёты. Иногда одни взлетают, а другие садятся. Мне хорошо и спокойно. Я в настоящем.
# # #
Возможно, мои редкие попытки записать стихи никогда и не перешли бы в хроническую форму, если бы не военная кафедра.
Вставать в полседьмого – уже изменённое состояние сознания. Потом ещё нужно протрястись в электричке до Питера и пересесть на троллейбус. Около Исакия троллейбус обгоняет всадника, и тут в пустой голове начинаются поэтические приступы. К какой же армии принадлежит этот всадник? По цвету – к «зелёным», а мост под ним – Синий. И едет он по неприятельскому мосту в ту же сторону, что и я. Чувствую спиной его тяжёлый взгляд вдогонку. В этом городе много таких «зелёных», на Аничковом целых четверо, никак с конями договорится не могут.
А за окном троллейбуса тем временем мелькает ещё один всадник – Медный. Он указывает на тот берег, на Ломоносова, сидящего спиной к военной кафедре. На лице Михайлы – знакомая улыбка гения, который положил на всё с прибором не меньше Ростральной колонны, на радость всем девушкам-ростралкам.
Но я пока не памятник, мне косить военку нельзя, хотя она в сто раз скучнее всего матмеха. Приходится торчать там несколько зелёных часов и слушать, что бой – это «организованное столкновение воюющих сторон», а куст – «совокупность ветвей и листьев, торчащих из одного места».
Эта смертельная скука и будит во мне то, что у ночного снайпера Некрасова называлось «души прекрасные нарывы». На военных лекциях я записываю большинство своих универских стихов.
Иногда я передаю блокнот по ряду, чтобы повеселить одногруппников. Некоторые требуют распечаток. Они не врубаются, почему человек, ежедневно имеющий дело с компами, год за годом пишет собственные тексты карандашом в блокнотах.
Но я не сдаюсь. Два моих демона-хранителя, призрак свесившего мальчика и фантомная девица из городка на коробке, стоят за спиной и адски скалятся всякий раз, когда руки мои тянутся к размножающим приборам.
Короче, в то время болезнь ещё была под контролем. А рукописное творчество с военной кафедры сослужило мне добрую службу даже после того, как я стал офицером запаса.
Летом перед пятым курсом мы хипповали по Крыму. Как-то нас занесло на мыс Фиолент, что под Севастополем. Была глубокая ночь, когда мы спустились через все обрывы в маленькую бухту за мысом. Насобирали плавника на костёр… и тут выяснилось, что ни у кого нет бумаги на растопку! Даже телефонные книжки остались в нашем базовом лагере в Бахчисарае, где мы подрабатывали сбором персиков. А среди дров, собранных вдоль берега, – ни одной сухой ветки.
И вот тогда, обшарив все карманы и добравшись до самого потайного, я достал из широких штанин… нет, не лазерный меч. В этих штанах я был на военных сборах, и в потайном кармане лежал листок бумаги в клеточку. С одной стороны – описание тактической ракеты 8K14. На обороте – стихотворение. Из-за стишка листок и попал в карман. Секретные материалы по ракетам категорически запрещено было выносить за пределы части, их полагалось сдавать преподавателям. Но мне не хотелось знакомить наших полковников со своей любовной лирикой, вот и пришлось взять листок с собой.
В то время ещё не говорили «Аватар жжот!». Но костёр получился такой, что даже пограничники приплыли. Только поживиться им было нечем: все мои улики пожрал огонь.
А границу я пересёк через два года и совсем в другом месте. Там-то проклятая литературная болезнь и прихватила меня по самые гланды.
Глава 2. Кит в лягушатнике
Искушение демократией
Мне всегда было трудно объяснить соотечественникам, почему я вернулся оттуда. Диалоги обычно идут по зацикленной схеме:
– А, так ты всё-таки вернулся? И правильно! Американцы – тупая и зажравшаяся нация!
– Да нет, там разные есть. Просто это другая культура…
– Вот-вот, другая. Тупая и зажравшаяся. Да что ты мне рассказываешь, ты же вернулся!
Но именно после таких диалогов я понял, в чем главная фишка «другой» культуры. Да, у америкосов тоже полно стереотипов насчёт нас. И всё же есть отличие: на каждый стереотип там найдётся компенсация. «Пусть цветут сто цветов» – не китайский принцип, а американский.
С этой икэбаной я столкнулся в первые же дни. Программерская работа, по которой я приехал, была непыльной. Зато, как научный сотрудник университета Западной Вирджинии, я мог брать там разные курсы на халяву. Одним из первых стала «Американская культура», где рассказывали о достижениях ихней цивилизации. Например, о политкорректности, которая запрещает говорить «черножопый»: надо говорить «афрожопый» или типа того.
Семинары вёл пожилой американизированный немец. Вроде неглупый, но со своим тараканом в башне. Его башню регулярно клинило в сторону России. Не проходило и десяти минут, чтобы он не помянул «эту воинственную державу». Разные там нарушения прав человека, все дела. Короче, достал. И я напомнил ему про Гитлера.
Он быстро отмазался. Мы, мол, сейчас про Америку говорим. А она, мол, такая правовая, не то что Россия, которая там в Чечне…
– Чечня – это российская территория, наша внутренняя проблема, – заметил я. – А вы лезете в чужие страны. Кстати, на прошлой неделе вы оккупировали маленькую несчастную Гаити. Там даже на вашем долбаном английском никто не говорит.
Немец в ответ затянул про миротворчество. И как складно затянул, сволочь! У него был отличный долбаный английский. У меня – школьный «со словарём». Пользуясь моим косноязычием, этот фриц чморил меня ещё минут сорок на потеху публике.
И что? После семинара ко мне подошла самая симпатичная студентка группы. Сказала, что она тоже из Германии. «Ты не думай, у нас не все такие ебанутые», – сказала она. И пригласила меня к себе на день рожденья.
Вот это, товарищи, и называется демократия.
И она, демократия, очень помогла мне избавиться от такой частной формы литературной болезни, как программирование. Потом-то я понял, что это была не худшая форма… ну да ладно, не буду забегать вперёд.
Как перестать программировать и начать жить
Ты спрашиваешь, действительно ли опытные российские программисты ценятся в США? И какие языки и операционки стоит знать в первую очередь? И так далее по пунктам?
Погоди-ка, ты кого спрашиваешь? Не того ли зачумлённого китайца с лаптопом? Нет? Значит, ты задаёшь эти дурацкие вопросы мне, опытному российскому программисту, спокойно живущему в небольшом американском городке?
Вот что я тебе скажу, парень. Люди, которые задают такие вопросы, не могут называться «опытными российскими программистами». Таким людям не светит трудоустройство даже в ЮАР. Ведь главная фича, с которой ты столкнёшься в Америке, – не тонкости хайтека, а толстости женщин.
Но так и быть, давай по порядку. То есть не с плохого, а с самого плохого. С варианта, при котором ты —
1) Женатый программист
Ох… Ну ты и влип… В общем, заранее настройся, что через год американской жизни она тебя кинет. Редкое исключение – когда жена программиста тоже программист, работающий под той же операционкой. Такие люди живут долго и счастливо и умирают в один день от общего вируса.
Но подобные пары так же редки, как виндовоз без багов. Чаще жена программиста – это нечто из совсем другого полушария мозга. Условно говоря, художница. Возможно, в России ты пристроил её на какую-то околокомповую работёнку вроде веб-дизайна.
И вот ты, крутой уокер, приезжаешь в Штаты на сорок тысяч в год. Тут же покупаешь поюзанный «фордик» и уютненький кондомик с видом на паркинг. И выписываешь из России свою мышку-норушку, которая дома всегда была тише кулера и ниже драйвера.
Через полгода оказывается, что мышка лучше тебя водит тачку и знает все окрестные бары. И, конечно, уже говорит по-английски без акцента, чего никогда не может добиться ни один русский мужик – зато нет для него ничего ужаснее, чем русская жена, кричащая «Йес!» во время оргазма (даже «Дас ист фантастиш!» было бы не так противно).
Более того, пока ты там давил батоны и варил свои варежки, твоя тихоня уже подружилась с несколькими другими опытными программистами. И нашла, что их красные «ягуары» рулят круче, чем твой «форд-козлина» цвета «б/у». Масла в огонь подливает Интернет: если ты живёшь в Пенсильвании, она обязательно сконнектится с весёлым пареньком из солнечной Калифорнии. Обратно, если ты – весёлый паренёк из Долины Искусственных Сисек, она найдёт интеллигентного пост-дока в Бостоне, и тот обязательно согласится, что русской женщине на юге – как селёдке на сковородке.
Сейчас-то ты посмеиваешься, но учти: после того, как жена пошлёт тебя на хреф, тебе прямая дорога в гомосеки. Ведь твоё удрочённое одиночество быстро заметят – только не бабы, а мужики. И когда в подвыпившей компании местных одиноких самцов ты снова произнесёшь слово «пидор», обязательно найдётся такой приятель, который пожурит тебя за стереотипы и заведёт гнилое толковище о подавленных желаниях.
Впрочем, не исключено, что удрочённость твою заметит скучающая жена какого-нибудь другого программиста – она либо только приехала, либо уже так обленилась, что ей влом пилить в Калифорнию (или в Массачусетс). В результате нескольких таких пир-ту-пиров в отдельно взятой группе «зарубежных наших» возникает то, что математики называют транзитивным замыканием, ботаники – перекрёстным опылением, а этнологи – просто «соёбществом».
Для тех программистов, кого часто били в детстве, а после ещё заставили окончить МФТИ или МГУ, других вариантов просто нету. Но если ты реальный русский мужик, ты вскоре поймёшь, что природа дала тебе уникальный шанс. Ибо теперь, после ухода с твоего коврика этой беспроводной крысы, ты снова —
2) Свободный программист
Для начала усвой: всё, что ты знал об американских женщинах, – миф. Твой мысленный десктоп полнят иконки стройных и доступных тёлок, а на самом деле такие девайсы грузятся только на скотобазах Голливуда.
Но куда ужаснее другое. Ты привык к российским женщинам, которые сами бегают за мужиками. Привычка эта подсознательная – внешне всё выглядит так, словно рулят мужики. И только очень опытный программист знает, что женщины в России и по численности, и по биологической активности обгоняют мужиков – слишком уж покиляли наших папочек войны, алкоголь и прочие эксперименты властей.
В стране ковбоев всё иначе. В обычном штатовском баре на полсотни мужиков едва наскребётся одна девица, у которой вогнутая талия и выпуклая грудь, а не наоборот. А с девицей – обязательно компания из её бойфренда и трёх бывших бойфрендов. Все остальные сорок пять ковбоев видят себя её будущими бойфрендами и глаз с неё не спускают.
В такой аэродинамической трубе женщине остаётся только крутить своими выпуклыми частями. А потом, когда начнётся драка, – сигануть к двери и ждать того, чья репа не будет хакнута табуреткой. Именно из-за такой несовместимости интерфейсов женатый русский программист в Америке быстро теряет жену (смотри выше).
И ещё из-за этого в Штатах ты легко можешь оказаться в тюрьме за действия, которые у русской женщины вызвали бы лишь хихиканье. Если ты идёшь за американкой по улице – она легко сажает тебя на пять лет. Если ты ущипнул её за жопу – тебе светит ещё больше. Первое называется «секшуал харассмент», конкретнее «сталкинг». А второе – «секшуал ассолт», конкретнее «анал пенетрейшн». Запомни термины, пригодится в беседе с адвокатами.
Ты спрашиваешь, неужели они не хотят? Ведь в кино они это делают и в лифтах, и в бассейнах, и всё такое. Проблема в том, что на самом деле «всем таким», включая наркоту и ракындролы, занималось у них прошлое, родительское поколение. По гегелевско-тургеневскому принципу это привело к тотальному обессекcиванию, опопсению и вообще консерватизму поколения нынешнего.
Ты, наверное, в курсе, что если американцы хотят позаниматься сексом, они приглашают друг друга на ужин. Но ты не в курсе, что этот идиотский обычай (ну кто, скажите, занимается этим с набитым желудком?) соблюдается очень жёстко. То есть, если ты приглашаешь американскую женщину поесть вместе, у неё в системном блоке тотчас загорается красная лампочка: «Караул, меня хотят трахнуть!» И полиция уже тут как тут. И пять лет минимум.
Особое издевательство состоит в том, что американки постоянно будут тебе улыбаться. И именно на этом ты будешь гореть, как чайник на любовных письмах с троянами. Пойми, их улыбка – просто инстинктивная гримаса, как у тебя – дёрганье рук при мысли о клаве. Если хочешь проверить, как они на самом деле относятся к незнакомцам, просто попробуй «поймать тачку», как ты это делал у нас. Сразу убедишься, что, кроме таксистов, все остальные смотрят на тебя как на серийного убийцу. Хотя и улыбаются.
Однако из стереотипа «странного иностранца» тоже можно извлечь пользу, если не пытаться сразу забить сразу сто колов в один порт. Есть очень много американок, которым понравится беспомощная неосведомлённость чудика с акцентом – ведь это ставит тебя в один ряд с умственными инвалидами, а инвалидов в Штатах обожают.
Помню, как-то в одном вирджинском баре я решил поболтать с девицей – уж больно грудь у ней была хорошо отформатирована. Буквально через полминуты общения передо мной скомпилировался её кабанчик-бойфренд с тройкой бывших бойфрендов за спиной. Я же стоял себе и стоял – не только молча, но и с улыбкой типичного умственного инвалида (много выпил). В этот ответственный момент мимо проходил знакомый журналист-немец, который вяло, но громко сказал: «А, опять этот русский боксёр-убийца!» Всех бойфрендов как Касперским сдуло. Девица, правда, тоже куда-то слилась – но ведь и монитор никому не начистили! Ещё пара таких патчей, и вот ты уже
3) Опытный (системный) программист
Итак, если ты не прятался за спинами приятелей-соотечественников и их жён, на второй год сможешь хакнуть свой главный советский стереотип – о том, что «в Америке все тупые».
Я бы, конечно, мог сразу тебя загрузить: мол, если интересуешься острыми – поезжай сразу в Чили. Проблема в том, что среди острых ты можешь и не выжить. Слышал, что про Чили говорят? – аршином общим не измерить! А сколько ещё таких неизмеримых культур? Да у тебя просто аршин отвалится, парень!
Другое дело Штаты. Это как шведский стол: всего понемногу, всё можно попробовать. Нету никаких «настоящих американцев», понял? Есть просто большая дача для отдыхающих эмигрантов, кладбище всех великих культур и народов.
Для начала возьми пробы Западной Европы и Латинской Америки. С ними сойтись даже проще, чем с американками: они быстро усваивают липовую вежливость штатовской культуры – но при этом так же, как и ты, эту липовость осознают. Сразу возникают и отличные темы для разговоров: «Все американцы – инфантильные тупицы», «Как пройти в библиотеку?», «Будете у нас на Колыме…» и так далее.
Кстати, будет очень круто, если ты сразу поразишь женщину культурными заморочками её родной страны. Немку надо хорошо накормить, француженку – напоить и потанцевать, испанку – напоить, потанцевать и спеть «А я рыба, я рыба!» Еврейку… ну, если говорить абстрактно, с ней нужно быть чертовски поэтичным, на эдакой острой грани между махровым цинизмом и ползунковым сюсюканием. Но если мы говорим о Штатах, здесь тебе с ними вообще ничего делать не надо, скорее наоборот – блокировать все порты. Потому что все русские в Америке на самом деле евреи. И ты тоже. И от этого «соёбщества» чертовски трудно отделаться (смотри выше о перекрёстном опылении).