О СССР – без ностальгии. 30–80-е годы
– Дышите глубже: вы взволнованы!
– А может быть, вы хотите, чтобы я дал вам ключ от квартиры, где деньги лежат?
– Ну, что, лёд тронулся?
– Крепитесь… Запад нам поможет.
И так далее. Позднее я с восторгом читал «Записные книжки» Ильи Ильфа. Вот несколько записей:
«– Все талантливые люди пишут разно, все бездарные люди пишут одинаково и даже одним почерком.
– Никто не будет идти рядом с вами, смотреть только на вас и думать только о себе.
– Он посмотрел на него, как царь на еврея. Вы представляете себе, как русский царь может посмотреть на еврея?»
Ильф умер рано, в апреле 1937 года, когда мне исполнилось 5 лет. О своём любимом писателе я написал эссе «Великий комбинатор сатиры и юмора» и поместил в книгу «Золотые перья» (2008). Илья Арнольдович умирал тяжело. И физически, и морально: «Тяжело и нудно жить в краю непуганых идиотов». И, предчувствуя террор, говорил: «Кирпич летит».
В 1949 году «Стулья» и «Золотого телёнка» переиздало издательство «Советский писатель» и попало под раздачу. Критики изгалялись: «Это книжка для досуга, для лёгкого послеобеденного отдыха» (А. Зорич). «Пустой юмор ради юмора» (Борис Горбатов, автор патриотического романа «Непокорённые»).
Но вернёмся в 1949 год.
В январе 1949-го развернулась разнузданная кампания против «безродных космополитов и низкопоклонства перед Западом». 16 марта в «Литературной газете» появилась статья под заголовком «Убрать с дороги космополитов». Мишенью нападок стали деятели науки и культуры…
21 декабря широко и торжественно отмечалось 70-летие вождя. «Правда» вышла с обращением к «товарищу Сталину – великому вождю и учителю, продолжателю бессмертного дела Ленина». Воздух был наполнен славословием, а в небе прожектора высвечивали портрет гениального Иосифа Виссарионовича…
Я жил в это время. В 1949 году мне было 17 лет. Мой космос располагался в основном в Замоскворечье, между Серпуховской улицей и Даниловским рынком. То, что происходило в мире и в Советском Союзе, пролетало мимо меня по касательной. Я был растворён в своих увлечениях: девочки, джаз, танцы, поэзия, футбол и немного шахмат. О литературных процессах ничего не ведал, лишь доносились какие-то обрывки новостей. Настоящая историческая память о прошедших годах пришла с опытом и возрастом.
Эпоха книг и авторов изъятых,Эпоха выдвижения прохвостов… –как написал неведомый мне студент-фронтовик М. Качкурин.
Полного дневника за 1949 год уже нет, но сохранились какие-то отдельные даты и описания. Основной танцевальной площадкой был клуб «Спорт» в начале Ленинградского шоссе. Моей лучшей партнёршей была Зоя Петрова, но, увы, положившая глаз на моего взрослого друга, студента Архитектурного института Виктора Шерешевского. Мне оставалось найти замену, и нашёл в двух татарочках, сёстрах Ахметовых – Зое и Розе. Бурный юношеский роман. Но были и другие «кандидатки в фаворитки», как выразился Игорь Северянин (поэма «Валентина»). Так вот, этих Валентин были десятки, хотя никаким Дон Жуаном и Казановой я не был, так, какой-то жалкий ученик, всего лишь подмастерье любовных дел, да ещё с литературными претензиями. Вот строки, написанные 7 октября 1950 года:
Я долго слонялся по свету,Искал бесконечно красивых,Искал беспредельно влюблённыхИ верных любви и завету.Но мне попадались другие,С мечтой для меня непонятной,С душой для меня незнакомой, –Друг другу мы были чужими.Лето 1949-го я провёл на даче в Тайнинке, у маминой тётки – бабы Лёли. Она сдала комнатку на втором этаже моей знакомой студентке Ляле (Брониславе Шнейдер), а потом уже её друзья, студенты, появились в соседних дачах, и образовалась весёлая студенческая компания, мне, школьнику, всё это было в отраду и в опыт. Играли в волейбол и домино, ходили в лес, ездили в кино в Мытищи, а главное, о чём-то пылко говорили, спорили, обсуждали. Потом Ляля познакомила меня со своей подругой, студенткой исторического факультета МГУ Светланой Растопчиной, и 7 ноября, на праздник Октября, мы с Игорем Горанским были приглашены в правительственный дом на Берсеневской набережной, в Дом на набережной (по книге Юрия Трифонова).
Мне было 17, Светлане – 22 года, но она не ощущала возрастной разницы и «купилась» на мой более взрослый внешний вид. В её квартире собралась шумная компания, пили-пели-говорили, а потом в ванной я и Светлана упоённо слились в поцелуе. И ничего другого эротического и сексуального. А было смешное: узнав о новом романе, Ляля спросила меня: «Теперь ты на Светлане женишься?» Такие вот были инфантильные студентки советской поры.
Любовь была бурной и краткой, и я подарил Светлане свой школьный доклад о Байроне (единственный экземпляр!). А может, не любовь, а всего лишь любовное тяготение друг к другу. Несколько встреч в 1950 году, – и всё. Финита ля амор!..
Кончились страсти, кончились муки.В спокойствии дни так тихо идут.Уже не хочу целовать твои руки:Новые дали меня влекут.Читаю сегодня всё это и думаю: прыткий был юноша! В тот год много читал, игнорируя школьные учебники, и много писал стихов. Разных, но с креном в одиночество и тоску, типа «Рыцарь печальный, красивый и нежный…». Вот стихотворение от 15 декабря:
Чувствую, что прогнил я весьВ тоске, в одиночестве и печали.Вот перед вами стою я здесьИ слышу: «Боже, какой вы стали!..Раньше вы милым таким были,Смеялись, резвились – ну, как дитя.Скажите по совести: почему вы взвыли?Может, от боли, кого полюбя?..»Что же ответить могу вам на это?Обрывки слов застревают во рту.Может, вам скажет то, что стал я поэтом –Мысли и чувства в кошмарном чаду…3 мая написал стих под Маяковского, нещадно ругал Америку (чем она не угодила? Непонятно):
…Человеку в Нью-Йорке нечем дышать.Даже нельзя спокойно пожрать –В ресторане рёв соло,Повсюду реклама «drink Соla».А если пойдёшь в кино, то тамубийства и яд.Да. Что можно сказать сегодня (а сегодня – 19 декабря 2018 года) об этих строчках? Яд советской пропаганды проникал в каждого из нас, в старых и малых.
Другое дело – под Киплинга. Знаменитое: «Из Ливерпульской гавани всегда по четвергам / Суда уходят в плаванье к далёким берегам…» И вот «наш ответ»:
В Бразилии, в БразилииПод крики какадуОдетый в белоснежноеПо улицам иду.Широкополое сомбрероОдето набекрень.И небо голубоеНа землю струит лень…Фантазийная картинка. Как Киплинг: «И я хочу в Бразилию – к далёким берегам…» И что ты думаешь, мой уважаемый читатель? Через 17 лет, после написания этого «хочу», я начал работать в Радиокомитете, в отделе радиовещания на Бразилию. Кульбит судьбы!..
А вот как я писал в стиле декаданса, начитавшись поэтов Серебряного века:
Раздался звон – разбилась страсть.Горит закат в пурпуре.Над телом потерял я власть,Оно трепещет в буре.Повергнутый души тюльпанРазнёсся в огненные блики.Исчез уж благовонный фимиамПод возгласы и крики…30 ноября 1949 г.И вдогонку, через 4 дня:
Призрак явился ко мне,Одетый в соблазны счастья.Веером страсти разбил он ненастья, –И счастлив я был вполне.Но призрак есть призрак.В декабрьский деньПокинул, ушёл он в туманную сень,Ведь призрак – сквозь призму рок.Для одноклассников 8-го «Б» это был удар под дых: знай наших! И крестьяне писать стихи умеют!..
И когда катил этот вал декадентщины, я предложил Андрею Тарковскому, с которым мы сидели на одной парте, написать совместный стих: строчку он, строчку я. Учителя мы не слушали, он что-то нам объяснял и рассказывал, а мы, два шалопая, принялись строчить. И вышло целое стихотворение в день 30 ноября 1949 года. Привожу только начало:
Проходят дни густой лиловой тенью,Летят на крыльях звонкой тишины.Пришёл, уснул под гробом чёрной сенью,Увидел сероскучной жизни сны…И концовка:
В печальном шёпоте страданий,Окутанная синей пеленой,Судьба мне подарила на прощаньеЭдельвейс, оплаканный тобой.Далее цитата из книги «Избранное из избранного плюс Салат воспоминаний» (2015). В эссе об Андрее Тарковском я писал:
«Удивительно: ровесники бредили Котовским и Чапаевым, считали, что „броня крепка, и танки наши быстры“, а тут – тишина, гроб, эдельвейс и жизнь, проходящая „лиловой тенью“. Да, мы тогда были настроены так: романтизм сочетался с декадансом, нам с Андреем как бы передали эстафетную палочку Серебряного века…»
Прибавим болельщицкие страсти. Да, был страстным болельщиком (слово «фанат» ещё не появилось). Ходил на матчи любимого клуба и отчаянно болел. 1949-й был одним из удачных годов в летописи «Динамо». Уверенная и, можно сказать, блистательная победа в чемпионате СССР. Несколько матчей врезались в память.
2 мая – с ЦДКА, с тогдашним основным соперником. Судья – Латышев, состав динамовцев: Хомич, Петров, Семичастный, Пётр Иванов, Блинков, Леонид Соловьёв (капитан), Бесков, Конов, Сергей Соловьёв (Карцев), Малявкин, Владимир Ильин. А после матча Александр Фомич Малявкин пригласил меня и одного своего старого друга к нему домой на Самотёчную отпраздновать победу. Много пили и за «Динамо», и за Родину, и за Сталина. А потом мне стало плохо и меня приводили в чувство. Как доехал домой на троллейбусе № 10 по Садовому кольцу и дальше по Мытной – не помню.
30-летнему Малявкину, здоровому мужику и спортсмену, было хоть бы хны, а 17-летний почти нежный юноша сломался. Больше таких пьянок с Малявкиным не было. Только пиво. А однажды из Еревана он привёз мне пару вкуснейших груш. По дружбе и симпатии… Ещё знаменательный матч с «Зенитом», 12 июня, который на старте вырвался вперёд, и все волновались, как сыграет «Динамо». Динамовцы выиграли триумфально – 8:0. Три гола забил Александр Малявкин. 5 августа игра с «Шахтёром» (Сталино). С рекордным счётом 10:1. Четыре гола забил Константин Бесков. И, наконец, интереснейшая и драматическая игра со «Спартаком» – 1 октября – 5:4. Стадион кипел от восторга (футбол в 40-х – спорт № 1). В ходе матча дрогнул «тигр» Хомич, и мудрый тренер Михей (Якушин) поменял его на молодого грузинского вратаря Вальтера Саная.
Не удалось «Динамо» сделать дубль: проиграли в финале Кубка СССР московскому «Торпедо», зато с блеском выиграли международную товарищескую игру с будапештским клубом «Вашаш» (венгры были тогда в фаворе. Имена Пушкаша, Кочиша, Грошича звучали, как сегодня Месси и Роналду). Динамовцы раскатали венгров – 5:0. А сегодня некогда славному «Динамо» грозит вылет во вторую группу – ФНЛ. Но какие остались воспоминания! Под знаменитый марш Матвея Блантера! «Динамо» – как великая Римская империя Цезарей. А что нынче Италия в глобальном мире? Заурядная европейская страна…
20 декабря 2018 г.1950 год – 17/18 лет. Школьные проблемы: переход из дневной школы в вечернюю школу рабочей молодёжи
Первый самиздатовский дневник «Наедине со временем, или Дневник интеллигента в очках» (2011) начинается именно с 1950 года, с эмоциональной записи великовозрастного 17-летнего школьника, оказавшегося в бурном житейском море без руля и без ветрил. Без родительского контроля, без советов взрослых наставников, предоставленный самому себе. Отсюда метания, поиски, ошибки, заблуждения, отчаяние, нащупывание собственного «я». Ну, а ещё разыгравшиеся гормоны, зов пола. Поэтому, читатель, будь снисходителен и не критикуй «юношу бледного со взором горящим», по определению Валерия Брюсова.
Вот обложка той первой книги.
Наверное, имеет смысл привести и маленькое предисловие той первой самиздатовской книги с пространным эпиграфом:
«Вместо того чтобы печатать роман, я начал писать дневник. Читатель увлекается мемуарной литературой. Скажу о себе, что и мне гораздо приятней читать мемуары, нежели беллетристику… Зачем выдумывать, „сочинять“. Нужно честно день за днём записывать истинное содержание прожитого без мудрствований, а кому удаётся – с мудрствованиями…»
Юрий Олеша. 5 мая 1930 годаДневник – жанр древний и весьма распространённый. Кто только не вёл дневники – писатели, учёные и простые люди. Многие из дневников известны и стали знаменитыми: записи царского цензора Александра Никитенко, Льва Толстого, Достоевского, Корнея Чуковского, братьев Гонкур, Жюля Ренара, Анны Франк и т. д. Одно перечисление имён тех, кто фиксировал события своей жизни и свои размышления о ней, заняло бы множество страниц. Все писали о себе и о мире, о том, что заботит и тревожит, но суть, кажется, всех дневниковых исповедей выразил Иван Бунин в короткой записи от 1 января 1943 года: «Господи, спаси и помоги».
У моего ровесника Андрея Тарковского в книге «Мартиролог» – так он назвал свой дневник – есть запись: «Очень плохо себя чувствую. Поджимает сердце и ужасно болит затылок… Вечером был у Юры Безелянского. Он очень милый…» (28 марта 1981 г.)
Далее какой-то обрыв записи. Ну, не важно. Важно, что упомянул. А что коротко, то понятно: для Андрея я не был Хемингуэем и не Феллини, а всего лишь товарищ по школе.
Ну а теперь о своём дневнике. Дневник я начал вести 9 ноября 1948 года, в 16 лет, с такой примечательной фразы: «Сижу дома вместо школы».
Конечно, был глупый. Конечно, был наивный. Но очень хотелось разобраться в себе самом. Хотелось исповедоваться и каяться.
– Кайся, кайся! – сурово ответил монах.
А другой отозвался: – Аминь! – как говорится в народной английской балладе «Королева Элинор» в переводе Самуила Маршака.
Первые тетради дневников я уничтожил, о чём сегодня сожалею, но последующие, немного самоцензурированные, сохранил. И вот на руках бесчисленное множество дневниковых записей, написанных сначала от руки, затем отпечатанных на машинке. Всего 68 тетрадей, и это примерно около 7 тысяч страниц. Левиафан, а не дневник. Около семидесяти лет жизни, начиная с сохранившегося 50-го года XX столетия. Издать всё невозможно да и не нужно, много излишних личных подробностей и мелких деталей. Поэтому я решил сделать нечто избранное из дневников. Отобрать только то, что, на мой взгляд, может представить интерес, особенно для молодых, тем более что в записях отражена фоном жизнь страны. И в ней тоже многим читателям хочется разобраться – в СССР, в советских реалиях.
Это книга о СССР без ностальгии. Никакого фимиама и никакого восторга. Всё как было, без приукрашивания и патриотического флёра. Жизнь при Сталине, Хрущёве, Брежневе и других коммунистических вождях. Вместе со страной я шагал от социалистического строя к капиталистическому. От цензуры к свободе. От тайных записей к изданным книгам.
Итак, некий духовный стриптиз, с мукою и болью… Хотя смех и ирония тоже присутствуют.
Юрий Безелянский 15 августа 2010 г.1950 год. Отрывки из дневников
29 января
Становлюсь всё злее и злее. Мне хочется стереть с лица земли всех: и «Ундину», и Лялю Ш. И всё потому, что очень страдаю и почти изнемог. И надоело носить фальшивую маску…
30 января
Прочитал вчерашнюю запись. Н-да. Явная мизантропия… Сегодня настроение иное. Даже улыбнулась фортуна: я выиграл все четыре игры в настольный хоккей… За мой доклад в классе о Байроне Марина Георгиевна подарила мне книжку Омара Хайяма, сказав, что я – молодец. Читаю с удовольствием:
Чтоб мудро жизнь прожить, знать надобно немало.Два важных правила запомни для начала:Ты лучше голодай, чем что попало есть,И лучше будь один, чем вместе с кем попало.* * *Живи, безумец! Трать, пока богат,Ведь ты же сам не драгоценный клад!И не мечтай, не сговорятся ворыТебя из гроба вытащить назад.1 февраля
Чувствую, что круг знакомых у меня всё-таки узок. Надо расширять. И главное: нет жизненной подруги, если выражаться высокопарно. Читаю декадентов – Бальмонта и Виктора Гофмана. «Я вольный ветер, я вечно вею…» И Гофмана: «У меня для тебя столько ласковых слов и созвучий, / Их один только я для тебя мог придумать любя…»
3 февраля
Вчера почти весь день с И.Г. шатались по улицам. В повторном кинотеатре посмотрели «Музыкальную историю». Вечером поехали в ресторан «Москва», там открыли зал танцев, билет стоит 12 рублей. Утекли последние свободные деньжульки. Знакомые ребята угостили нас коктейлем, который мы тянули через соломинку. Постилял со стильной девочкой из Планового института. Уходящий стиль с пристукиванием каблучков. Лабухи играли стильные вещи. Было много классных чувих…
6 февраля
В гостях у Лены встретил Веру. Она вышла замуж. Выглядела очень хорошенькой. Ей к лицу зелёное полудлинное платье. Мне стало грустно, вспоминалось лето 1948 года, когда я флиртовал с Верой, её полненькие губки… Вечером с Димой выпили пивка, купили четвертинку водки, положили сахара и прошлогодние вишни, всё это вскипятили, потом заморозили, а затем это подобие ликёра выпили. Получилось вкусно и тягуче…
9 февраля
В школе идут дела без всяких осложнений. Пока. Ближайшая задача не получать двоек. А ещё – подыскать хорошенькую «зеленоглазую мадонну», чтоб не было скучно. Жду письма из Сибири от мамы и деньжулек.
12 февраля
Был в «Москве». Встретил там Мишу Калика (ГИК и ГИТИС), Георгия из ГИКа, Гию из архитектурного и других знакомых чуваков. С Каликом и Шерешевским взяли троих девиц и поехали ко мне на Арсентьевштрассе. Купили водку, вермут и закусывали всё яблоками. Тосты, брудершафты… В мои объятия на этот раз попала Рая… Сегодня болит голова, будто была дикая попойка. На улице тает снег. Дикая грязь… Читаю Генри Фильдинга.
16 февраля
В школу не хожу. Уроками не занимаюсь. Увлекся афоризмами. «Хочу – половина могу» (Суворов). «Счастлив был Адам: ему не приходилось произносить чужих слов» (Марк Твен). «Наружность и манеры более выразительны, чем слова» (Ричардсон).
17 февраля
Я живу один, без мамы. На свободную квартиру слетаются, как на мёд, друзья и знакомые. Разговоры, игры, танцы, выпивка. Приходится иногда не открывать дверь… Вчера «Ундина» – она старше меня на 4 года, – разревелась, как маленькая, из-за ревности…
2 марта
Итак, долгожданный день наступил. Мне – 18 лет… Всё-таки как ещё мало! Всё ещё впереди: институт, работа, любовь, жена… А сегодня преподнёс себе «подарок»: не пошёл в школу (опять прогул!). Новорождённый встал в 10-м часу, попил чай, убрался в комнате, и всё один, без мамы и папы, без единой живой души. Только две игрушки: старый дружок плюшевый Мишка и кукла Танька. Компания!..
3 марта
Как прошёл вчерашний день? Днём поехал в Центральную баню, где отлично вымылся, постригся (причёска теперь далеко не стильная, без длинных волос). Выпил бутылку пива по новым, сниженным ценам и домой. Там Маша приготовила обед. Поел и по друзьям – сначала к Игорю Горанскому, потом к Ляле Шнейдер. Вечером домашнее застолье: Маша, Ляля и 10-летний Бобочка. К 21 часу поехал в «Москву» на танцы, в зал ресторана гостиницы. Танцевал…
Далее в дневнике обрыв, что-то густо зачёркнуто, очевидно, какая-то сексуальная связь, и стихи, написанные на уроке то ли химии, то ли геометрии:
Позади 18 прожитых лет…Я вчера справлял день рожденья.В старый поношенный фрак был одет,Нежный, застенчивый, полный смиренья.Не было шумных и праздных гостей,Не было блеска, вина и веселья.Не было пышных газетных статей,Сплетающих имя моё в ожерелье.Не блистал в позолоте дворец,Не плескалось игривое море,Не было любящих близких сердец.Только ветер шумел на просторе…В тени БайронаЧто сказать спустя 69 лет? Если о стишках, то они, безусловно, слабые. Но за их слабостью чувствуется одиночество гребца в открытом и бушующем море жизни в поисках сказочного острова больших надежд и желаемых свершений.
Великовозрастный школьник, не придающий значение школьному образованию и занимающийся своим стихийным самообразованием. Некий байроновский Чайльд-Гарольд, находящийся в разладе с обществом, презирающий светскую чернь и разочарованный во всех человеческих идеалах.
Великий Байрон и 18-летний советский школьник, – очень смешно. Но в 1950 году я был увлечён Байроном и в школе даже сделал доклад о нём (по предложению учительницы английского языка). Мне импонировал Байрон – нежный и злой, грустный и весёлый, рассудительный, как Вольтер, и сумасшедший, как ветер, – так я характеризовал мирового классика в дневнике от 31 марта. И в дневнике вписаны строки Байрона:
Он сам теперь от света удалился,Надежды нет, но всё ж не так темно.Он знает, что он попусту родился,Что до могилы всё предрешено,И это знанье горечи даёт улыбку…И это цитировал советский юноша в то время, когда вся страна (так уверяла пропаганда) пела песню «Наш Ленин» на слова Маргариты Алигер:
Мы высоко голову несём,В будущее вера горяча, –Потому что всюду и во всёмЧувствуем живого Ильича!Нам светло и радостно идтиПо дороге ленинской вперёд, –По тому великому путиНеуклонно Сталин нас ведёт.А я как-то шагал не в ногу и не по той дороге. Никакой веры, пафоса и патриотизма. Юноша-одиночка. Индивидуал. Из серии «лишних людей». Байронист:
Пресыщен всем, утратив счастья грёзы,Он видеться с друзьями перестал:В его глазах порой сверкали слёзы,Но гордый Чайльд им волю не давал.А теперь снова вернёмся к дневнику 1950 года.
7 марта
Вчера пробовал питаться чистым воздухом и «святым духом»… Перечитывал чудесную драйзеровскую «Сестру Керри»…
9 марта
Играл в шахматы, в настольный теннис. В школу опять не хожу. В кармане ровно один рубль.
11 марта
Вчера со Славкой ездили узнавать насчёт выгрузки угля, чтобы немного подзаработать. Но ничего не вышло…
13 марта
Вчера были первые в моей жизни выборы. Я голосовал за Михаила Алексеевича Яснова в Верховный Совет СССР и за Николая Александровича Булганина в Совет национальностей, т. е. за нерушимый, сталинский блок коммунистов и беспартийных…
Сегодня днём ко мне приходили Игорь Шмыглевский и Андрей Тарковский… А вечером снова один. По приёмнику слушал джаз, снова один и один. Повеситься, что ли? Ей-богу, тошно.
На фоне серого пейзажаЯ тосковал.Под звуки бешеного джазаЯ зарыдал.Зачем живу на свете я?К чему? К чему?Зачем гнетёт тоска меня?..Так почему?18 марта
Читаю «Милого друга» Мопассана, а в школе на уроках «Шагреневую кожу» Бальзака… Эх, надо исправлять двойки по химии и математике. А заниматься не хочется. Разве можно заниматься, когда понемножку пригревает солнышко?..
20 марта
18-го с Андрюшей Тарковским прогулялись по центру…
Почему я плохо учусь? Ведь я способный, а может быть, даже немного больше, так, по крайней мере, говорят многие. Так почему? Странная, непонятная обломовская лень окутывает меня, как саваном… Нет внутренней дисциплины, усидчивости…
23 марта
Выше голову, «Милый друг». Всё проходит, старина. Всё забывается, даже двойки…
25 марта
…А тут ещё «пантера»… Как всё надоело! Ничего не хочу. Никого не хочу…
28 марта
Сейчас на мне плащ разочарования покроя Онегина и Чайльд-Гарольда. Я всё видел, всё познал. Отсюда горькая, пессимистическая улыбка на жизнь… Перечитываю любимого Байрона.
4 апреля
Записываю в дневник стихи Игоря Шмыглевского (не только свои), чтобы они не затерялись, вот только некоторые:
Старая, дырявая галоша,Сколько лет ты шлёпала по лужам,Сколько раз под непосильной ношейТы, как говорят, просила кушать.Долго я по улицам слонялся,На тебя отыскивал похожих,Твой напарник где-то затерялся,Развалился на ходу, быть может.С видом кислым и обледенелым,Снегом занесённые до точки,Мы плетёмся по дороге белой,Сочиняя пошленькие строчки…Игорь, Игорь, откуда такой пессимизм? «Шагают сутки вереницей шумной, / Всё в жизни пошло, пошло и смешно. / И ни одной мечты моей безумной / На этом свете сбыться не дано…» И это пишет умный парень и притом комсомолец…
5 апреля
…А вдруг будет война? И прекрасно! Пойду на фронт, защищать родину. Убьют – что ж поделаешь, всё равно когда-нибудь придётся быть на том свете. Рано или поздно – это не играет роли.
Мне надоело вечно носить маску…
Я не ловелас, не балагур, не легкомысленный Хлестаков, не разочарованный Печорин, как некоторые думают обо мне. Нет и ещё раз нет! Но почему я бешусь и задыхаюсь в собственной злобе, в негодовании на других… Моя раздражительность доходит до предела. Какой же выход?!
11 апреля
Мама всё время болеет. Бесконечный круг: головная боль, сердце, ноги, порошки, грелки, аптеки, врачи… И в моей голове сумбур и тупая боль…
14 апреля
Погода испортилась. Идёт мелкий дождик. Довольно прохладно. Вчера был у Светланы Растопчиной (впоследствии Юрий Трифонов напишет роман «Дом на набережной». – 18.03.2010). Блоковская «Прекрасная дама» очень бледная и полупрозрачная. Разговаривали, как давние старые друзья (студентка МГУ и школьник из 9-го класса. – Ю.Б.).
17 апреля
В школе на вечере должен был читать Маяковского, но почему-то испугался и не вышел. Вечером с Розой Гусевой гулял и напевал ей песенки Вертинского и Лещенко…
Реплика. Жаль, что в дневнике не написал, какие именно песенки напевал, а их я знал множество. Мне нравился изысканно-богемный Александр Вертинский и бесшабашный, простецкий, удалой Пётр Лещенко. Из Вертинского, возможно, пел: