Потом может не настать
Я не надеялся на полуживого сталкера, который снова сделался для меня обузой, гирей на ноге, петлей на шее, мать его. Вряд ли стал его спасать, выскочи из леса мутанты. Бросил бы и бежал, не оглядываясь, при этом молил Всесоздателя, чтобы сталкерок пришелся тварям по вкусу и задержал их, пока я не догоню носильщиков.
На звук выстрелов к нам навстречу выдвинулись охранники станции. Встретились на торфянике среди гнилого леска и топи. Чинга подхватили два бугая, легко потащили к вышкам, чернеющим на фоне вечернего неба. Я ощутил стремительный рост во всем теле и даже привстал на носочках, словно готовился взлететь.
Ошалелый Сергеич с трясущимися руками, прежде чем приступить к операции, потребовал стакан разбавленного спирта.
Тычу спасти не удалось. Зато Чинга подавал надежды. Меня оставили ночевать и покормили даром. Наутро был приятно удивлен, увидев ветерана, сидящего на соседней койке. Он возюкал по физиономии зудящим приборчиком, напоминающим большую улитку. Левой рукой с примотанным пластырем катетером держал перед лицом небольшое зеркальце. Улиткой оказалась заводная бритва.
Хотя Чинга был еще бледный и осунувшийся, чувствовалось, что жизнь в нем упорно берет свое. Он сидел в зеленой футболке, в армейских чистых брюках (скорее всего, его грязные, перепачканные в крови выбросили), босой. Ничего особенного – блондин с редкой проседью, среднего телосложения, метр семьдесят – метр восемьдесят роста, подтянутый, сухой, физически развитый, с крепкими жилистыми руками. Натянутые под кожей сухожилия представлялись мне тросами, а выпирающие вены – гидравлическими шлангами.
Я много встречал сталкеров разного роста, и веса, и цвета, но с таким добродушным, бесхитростным лицом не припомню. Оно постоянно притягивало взгляд. На него хотелось смотреть.
После сытного завтрака в боксе для выздоравливающих, воцарилась атмосфера, располагающая к разговору. Я, наконец, узнал, как Чинга оказался возле коллектора. В нескольких словах он рассказал, что держал путь в Ржавый лес на встречу с неким Шарой. Услышал неподалеку пальбу. Понял, что стрелок один. Поспешил на помощь.
На его месте я бы точно не спешил. Переждал, пока все стихнет, и лишь потом двинул интересоваться, что можно подобрать. Не считаю для себя зазорным разжиться на мертвецах. Стволы, патроны, аптечки, снаряга, инъекции, бинты и прочие нужные вещички здесь в большой цене. А я не особо удачливый сталкер, у меня вечно с этим напряг.
Также узнал, что я подстрелил Чинга. Возможно, в тот момент, когда веером опустошал магазин по слепым псам. Сталкер сказал, что не держит на меня зла, просто несвезло, рок, фатум такой морганум.
Все дальнейшее случилось предсказуемо. Он увидел стаю мутантов, окружившую колодец, понял, где прячется сталкер. Чинга наспех перетянул ногу жгутом, благо, все было под рукой. По ходу повествования он поделился со мной полезной «фенечкой». В тот рейд, словно сама зона шепнула, приклад своего СГИ обмотал жгутом, а под него сунул перевязочный пакет. Я и сам порой встречал сталкеров с резинками на прикладах, но не придавал этому значения. Думал, чтобы не скользил или чтобы щеке было мягче, когда целится.
Так вот, после перевязки принялся Чинга методично отстреливать псин. Одну за другой. Хорошая оптика, глушитель позволяли делать это метко и незаметно. Покончив с мутантами, вытащил меня, полудохлого, из коллектора. И да, я успел пристегнуться. Чинга рассказал, как сначала не понял, что меня держит. Пришлось лезть и отстегивать.
Вот, собственно, вся теневая часть истории, остальную я знал даже больше, чем некоторые, и о ней благоразумно умолчал.
Я смотрел на Чинга и гадал, что он за человек? Вот так просто услышал выстрелы, пошел на выручку. Кроме того, что я его ранил, он тратил время не на добротную перевязку и незаметное отступление, а на отстреливание мутантов. Расходовал патроны, дербанил аптечку, кровь терял, наконец. Я слушал и все ждал, когда же он назовет сумму. «Набивает цену, щас как выкатит, по гроб жизни не расплачусь. И харя с добренькими глазками здесь ни причем». Десять раз пожалел, что не встал спозаранку и не ушел, пока спаситель спал.
Но Чинга опять меня удивил. Сказал, что, оказывается… черт его дери, он мой должник. Представляете? ОН. МОЙ. ДОЛЖНИК. Я помалкивал,тупил взгляд и судорожно соображал, что же я такого сделал. Сталкер пояснил: за то, что я его не убил и не обобрал, когда был шанс.
Ха-а. Знал бы этот добряк совестливый, какие мысли бродили в моей головушке, пока он летал по закоулкам нижнего мира.
Я смекнул, что к чему, и тут же предложил рассчитаться. Да, вот так прямо в лоб, не моргнув глазом, пожелал, чтобы он взял меня в напарники. Столкнулся с его ледяным взглядом, чутка поправился. Попросился под крыло всего-то недельки на четыре-пять. Подучиться, поднатореть, так сказать. В голове у меня на самом деле сидела другая мысль.
По дороге к научной станции было время приглядеться к вооружению, снаряге сталкера и понять – этот бродяга не первый день «зону топтает», знает ее законы и повадки, где она, стерва, призы прячет. Хотя ветеран и был ранен, я прекрасно видел, как он чуял гнилые места и аномалии – не хуже мутантов. Направлял меня в обход, где надо, останавливал, а то и возвращал. О его меткости говорил раньше. В общем, решил к нему навязаться, забрать долг энным количеством хабара, а заодно знаний подкопить.
Еще не договорились, а яуже представил, как заруливаю на «бене» в свой Зажопинск. Публика на «центряке» оборачивается, каменеет и перешептываются: «Кто таков?Что за точило? Мне дурно, в глазах темнеет, держите меня, не то грохнуся». Я с кнопочки опускаю «то́нир», сигаретку отстреливаю «турманом». Пацанва бросается подбирать фетиш. Я бровями сдвигаю на лоб очки, и тут меня узнают. У Сохи челюсть коронками лязгает по асфальту, Ритка глаза выпучивает, ноги от слабости подгибаются, рукой за штакетник хватается…
– Две недели, – выдергивает меня из сказки голос с соседней койки. -Четырнадцать дней вполне хватит поднатореть. Если способности имеются, то проявятся, а нет, так и учить нет смысла. Каждый родится, да не каждый в охотники годится, – вождь пальнул в меня оценивающим взглядом.
– Так-то да, – поспешил согласиться я.
«Две, конечно, не четыре, но тоже неплохо за хвост-то собачий». Мы ударили по рукам, и вновь подобревший Чинга предложил обменяться вымпелами. Он сказал, что такая традиция (впервые слышал), надо что-то оставить своему спасителю на память, амулет удачи, так сказать, тот в ответ должен алавердынчик сделать.
Чинга подарил мне пистолет, не тот, что в кобуре на разгрузке носил, а тот, который вытащил из шмотника. Отстегнул предохранительный ремешок и извлек новенькую блестящую беретту. Я же, нищеброд распоследний, в ответочку пошарил по карманам и явил на свет божий зажигалку. Обычную трехкопеечную китайскую, без лейбла, синюю, с остатками газа, с выцарапанной мною лично буквой «С» – Смит, значит. Он даже не поперхнулся. Взял, повертел в пальцах, про буковку спросил, кивнул и убрал в нагрудный карман. Я едва сдерживал улыбку, глядя на то, с каким серьезным видом он принял, обосраться и не встать, мой «вымпел».
Неделю мы еще кантовались на станции. Много мне выведать не удалось. Исследовательский отсек запирался, и доступ туда имели лишь научники. Поговорить удавалось только с Сергеичем. Но он не был в теме. «Да бес их знает, – говорил док, пощипывая усы, – запираются и колдуют. Щелкают какими-то машинками, установками гудят. Время от времени приходят сталкеры, шушукаются с ними в кладовке, что-то друг другу передают и разбегаются».
При свете люминесцентных ламп я рассмотрел физиономию доктора. Сетка сосудов пронизала свекольные щеки и нос, мыльные глаза постоянно слезились, нестриженые волосы лежали копной, трехдневная щетина завершала неопрятный лик пьющего человека. Из семи утренних осмотровон лишь однажды не пыхал перегаром.
Вспоминаю, когда тащили Чинга, он тоже был под градусом. Я еще подумал, что-то спиртяжкой тянет подозрительно, наверное, пузырек плохо закручен, пролился. В общем, спивался док от безделья и тоски окончательно. Все разговоры Сергеича сводились к одному – когда же, наконец, его сменят. Рассказывал, как не смог привыкнуть к завываниям с болот, к ходячим трупам, к выстрелам с вышек, которые будят по ночам, и чтобы снова заснуть, приходится глотать «снотворное» стаканами. Жаловался, что не предоставили лаборатории, как обещали, что не может вести научную работу, отчего страдает и заливает горе ректификатом.
Чинга оказался общительным мужиком. А в той скукотище, где мы оказались запертыми, только и оставалось, что языками чесать.
Где только его ни носило, куда только жизнь ни забрасывала. После срочной службы на погранзаставе в Диксоне остался Чинга на Таймыре. Сначала докером в порту вкалывал, потом в Хатанге с рыболовами на сейнерах ходил по Карскому морю. Сига, тайменя, осетра – ложками ел. Видел белых медведей, моржей, тюленей, китов. Потом оленеводом заделался, женился на дочери шамана нганасанов. Полгода в юртах кочевал по тундре. Говорит, жил, как в тумане. Шаман его на какую-то дурь убойную подсадил. Кое-как сбежал. До сих пор в ушах время от времени бубен стучит, слышатся завывания клятого колдуна. После его «волшебной» трубки курить совсем бросил – хоть какой-то плюс.
Затем подался в Пуринский заказник. Природа сказочная: и тебе горы, и скалы, и реки, и озера, и леса, и тундра… Долгое время работал тамошним лесником, пока однажды не повстречался с отмороженными браконьерами. В ссоре, которая переросла в перестрелку, был убит его напарник Володька Меркушин. Из своей сайги Чинга уложил всех пятерых кракенов. Был суд. Дали срок. После отсидки в лесничество уже не вернулся, как-то вся охота вдруг прошла. А тут старый приятель позвал дома строить «утопленникам-переселенцам» где-то под Ростовом. Мол, бум, рук не хватает, четыре бригады отправил, еще трэба.
Какое-то время колесил Чинга с бригадой по стране. На Урале от коммерсанта, которому коттедж варганили, узнал о зоне отчуждения, об артефактах, о ценах на черном рынке. «Вкалывать не надо, ходи, под ноги смотри, хабар собирайи по сторонам не щелкай. Если придется, шмаляй не раздумывая». Посоветовал к свободовцам пристать, так легче выжить. Дал телефончик проводника. Чинга сразу не воспользовался. Еще два года кирпич двигал.
Я так и не понял, что его заставило сподвигнуться. То говорил, здоровье начало сдавать, то на пенсию вздумал отложить, то махнуть на Мальдивы и все там спустить. Мне, честно сказать, плевать. Спрашивал так, к слову.
О себе я не распространялся, дескать, нечего говорить: долги душат, на учебу скопить хочу. Как выберусь из зоны, буду поступать в «Плешку». Про мечту свою двенадцатицилиндровую и полоцкую принцессу, понятное дело, умолчал. Специально выдумал благородную цель, чтобы делился ветеран со мной охотнее и не щемил зря. Хотел мамку больную еще приплести, но подумал – перебор будет. Не поверит.
Глава 6. В рейд
По-четкому, надо было бы еще пару-тройку дней полечиться. Но вмешался случай. К Чинга пришел некий сталкер, сказал: «Навестить больного». Я сразу не поверил в его заботу. Здесь, в зоне такого не бывает. И рожа у него не из сердобольных. Хмурый, колючий, кожа на руках дубленая, почти черная, сутулый, уши торчком, лицо справа обожжено, в стяжках и розовое, как у младенца. Камуфляж на нем хоть и дорогой был, но штопаный‑перештопанный, грязный, а воняло от него, как от бомжа заскорузлого. Я бы и сам не выдержал, ушел, не надо было просить.
Старые знакомые немного покалякали в моем присутствии о погоде, о болонках, затем вонючий, по прозвищу Колым, выразительно так посмотрел на Чинга и в мою сторону легонько кивнул, думал, я не замечу. Чинга кашлянул, сказал:
– Смит, дружище, сходи подыши свежим воздухом, мне с товарищем поговорить с глазу на глаз надо.
– У меня сигареты кончились, – буркнул я в ответ, пользуясь случаем.
– Возьми у Матвеева, пусть на меня запишет.
«Вот и ладненько», – я мысленно похлопал ладошкой по левому брючному карману, где покоилась половина «Кента», и с охотой оставил провонявший бокс.
Долго они там секретничали, однако, минут сорок, не меньше. Когда дверь базы распахнулась и на пороге появился Колым, мы с Мухой курили уже по третьей. Вонючка ушел через скрипучую калитку. С вышки я еще некоторое время провожал взглядом его сутулую фигуру, похожую на кочку. «Куда-то ж он теперь направляется, этот бродяга неугомонный, – думал я, попыхивая табачком. – Хабар искать? Или в берлогу отлеживаться? А может, в бар надираться? Где и как найдет он смерть, одному Богу известно». Почему-то я знал, что он уже из зоны не выберется. Он стал ее человеком. Это чувствовалось во всем: начиная от запаха и кончая повадками. «Сам не уйдет. Будет шататься, пока зона не приберет. Может, в аномалии сгинет, может, в когтистых лапах химеры испустит дух, или найдут его бледного, обескровленного, с отметинами кровососа, или сожрут слепые псы, или погибнет от пули мародера, или… Господи, – поразился я свои мыслям, – да сколько же здесь вариантов сдохнуть?» – мороз по коже прошелся, неприятно зашевелились волоски на руках.
Между тем Колым незаметно растворился в высоком кустарнике. Я с удивлением поискал его глазами там, где он был мгновение назад. Ни одной веточки не шелохнулось.
Я вернулся в бокс. Чинга сидел на кровати и что-то писал химическим карандашом в потрепанном блокнотике. На мое появление никак не отреагировал, продолжал строчить, иногда закатывал глаза к железному потолку, жевал губу, затем снова водил карандашом. Привычку у него такую заметил, как начинает «глобалить», так зубы сразу на брылю нижнюю набрасываются и покусывают, покусывают, словно между ними связь имеется.
Вонь грязного тела и маринованного пота настойчиво лезла в нос. Я поморщился, оставил дверь приоткрытой. Мне не терпелось узнать, о чем они тут секретничали, но наглеть не решался. Подумал: «При случае кину удочку».
Весь оставшийся день Чинга оставался молчаливым, погруженным в себя, отчего вкралось волнение насчет нашей договоренности. Не исключал, что при определенных обстоятельствах наставник перенесет ликбез или вовсе откажется от взятых обязательств. С нарастающей тревогой ждал момента, когда Чинга заговорит, и уже исподволь мысленно оттягивал этот момент.
В четыре часа пополудни, как доктор прописал, прихрамывая, Чинга пошел нарезать по базе круги. Уже со второго дня он отказался от костылей. Нога заживала быстро, без осложнений.
Вернулся Чинга через час, лег на кровать и опять ни слова. Я весь истомился, украдкой взглядывал на сосредоточенное лицо и все пытался угадать его мысли.
За ужином Чинга заговорил: «Лучше плохой день на охоте, чем хороший день на работе. Завтра уходим». С сожалением я поинтересовался, куда это нас черт припек? Мне нравилось на базе – калорийное трехразовое питание, безопасность, спокойный сон, безделица. Давненько не ходил у судьбы в баловнях.
– В Мытное.
– Это где? – спросил я, борясь с охватившей меня двоякостью, – радовало, что уходим вдвоем, расстраивало, что все же уходим.
– На той стороне Припяти, недалеко от моста.
– У моста? У того, что через «поплавок»?
– Нет, у того, что от Полигона справа.
– Он же разрушен.
– Там свободовцы подвесной смастырили. Уже месяц народ ходит.
– И зачем нам туда? – я представил жопу мира, и она показалась ближе. Там же до Чернобыля рукой подать. Я внутренне содрогнулся.
– Проверить кое-что надо.
– Да? И что же? – приборзел я.
– Потом узнаешь, – буркнул Чинга, взглянул на меня с такой очевидной укоризной, словно томагавком замахнулся.
– А что со снарягой? У меня кроме пээма и трех патронов к нему дуй в кармане, – примирился я.
– Я с Паниным договорюсь, дадут что-нибудь.
– Что дадут?
– Ложимся рано, прямо сейчас, – пробурчал сталкер, игнорируя мой интерес.
Когда я вернулся после обязательного «послетрапезного» перекура, Чинга уже мирно сопел. Не включая свет, я прокрался к своей койке. Спать не хотелось, лежал с открытыми глазами, припоминал все, что слышал и знал про второй мост и Мытное. Оказалось, ничегошеньки.
В кредит у научников для меня Чинга взял подержанный «Чейзер», «Фору» таксебешную, к ним патронов, «Велес», аптечку, горсть гаек. Сам основательно пополнился провиантом, боеприпасами, аккумуляторами и еще по мелочи.
Не надо считать на калькуляторе, чтобы понять, сколько все это добро стоило. Подумал: «Если подотчетные скряги дают ему в долг, значит, уверены, что вернет». В моих глазах вождь сразу набрал сорок очков кряду.
Встали в шесть, а в семь за нами уже закрылась скрипучая калитка. До этого момента удалось выяснить, что по пути заглянем в пару мест и установим сейсмические датчики.
Оказавшись за забором станции, я вдруг ощутил себя червем, выползшим на автостраду. Куда делись все навыки, теория-практика? Неужели за неделю можно так размягчиться? Я же не новичок.
Мир снова стал хлипким, а ценность жизни сверзлась до уровня грязи на подошвах берц. Я в нерешительности стоял у калитки, не смея отчалить. Чинга же взял курс и широким шагом сквозь рыхлый туман направился по поросшему ивняком торфянику в сторону леса с сухими никлыми елями, похожими на скелеты безголовых рыбин.
В тумане сталкер терял цвет и очертание, словно снег таял в воде. Казалось, еще несколько шагов, и он пропадет, подобно Колыму, исчезнет, провалится сквозь землю. С молоточком, тревожно стукающим в груди, я поспешил вслед за ускользающим фантомом.
Без проблем миновали торфяник, перевалили через дорожную насыпь, после чего Чинга замедлил шаг. Аномалии стали встречаться чаще. Сталкер не торопился, с детектором перед глазами обходил их без гаек, словно ощущал границы. Был сосредоточен и нем, взмахом руки пресекал мои попытки заговорить. На более-менее свободных от аномалий участках пускал меня вперед. Если что-то делал не так, негромким «пс» Чинга останавливал меня. Я оборачивался, он пальцем показывал, на что обратить внимание. Я смотрел, кивал, поправлялся, и мы шли дальше. Я специально строил из себя новичка-неумеху, эдакого трояка зеленого, салабона-отмычку, заискивал перед ним, все разрешения спрашивал – а туда можно? а сюда можно? Все хотел подальше к нему под крыло забраться, внушить ответственность за душу наивную и беззащитную.
Все шло без сучка, без задоринки. Ветеран знал, куда идти, что делать, и моя голова ни о чем не болела, примерно так, как у ослика на веревочке. Но случались и проколы.
Как-то перекусывали в полуразвалившейся избе, вдруг из пролома в потолке вываливается нечто черное, мясистое, напоминающее гигантскую пиявку. Грузно шмякается на деревянный пол, словно целлофановый пакет с холодцом. Доски под морщинистым тело покрытым чердачной пылью, стружками, мусором всяким затрещали.
Мы вскочили, схватились за пухи. Позади стена, проход к двери тварь перегородила, окно далеко. Как-то сразу неуютно и страшненько стало. Уж больно близко пиявка эта к нам оказалась вдруг.
– Тихо, – шепнул Чинга, – замри.
Я и без команды оцепенел, только глаза таращу и за «Чейзер» держусь, будто за поручень. Как сразу не пальнул?
Тем временем нечто неторопливо вытягивалось, утончалось верхней частью, гнулось в нашу сторону. Как усик улитки, ощупывало воздух, двигалось в стороны, тыкалось в пол, в тумбу, задело ножку стола. Раздался скрежет по половицам. Тварь вздрогнула, отдернулась, затем снова вернулась к ножке уже смелее. В какой-то момент все ее тело зашевелилось, пошло волной, и она уверенно потекла к нам.
Я трясущимися руками поднял дробовик. Чинга помотал головой, осторожно свернул полотенце, на котором лежали черный хлеб и ломоть сала, бесшумно поднял с пола вещмешок, поместил в него узелок. После чего привлек мое внимание фирменным «пс», взглядом указал на дверь. Я кивнул. Чинга с размаха ударил ногой в столешницу, опрокидывая стол на мутанта. В мгновение ока тварь расплющилась, словно четвероногий упал в лужу, обхватила его со всех сторон и сдавила. Раздался треск, брызнул фонтан щепы, полетели доски. Пользуясь моментом, мы бросились к двери. Ушли, оставив мутанту довольствоваться русским духом и крошками со стола.
На краю деревни остановились в сарае с земляным полом, без чердака, без окон, с косой дверью. Я спросил у Чинга, что за хрень свалилась нам на головы? Продолжая линчевать шмат сала, он пожал плечами, без интереса сказал: «Есть мутанты, которых много, они всем глаза уже намозолили, есть редкие, которые обитают только на определенных территориях, к примеру – лупыри за “Крестом Брома”, а порой попадаются единичные экземпляры, как та клякса. Сам впервые увидел».
В общем, я любил привалы не только из-за того, что на них можно пожрать и курнуть. В эти короткие минуты вождь вещал интереснейшие истории о зоне как из собственной практики, так и из свидетельских источников.
Узнал о таких аномалиях, что не поверил бы, не расскажи о них ветеран. «Вот, к примеру “зыбучая”, – говорил он как-то, счищая веткой грязь с подошвы, – такой феномен встречается в холмистой местности, западнее ЧАЭС, где особенно обильно посыпало цезиевым пеплом. Земля там жидкая. Колышется под ногами, что трясина. Не заметишь сразу волну – деревьями задавит. Другое – “автоген”. Эта аномалия болота любит. При приближении к ней кончик носа начинает зудеть и голени чесаться. Воздух как будто чище становится, дышится легко, словно в высокогорье. На гайки не реагирует, детектор ни гу-гу, вся надежда на ощущения. Зевнул, шаг другой лишний сделал, и вокруг тебя в радиусе десяти метров вдруг поднимаются уголья раскаленные. Не прям уголья, но что-то близкое по свойствам. Медленно так воспаряют, как стая светляков. Зависают астероидным поясом на трехметровую высоту и не спешат опускаться. Если запаникуешь, попробуешь быстро выскочить – считай, что труп. Все тело в дырочку будет, как дуршлаг. Прожигают они тело насквозь, даже автомат плавят. От такой напасти одно спасение – стоять и ждать, когда уляжется. Час-два, и можно выбираться, только медленно, осторожно. Не дай бог, дернешься или чихнешь – угольки снова подлетят. И счастье, если остановился не над одним из них».
«Запорож» я сам видел. Смеркалось, полем подходили к заброшенному селу. Чинга хотел в разрушенной церкви ночлег устроить – место у него там безопасное. Я шел первым, вдруг слышу «пс-пс». Встал как вкопанный, обернулся на сталкера, а он пальцем влево тычет и глазами стреляет, посмотри, мол. Посмотрел я. По раздолбанной грунтовке летит «горбатый» желтого цвета, подпрыгивает, раскачивается на колдобинах, того и гляди перевернется. Подкатил ближе, слышу, песня из динамиков грохочет: «…едем, едем в соседнее село на дискотеку. Едем, едем на дискотеку со своей фонотекой…»
– Прошлый раз меньше было. Вон сколько уже набилось – просвета нет, – послышалось рядом негромко.
Я повернул голову. Чинга с биноклем у глаз следил за развеселым ЗАЗом.
– Кто это в нем?
– Попадись под колеса – сам узнаешь. Компания у них там тесная, и все из задавленников. Вначале, говорят, двое было. Сейчас больше десятка.
– И как часто в соседнее село гоняют?
– Каждый божий день.
Запорожец тем временем скрылся за поворотом, а с ним и музыка стихла.
– Это аномалия? – спросил я.
– Может, и аномалия, никто толком не знает. По крайней мере, никто из того «запорожа» не возвращался. Реку никогда не переезжают, на мосту пропадают, затем через двадцать четыре часа возникают во дворе крайнего дома и через распахнутые воротаснова несутся к дороге.
Вождь не раз мне повторял: «Аномалии заметить несложно, надо только уметь правильно интерпретировать посылаемые ими сигналы. Вдруг ветерок подул, а лист на дереве не шелохнется, когда трава под берцами начинает хрустеть и сыпаться, когда есть тень, а того, что ее отбрасывает, нет, и наоборот; когда в поле, в лесу, на болоте пахнет тем, чем не положено, асфальтом, к примеру, или солярой, или хлебом из печи, когда кожу покалывает от мороза, когда подташнивает, когда в горле вдруг пересыхает или першит, когда начинаешь медный привкус во рту чувствовать, когда вдруг слабость наваливается, когда волосы ни с того ни с сего встают дыбом… На все, буквально на все надо обращать внимание и не торопиться, найти время задать себе вопрос, к чему бы это?»
В общем, ничего сложного. Теорию я быстро усвоил, но вот практиковать не очень-то получалось. Бывало, иду, жалом по сторонам вожу, мысли как-то невзначай в голову разные лезть начинают, пейзажи осенние глаз замыливают, мысли становятся вязкими, словно раскисают от этой непроходящей хмари, и тут как детектор защелкает. Вздрагиваю, сердце в галоп, тело будто проволокой раскаленной пронизывает. Замираю, смотрю на приборчик и ощущаю щекой, что теплом справа тянет, как от печи. Не зазевайся, заметил бы раньше. «Жарку» проще других аномалий определять.
Оборачиваюсь, смотрю, Чинга стоит метрах в пятнадцати позади и головой так укоризненно покачивает, мол, сколько бездаря ни учи, все не впрок. Он еще там аномалию заметил, остановился. Не стал одергивать, смотрел, когда же лось наитупейший, наконец, просекет «жарку» элементарную. А бывало, и гайкой запулит. Больно так промеж лопаток или по затылку. Поначалу немало он мне шишек наставил.