Ущелье Али-Бабы

Этого садовника Г. приметил еще в первый день своего пребывания в кишлаке.

Тогда для почетных гостей накрыли столы в саду, среди гранатовых деревьев. Не было только птичьего молока. Мирзоев произнес приветственную речь, пригубил рюмку и вскоре уехал, сославшись на срочные дела и передав бразды тамады своему заместителю, сухощавому человеку с ястребиным носом и острым подбородком, просившим называть его просто Джамалом.

Пиршество было в разгаре, когда Г. приметил в глубине аллеи того самого садовника, прочищавшего кетменем арык.

Движимый порывом вселенской любви и сострадания (а может, просто находящийся под хмельком), журналист выбрался из-за стола, прошел к старику и потянул его за рукав: «Отец, присоединяйтесь к нашей компании!»

Старик резко отпрянул, прижав правую руку к груди, и что-то пробормотал, не то по-тюркски, не то на фарси, отрицательно качая головой. Г. настаивал. Старик вдруг как-то съежился. За спиной журналиста послышалось покашливание. Он обернулся. Рядом стоял Джамал. Он улыбался, но взгляд, устремленный на садовника, был холоден и тяжел. Вот он сказал что-то резкое, и старик, пятясь, отступил в глубину сада. Джамал взял гостя под руку. «Это отсталый, глубоко религиозный человек, – доверительно сообщил он. – Ни за что не сядет за один стол с людьми другой веры. Извините его. Совсем старый, совсем глупый». Москвич огляделся, но садовника уже и след простыл.

В последующие дни Г. не раз сталкивался с садовником во время прогулок по саду. Тот приветливо улыбался, кивал, прижимал руку к сердцу, а иногда задумчиво щурился, будто решая про себя какой-то важный вопрос. Несколько раз Г. предпринимал попытки заговорить с ним, но они заканчивались безрезультатно: в отличие от большинства своих земляков старик не владел русским. Даже на уровне «твоя моя не понимай». Кроме того, Г. заметил, что рядом с ним постоянно крутится один из мордастых парней. Но тогда он не придавал этому значения.

И вот настал последний вечер перед отъездом. Потчевали журналиста с тем же восточным хлебосольством. За столом находился и Джамал. Обслуживали те же самые молчаливые, проворные парни. Впрочем, после ужина почти вся обслуга уехала вместе с Джамалом. Остались лишь двое молодцев, которые быстро убрали со стола, после чего скрылись в помещении летней кухни.

Журналист вышел на крыльцо покурить. Ночь напоминала пышный черный бархат, расцвеченный золотом звезд, подобные которым украшают минареты Самарканда. Приятный ветерок порхал над возделанными клумбами.

«Рус…рус…» – послышался из темноты осторожный голос.

Г. двинулся на эти звуки.

Внезапно кто-то вцепился в его руку. Это был садовник, таившийся в кустах. Он тихо, но горячо что-то говорил, показывая в глубь сада. Наконец, Г. различил знакомое слово. «Анаша?» – переспросил журналист. «Ха, ха, анаша», – оживленно закивал старик. «Признаться, – пишет далее Г., – у меня возникла мысль, что старик хочет угостить меня зельем. Жестами я дал понять, что не употребляю наркотиков. Он, кажется, понял. Рассмеялся вдруг и отрицательно замотал головой. Затем снова сделался серьезным, вытянул палец в сторону высокогорий, скрытых сейчас непроглядным мраком, и горячо зашептал: «анаша, анаша»…

И тут откуда-то из темноты возник один из оставшихся в доме парней. При его появлении старик словно оцепенел. А «гарсон» аккуратно взял того под локоток и увел в темноту.

Остаток ночи прошел спокойно.

К завтраку в гостевой дом приехал Джамал. Рассыпаясь в любезностях, вручил журналисту гостинец: большую коробку с отборными фруктами.

«Где наш садовник? – спросил Г. – Нельзя ли поговорить с ним?»

«Нельзя, – покачал головой Джамал с какой-то змеиной улыбкой. – Садовник умер. Старый человек, больной человек… Прожил свое. Сейчас его ласкают райские гурии… – Затем сощурился, внимательно глядя на москвича: – Он был немножко безумным. Не стоит придавать значения его словам».

«Никаких слов и не было», – ответил журналист, смекнувший, что для его же блага лучше всего держать язык за зубами.

Вот такую историю из времен, не столь отдаленных, я вычитал в газете, вышедшей из тиража.

Итак, столичный гость лишь самым краешком коснулся тайны подпольного бизнеса Мирзоева. В сущности говоря, его спасло только незнание местных языков и наречий. Иначе, скорее всего, он «сорвался бы с обрыва». По неосторожности, разумеется.

Можно лишь догадываться, что произошло со стариком-правдолюбцем, решившимся на робкий бунт против владыки кишлака.

Ах, да, еще одна деталь: в статье Г. содержалось упоминание о «змеиной улыбке» Джамала. Совсем скоро мне придется увидеть самому, как улыбается сей господин…

* * * * *

Наш рейс вылетел по расписанию.

Признаться, Ирина доставила мне немало хлопот, явившись на посадку сильно на взводе. Мол, она боится летать.

По трапу мне ее пришлось буквально втаскивать на себе. Плюхнувшись в кресло, она добавила еще. А затем еще и еще. Спиртное находилось у нее в сумочке, в двух или в трех фляжках. Выходит, и у этой весьма стойкой к выпивке красотки есть определенный предел прочности? Мелькнула мыслишка вызвать ее на откровенность, авось выболтает что-нибудь существенное, а после забудет. Но после очередной порции горячительного, она склонила голову к моему плечу и мгновенно уснула.

Так мы и летели.

На середине пути я осторожно умыкнул с ее колен сумочку и порылся в содержимом. Увы, ничего конфиденциального.

А лайнер, надсадно ревя моторами, пробивал облака. Мне вспомнилось признание знакомого летчика о том, что в полете экипаж ориентируется исключительно по приборам и практически никогда не всматривается в туманную даль. И я подумал о том, что мой «полет» еще сложнее. Я продираюсь сквозь густейшую пелену, не имея тех многочисленных приборов, что указывают летчику верное направление полета и оптимальный режим пилотирования, а также предупреждают его о возможных опасностях.

Чем дальше, тем плотнее становится туман вокруг меня.

И всё же у меня уже сложился некий план действий.

* * * * *

Забайкалье встретило нас легким морозцем. Котловина, в которой находился читинский аэропорт, насквозь продувалась пронизывающими ветрами. Вдали виднелись сопки, поросшие хвойным лесом. Они походили на гигантские колпаки, нахлобученные друг на дружку.

– Холод собачий! – пожаловалась Ирина, уже совершенно пришедшая в себя после «похмельного» сна в самолете (по моим прикидкам, она вылакала не менее полутора литров крепчайшего алкоголя). – С каким наслаждением я забралась бы сейчас в горячую ванну!

– До настоящих морозов еще далеко, – успокоил я ее. – Но ты оглядись: какая красота вокруг!

– Дырища!

– Не оскорбляй, пожалуйста, патриотических чувств моих земляков! Поскучай немного, а я двину на поиски машины. Возможно, у твоего драгоценного дядюшки имеется ванна, и твоя мечта осуществится. Хотя вряд ли. Тут предпочитают русскую баню. С раскаленными камнями, вениками и парилкой. Впрочем, обсудишь этот вопрос с дядюшкой.

Она посмотрела на меня, прищурившись:

– Ты говоришь так, будто не собираешься ехать к нему вместе со мной.

– Точно! – кивнул я.

– Но почему?! Мы так не договаривались!

– А как мы могли договориться, если ты всё время поддавала в самолете? Извини, но я еще раз обмозговал ситуацию и пришел к выводу, что должен принять кое-какие меры предосторожности.

– Какие еще меры, Ярик?! – страдальчески поморщилась она.

– Элементарные. Опасное путешествие на Восток, да еще в глубинку, требует денег. У тебя деньги есть? Нет? Ну, то-то же! Судя по твоим рассказам, дядюшка Алеша тоже не олигарх и находит утешение в куплете из известного шлягера: «мои года – моё богатство». А кто будет финансировать поездку? Кто заплатит денежки за турне по местам, кто всё продается и покупается? Вот я и хочу встретиться с двумя-тремя корешами, о существовании которых тебе говорил, и подзанять у них на дорожку. В разумных пределах, разумеется. Авось, в конечном счете, окажусь в прибытке. Словом, если кореша мне не откажут, то завтра утром прикачу в Атамановку при полном параде. Да и вам с дядюшкой так сподручнее: сможете без помех обсудить все свои заморочки.

Подумав, она кивнула:

– Ладно. Когда ты появишься?

– Ровно в полдень по местному времени!

– Ярославчик, ты не улизнешь? Смотри…

– Вручить тебе залог? Паспорт, извини, не могу, а вот часы – пожалуйста! Или ты предпочитаешь что-нибудь более весомое?

– Ярик, ну я же серьезно! – она капризно надула губки.

– Милая, по-моему, в тебе всё еще колобродят пары ликера.

Я нашел машину, столковался с водителем, усадил Ирину и, оплатив проезд до Атамановки, еще раз клятвенно заверил красавицу, что завтра ровно в двенадцать явлюсь в поселок для окончательного разговора с ее бесценным дядюшкой.

* * * * *

Разумеется, никаких «корешей» в Чите у меня отродясь не бывало. Но этот ход нужен был мне в качестве опорного аргумента для завершающей беседы с Пустынцевым. Я пришел к твердому заключению, что не должен представать перед ним в роли слабонервного абитуриента. Нет, я сам устрою ему экзамен и перехвачу инициативу. А там посмотрим, чья переважит, как гутарили донские (а возможно, и забайкальские) казаки.

Я снял номер на сутки в центральной гостинице, днем ознакомился с достопримечательностями столицы солнечного Забайкалья, которая, к слову говоря, произвела на меня благоприятное впечатление своими «таежными» уголками, а вечер провел в кабаре под названием «Аргунь» в обществе хорошенькой брюнетки.

ПУСТЫНЦЕВ, ОН ЖЕ «АЛИ – БАБА»

Как и обещал, ровно в полдень я прибыл в Атамановку. Со всех сторон к поселку подступала вековая тайга, вплотную надвинулись крутые сопки.

Пустынцев обосновался в просторном, уже почерневшем от непогоды срубе с резными наличниками и покосившимся крыльцом.

Ирину я заметил первым. Она нетерпеливо прогуливалась вокруг колодца в глубине двора. На ней был ватник, надетый на свитер, ворот которого она подняла до самых глаз. Экзотичный наряд дополняли мохнатая шапка и валенки.

При моем появлении она радостно улыбнулась и бросилась навстречу.

– Ярославчик…

– Мадам Ирэн…

Мы с чувством обнялись и расцеловались. От нее чуточку попахивало водкой.

– Ну, как я выгляжу? – отступив на шаг, Ирина кокетливо подбоченилась.

– Немножко не по сезону, но в целом завлекательно, как всегда. Рад, что ты, наконец, согрелась.

– Ой, слушай! – всплеснула она руками. – У дяди настоящая русская печка! Я проспала всю ночь, будто на раскаленной сковородке!

– Хм! Раскаленная сковородка? Интересный намек…

– А как поживает твоя сибирячка? – сощурилась Ирина. – Бурной была встреча? Ты ведь был у женщины, признавайся!

– На эти и прочие подобные вопросы, моя прелесть, я могу ответить тебе одним словом – нет.

– Чем же ты занимался?

– Всякими скучными делами вроде залезания в долги.

– Залез?

– Залез и вылез, и отныне поступаю в полное твое распоряжение.

– Бедненький… Ты замерз? Может, приютить тебя на своей печке?

– Не откажусь, хотя образ раскаленной сковородки лично на меня навевает кошмары.

Она прижалась ко мне грудью:

– Ярик, я соскучилась…

– Я тоже… Однако, где же дядюшка? Здоров ли он?

Ирина выскользнула из моих объятий.

– Ой! Пойдем в дом. Дядя ждет. Господи, как он постарел! Видел бы ты его раньше…

Мы поднялись на крыльцо и вошли в совершенно темные сени, где я тут же сшиб какое-то ведро, зазвеневшее на весь дом. Ирина открыла дверь, и я увидел низкую горницу с полукруглым зевом русской печи на заднем плане. В центре стоял грубоватый дощатый стол без скатерти, на нем – большая миска с горкой печеной картошки, тарелка с салом, нарезанным крупными ломтями, соленые огурцы, грибы, половники вареных яиц, хлеб и литровая бутылка водки.

Из дальнего угла шагнул человек, которому, похоже, пришлось немало померзнуть в этой жизни, ибо, несмотря на жарко протопленную печь, на нем были теплый свитер и валенки.

Так вот он какой, Али-Баба!

Он вполне тянул на свои шестьдесят четыре, и даже с избытком; эту густую сеть морщин уже не разгладить никакой улыбкой. Седая, неровно подстриженная борода тоже не добавляла ему молодости. Однако мальчишеская челка, ниспадавшая на широкий лоб, вносила в общую картину элемент этакой бесшабашной лихости, а серые, навыкате, глаза, далеко посаженные от носа, напоминающего уменьшенную копию валенка, смотрели с дерзким вызовом.

Весь его облик чем-то напоминал героя Жана Габена из старых гангстерских фильмов. Та же спокойная уверенность, оттененная житейским опытом и неизбывной склонностью к авантюризму.

Завидев меня, Пустынцев расплылся в широчайшей улыбке, демонстрируя ряд золотых зубов.

– Здорово, Ярослав! Так вот ты какой! А мне Иришка все уши прожужжала про то, как

ловко ты отбил ее у этих подонков. Ну, думаю, пропади оно все пропадом, а подружиться с таким мировым парнем я обязан! Дай-ка я тебя толком рассмотрю… Орел!

Он крепко стиснул мою ладонь своей, похожей на совковую лопату, затем потянул к столу:

– Давай, Славка, – разреши уж я буду так тебя величать – хряпнем за знакомство! Садись, где тебе удобнее! Разносолов всяких у меня нет, но все домашнее, все от чистого сердца. Ухаживай за собой сам, не стесняйся. А ты, дочка, дай ему полотенце.

Он принялся разливать водку, балагуря без передышки. Что ж, тем лучше. Пусть подвыпустит пар.

– На гитаре играешь? – продолжал допытываться он. – «Брызги шампанского» знаешь? А «Цыганочку»? А я люблю! Вот погоди, перекусим малость, тогда и споем, да так, что чертям станет тошно. Бери картошку! А сало какое, погляди! Розовое, как румянец красавицы. Так и тает на языке.

Картофель был обжигающе горячим, только что из печи, но он спокойно держал картофелину узловатыми пальцами с квадратными ногтями, сдирая кожуру, как скальп.

Затем снова как бы с восхищением принялся разглядывать меня.

– Ай да Славка! Ай да молодец! Люблю отважных парней! Сам такой. Ты огурчик, огурчик ухвати. Так и хрустит. Ни с каким ананасом не сравнить. Сам солил. Ну, чего молчишь? Иришка, твой дружок, похоже, язык проглотил, а? – Он откусил сразу пол картофелины и запил ее водкой.

Я молча снимал кожуру.

– Славка, ты спишь по ночам? – как ни в чем не бывало продолжал он. – А я не могу. За всю ночь так и не сомкнул глаз. Вздремну днем пару часиков – вот и весь мой сон. Ты, часом, не экстрасенс? Бессонницу не лечишь?

Ирина сидела в напряженной позе, ни к чему не притрагиваясь.

– А кто хозяин этого дома? – спокойно поинтересовался я.

– Шутишь, Славка?! Я и есть хозяин. Больше десяти лет здесь живу. Печурку эту собственными руками выложил. Иришке здорово понравилось.

Я очистил наконец картофелину и посыпал ее солью.

– Не могли вы сложить этой печурки, уважаемый Алексей Гаврилович. Как и засолить огурцы.

– Почему?! Что за черт?! Ты понимаешь своего дружка, а, дочка? – Он изобразил на своей физиономии такое изумление, будто я сообщил о предстоящем конце света.

– По той простой причине, что вы совсем недавно вышли из заключения, где отбарабанили весьма солидный срок, – прокурорским тоном изрек я. – Подробности я опускаю, не хочется смущать Ирину, поскольку, думаю, вы подали ей все под другим соусом. Должен вам также сказать во избежание последующих недомолвок между нами, что эти сведения сообщили мне мои местные друзья-бизнесмены. Они выяснили это по моей просьбе через своих людей в милиции. Для вас, полагаю, не новость, что милиция кормится от бизнеса и при случае готова поделиться кое-какой второстепенной информацией? Только не нужно сердиться на меня за мое любопытство. Я не боюсь риска. Но никому не позволю держать меня за дурачка!

Ирина налилась краской, как благонравная гимназистка, у которой обнаружили любовную записку.

Дядюшка же грохнул своей лопатообразной ладонью по столу и принялся хохотать – весело, до слез, до колик, будто услышал чрезвычайно остроумный анекдот.

– Ну и поделом мне! – воскликнул он, утирая слезы. – Разве можно пудрить мозги такому сообразительному парню! Я сразу разглядел, что ты не промах. Ловко ты меня отбрил! Ай да удалец! Ай да глаз-алмаз! Тебе палец в рот не клади! Ну, Славка, я страшно рад, что так получилось. Теперь я вижу, что ты не лопух и с тобой можно вести серьезные дела. Не обижайся на старика, считай, это было испытание. Не обиделся? Ну, давай тяпнем!

Мы чокнулись, Пустынцев в своей манере сначала закусил, затем выпил.

Крякнув, он отставил стакан и посмотрел на Ирину:

– Дочка! Кое-что из того, что я хочу рассказать Славке, не предназначено для женских ушек. Ты уж оставь нас на полчасика, мы с ним потолкуем как мужик с мужиком.

– Хорошо, дядя. – Она послушно поднялась, надела телогрейку, шапку и валенки. Вышла. Было слышно, как хлопнули двери, заскрипели ступени.

Мы с Гаврилычем остались наедине.

6. ИСТОРИЯ ПУСТЫНЦЕВА, ПОВЕДАННАЯ ИМ ЖЕ

– Не вижу причин, чтобы не рассказать тебе свою историю, – начал он, вновь наливая в стаканы, но на сей раз на треть. – Расскажу тебе всё без утайки, всё, как было. А там уж сам решай, как поступить. Понравился ты мне, парень! Ну, давай!

Я кивнул, демонстрируя, что готов оценить его искренность.

Мы выпили, и он раздумчиво заговорил.

– Так вот… Родился я в Средней Азии, в Ферганской долине, в семье потомственного переселенца. Еще мой прадед пришел в Азию вместе с генералом Скобелевым. Заметь, пришел как землепашец.

Нас было два брата. Я старший, а Вячеслав младший. Разница – четыре года. Были мы с ним разные – во всём. Славка еще со школьных лет мечтал перебраться в Россию, все ему здесь было не так. И добился своего: уехал в Ленинград, да там и обосновался, завел семью. Ну а я – я полюбил Азию, ее жаркое солнце, щедрую землю, неторопливый уклад жизни. Отец работал бухгалтером на хлопкозаводе, а жили мы в глубинке, где русских было наперечет, так что я сызмальства водился с местной пацанвой и еще до того, как идти в школу, говорил и по-узбекски, и по-таджикски так же свободно, как на родном. После армии выучился на ирригатора. А что такое ирригатор в Средней Азии, где самая большая драгоценность – вода? Ирригатор там – царь и бог!

Он помолчал немного, помассировал свой широкий нос и продолжал:

– Вместе со мной на курсе учился паренек из местных – Гафур Мирзоев. Так уж сложилось, что мы с ним сдружились. Уже тогда Гафур строил смелые планы на будущее. Он происходил из малообеспеченной семьи и горел желанием пробиться наверх. А уж смекалкой и рассудительностью Аллах его не обидел. Ну что тут долго рассусоливать? После института он уехал в свою область и через пару-тройку лет стал начальником механизированной колонны. Вскоре прислал весточку: приезжай, будешь моим заместителем. Так и пошло. Гафур поднимался со ступеньки на ступеньку и всякий раз перетаскивал с собой меня. В один прекрасный день его назначили директором крупного, но отсталого агропромышленного объединения.