Тот, кто стоит за спиной
Когда отказывал очередной технический гаджет, он не спешил тащить его в ремонт. Он доставал аппарат и начинал его ругать. Надо было делать это максимально искренне и зло, и очень часто это имело эффект – техника просыпалась.
Сейчас приём не сработал, смартфон не запустился.
– Вышвырну к чёртовой матери! – пообещал парень. – Прямо сейчас!
Коммуникатор оказался упорнее, Круглов вздохнул, спрятал прибор в карман. Из леса придётся выбираться вслепую.
– Ладно, – сказал парень. – Тогда пойдём сами.
Он поправил рюкзак и двинулся налево. Хотя вполне мог пойти и направо.
Попробовал ориентироваться по луне, но очень быстро пришёл к выводу, что на луну надеяться нельзя – она то и дело пропадала за верхушками деревьев и за облаками, а то и вовсе исчезала, вдруг, без предупреждения. Боялся он не очень, особо теряться здесь было негде, куда ни иди, выбредешь к железной дороге, или к обычной дороге, или к посёлку, просто не очень хотелось бродить до утра по лесу. И ночевать не хотелось…
Хрустнула ветка.
Круглов остановился.
Он прекрасно знал, что ночной лес наполнен разными звуками, что бояться этого особо не стоит – ветки могут хрустеть и сами по себе, шишки могут падать…
Ещё.
И этот хруст Круглову уже не понравился. Потому что он походил на шаг.
Шагать может кто угодно, тут же подумал Круглов. Особенно в ночном лесу. Ёж. Лиса. Енот, еноты тут вполне могут бродить. Или собака одичавшая, динго какое…
Ещё шаг.
Круглов остановился. Сердце билось громко, мешало прислушаться по-хорошему, почти минуту он утихомиривал его, а потом… Потом он услышал тишину. Лес не звучал. То есть никак вообще, точно его сверху накрыли ватой.
– Эй! – позвал Круглов.
Никто не ответил.
– Ладно… – сказал Круглов и двинулся дальше.
Шаг. Другой. Третий. За ним явно кто-то следил.
Круглов резко обернулся.
Глаза. Красные. Кто-то стоял в нескольких метрах от него, в тени широкой разлапистой ели.
Вздох. Печальный и протяжный, совсем рядом, только руку протянуть.
Глаза медленно растворились. Показалось… Точно, показалось. Темнота, воображение разыгралось, Круглов сдержал желание сорваться и дёрнуть через лес…
«Он этого только и хочет. Чтобы я побежал. Я сорвусь, а он за мной. Будет скользить рядом до тех пор, пока я не запнусь и не поломаю ноги. Тогда он со мной разберётся без всяких проблем. Он – кто?
Волк. Лето было не очень сытное, волки показались…
Если волк, почему тогда красные? Медведь тогда? Нельзя стоять, надо уходить…»
Круглов попробовал шагнуть. Ноги вросли, Круглову даже показалось, что он провалился в густую вязкую глину, он попробовал пошевелить пальцами – они шевелились, а ноги вот не двигались.
Ещё вздох. Это страх. Страх, от страха люди сходят с ума, от него они и гибнут. Круглов попытался взять себя в руки. Никого. Он оторвал правую ногу и сделал шаг.
Вздох. Рядом, за деревьями.
Круглов сдвинул левую ногу. Под коленками задёргался нерв. Круглов собрался и пошагал вперёд. Куда-то, может быть, кстати, и назад. Надо было идти, не останавливаться, ни в коем случае не останавливаться, идти хоть куда-то. Преследователь не отставал. Шаги были странные, очень и очень. Неравномерные. Несколько шагов – тихо, ещё несколько шагов – и снова тихо. То справа, то слева, то шаг, то два…
Вздохнули почти над самым ухом.
Витька не выдержал. Он на ходу достал из рюкзака аккумулятор, сам рюкзак отбросил в сторону и побежал. Быстро, как только мог, захлёбываясь холодным ночным воздухом, вляпываясь лицом в липкие паутины, проваливаясь в ямы, натыкаясь на ветки. Шагов он не слышал, но почему-то ему казалось, что они не отстали.
Конечно же, он упал. Запнулся за твёрдое, полетел, выронив аккумулятор, запутался в сетке, в лицо ударило что-то твёрдое и мягкое одновременно, левый глаз мгновенно заплыл. Круглов замер. Он ждал, что будет делать преследователь.
Слушал. Прикинуться мёртвым вряд ли получится, закричать, что ли… Говорят, крик иногда этих отпугивает. Надо было перечный баллончик у Сомёнковой забрать, зачем ей баллончик, она-то по лесу не бродит…
Ничего. Никаких шагов. Ничего, ничего, ничего. Круглов пролежал почти пять минут и только потом обнаружил, что лежит на чём-то железном. Он принялся ощупывать это железо и почти сразу узнал свою скутеретту. И сеть, которой он её накрыл. Вот как. Он понёсся через лес наугад и наткнулся на свой собственный мопед.
Повезло, чёрт побери…
Круглов попытался открыть левый глаз. Мог бы и не стараться, глаз не открывался, на лице налилась гуля размером с кулак, парень пошевелил глазом внутри этой гули и пришёл к выводу, что тот вроде бы цел. На небе опять прорезалась луна, она стала как-то ближе, висела прямо над головой, освещала лес бледно-поганочным светом.
Круглов стал выпутываться из сетки. Оказалось, что сделать это не так уж и просто – он извалялся в сыром мхе и едва не отрезал ухо леской, из которой сеть была сплетена. В конце концов всё-таки выбрался, мокрый, усталый и злой. Отыскал аккумулятор, установил его в скутеретту, включил зажигание, загорелась фара. Прямо перед ним метрах в десяти темнела корявая тень, левая рука длиннее правой, и когти почти до земли, длинные, похожие на сабли…
Чёрт!
Эффект одежды на стуле, сразу же вспомнил Круглов. Чаще всего людей пугает собственная одежда, брошенная на стул или на кресло, в полумраке она принимает образы самых пугающих существ. Это не фигура, это просто… ёлка. Именно ёлка и ничего больше.
Круглов пригляделся.
На самом деле ёлка. Стало немного стыдно. Герой, ничего не скажешь. Скорее всего, испугался звука собственных шагов, испугался эха, стука собственного сердца, куска смолы, отразившего лунный свет и преломившего его в красный. Да, случай клинический, из серии «не рой другому яму, сам в ней обязательно увязнешь». Смешно.
Круглов засмеялся. Смех в ночном лесу прозвучал странно и страшно, так могли смеяться зубастые клоуны…
Всё!
Он притопнул ногой, постарался собрать разбегающиеся мысли. Надо перестать себя накручивать, надо успокоиться, завести скутеретту и домой…
Круглов устроился в седле, развернулся в сторону тропинки, воткнул первую передачу, прибавил газу. Поехали.
Он вернулся домой уже за полночь, поставил скутеретту в гараж, забрался к себе в комнату. Болела голова, болел глаз, парень поглядел в зеркало и пришёл к выводу, что с такой штукой в школу он завтра не ходок, на пару дней из стройных учебных рядов точно выпал. Может, и дольше. Ладно… Рассудив, что утро вечера мудренее, он прыгнул в диван, закутался пледом и попытался уснуть.
Сначала Круглов пытался уснуть, просто закрыв глаза и подумав о звездолётах. Это действовало почти всегда, с гарантией, он представлял себя внутри капсулы, путешествующей от звезды к звезде. Вокруг вакуум, жёсткие излучения, а ему хорошо, и тепло, и подушки есть, и… Обычно в этом месте он засыпал.
Если не помогали звездолёты, Витька прибегал к способу, проверенному столетиями, – считал овец. Сегодня звездолётная тема почему-то не сыграла, и он решил считать овец.
Но овцы тоже поспособствовали мало, Круглов задействовал другое средство – стал ругать Сомёнкову. Можно, в принципе, ругать любого знакомого, главное, делать это лениво и без особой страсти – не так, как технику, и тогда почти наверняка скоро тебе станет так смертельно скучно, что ты уснёшь.
Сомёнкову ругать оказалось приятно. Он придумывал для Ани необидные прозвища, как правило, связанные с её увлечением коньками. Чучундра на льду, Коньковая змея и всё в том же духе. Этот способ оказался самым эффективным. Помогло. Круглов начал проваливаться в дрёму, чувствовать, как расслабляются ноги…
И вдруг увидел кровь. Она медленно стекала по стене, по мере впитывания в обои разворачивалась широким, похожим на ладонь веером. Пятернёй. И эта пятерня тянулась к Круглову.
5. Попал под лошадь
Пятерня тянулась к нему. Из пальцев вырывались нетерпеливые кровавые отростки, они торопливо сбегали по обоям, между цветков, корабликов и медвежат, они…
Круглов заорал, свалился с дивана, перекатился в центр комнаты. На голову капнуло тёплое. Он заорал снова, стёр, на ладони остались красные разводы. Откуда-то брызнули искры. Витька огляделся. Кровь стекала по всем стенам.
Голова отяжелела, пальцы затряслись, ужас залил мысли густой чернотой. Круглов выскочил из кровати и с разбегу ударил в дверь. Она оказалась незапертой, он вылетел на лестницу, поскользнулся и с размаху съехал по ступеням. Бум, темно.
Круглов очнулся. Он лежал в холле на диване, ноги были задраны на спинку, к голове приложен пакет с мороженой фасолью. Рядом стоял отец и курил. С потолка капало красное. Было светло, то есть лампы горели. На противоположном диване сидела мать с Федулом на руках. Федул грыз яблоко и выглядел довольным. Стены гостиной были покрыты мутными бордовыми потёками.
– Очнулся вроде, – сказал отец. – Молодец. Так головой приложиться. И фингал… Болит?
– Кровь… – прошептал Круглов.
Отец поглядел на потолок.
– Какая ещё кровь. Как маленький, честное слово… Надо меньше всякой лабуды читать, тогда и мерещиться не будет. На чердаке труба лопнула. А там у меня мешок мареновой краски с ремонта оставался, вот тебе и кровь. Весь дом теперь в разводах. Ремонт можно заново начинать.
– Только не сейчас, – помотала головой мать. – Я от предыдущего ещё не отошла, а ты опять хочешь. Давай просто просушим.
– А это? – отец указал на стены.
– Пусть. До лета потерпим…
Круглов пощупал голову.
– Приложился, – кивнул отец. – Ну-ка, следи за моим пальцем!
Отец принялся двигать пальцем, справа налево, слева направо, парень ворочал глазами.
– Тошнит? – спросил отец.
– Нет.
– Значит, всё в порядке, сотрясения нет. У тебя такая же крепкая, как у меня, голова. А у нас тут, как видишь, море.
Отец обвёл взглядом холл. Круглов оглядел гостиную вслед за ним. С потолка крупными каплями капала вода. В тазы, в вёдра, в стаканы, в вазы, в банки. Неприятного красного цвета. Она растекалась и по стенам, сочилась по обоям тоненькими бордовыми ручейками, и на полу тоже, поверх японского паркета бродили волны, плавал мусор, тарелки и другие мелкие предметы.
– На чердаке вообще чуть ли не полметра, – сказал отец. – Надо насос покупать, откачивать. Или само стечёт, а?
– Знаешь, у нас дети, – напомнила мать. – А здесь такая влажность, что волосы уже сушить надо. Так что поедешь покупать.
Круглов сел.
– Весь дом залило, что ли? – спросил он, потрогал глаз: вроде чуть лучше.
– Весь, – сказал с каким-то удовольствием отец. – У нас раньше такое часто случалось, когда мы в коммуналке жили. Здорово так – затопит, а ты сидишь на диване весь день и в школу не идёшь, потому что зима, а обувь вся промокла и замёрзла. В туалет на бабушке ездил, на закорках…
Отец развспоминался о детстве, когда мороженое было сладким, пепси-кола настоящей, а Новый год праздником.
– Этот потоп нам ещё аукнется, – сказала мать. – У Феди в комнате все игрушки отсырели, придётся выкидывать.
– Да, много придётся выкидывать, хорошо хоть мебель удалось спасти…
Они стали обсуждать грядущий ремонт, и Круглов отметил, что мать тоже довольна – теперь у неё есть занятие на год вперёд: четыре месяца планировать ремонт в деталях, обсуждать дизайн с тётей Розой и с бабушкой из Новосибирска, четыре месяца на закупку, четыре – на сам ремонт, вот оно, счастье.
Федул свесился из коляски и принялся гонять половником по воде миску.
– Я пойду спать, пожалуй, – сказал Круглов. – Что-то я… Голова у меня… Болит.
Мать быстро сбегала на кухню, принесла пакет замороженного горошка на смену фасоли, положила ему на голову.
– Спасибо, ма.
Он поднялся к себе.
Сыро и холодно. Система отопления отключилась плюс влажность. Хорошо, есть буржуйка. На буржуйке настоял сам Круглов, хотя отец и мать были очень против и сдались лишь после того, как он собственноручно выложил угол комнаты силикатным кирпичом.
Витька подтащил кресло поближе к буржуйке, закинул внутрь пару поленьев и полил жидким парафином, кинул охотничью спичку. Загорелось почти сразу. Он устроился в кресле, зевнул.
От печки распространялось тепло, Круглов вытянул ноги и расположил их на кирпичах. Немного болела голова, ныли ноги. Протянул руку, снял с печки жестяную банку с солёными орешками. Стал грызть.
Потоп не очень ко времени, он сегодня собирался как раз перейти ко второй фазе и уже наметил действия… А теперь сидел возле печки и чувствовал, что ему совсем ничего не хочется. Да, болела голова, и Круглов вдруг подумал, что зря он связался с этой Сомёнковой. Толку от неё никакого, а ему возни вагон, по лесам бегать с аккумулятором, удовольствие не из первых. Хотя он слово дал, теперь отказываться неудобно, всё, последний раз с бабами связывается, они друг друга ненавидят, а он мучайся…
Тепло постепенно растекалось от ног выше, Круглов кутался в плед, шевелил пальцами, ощупывал ими кирпичи. Размокшие стены парили клеем, от которого першило в горле и хотелось пить.
Вообще, эта Любка должна была уже испугаться, во всяком случае, задуматься точно. Теперь оставалось подтолкнуть, и на коньках в ближайший месяц Любка станет неровно стоять…
Отклеился канделябр, грохнулся на середину комнаты, Круглов не стал оглядываться, ну канделябр, ну ладно. Одним разрушением больше, одним меньше, вон, картину с Ктулху залило красным, а это произведение искусства, между прочим… Хотя она стала, пожалуй, лучше. Зловещей. А вообще, комната пострадала, конечно. Все эти пятна по стенам…
«Не буду чинить, – решил парень. – Пусть всё так и останется, в разрухе. Надо только обои ободрать, стану жить в первобытности. Печка, дрова, примус заведу. Хорошая, кстати, идея с печкой была…»
Проснулся Круглов от плача. Орал Федул. Вообще-то за год Круглов уже успел привыкнуть к Федулу, к его крикам и капризам, однако так брат не орал уже давно. Собственно, он даже не орал, а рявкал. Так было один раз – когда Федул умудрился опрокинуть на себя кружку чая, а сейчас-то что?
Парень выбрался из кресла и направился в детскую.
По коридору прошлёпал отец с бутылкой молока.
– Что случилось? – спросил Круглов.
Отец не ответил, пробежал до конца коридора и нырнул в детскую.
Круглов подошёл к двери с зайчиком, заглянул. Мама бродила по комнате с Федулом на руках, покачивала его, потряхивала, что-то напевала. А Федул орал.
Громко так, у Круглова зазвенело в ушах, звук проскочил из правого в левое, отдался в зубах. Брат извивался, как большая рыба, мать его с трудом удерживала, отдала отцу, сама выскочила из комнаты. Выглядела она страшно, видимо, тоже не спала целую ночь.
– Что? – спросил Круглов во второй раз.
– Не знаю… Как с цепи сорвался… Мы решили вызвать «Скорую». Ты как себя чувствуешь? Как голова? Как глаз?
– Нормально… Шумит только, кажется, в ухе…
– В школу не ходи, – разрешила мать. – Я потом позвоню.
Хоть что-то хорошее.
Он вернулся к себе. Из-за леса вытягивался рассвет, комната приобретала апельсиновый цвет, Федул продолжал орать. Круглов надел наушники. И вдруг понял, что музыки никакой не хочется. Тишины бы.
Он попробовал лечь в кровать, но оказалось, что лечь туда невозможно: и матрас, и бельё, и подушки с одеялами – всё пропиталось водой. Парень попробовал снова устроиться у печки, но не получилось, сиделось как-то не так, неудобно. И он принялся бродить по комнате, скрипя ламинатом и выдавливая из-под пластин красные пузыри. Хотелось, чтобы как-то начала работать голова, но она не работала, только гудела и свистела, и удивительным образом горели уши.
В восемь утра приехала «Скорая». Круглов увидел из окна, как отец несёт к машине завёрнутого в одеяла брата. Тот продолжал кричать, горло только у него село, и крик больше походил на хрип. В больницу они поехали вместе – отец, мать и Федька.
Круглов остался один. Захотелось есть, он спустился на первый этаж, заглянул на кухню, решил сделать яичницу. Поставил на газ сковородку, расплавил масло, открыл ячейку. Мама учила яйца мыть во избежание сальмонеллёза, но Круглов инфекции не боялся, достал три штуки, стал рубить ножом. Первые два расплылись и зашипели на сковороде оранжевыми солнышками, третье выпало между ними кровавой кляксой.
Парень поморщился.
Красный сгусток вспучился на сковородке, лопнул, забрызгав всё вокруг густыми бордовыми каплями. Круглов ругнулся и выкинул яичницу в мусор. Вместе со сковородкой. Аппетит испортился. Он достал из холодильника банку газировки, выпил залпом. Воняло почему-то тухлятиной, Круглов бродил по дому и пытался понять, что и где. Но вонь распространялась равномерно, источник не обнаруживался.
В конце концов парень начал подозревать, что воняет он сам. Ночью вляпался в лесу в какую-то пакость, не заметил, пакость замёрзла, а теперь вот оттаяла и завоняла. Круглов отправился в ванную и с разочарованием обнаружил, что помыться нельзя – горячая вода отключена во всём доме, а холодная была настолько холодна, что даже руки помыть не получалось. Можно, конечно, нагреть на газу кастрюлю, но это было как-то дико, да и лень. Тогда он плюнул и решил, что ничего, пусть он будет вонять. Все люди, в сущности, вонючи, одни больше, другие меньше. Он будет чуть больше, ничего страшного.
Плохо только, что уехали все, как-то слишком пусто сделалось.
Круглов вздохнул и позвонил Сомёнковой, назначил встречу там же, в парке. В пять часов, как раз после тренировки. Она сказала, что постарается. До пяти оставалось много времени, находиться в затопленном доме было невыносимо, и Витька решил погулять по городу. Поехал в центр, к архитектуре – он уже давно заметил, что архитектура успокаивает, особенно в монументальных её проявлениях. К сожалению, ничего категорически монументального в городе не было, немного отвечал требованиям оперный театр, построенный после войны, и Дом культуры железнодорожников, построенный ещё до. Круглов вышел возле ДКЖ, прогулялся вокруг и двинулся в сторону театра. По пути заглянул в старую «Лакомку» и пообедал пирожными «шу», запил двумя стаканами кофе.
Настроение немного улучшилось, подбодрённый, он двинулся дальше. На другой стороне улицы желтело областное училище культуры. Это заведение Круглов любил особо, здание было построено давно и успело изрядно врасти в землю, так что окна первого этажа находились почти вровень с тротуаром. Он обожал подходить к окну, прилипать к стеклу, так чтобы лицо расплющивалось о стекло погаже, и пялиться.
Очень скоро музыканты сбивались и начинали смотреть на него. Музыка ломалась.
Если настроение было совсем уж плохое и если композиторы не реагировали, парень прибегал к проверенному способу – извлекал из кармана кусочек пенопласта и медленно водил им по стеклу. Звук получался восхитительный, тонкий слух музыкантов расстраивался, они начинали фальшивить и нервничать, педагоги приходили в ужас и начинали орать. Настроение расцветало.
Впрочем, можно было и не вредничать, смотреть на воспитанников и без того забавно – все выглядели слишком уж одухотворённо и играли слишком уж плохо.
Сегодня музыкантов почему-то не наблюдалось, Круглов шагал вдоль окон, но ни за роялями, ни за арфами, ни за баянами никто не сидел. Зато со второго этажа доносилось что-то странное, оркестр заунывно играл не менее заунывную музыку. И тревожную ещё, от которой хотелось бежать.
Круглов проследовал мимо училища к небольшому скверу, остановился возле фонтана. Музыка не давала покоя, почему-то хотелось послушать её ещё. Что-то в ней…
Он не вытерпел и вернулся к обители муз. Оркестр продолжал играть, и вдруг Круглов узнал, что это за музыка.
Реквием.
Ну да, тот самый, Моцарта, Круглов прекрасно помнил «Амадея» и чем всё там закончилось.
Играли, правда, не очень хорошо, спотыкачно, но всё равно.
Настроение расстроилось окончательно, парень шагал к месту встречи с Сомёнковой, а в башке у него гремела заупокойная месса, и скверное исполнение каким-то образом усиливало её воздействие. От этого любоваться театром оперы расхотелось, да и не получилось бы – он оказался погружён в состояние реставрации. Круглов купил мороженое и направился к парку.
Пломбир попался хороший, даже неожиданно хороший, Витька увлёкся, обгрызая по краям шоколад и выуживая изюм, и подумывал – не купить ли у следующего ларька вторую порцию? А ещё он обдумывал следующий шаг. Блуп сработал, кажется, неплохо, теперь необходимо было укоренить страхи и чуть-чуть подпустить паники. Например, с помощью…
Тут Круглов запнулся о возмутительный штырь, торчащий из асфальта. Палочка от мороженого вонзилась в нёбо.
А показалось, что прямо в мозг, в самую серединку, пробила его насквозь и выскочила из макушки.
Круглов завыл. Рот почти сразу наполнился кровью, палочка оказалась расщеплённой, с двумя острыми концами. Мороженое упало, парень выдернул изо рта маленькую пику, сплюнул.
Кровь продолжала заполнять рот, Круглов отошёл к дереву и стал её сплёвывать. Кровь не останавливалась, ранка была небольшая, но, похоже, глубокая. Он пытался заткнуть её языком, не получилось. Зато его посетила забавная мысль – он достал жвачку, быстренько разжевал, отделил зубами небольшой кусочек и запломбировал им дырку.
Получилось.
Круглов выдохнул, послал проклятие производителям палочек и поспешил в парк.
Сомёнкова поджидала его возле карусели. С зонтиком – маленький аккуратный зонтик Сомёнковой напротив большого драного зонтика карусели. Круглов пощупал жвачку, затыкающую дырку в его нёбе, и подумал, что Сомёнкова очень хорошо совпадает с общим осенним видом парка. Если бы он умел рисовать, он бы ее, пожалуй, нарисовал. Осенняя карусель, красиво…
Аня заметила его и помахала. Парень помахал ей в ответ.
Они встретились, она протянула руку, и он её пожал.
– Что с глазом?
Круглов пощупал щёку. Надо было очки надеть, забыл.
– Попал под лошадь, – ответил он. – А у тебя как?
– Что – как? – спросила в ответ девушка.
– Ну, Любка как?
– Не пришла сегодня. Действует, что ли?
Витька пожал плечами.
– Она раньше пропускала?
– Никогда.
– Значит, действует. Будем продолжать?
Сомёнкова задумалась буквально на мгновение, сомнения, отметил Круглов, сомнения, а через секунду она ответила:
– А как же.
– Тогда…
Он вдруг понял, что совершенно забыл про свой план. Он его придумал быстро, за несколько секунд, и так же быстро забыл при уколе.
– Что мне ещё сделать? – спросила Аня. – Слепить чучелко из воска, приклеить к его башке Любкин волос и нашпиговать раскалёнными иглами? Так?
– Лучше по-простому – волчью яму. Чего с вуду возиться, это далеко не всегда эффективно…
– Волчью яму я уже пробовала, – ответила Сомёнкова. – Не получилось, у Любки волчье же чутьё, не попалась.
– В тебе проснулось чувство юмора, – усмехнулся Круглов. – Это хорошо. Может, не надо дальше-то?
– Надо, – твёрдо сказала девушка. – Надо.
– Как знаешь. Твой следующий шаг… Начинай ей звонить.
– Звонить?
– Угу, – подтвердил Витька. – Только так. И не иначе.
– Почему звонок?
– Тут всё просто. Во-первых, звонок – это всегда неожиданность, что само по себе чертовски пугает. Во-вторых, звонок – это как крик козодоя. Ты знаешь, кто такой козодой?
– Он кричит… – с неуверенностью ответила Сомёнкова.
– Верное замечание.
Круглов почувствовал, что ему нравится в компании с Аней. Она… С ней как-то спокойнее. И чувствует он себя увереннее.
– А почему он так называется, знаешь?
– Коз доит? – спросила Сомёнкова.
– Наверное… А знаешь, когда под окном завывает козодой, что это значит?
– Смерть, наверное, – предположила она.
– И смерть, конечно, тоже. Смерть, болезни, неудачи… Сейчас в городе козодоя трудно встретить, поэтому его место занимает звонок. Звенит звонок – и человек внутренне вздрагивает.
– Значит, звонок… – Она достала телефон. – И что мне говорить?
– Ничего. Больше всего пугает неизвестность. Если ты скажешь хоть слово – весь эффект пропадёт. Ну, и звонить надо, разумеется, не с мобильника и не с домашнего телефона, а с уличного. По карточке. Или ещё лучше из кафе – заходишь в кафе и звонишь.
– Точно ничего говорить не надо? – ухмыльнулась Аня. – Типа – «семь дней» и тому подобное?
– Такие шутки были в ходу десять лет назад, – зевнул Круглов. – Сейчас никто уже так не пугает. Звонишь – молчишь. Звонишь два раза, не больше и не меньше. Всё понятно?
– Да.
– Ладно, я пошёл, – улыбнулся он.
– И всё? – удивилась Сомёнкова.
– А что?
– Нет, ничего. Ты про звонки мог и по телефону сказать, между прочим, я с тренировки отпросилась.
– Да… Мне просто как-то…
– Понятно, – остановила она. – Всё с тобой понятно. Ты как-то…