Русланиада
Сестра задумалась.
– Да, но…
– Отлично, – перебил её брат.
– Но они неисправимы, беспросветны, – быстро вставила сестра.
– Смотри, – одновременно с ней говорил брат. – Я был в их стае. (Я ахнула и зажала рот). Они не тронули меня. Я говорил с ними. Я говорил с ним при тебе. Он понимает речь!
Сестра недоверчиво решилась глянуть на зверя, но очень кратко. Она самая смелая из нас, но всякой смелости есть предел. Кроме смелости брата.
– Что тебя в нём не устраивает?
Сестра фыркнула.
– Дотронься до его руки…
– Нет! – испуганно возмутилась она. – Он грязный, вонючий…
Она пятилась.
– Мог бы и сам догадаться… – пробормотал брат будто не ей и взялся за верёвку…
Я лежала в траве холодная и не смела двинуться, будто сверху придавили камнем.
– Отойди, – сказал брат сестре.
Дважды просить не потребовалось. Он уволок упирающегося зверя, намотав отвязанный конец верёвки на кулак. За задними лапами зверя в земле оставались содранные борозды. Он упирался, взрыкивал. Брат не давал ему припасть на четвереньки.
Сестрица подковыляла ко мне. Бухнулась в траву рядом, уронив руки на подол. Её била дрожь. Я подтянулась на животе, обняла её вокруг пояса. Она благодарно погладила меня по голове.
…Брат вернулся довольно быстро. Тёр зверя своей одежей. Зверь был мокрый.
– Он купал это чудовище? – спросила сестрица вслух.
Я не стала отвечать, онемела. Но и так видно – купал. Брат привязал к стволу мокрую верёвку, проверил крепость узлов. Сестрица неохотно поднялась. Она остановилась в трёх шагах от зверя. Брат мыл его так, что он был весь красный, взъерошенный и отфыркивался. На морде стали заметны не только глаза и зубы, шерсти на ней значительно поубавилось. Раньше была грива поверху, грива понизу, теперь и там и там остался короткий слой тёмного меха.
И пускай мёрзнет.
Брат сжал пальцы вокруг его лапы, поднял.
– Только ради тебя, – сестра подняла дрожащую руку. Коснулась и тут же отдёрнула.
Я выдохнула, уронила лицо в траву. А когда подняла, ахнула. Сестрица трогала лапу зверя двумя пальцами. Зверь издавал десятки торопливых пыхтящих, задыхающихся звуков. Сестра словно стала глуха к ним. Стояла, как любопытный вытянувшийся суслик. Что так заинтересовало её в лапе? Я не могла включиться в сонм с ней, а если бы включилась, едва ли поняла.
Брат пристально наблюдал.
– Согласна приручить его?
Сестра опустила руки по бокам.
– Зачем он мне?
– Например… он не подпустит к тебе других… животных.
Сестра задумалась.
– Он будет беречь тебя… у тебя будет дом, чтобы переждать холодную зиму… он будет добывать еду… – с каким-то отчаянием перечислял брат. Его волосы в момент встали дыбом, а уверенное сильное лицо стало неспокойным, дёрганым.
Сестра думала.
– Как его приручить? – глухо спросила она.
Брат глубоко выдохнул.
– Он должен… должен понять, что твой отныне.
– Как это? – сестра смотрела на него.
– Как это, – повторил брат. – Это… это… трудно объяснить. Можно не объяснять?
– Ты же сам уговаривал приручить его, – удивилась сестра. – Как без объяснений? Я не знаю, что делать…
– Он сам всё сделает, – сообщил брат. – От тебя только требуется потерпеть…
– Потерпеть? – она испуганно отшатнулась.
Зверь хватал ртом воздух и сглатывал слюни. В ходящей на груди шкуре, в волосах, растущих реже, чем на морде, повисли капли.
– Это неопасно! – брат шагнул к ней, протягивая руку.
– Ты будешь рядом? – голос сестры дрогнул.
Брат вздохнул.
– Да придётся… Ляг…
Сестра скованно опустилась на траву, подперев себя локтями.
– Ровно ляг…
Брат отвязывал верёвку.
Впервые за миссию он заговорил исключительно сам с собой, по-русски:
– Что я делаю? Чем занимаюсь? На что это похоже?
Продолжил на другом языке для животного:
– Только попробуй подведи меня, тварь… землю жрать будешь…
Опять для себя по-русски:
– Какие гадости я говорю…
Он быстро намотал верёвку на кулак, сокращая расстояние для вмешательства. Девчонка позеленела, когда сверху нависло девяносто кило живого веса. Держал на верёвке, повязанной по поясу.
– Так надо, – сказал он ей, задирая подол наверх. Она машинально оправила. Пришлось снова задрать.
Безымянный тянулся головой и руками.
– Без импровизаций! – шикнул полиглот. – Только самое необходимое!
Забыл, что в нужном языке нет понятия импровизации. Нужный язык был куда беднее и проще. Безымянный был самым сообразительным из ассортимента. Страсть застила ему глаза, он трудно дышал, был на грани, но смекалистый мозг кумекал.
– Руки на землю!
Безымянный повиновался.
– Ложись! Аккуратно! Не торопись!
Пришлось самому подтягивать платье, приподнимать колено… Из её глаз смотрело отчаяние. От слепого от страсти безымянного отворачивалась. Гладил её по щеке.
– Тише, всё хорошо…
Нащупал руку. Она вскрикнула.
– Не бойся-не бойся, – срывалось с губ скороговоркой.
Безымянного не было нужды держать, он вошёл в спокойный ритм.
…Она не умерла. Смотрела, не моргая, распахнутыми обманутыми глазами. Это тяжелее всего было. Не обманывал. Не всё рассказал. Она бы не поняла. Проклятие было составлено так, чтобы ни одна из сестёр не понимала. Но она выжила уже. Успех.
Он чувствовал себя измученным под обиженным плачущим взглядом. Она не сразу смогла встать, влепила ему пощёчину ещё лёжа. Не безымянному – ему. Заслужил. С какой стороны не посмотри. Сам бы себе надавал по щекам, только на людях неловко.
Она всхлипывала и оправляла юбку. Безымянный мужчина стоял у её ног на коленях, обнажённый, отмытый и стриженный, но опять вспотевший. Развитые пластины груди поднимались к горлу – восстанавливал дыхание, по спине к пояснице скользили чистые капли пота. С его приоткрытых губ перестали срываться звуки живой природы. Он стоял на коленях гордо, победителем.
Признанному братом мужчине досталась часть его влюблённого взгляда.
– Стой! Стой! – потребовал брат. Женщина пыталась уползти. – Куда ты сейчас, когда уже всё сделала?
Она бросила раненный взгляд.
– Он знает, что твой теперь. Подожди! Дай ему опомниться.
Самая смелая женщина мира замерла.
Безымянный склонился над ней без подсказок, мечтательно поцеловал в уголок губ. Она удивилась. Она знала, что значит поцелуй. Среди сестёр было принято целовать младших, с недавних пор их тянуло целовать брата.
…Брат притащил зверя к убежищу, где спали сёстры. Поднялся оглушительный визг. Теперь, когда меха на морде стало меньше, я различила, что он испугался поднявшейся суеты. Брат показал ему сесть, и он сидел на траве у входа, пока брат объяснял про него, что он прирученный и что он принадлежит смелой. Смелая молча сидела перед зверем, не участвуя в объяснении, не пыталась ни заклеймить, не оправдать его, он касался её высунувшейся из-под подола белой стопы передней лапой. Теперь я видела, чем она так заинтересовала сестру тогда. Она была как рука брата.
Сёстры слушали настороженно. Зверь выглядел совершенно умиротворённо, мы не видели их такими.
Брат занимался чем-то непонятным в лесу за скалами. Зверь был при нём. Будто правда понимал команды. Пытался угодить. Плотно связанный вокруг пояса, он мог кинуться на брата со спины, но его это как будто не интересовало, хоть другой конец верёвки и был у брата в руке. На нас звери бросались всегда, а на брата – про брата даже разумная не знала. Размером он им не уступал, а в силе, видимо, превосходил. Должно быть, они боялись нападать на него, и этот на верёвке знал, что хоть откуда кинется, получит по шее.
Вместо ягод и кореньев мы ели обожжённую на огне рыбу. Брат со зверем наловил в озере. Зверь тоже ел. Сидел недалеко от берега, по другую сторону от огня и нас. Легко вытягивал кости лапами и складывал одной тусклой горсткой. В меху понизу морды висли белые кусочки рыбы. Мы посматривали на него напряжённо, смелая брезгливо фыркала – мех выглядел неопрятно. Гадливое выражение не ушло из её лица, пока брат не заволок зверя в воду и не устроил ему повторную головомойку. После они ушли за скалы, и сёстры освобождёно вздыхали, тихо переговариваясь. Мы со смелой помалкивали.
Я чувствовала себя такой сытой, что захотела спать после обеда, несмотря на треск— брат и зверь ломали деревья за скалой. Разумная предполагала, что для огня. Но младшая напомнила, что брат говорил не давать огню излишней еды, а что такое ствол дерева, как не излишняя еда? Разумная только пожала плечиками. Лучшего объяснения не могла придумать ни одна из нас, брат ушёл толком не объяснившись.
Мы лежали на душистой смоляной хвое. Смелая держала руку у низа живота и медленно рассказывала, что произошло с ней. Она не очень понимала, повторяла неохотно слова, сказанные братом, и мы тоже не понимали.
Вечером брат баловал нас тёплой сладкой водой – раздобыл в лесу немного мёда, развёл с горячей водой в большой чаше из глины. Странная вещь – была мягкой, как грязь, пока брат вычерпывал её из воды, потом затвердела как камень, и огня не боялась. Он её и так и эдак, подчернела только по дну. В прохладе сумерек горячая вода приятней студёной. Зверь тоже получил глоток, последним. Сидел с нами у огня, только по другую сторону, ничуть не боясь рыже-красных дымных всполохов, выжидательно смотрел на смелую.
– Чего он? – в конце концов не выдержала она.
– Он твой, – брат пожал плечами. – И будет спать с тобой. Ждёт, когда ты позовёшь его.
Она недовольно надула вишнёвые губы.
– Забыла, какой он тёплый? Ну же. Покажи ему на место рядом с собой.
Сестра сдалась. Быстрее, чем прежде. Подумав, хлопнула дважды у своего левого бока ладонью. Зверь понял моментально. Брат только успел отмотать верёвку, животное обхватило смелую покрытыми чёрным волосом лапами. Захват выглядел устрашающе, но ей не было больно. Она подалась назад, примериваясь лечь. Оно с готовностью уложило её и легло рядом. А потом почему-то стало задирать платье.
Сестра отчаянно глянула на брата. Животное вдруг глянуло на нас и потащило смелую из убежища.
– Брат! Брат! – из глаз сестры брызнули слёзы.
Мы всполошились. Не понимали, больно ли ей, не решались броситься отбивать. Животное первым стало вытирать слёзы с её щёк. Смелая замолкла от удивления. Зверь поцеловал её в щёку, как сестра, потом в шею, прижал к себе, очень близко глядя в глаза.
– Он заботится о тебе, – сказал брат.
– Он пытается сделать со мной… опять!
– Ему нужно, – уклончиво ответил брат.
– Брат, – плачуще позвала смелая, – будь рядом…
Она снова отклонилась лечь, животное медленно устроилось сверху. Брат отёр глаза ладонью и полез под навес. Разумная на всякий случай прижала к себе младшую, любопытным личиком в грудь.
Животное много целовало смелую. Лицо сестры наливалось краской. Она часто дышала с ним. Оно пыталось свести свою приоткрытую пасть с её блестящими губками. Брат, отвернувшись на нас, держал сестру за руку. Её пальцы сжимались на его ладони добела. В другой руке брата был свободный конец верёвки.
Я спала, положив голову брату на лопатку. Мы все устроились за ним. Он лежал посреди убежища, как барьер. Перед ним – смелая и животное. Мы плотными, перевитыми руками-ногами клубками – яблоку негде упасть, часть спинами упирается в подпорки навеса, девушка и зверь – свободно, почти просторно.
Я вновь проснулась первой. Лежала щекой и грудью на брате, вдыхала его лёгкий запах, чуть сладкий, как у травы с белыми бабочками цветов.
Животное не спало. Я не сразу заметила. Оно лежало тихо на прежнем месте, скорее на смелой, чем рядом с ней. Не знаю, как она выносила вес. Животное тихо-тихо целовало её щёку и шею, поглаживало лапой, похожей на руку брата, по виску. Не хотело будить, чтобы сестра не поднялась и не ушла от него. Я удивилась – глаза сестры оказались открыты. Зверь положил лапу ей на грудь, огладил отступающим большим пальцем. Он хотел от неё того же, что и вчера, сдвигал по её бедру платье.
Она не стала будить брата, даже не посмотрела на него. Положила руки своему зверю через лопатки на шею. Она часто дышала с ним. Он продолжал целовать между вдохами. Сестрица вплетала пальцы в тёмные волосы на затылке лежащей у её горла головы. Зверь замер успокоенный. Смелая полежала ещё, а потом задремала, оставив пальцы вплетёнными в мех прирученного животного.
Когда все поднялись, брат стал обходить поляну в поисках еды для огня. Мы с сестрицами за прошедший день успели скормить немало маленькому солнцу. Брат почти ничего не находил. Вздохнув, посмотрел на скалы.
– Уходим? – спросила разумная сестра.
Брат отрицательно мотнул головой.
Мы сидели у озера, умывались, зверь – у корней дерева, привязанный короткой верёвкой. Брату было неохота его отвязывать. Ушёл за сушью один. Смелая несколько раз оглядывалась на зверя, мы все поглядывали на него время от времени, только ей оно изображало улыбку, встретившись глазами.
Силуэт брата скрылся за скалой. Животное посмотрело туда, поёрзало на сырой от росы траве.
– Покажи мне себя, – с поправкой на звериные звуки раздельно произнесло оно.
Мы замерли.
Смелая оглянулась на разумную.
– От брата научился, – уверенно сказала та.
– Как птица? – воскликнула младшая.
– Покажи мне себя? – менее уверенно произнёс зверь.
– Он будто сомневается, что говорит правильно, – заметила разумная.
– Почти правильно, – пожала плечиками ласковая. – Но всё равно бессмыслица. К кому он обращается?
– К сестре.
Смелая сделала два шага от берега. Медленно повернулась вокруг оси.
Он вздохнул.
– Как будто не совсем то, чего он хотел, – рассудила разумная.
– Ну и тьма с ним, – отмахнулась смешливая.
– Солнце с ним, – недовольно поправила смелая. – Чего плохого он тебе сделал?
Лицо смешливой обиженно застыло. Смелая опустилась на колени подле животного.
– Говори снова, – попросила она у него.
Он грустно помотал головой.
– Не понимает, – пояснила разумная.
Смелая взяла его за низ морды:
– Повтори, ну же… Говори!
Он потянул наверх её платье. Надо же, опять. Он тянул её платье выше и выше. Она не уходила, наоборот, взялась за края платья и стянула его через голову, оставаясь белой, как облако, и нагой.
Зверь громко задышал.
– Ааа, – протянула разумная, – покажи мне себя – он хотел, чтобы ты сняла платье. Была нагой, как он. Сни-ми плать-е.
Зверь не стал повторять. Он водил передними лапами по смелой. Насмотревшись, прижал её к своей голой груди, зажмурился.
– Чего он? – спросила младшая.
– Не знаю, – подумав, сказала смелая. – Как будто мурлычет, как дикая кошка… тёплый, – добавила она.
Он целовал её голое белое плечо.
– Каково это, – любопытно спросила разумная, – приручить животное?
– Ничего, – поразмыслив, сказала смелая.
– Ты говорила, тебе было больно, – напомнили сёстры.
– Ну было, – она провела рукой по голове зверя, – потом не было… Он самый разумный и человечный из всех зверей…
Зверь вдруг вскинул голову. Лапа потянулась за лежащим в траве платьем. Не думала, что он дотянется так далеко. Он поспешно и неумело натягивал на смелую платье, она совершенно запуталась в рукавах и рассмеялась. Из-за скалы возвращался брат.
На животном: Хитрец, ох хитрец…
На девичьем: Мне нужно идти. Его оставлю привязанным на длинной верёвке. Наловит вам рыбы.
На животном: Иди рыбу лови!
На девичьем: Приготовьте на огне. К нему близко никому кроме смелой не подходить.
– Ты за зверем, – догадалась разумная. – Смелая приручит всю стаю?
Брат передёрнулся. Зверь интуитивно напрягся.
– Что за идея? Каждой из вас по одному… животному.
– И мы справимся? – спросили сёстры. – Даже младшая?
– Справитесь.
Брат ни на кого не глядя довязал узел, подёргал на крепость и пошёл через поляну.
– Ранняя! – окликнул меня брат.
Он бежал по полю в брусничном закатном свете. Я испугалась поначалу. Потом подумала, было бы опасно, кричал бы «бегите».
Поднялась с травы, побежала навстречу. Брат поймал под локоть, повёл за собой. У меня громко билось сердце, я не понимала, куда он меня ведёт, пока не увидела клекочущего зверя, привязанного к тому самому дереву. Зверь хрипел и едва держался на задних лапах. На этот раз брат заранее отмыл и остриг его.
На девичьем: Я слишком быстро тащил его сюда… боялся не успеть до ночи.
Я подошла ближе к дереву. Зверь был измотан. Мех на его голове был совсем светлый, на теле почти никакой шерсти. Я села на траву. Зверь облизнул пасть, сглотнул слюну.
Я протянула к нему руку. Лапа цапнула меня за запястье, потащила к себе. Брат тут же возник рядом, отвесил зверю подзатыльник.
– Утомлён, но нетерпелив.
– Не бей! – возмутилась я. – Он станет плохо думать о нас! Плохо будет приручаться.
Брат глянул странно, непонятно.
На животном: Сиди тихо! Всё погубишь! Без всего останешься! Терпи! Терпи!
Я подобралась к нему на коленях, провела по щеке. Мех был не такой уж и колючий. У зверя закатились глаза. Он закусил губу нестрашными зубами.
– Он что, хочет, чтобы его приручили? – удивилась я.
На девичьем: Очень.
– Чудно. Почему же тогда они кидаются?
– Вести себя не умеют. Не умеют говорить на вашем языке.
– Первый – тот что смелой – говорил с нами сегодня. Правда, три слова и не очень понятно.
– Научится, – брат несколько раз склонил вперёд голову. – Вы с ними не разговаривали, и они не могли научиться. Теперь научатся… Ты готова?
– Не знаю.
– Ложись.
– Ты не уходи…
На русском: Будь проклята тварь, что вас прокляла…
Безымянный был молод, в ранней поре зрелости. Он был нетерпелив, запальчив, энергичен. Пришлось гнать его двадцать километров. И полтора раза столько же тащить на плече. Сейчас он держался спокойнее, чем обычно. Лучше Ранней не знать пока всего его характера. Он был блондин, чистый, молодой, легче должен был понравиться девицам, но не годился для первой очереди из-за своего порохового нетерпеливого нрава.
Ранняя имела представление, что от неё требуется. Она легла на траву, прибрала наверх подол. У безымянного блестели глаза, он норовил отпихнуть другого мужчину плечом, и мужчина прекрасно осознавал и разделял его резоны, но вынужденно оставался на месте.
На животном: Не могу уйти. Был бы ты разумней, сдержанней… не оставишь с тобой девчонку, весь труд своей неразумностью загубишь… Тише ты! Она сама к тебе в руки идёт. Тише!
Безымянный недовольно сипел. И одновременно умудрялся сопеть довольно. Только верёвка ослабла, впился губами в губы Ранней, руками обхватил бёдра.
Ранняя пищала и всхлипывала. Нетерпеливый безымянный словно стремился наверстать за все годы… Другой мужчина, отворачиваясь, время от времени натягивал верёвку и прерывисто ругался на русском.
Была уже ночь. Брат нёс Раннюю к убежищу. Безымянный крутился то справа, то слева, пытался отнять свою женщину, но безуспешно.
На русском (вздыхая): Как тебя к приличным людям вести… Всех девок перепугаешь?
Вопреки ожиданиям, получив своё – маленькую, свернувшуюся во сне клубочком Раннюю – безымянный ни на кого не глядя улёгся у входа в шалаш. Примостил голову на высушенных сосновых иглах и почти сразу заснул.
Единственный брат сестёр долго вздохнул над спящими. Огляделся – первой пары не было.
Отыскал смелую недалеко от огня, она почти плакала. Похолодел изнутри, пока пытался разобраться в плаксивом лепете. Так и не понял, что-то про узлы. Тут заметил первого безымянного у дерева. Оказалось, женские пальцы не справились с узлами. Подозревал, что мужские тоже. Не мог же сообразительный не догадаться обойти дерево? Верёвка была достаточно длинной. Значит, не развязали. Может, к лучшему.
Темноволосый мужчина утомлённо привалился к стволу, тёр себя ладонями по плечам-коленям, греясь. До огня верёвка не дотягивалась, только до озера, а от холодного озера никакого тепла.
На животном: Извини, дела задержали.
Сообразительный безымянный понятливо кивнул. Подумав, единственный брат сестёр отвязал второй конец верёвки от его пояса. Верёвка оставила ожог. Смелая, хмурясь, потрогала красный след, будто никогда не была сторонницей данной меры безопасности. Безымянный обнял её, заговорил на своём первым:
– Помоги мне поговорить с ней.
Получив одобрение, мужчина поставил женщину у огня, взяв своими обе её руки. В тишине потрескивал костёр, пахло сгоревшими шишками, ещё сильно чувствовалась смола.
Она хмуро рассматривала в сумраке двойной красный след от верёвки по низу его голого живота и не замечала обращённых на неё тепло блестящих глаз.
– Скажи, чтобы она посмотрела на небо.
Смелая опасливо повиновалась.
– Скажи, что каждая из звёзд – это солнце, которое очень далеко.
– Скажи, что их видно только ночью и издалека невозможно почувствовать их тепла.
– Скажи, что раньше я был во тьме. Я видел звёзды, но оставался темен в их свете и не мог согреться в их лучах. Так бывает, когда солнце далеко.
– Скажи ей, что она раньше была далеко от меня, как звезда. Я мечтал о ней, но приблизиться к ней было невозможно. Я только видел её во снах, почти не представляя её, только знал, что она очень нужна мне. И теперь она близко ко мне. Она больше не одна из многих звёзд, она – солнце моё. Когда я вижу её, она согревает и освещает меня. Когда я закрываю глаза, я снова вижу её. Каждую чёрточку, очень отчётливо, и тьма отступает. Раньше я был напуган и дик, теперь ничего не боюсь.
– Зачем ты вкладываешь свои слова в чужие… уста? – требовательно вытянулась к брату смелая.
– Почему ты не хочешь поверить, что это его слова? – в облике брата проступили знаки злой усталости. У него должно было жать промеж лопаток, давить между глазами. В свете костра под ночным небом он был бледен.
– Неужели эти грубые звуки могут значить такое?
Безымянный с надеждой тянулся.
– Ты слышишь только звуки? – брата перекоробило от досады. – Тебе есть, что ответить ему?
– Я отвечу сама, – спокойно сообщила смелая. – Ступай, поспи. У тебя утомлённый вид.
– Он не поймёт тебя, – нахмурился брат.
– Поймёт, – убеждённо сказала смелая.
Брат двинулся под навес. По пути посчитал нужным подсыпать иголок. Пока он возился возле убежища и в убежище, смелая усадила безымянного у костра, встала перед ним на колени, обвела руками его бородатое серьёзное лицо и приникла губами к его губам. Он действительно понял, зря он за них беспокоился.
Прохлада не располагала, но где-то за спиной с женщины упало платье. Ей не дали замёрзнуть.
На рассвете зябко. Я проснулась, когда прохлада коснулась лица. В остальном было тепло и как-то тесно. Подумала было, сестрицы навалились, потом вспомнила.
Он спал, едва заметно вздрагивали во сне светлые ресницы. Скучно было лежать. Я легонько ткнула его коленкой. Он дёрнул головой, разомкнул веки, огляделся, задержал взгляд на спящем брате. Отвернулся, небрежно фыркнул. Сдвинулся, придавливая. Одну лапу просунул под основание косы, другой завозился под подолом. От него было жарко, губы оставляли влажные следы на коже. Я подавляла крик в горле. Становилось неловко от мысли, что кто-то из сестёр проснётся и посмотрит на нас. Он не останавливался, как будто не знал, что пора бы. Я надавила ему на грудь ладонью. Он не сразу заметил. Замер, часто, горячо дыша. Посмотрел в глаза, словно раздумывал, стоит ли обидеться. Видимо, решил не стоит. Устроил низ пасти и обе лапы у меня на груди и не подумал оправить платье. Пришлось самой.
Брат поднялся, словно дожидался подходящего момента. Не глядя, пополз к выходу.
Мы ели размягшие в огне корешки и запивали подслащённой мёдом водой. Моего зверя держал на верёвке брат, первый сидел свободно рядом со смелой.
– Снова уйдёшь? – спросила разумная.
Брат подтвердил.
На животном: Будете рыбачить?
– На охоту пойдём.
– Не советую. Они только начинают верить, что вы не бесчеловечные хищники. Придёте все в крови, скаля зубы, с мёртвой тушей?
Нетерпеливый кивнул. Сообразительный задумался, наконец заключил:
– Нехорошо.
– Нехорошо. Лучше рыбачьте. Привязать его?
Сообразительный не стал отвечать сразу, снова серьёзно задумался. Нетерпеливый поражённо смотрел на его задумчивую мину обиженными глазами.
Брату стало смешно.
– Он не зол.
– Кто спорит…
– Специально не обидит. Не специально – может.
У нетерпеливого стал совсем обиженный вид.
– Лучше привяжи его, – продолжал сообразительный. – Не хочу лишиться моей женщины из-за случайности.
Брат хмыкнул.
– …и меня привяжи, чтобы ему не было обидно.
Брат о чём-то задумался.
– Откуда ты знал, что сказать ей? Вчера? – поинтересовался он.