Двенадцать дней Дэша и Лили

Но потом мы вышли на станции метро Лили, и наверху лестницы мама вдруг сжала мою руку.

– Нет. Этого не может быть… Нет.

Сперва я удивился: какое совпадение! Как отец оказался тут, у нас на пути?

Затем увидел в его руках подарок… и понял, в чем дело. День был безнадежно испорчен.

Мама тоже все поняла.

– Лили же не могла?.. – спросила она

Проблема в том, что отвечать не имело смысла. Мы оба знали, что такое возможно.

– О нет, – выдохнула мама. И на глубоком вдохе отрывисто повторила: – Нет. Нет. Нет.

Я знаю немало детей, расстраивающихся из-за развода родителей и жалеющих о развале семьи. Но я никогда не был одним из них. Даже со стороны видно, что мои родители пробуждают друг в друге только самое худшее, а я далеко не сторонний наблюдатель. Когда все развалилось – мне было девять, – казалось, наблюдение за отношениями родителей стало моей круглосуточной работой. Оба считали, что вооружены сильными качествами характера, но в реальности хватались за переоцененные слабости. От мамы постоянно исходили волны паники и ярости. От отца – надменности и праведного негодования. Я пытался не принимать ничью сторону, но низость отца превосходила все мамины недостатки. С тех пор в их отношениях ничего не изменилось. Отец ничего для этого не делал.

Лили знает, что я чувствую. Знает, что я держу родителей на приличном расстоянии друг от друга – так сказать, вне зоны боевых действий. Только так можно избежать бесчисленных атак со стороны отца, приносящие боль моей маме.

И сейчас маме было больно. Отец причинял ей боль одним своим видом.

– Я понятия не имел, – сказал я.

– Знаю, – ответила она. А потом, взяв себя в руки, решительно последовала за моим отцом.

– Необязательно это делать. Правда. Я объясню все Лили. Она поймет.

Мама улыбнулась.

– Мы не позволим победить террористам, Дэш. Я поучаствую в церемонии зажжения елки, будет там твой отец или нет.

Она даже ускорила шаг, поэтому в квартале Лили мы шли практически следом за отцом. Он по своему обыкновению не оглядывался.

– Пап, – позвал я, когда мы дошли до крыльца дома Лили.

Он повернулся и, увидев меня, нацепил маску «Я отец» (которая ему никогда не подходила). Затем перевел взгляд на стоящую рядом со мной маму и искренне удивился.

– Оу, – вырвалось у него.

– Да, – отозвалась мама. – Оу.

Мы с минуту постояли на крыльце, обмениваясь любезностями без всякого на то желания. Мама справилась о новоиспеченной-но-вовсе-не-новой жене. Отец – о ее новоиспеченном-но-вовсе-не-новом муже. Сюрреализм какой-то. Привычные имена звучали странно из произносящих их обычно уст. Я чувствовал в душе растерянность – ощущение, с которым рос. И мне не хотелось ощущать его снова.

Подарок в руках отца был красиво завернут – возможно, его женой, возможно, продавцом в магазине. Как бы то ни было, это говорило о заботе, которой я лишен годами. В подарок я получаю чеки. Если вообще что-то получаю. А поздравительные открытки за отца подписывает моя мачеха.

Лили еще не успела открыть дверь, как родители начали клевать друг друга.

– Не знал, что тебя пригласили, – сказал отец.

– А почему меня не должны были пригласить? – ответила мама.

Я попросил их успокоиться. На церемонии будет присутствовать вся семья Лили, и последнее, чего мне хотелось, – чтобы они увидели, насколько проблематичен мой генофонд.

Лили открыла дверь, и я мысленно напомнил себе: она не знала, не знала, не знала. Только это удержало меня от крика.

– Угадай, кого я повстречал?

Другая девушка на ее месте парировала бы мое саркастическое приветствие насмешкой. «Крампуса[2]?» – могла спросить Лили. Или: «Скруджа?» Или: «Иуду Маккавея?» Лили, конечно же, не собиралась говорить ничего подобного.

– Позволите взять ваши пальто?

Ни на ком из нас пальто не было.

Отец протянул ей подарок:

– Это тебе, моя дорогая.

– Я бы тоже что-нибудь принесла, – протараторила мама, – но Дэш сказал, что это не такая вечеринка.

– Кто бы сомневался, – обратился отец к Лили так, словно им обоим отлично известно, что я ничего не смыслю в вечеринках.

– Наша вечеринка и правда не такая, но спасибо за подарок, – ответила Лили.

И отец, верный своей манере, заявил:

– Ну, если это не такая вечеринка, то, пожалуй, я заберу подарок назад. – Он протянул руку, словно желая отобрать его, а потом со смехом отстранился. – Боже, это же шутка, вы что! – пояснил он, осознав, что смеется в гордом одиночестве.

– Отнесу его в свою комнату, – сказала Лили.

И по ее тону я понял, что мне следует пойти за ней. Но я не мог оставить маму.

– Мы пойдем поздороваемся со всеми.

– О. Хорошо. Я сразу вернусь.

В большинстве стрессовых и конфликтных ситуаций последний человек, которого вы хотите добавить в этот неприятный микс, – свою бывшую подружку. Однако, войдя в гостиную и увидев Софию, я почувствовал радость. Она всегда отлично ладила с моей мамой.

– Пойдем поздороваемся с Софией. Я ведь говорил тебе, что она вернулась из Барселоны? Может, спросишь ее, закончилось ли строительство того кафедрального собора?

– Как здорово, что вы здесь! – широко улыбнулась София, ясно прочитав в моих глаза «СОС!». – Я тут ни с кем не знакома: Бумер опаздывает, а Лили бегает всех встречать. Приятно увидеть знакомое лицо.

– Это уж точно, – улыбнулась ей в ответ мама.

– Я отойду на секунду. – Осталось обезвредить бомбу замедленного действия – отца. Он завел разговор с Лэнгстоном, и мне не нужно было его слышать, чтобы понимать: каждое вылетающее из его рта слово выставляет мою родословную в наихудшем свете.

– …и чего так задаваться? Я имею полное право находиться здесь. Да меня пригласили сюда, ради бога!

– Я уверен, что Лили пригласила вас, сэр, – ответил Лэнгстон. – Но вряд ли она сделала это ради бога.

Отец на секунду сконфузился, и брат Лили воспользовался возникшей паузой:

– Мне нужно поговорить кое с кем об оленях. – И умчался в другую комнату.

Отец тут же начал озираться в поисках нового заложника для разговора.

– Пап, сюда, – позвал я.

Если в этой комнате и есть кто, способный справиться с моим кретином отцом, то это миссис Бэзил. Мне не пришлось ей ничего объяснять: она наблюдала за всем со своего диванчика и уже оценила ситуацию со знанием почти всезнающего человека. Она, естественно, не рада дуракам, но с радостью дурака приструнит.

– Я хочу тебя кое с кем познакомить. Это – бабушка Лили.

Отец бросил на нее короткий взгляд, одарив не большим вниманием, чем переходящую дорогу старушку. И сразу собрался уходить.

– Так, значит, вы – отец этого пройдохи? – спросила миссис Бэзил, разглядывая его с любопытством и одновременно кровожадно.

Отец чутка выпрямился.

– Каюсь, виноват. Во всяком случае, по словам его матери.

– О… Так вы к тому же распущены! При встрече с распутниками я нахожу весьма полезным иметь под рукой поганую метлу.

– Не уверен, что понимаю…

– Я, сэр, тоже в этом не уверена. Неважно. Почему бы вам не присесть рядом со мной? Радости от вашей компании мало, но так вы хотя бы не будете мешаться под ногами. Лили относится к этой церемонии очень серьезно, и, по моей оценке, в этой комнате вы единственный человек, который может ее испортить. Давайте сделаем так, чтобы этого не случилось.

Миссис Бэзил не хлопала приглашающе по диванной подушке, но отец послушно уселся рядом.

– Знаете, мне ведь необязательно было приходить, – промямлил он.

Мне почти стало его жаль. Почти.

– То, что вы пришли, говорит в вашу пользу, – смилостивилась миссис Бэзил. – А теперь не портите впечатление о вас дальнейшей болтовней. Давайте посидим и посмотрим на остальных.

Отец беспомощно подчинился.

– Принеси отцу сидра, – велела мне миссис Бэзил.

– Двойную порцию, – ввернул отец.

– В сидре нет ни грамма спиртного, – заметила она.

– Ну… сидр – это сидр, – пробормотал отец, заслужив этим мало-мальски уважительный взгляд.

Я поспешно выполнил поручение и протянул отцу две кружки, ни на одной из которых не было надписи: «Самый лучший в мире папа». Потом отправился на поиски так и не вернувшейся Лили.

Сначала заглянул в кухню, где нашел только ее папу: вид у него был такой, будто он пытался вспомнить, какое из устройств является плитой. Затем прошел по коридору посмотреть, не закрыта ли дверь в туалет. Открыта.

Из комнаты Лили не доносилось ни звука. Я подумал, что Лили там нет. Но все равно заглянул и нашел ее там, совершенно одну. Она ничего не искала. Не смотрела в мобильный. Не меняла второпях свой праздничный плей-лист. Лили сидела на краешке кровати, глядя в пустоту. Забылась или думала о чем-то, что забудет в ту же секунду, как я произнесу ее имя, вырвав из мыслей, в которые она фигурально сбежала. Видеть ее такой было тревожно, но я не знал, стоит ли тревожить ее. Есть одиночество, взывающее о спасении, но одиночество Лили, похоже, не желало вторжения.

Я собирался тихо вернуться на вечеринку, но как только сделал шаг назад, Лили очнулась и, повернувшись, увидела меня. Может, она знала, что я все это время стоял там? Может, я совершенно ее не понимаю?

– Дэш, – произнесла она так, словно нам обоим требовалось напоминание о том, кто я.

– Вечеринка? – напомнил я. – Я могу чем-нибудь помочь?

Лили покачала головой.

– Наверное, все уже готово. Да и не вечеринка это. Обычное зажжение елки.

Я заметил на ее столе неразвернутый подарок отца. Взял и потряс его. Внутри что-то перекатилось.

– Ну, хотя бы не чек. Хотя бы подумать пришлось. Ему или кому другому. – Я сильнее потряс подарок. – Надеюсь, он не бьющийся.

– Постой.

Я застыл.

– У меня для тебя кое-что есть. Необязательно открывать сейчас. И необязательно носить, если не хочешь. Даже если никогда не захочешь. Я просто… хотела подарить тебе это. Но ты мне ничем не обязан.

– Это что, кожаная мини-юбка? – пошутил я. – Ты убила корову и сшила мне мини-юбку?!

У нее на лице отразился такой ужас, будто я угадал. Отчего на моем лице тоже отразился ужас.

Лили слабо улыбнулась.

– Ни одна корова не пострадала при работе над этим свитером, – уверила она меня.

И я подумал: «Мать честная, свитер».

Дело не в том, что Лили не умеет вязать. По-моему, у Лили получится все, чего бы она ни пожелала сделать, будь то пятиярусный торт или сплетенная в технике макраме Мадонна. Просто свитера… У меня, как жителя Нью-Йорка, очень сложные отношения со свитерами. На улице они в тему, даже предпочтительней той же рубашки, в них не замерзнешь. Но в помещении, где температура резко подскакивает до тридцати градусов?.. С тебя начинает ручьями течь пот. И в свитере ты как в чистилище.

Лили подошла к книжной полке и взяла кулек, завернутый в оберточную бумагу, смахивающую на салфетку или туалетную бумагу.

– Держи, – она протянула его мне.

Я разорвал обертку и нашел внутри свитер.

Первое, что бросилось в глаза – он огромен, не меньше 2X, когда у меня XL. Да тут олень уместится, если ему вдруг понадобится укрытие. Потом я заметил на нем рождественские мотивы: хотя Лили дарила его на Рождество, мне даже в голову не пришло, что он будет рождественским. Снежинка спереди выглядела так, словно ее сплел наклюкавшийся накануне паук. А еще были птицы. Голуби. С нашими именами. Голубка Лили держала в клюве оливковую ветвь. Мой голубь словно просто сидел в засаде.

– Ох Лили… Ну, то есть ничего себе! – Она, наверное, много времени за ним просидела. – Ты, наверное, много времени за ним просидела! – И этот свитер сочетался с ее праздничным нарядом. – Он сочетается с твоим нарядом! – У нее выдался тяжелый год, поэтому я умудрился выдать бешеную радость: – Сейчас же его надену!

Лили начала возражать, но я отгородился от ее протестов тонной закрывшей мои уши жертвенной пряжи. Найдя, наконец, ворот, продел в него голову, вынырнул на поверхность и вдохнул воздуха. Со стороны я, должно быть, смахиваю на полоумную варежку.

– Мне он нравится! – Я закатал рукава, высвобождая пальцы.

– Тебе он не нравится, – ответила Лили. – Я же сказала не надевать его. Главным должен был стать не подарок, а внимание.

– Нет. В этом подарке много всего помимо внимания. Мне никто и никогда не вязал раньше свитер. Ни родители. Ни бабушки с дедушками. Ни двоюродные бабушки из Флориды, у которых свободного времени хоть отбавляй. И уж точно ни один из моих друзей. Этот свитер для меня – особенный.

– Я не вязала его, а просто… переделала.

– Еще лучше! Переработанный материал не нанесет ущерб окружающей среде! Блестящая идея!

Боясь переборщить с восклицаниями, я слегка осадил себя. Взял Лили за руку, заставил ее поднять на меня взгляд и искренне сказал:

– Это правда один из самых лучших подарков за всю мою жизнь. Я буду носить его с гордостью. С Лили-Дэшиной гордостью.

Когда-то такие слова вызвали бы у нее улыбку. Когда-то они бы сделали ее счастливой.

Мне хотелось вернуться в то время.

– Необязательно его носить, – повторила Лили.

– Я знаю.

И, не дав ей возможности возразить, пошел к двери. Еще чуть-чуть, и от жары на лбу выступит пот.

– Идешь? – спросил я, обернувшись. – Мама с радостью пообщается с тобой. И твой папа на кухне выглядит каким-то потерянным.

Это привлекло внимание Лили.

– Папа? В кухне? Он заходит туда только за перекусом. Если он пытается помочь, то нужно его остановить. Мама тоже там? Она хуже его!

– Твою маму я не видел.

Мы прошли по коридору в кухню и нашли ее пустой.

– Похоже, он не успел тут набедокурить, – заключила Лили, оценив обстановку. Потом взглянула на меня. – К слову о беде… прости, что так вышло с твоими родителями. Наверное, я увлеклась с приглашениями. О чем я только думала? Я путаю желаемое с реальным: то, что хочу, чтобы произошло, с тем, что скорее всего произойдет. В последнее время со мной часто такое бывает. Но это меня не извиняет.

– Все нормально, – отозвался я. Вышло неубедительно – мы оба понимали, что я лукавлю. Поэтому я перефразировал сказанное: – Уверен, все будет нормально, когда схлынет первоначальный шок. Родители будут держаться в разных концах комнаты. Миссис Бэзил присмотрит за моим отцом. Если кто и способен приструнить его, то только она.

Вернувшись в гостиную, мы обнаружили, что так оно и есть.

Пришел Бумер. Он увлеченно болтал о чем-то с Софией и моей мамой. Его ладонь собственнически лежала на ее пояснице (Софии, не мамы) – жест, присущий новоявленным парочкам: я должен показать всем, что мы связаны не только образно, но и буквально. Подобный жест с моей стороны в то время, когда я встречался с Софией, она, наверное, посчитала бы покровительственным и смахнула мою руку прочь. А с Бумером, похоже, не против. Или не обращает внимания. Видимо, его прикосновения естественны для нее.

Мама тоже заметила этот интимный жест. Я это видел. И не сомневался: маме было бы легче, если бы ее новый муж не уехал в командировку, а находился здесь и так же поддерживал ее.

Миссис Бэзил цикнула на моего отца. Он покорился ей и тем не менее наслаждался ее компанией. Жаль. Лучше бы он помучился.

Я прямо кожей чувствовал, как мой свитер притянул взгляды гостей. В глазах присутствующих отразился смех, а следом – осознание: раз я стою рядом с Лили, значит, свитер, вероятно, связала она. И смех утих, не успев прозвучать. Все в этой комнате хотели лишь одного – чтобы Лили было хорошо, чтобы она чувствовала себя любимой. Однако, судя по взгляду дедушки Лили, он находил это уморительным.

Лили, ничего не замечая, осмотрела елку и поправила подсвечник на средней ветви.

– Пора, – сказала она больше себе, чем мне.

Она высмотрела в толпе брата, и они обменялись красноречивыми взглядами: «Начнем!» Бойфренд Лэнгстона, Бенни, сжал его руку, и брат Лили вышел вперед.

– Минутку внимания! – прокричал он.

В своем загоне-комнате притихли животные.

В гостиной находилось не меньше двадцати человек: близкие и дальние родственники, друзья семьи, ставшие почти родными. Сливки общества Лилиной семьи. И только люди, приведенные в жизнь Лили мной – мои родители, Бумер и София, – впервые присутствовали на этой церемонии. Остальные были семьей. Мы – гостями.

– Как всем вам известно, – продолжил Лэнгстон, – год выдался непростым.

– Говори за себя! – прогремел дедушка.

Лэнгстон улыбнулся.

– Но мы все здесь, и это самое главное. Каждый год нет ничего важнее этого. Поэтому я без дальнейших церемоний передаю слово Лили.

Мне казалось, Лили ощутит заполнившее комнату тепло, сплоченность и силу собравшейся вместе семьи. Но она, видимо, слегка потерялась.

– Необязательно было говорить это, Лэнгстон, – начала она. – Я о каждом годе. Мы здесь для другого.

Наступило неловкое молчание.

Затем Бумер закричал:

– Для того, чтобы ПОДЖЕЧЬ елку!

Раздался тихий смех. София стала объяснять Бумеру на ухо идею зажжения елки.

– Мы начнем, когда все встанут вокруг елки, – сказала Лили. – Поясню для тех, кто участвует в этом впервые: у каждого в руках будет свеча, и мы зажжем свечи по кругу – один другому. Когда дойдет очередь до дедушки, он зажжет свечу на елке, а я включу электрическую гирлянду. О, и спасибо вам, Дэш и Бумер, за елку.

– Вперед, Оскар! – отозвался один из нас.

Гости начали озираться в поисках Оскара. Тот на поклон не вышел.

Я поискал глазами маму. Она вымученно улыбалась.

Я поискал глазами папу. Он выглядел слегка озадаченным.

– Давайте же! – закричал Лэнгстон. – Дама просит сделать круг, так сделаем же его!

Мы образовали вокруг елки неровный круг. В суматохе я оказался между Софией и мамой. Бумер встал по другую руку от моей мамы. А потом, чтобы сбежать от излишне говорливого родственника Лили, рядом с Бумером встал отец. Лили раздала нам красные, зеленые и белые свечи, выключила свет и включила на музыкальном центре песню «White Christmas». Когда Бинг Кросби допел, Лили зажгла свою свечу и поделилась огоньком со свечой своей мамы. Затем ее мама зажгла свечу своего мужа. Передача огня пошла по кругу. Никто не произнес ни слова. Мы просто следили за процессом, ожидая своей очереди. Дедушка Лили долго выбирался из кресла, чтобы занять свое место, но, когда настал его черед зажигать свечу Лэнгстона, рука его была крепка и не дрогнула. Лэнгстон передал огонь Бенни, а тот – Софии. София улыбнулась и, прикрыв огонек рукой, повернулась ко мне.

Бумер, у которого София была первой девушкой, решил, что принять огонь Софии – его прямая обязанность как бойфренда. Он втиснулся между мной и Софией, и та, не желая никому мешать, коснулась его свечи своей. Потом я стойко выдержал танец друга вокруг моей свечи, молча молясь о том, чтобы огонек не потух. Бумер зажег мою свечу, я повернулся к маме и увидел ее потрясенное лицо. Из-за маневра Бумера она оказалась рядом с моим отцом. И с этим ничего нельзя было сделать, не подняв шум.

Ничего страшного, – успокаивал я себя. – Мои родители – взрослые люди. Они могут вести себя по-взрослому.

Рука мамы сильно дрожала, и я боялся, как бы она не уронила свечу. Зажечь фитиль нам удалось лишь с третьей попытки.

– Все хорошо, – шепнул я маме. – Ты молодец.

Она кивнула так слабо, что вряд ли это кто-то заметил. Затем повернулась к своему бывшему мужу и протянула к нему руку со свечой.

На секунду мне показалось, что все обойдется. На секунду их свечи соприкоснулись, как у всех остальных. Секунду мама смотрела на свечу, пока отец смотрел на нее.

А потом отец открыл рот.

Мама не глядела на него. Она не ожидала подвоха. И не была готова к словам отца.

– А я-то думал, ты уже никогда не зажжешь мой фитиль.

Шок был настолько сильным, настолько настоящим. Мама отпрянула. И уронила свечу. Пока она обзывала отца ублюдком, под елкой загорелась оставленная кем-то воскресная газета. Пока отец объяснял присутствующим, что она никогда не понимала шуток, на полу заплясали огненные язычки.

Я думал, все как-то среагируют. И, может, среагировали бы, но это я был членом ругающейся семьи и это я привел сюда маму с отцом.

Нужно погасить огонь. Нужно его погасить. Я плюхнулся на свечу и газету животом. Огонь я потушил. Но лишь падая осознал, как сглупил: я мог поджечь самого себя. К счастью, этого не случилось. Я лишил огонь кислорода. Потушил разожженный отцом костер.

Лили визжала. Лэнгстон орал. Бумер бросился тушить тушителя.

– Закрой глаза! – крикнул кто-то.

Я послушался, и меня обдало пенистой химической субстанцией, как раз когда Бумер навалился на меня сверху.

На мгновение воцарилась тишина.

Затем прозвучало:

– Можешь открыть глаза.

Я опять послушался и обнаружил стоявшую надо мной и Бумером миссис Бэзил с внушительным огнетушителем в руках. Нас с Бумером покрывала пена.

Мама опустилась рядом на колени.

– Ты в порядке?

Я кивнул, ткнувшись подбородком в ковер.

– Бумер, ты его раздавил, – мягко заметила мама.

В точку!

Бенни с Лэнгстоном помогли Бумеру подняться. Потом Лэнгстон протянул руку мне. И стоило мне встать, вздохнул:

– Ох, не к добру это.

Я пострадал? Ожог настолько сильный, что я его не чувствую?

Да нет. Я в порядке.

Только свитер испортил.

На нем осталось опаленное пятно и разводы от воска. Мой голубь походил на поджаренный зефир. Лилина голубка выглядела так, будто слишком близко подлетела к солнцу. Снежинка стремительно растаяла.

Я поднял взгляд и увидел Лили. А в ее глазах – все, что мне нужно было знать. Ей хотелось плакать, но она сдерживалась. Что еще хуже слез.

– Прости, – извинился я.

– Не стоит, – ответила она. – Это все неважно.

Все вдруг разом заговорили. Включили свет. Моя мама глубоко дышала, а отец…

Отец ушел.

Миссис Бэзил настояла на том, чтобы осмотреть меня на предмет «шальных ожогов». Бенни пошел разливать гостям сидр. Гости задули свои свечи и положили их на пол, где до этого лежала газета. Лили включила электрическую гирлянду. Никто не охал и не ахал от восторга.

Я понятия не имел, как все исправить.

Мы все сплотились, пытаясь заполнить квартиру радостным шумом. Но мы словно пытались перекрыть один шум другим, а заодно с ним и неопределенность, обосновавшуюся на нашей вечеринке и не желавшую ее покидать, как бы ей ни указывали на дверь.

Я планировал остаться допоздна. Помочь Лили убраться, поговорить о случившемся, попробовать обернуть трагедию в комедию. Но когда родственники стали собираться по домам и София с Бумером отправились на вечернее свидание, Лили без обиняков отпустила и меня, сказав, что мне следует уйти домой вместе с мамой.

Как только мы с мамой покинули квартиру Лили, стало совершенно ясно: мама Не Хочет Ничего Обсуждать. Когда мы вышли на нашей станции метро, пришло сообщение от отца.

«Прости, что ушел. Казалось, так будет лучше».

Я не стал ему отвечать.

Казалось, так будет лучше.

15 декабря, понедельник

Позже я отправил Лили сообщение, узнать, как она.

Ответа не получил.

На следующий день я из школы написал ей еще несколько раз. Сначала узнать, как она. Потом понять, насколько все плохо.

Игнорирование на нее не похоже.

Примечания