Забытые: Тени на снегу

Глава 2. Наледь

В Солнцеясном что-то стряслось.

Вечерело. После долгого дня пути, в котором я потратила две трети своих чар, отчаянно хотелось выбраться из саней, раздеться и зарыться в свежий снег, а потом залечь где-нибудь, хоть в ближайшем же сугробе, на всю ночь. Даже есть после лихой езды через крутые холмы и дикие леса не хотелось. Но в городе явно что-то стряслось.

Меня ждали – слухи и птички-вестники работают быстрее любых чар. У открытых ворот мялась толпа мужиков, в одном из которых – по богатой шубе и шапке – я опознала городского старосту, в десятке – по высоченному росту и суровым рожам – стражу, а остальные просочились следом, ибо никакими плетьми не разгонишь тех, кому любопытно.

И страшно.

Я выползла из саней, оглянулась на Норова и негромко предупредила:

– Капля хмельного – и ты труп, понял?

Его матушка мне хорошо заплатила за протрезвление и ещё больше – за будущее без пьянства. И дорога окупилась, и на потом осталось.

– Ну, чали… – вскинулся невысокий тщедушный парень, опуская поводья. – Ну каплю-та… Ну, за дорожку ровную, за рожденье, за…

– А потом пошло-поехало? Нет, – безжалостно отрезала я, поправляя капюшон. – Выбирай: капля и Гиблая тропа или долгая и счастливая жизнь.

Норов тихо заскулил. Запряжённый в сани лохматый ездовой пёс – огромный, выше меня в холке, грязно-серый, – издал ответный поскуливающий звук, но не поддерживающе-унылый, а хихикающий.

Я улыбнулась и протянула руку к острой морде. На меня настороженно уставились блекло-голубые глаза. А люди… подождут. Часто псы меня боялись и шарахались, едва завидя. Но этот был очень благодарен за то, что больше ему не придётся подолгу сидеть в загоне, ожидая хозяина и работу.

– Не бойся, – прозвучало дико, ибо зверь возвышался надо мной косматым хищным холмом. Но он боялся. Чуял огонь. – Прошу. Мне надо передать. Вы же повязаны общей силой как одной кровью.

Он боязливо прижал острые уши и наклонился. Я мягко коснулась его лба.

– Вас называют псами, – прошептала еле слышно, – но я знаю, кто вы на самом деле. Помню, как вы выглядели до Забытых, и почему скрылись за такой внешностью. И почему пришли к людям. Помню. Мой друг… я оставила его с матушкой. Для защиты. Передай, что я скучаю. Просто передай.

В глазах вспыхнули голубые искры и погасли за тяжёлыми веками. От толпы донеслось сдержанное: «Цыц, не лезь!..» Я вздохнула. Да, в городе же что-то стряслось…

– Удачи, – я улыбнулась и повернулась к людям: – Вечер добрый. Что случилось?

– Да ты сама посмотри, чали! – начал один.

– Там, в остроге… – подхватил второй.

– Цыц! – снова заткнул народ староста и нервно вытер усы. – Чали, ты… наперёд руки покажи, – попросил беспокойно. – А то слухи-то… лишь слухи.

Я приблизилась и молча подтянула рукава куртки. Староста слеповато прищурился, снова вытер усы и распорядился:

– Паренька устроить и накормить. Зверя – тоже. Чали, не сочти за труд… глянуть. Странность у нас одна… с четвёртого дня. С вечера.

А что случилось вечером четвёртого? – сразу прикинула я. Да, зима. Внезапная и беспокойная. И беспокоящая.

– Показывайте, – я привычно спрятала лицо за капюшоном.

Солнцеясный, как и большинство поселений, скрывался за тремя стенами: за первой – загоны, склады и прочие хозяйственные постройки, за второй – город, за третьей – острог со старыми укреплениями, вторым рядом складов и домами городской верхушки. Далёкие остатки четвёртой стены, за которой прежде ставили дома для зимующих жителей деревень, давно поглотил дикий лес, сквозь который мы с боем прорывались полдня. И указывали оплавленные каменные клыки на одно – во времена Забытых тут побывал Зной, но город он не тронул. Не нашёл старой крови.

В лесу затеяли неуверенную перекличку волки, и пёс, глухо заворчав, дёрнулся, оглянулся на заснеженную тропу. Норов, вздохнув, молча расстегнул упряжь – сани на время придется бросить здесь. Пёс предупреждающе завыл, и волки моментально заткнулись. Так ездовых и кормили – отпускали на ночь погулять.

– Чали?.. – напомнил о себе староста.

Я устало тряхнула головой и запретила себе отвлекаться. Быстрее дело сделаю – скорее отдохну и найду своего зимника. И не только.

Сопровождаемая старостой и окруженная шелестящей толпой встречающих, я добралась до ворот и сразу же заметила первую странность. Врата и городскую стену покрывала мутная ледяная корка. Я внутренне подобралась. Не может это быть тем, чем могло бы быть… но всё же это чары.

– Тут не всё, – вполголоса заметил староста и опять нервно отёр усы. – В городе… больше.

Остановившись у ворот, я осторожно провела пальцем по наледи, использовав искорку, но лёд не поддался – не оттаял. Я пошла дальше, оглядываясь. Старательно вычищенная дорога, стены с внутренней стороны, деревянные хлева и склады от земли до крыши – всё скованно льдом.

– В домах холодно? – поскальзываясь, я целенаправленно шагала ко второй стене.

– Нет, – немедленно отозвался староста. – Но вот двери и окна мы два дня открыть не могли – смёрзлись с косяками. Огонь не берёт. Ломали двери – пояснил мрачно. – Выносили. Теперича с открытыми окнами живём – вдруг опять замурует. Благо к холодам мы привычные да обереги ваши камню остыть не дают.

Вторые ворота стояли приоткрытыми.

– Кто-нибудь умер? – я нахмурилась.

– Да нет, – староста пожал плечами. – Пропал один – торгаш Виден. Но он постоянно пропадает. А потом находится через день-другой в чьём-нибудь подполе. До хмеля чужого больно охоч.

На этих воротах лёд был толще и по углам украшен завитушками. Я присела, снова провела по наледи пальцем и хмыкнула.

– Скорее всего, это дух излома. При смене сезона они иногда просыпаются, шалят пару дней и снова засыпают, – я встала. – И их чары сразу рассеиваются.

– От духов мы заговорённые, – с достоинством возразил староста. – Каждый двор защищённый.

Я оглянулась на отстававшую толпу и шёпотом поведала:

– Вот именно поэтому, чалир, никто и не погиб. Обереги вбирают силу, но не всю, а лишь губительную. А это же, – я указала на ворота, – шалость. Шутка скучающего духа.

– Пару дней?.. – повторил задумчиво староста и дёрнул себя за ус.

– Зима нынче внезапная, тревожная, – признала я со вздохом. – Да, может, ещё день-другой пошалит, пока не заснёт.

– А фигуры изо льда тоже они делают?

Я снова напряглась.

– Показывай.

– Заходи, – он махнул рукой.

Я осторожно проскользнула между створок и замерла. Город… горел. Улицы расходились вокруг острога, как круги по воде. Низкие домики прятались за короткими каменными оградками, и сейчас всё пространство между ними заполняли костры. Второе кольцо пламени шло вдоль стены. И повсюду шумно сновали люди с факелами – грелись, пытались растопить зловредный лёд, обсуждали напасть.

За огнём и суетой я не сразу обратила внимание на ледяные фигуры – совсем небольшие, с локоть, они украшали каждый двор. На оградке сидела ледяная птица. На крыльце свернулся калачиком ледяной кот. У входа во двор замер ледяной пёс. Под окном распустился крупный ледяной цветок. У стены выросла ледяная рощица, и когда налетал ветер или кто-то пробегал мимо, тонкие веточки жалобно, мелодично звенели. И отблески пламени ложились на мутный лёд закатными тенями.

– Эт ничего ещё, – староста привычно отёр усы. – Это начало. Смотри дальше.

Мы прошли по поперечному проулку, обходя костры, к третьей стене. Я попутно насчитала пять кольцевых улиц, прикинула число жителей и хмыкнула про себя. Довольно большой город для такого захолустья… Добротные дома, дружные, отчаянно помогающие друг другу жители, тишь да гладь. Не может здесь ничего дурного случиться, говорила я себе, оглядываясь на работающих у костров людей. Не должно.

«Дальше» на вдох-выдох превратило меня в подобие ледяной статуи – одной из тех, что я увидела, обогнув очередной костёр. Вдоль стены острога деревьев и зверей уже не было – только люди. Ледяные стражи у покрытых толстой, мутной коркой ворот. Ледяной торговец булками. Ледяная старушка с клюкой. Ледяной чалик-попрошайка. Почтенная мать семейства с выводком ребятни. Ледяной парень, колющий дрова. И огненное зарево плясало на ледяных боках, высекая задорные искры.

Я побрела вдоль статуй, осматриваясь и улыбаясь. Конечно, это не дух излома. Это Зим – знающий, за помощью которого я и примчалась в Солнцеясный. Он славился такими творениями. Интересно, кем был в прошлой жизни этот хладнокровный, если создавал столь яркие образы?.. Лёд дышал жизнью – и действием. Казалось, подойди ближе – и попрошайка протянет руку, заведёт свою вечную песню, и ведь не откажешь…

Зим – не самое приятное существо Шамира: ленивый и до работы, и знаний, слабый до девок, вкусной еды и хмеля, вечно бегущий от себя и отрицающий новую жизнь. Он и сейчас наверняка этим занимался – отрицанием. Когда его время кончалось, Зим законопачивался в глуши и изо всех сил и последних денег старался забыть о том, что приобрёл – и потерял.

Как и всех хладнокровных, я недолюбливала его за слабость духа. Но в чём Зиму не откажешь – так это в мастерстве. Когда сила требовала работы, он быстро собирался, соображал, что к чему, и работал. И вот, она потребовала – и знающий, наверняка до сих пор пребывая в непотребном состоянии и не понимая, что наступила зима, поработал. Как сообразил.

– Где он сейчас? – я повернулась к старосте.

– Кто? – не понял тот.

Я подумала, как бы описать Зима – как и все знающие, он постоянно менял обличья, – и коротко сообщила:

– Гость вашего города. Прибыл весной-летом. И с тех пор не просыхает. Вообще тихий, но может внезапно и сильно взбрыкнуть.

– А-а-а! – сразу понял староста и скривился: – В остроге он. В яме. Буйным вдруг стал, вот соседи и сдали. Сидит теперича. Думает.

– И как его заперли, так статуи и появились? – я улыбнулась.

– Ну… э… – замялся он. – Вроде как… да, – и понял: – Это что же, чали? Он – как ты? Мече… прости, знающий?

– Когда сезон работы заканчивается, метки бледнеют и малозаметны, – пояснила я и попросила: – Проводи меня к нему.

Но Вёртка отвлекла: повозившись, вытянулась вдоль моего позвоночника, на пару вдохов слилась со мной, и я ощутила то же, что она – остывшую, тянущую ледяным сквозняком кровь. Странного, очень странного мертвеца.

Развернувшись, я побежала вдоль стены, считая статуи – первая, пятая, десятая, пятнадцатая… У восемнадцатой я остановилась и, пока староста догонял, использовала пару искр. Невысокий парень – странник в обрывках одежды, скованный наледью в позе замерзающего, – рухнул на снег. Лёд разлетелся на куски, обнажая синюшную кожу, сведённое тело и грязное тряпьё. Я наклонилась и сразу же заметила главное – характерные пигментные пятна на судорожно сжатых кулаках.

Вот же… гиблые затмения…

Подоспевший староста не успел и рта раскрыть.

– Чалир, ты его знаешь? – я указала на мертвеца.

Он опять нервно подёргал ус, сглотнул, прищурился слеповато и качнул головой:

– Нет. Не наш. Первый раз вижу.

Я недоверчиво подняла брови, и староста приосанился:

– Я тут родился, чали, и вырос. Каждую собаку знаю. Пришлых сразу вижу. Не наш. Чужак. И, право слово, чали… – он запнулся и сник: – Не понимаю, как он здесь оказался…

Ну, это-то как раз объяснимо: как показал случай в Солнцедивном, просочиться в город в облике местного (того же вечно пропадающего торгаша Видена), притереться и прижиться – большого ума не надо. А после смерти чары разрушаются, обнажая истинное лицо. Вопрос в другом. Кто, когда и за что убил знающего-летника. Чужих смертельных чар на нём мы с Вёрткой не ощущали. Зато остро чувствовали не свою смерть.

Когда время смертного кончается, он уходит сам. А когда его вынуждают уйти, появляется Уводящая – и оставляет следы своего присутствия: колючие, неприятные… инородные. Иномирные. Кто хоть раз побывал на пороге Гиблой тропы, навсегда запомнит и её, и обжигающе ледяное дыхание Уводящей.

А ещё не давала покоя наледь. Она лопнула от простейшего «горячего» касания, как мыльный пузырь.

– Зови стражу. И лекаря. Осколки не трогайте. Кто у вас смертоубийствами занимается?

– Никто, – развёл дрожащими руками староста. – Кого ж у нас убивать-то? Все свои. Полгорода – родня, полгорода – скоро ею будет. А ежели побьют кого – так в яму переночевать. Живо в себя приходят. У нас убийств, почитай, лет двадцать не было. И то, что помню, – пару пьяных драк с пришлыми.

Да уж…

– Проводи меня в острог, чалир.

Зим натворил – пусть сам и разгребает. У меня в городе свои дела – посмертная тень нервничает и очень хочет кое-что мне показать.

Однако на обратном пути, когда староста отвлёкся на подоспевшую стражу и столпившихся любопытных, я украдкой проверила ближайшую статую. Всё та же пара искр, но лёд не раскололся, а лишь едва треснул. То есть знающего закатал в наледь не Зим, а кто-то другой.

– Вёрт? – позвала я шёпотом. – Проверь город. Ищи. Не знаю, кого. Или чаровников, или их амулеты. Или что-нибудь… необычное.

В некоторых случаях люди могут пользоваться слабыми нашими чарами, используя амулеты. В некоторых – значит, в опасных для жизни, и то если Шамир будет благосклонным и позволит смертному уцелеть, а не отзеркалит чары на колдующего. Мы иногда этим подрабатывали. Желающих рискнуть и ощутить себя чаровником хватало.

Ногу щекотнуло пушистое тельце, и Вёртка выскользнула из штанины в снег. И скрылась в ближайшем сугробе. Я оглянулась на старосту, окружённого гомонящей толпой, и в одиночестве подошла к воротам в острог. Опять использовала пару искр и задумчиво посмотрела на нетронутый лёд.

Дух излома, втолковывал мне наставитель с точки зрения хладнокровных, у которых сила появилась только после Забытых (вернее, благодаря им), – это дух волшебства. Когда сезонная сила пробуждается, она с помощью духа говорит смертным: я проснулась, готовьтесь. А духи – да, шаловливые и любят попроказничать. Но ещё ни один смертный от их рук не пострадал.

Дух излома, рассказывала мама из опыта помнящих – это одна из ипостасей Шамира. Когда одна сезонная сила сменяет другую – когда они встречаются и смешиваются, – душа мира цепляется за эту смесь как за подобие тела, чтобы предупредить. Творение духа излома – это предостережение. И эта наледь… Последний осенний дождь и предзимний холод. Весь сезон для нас будет… прогулкой по опасному, хрупкому льду. Прогулкой сырой, холодной и малоприятной.

Я скользнула в щель между вратами. В остроге было тихо и пусто. И ни людей, ни костров, лишь волшебные рыжие огни вдоль стены. А всё пространство между постройками заполняли статуи. Торговцы, ремесленники, извозчики, зеваки…

– Да уж… – снова пробормотала я. – Ну, Зим…

– Чали, – меня, запыхавшись, догнал староста. – Вон туда нам. Вон та башня.

Угрюмое, громоздкое и нелепое трёхэтажное строение, закутанное в ледяной саван, нависало над низкими домиками городской верхушки. Которая, надо отдать ей должное, сейчас была с людьми – думала, подсказывала, руководила. А о пленнике…

– Забыли? – спросила я резковато. – О том, кто в яме?

– Что ты, чали, – обиделся староста. – При нём же стражник. Огня и тепла внутри хватит.

Да нужно Зиму это тепло…

– Как внутрь попасть? – наледь на башне цельная, толстая, ни окон не видно, ни дверей.

– Чёрный ход, – пояснил староста. – Покажу.

К башне жалась кособокая каменная сторожка с выбитой дверью и одной комнаткой. Староста отыскал в углу лаз, поднял крышку и прихватил со стены фонарь. Мы спустились в подземный коридор, тесный, сырой и блаженно (для разгорающейся меня) холодный. По пути я рассеянно выслушала короткую историю об «очень больших и старых» вратах башни, которые и без шалостей духов промерзали зимой так, что не выйти. Поэтому появилась нужда в подземных крысиных ходах. Башней давно толком не пользовались, но ходы исправно чистились и содержались в порядке. Всякое ж бывает.

Поднявшись по стёртым ступеням, я огляделась. Темно, мрачно и сыро. Межкомнатные перекрытия давно сгнили, и всё, что от них осталось – балки на каменном потолке и стенах. А врата действительно оказались огромными – в четыре человеческих роста и покрытые расписной наледью. По стенам лучились редкие фонари, дающие больше теней, чем света. И, щурясь, я рассмотрела у дальней стены каменную лестницу.

– Сюда, чали, – тихо кашлянул староста, и под потолком загуляло боязливое эхо, отчего в башне стало ещё угрюмее.

Между фонарями чернел дверной проём. Мы прошли длинным коридором и спустились в так называемую яму – небольшой полуподвальный закуток, где у решётки откровенно посапывал стражник. И пленник, кстати, тоже. Яму наполняли храп на два голоса, тусклый фонарный свет и идущее от стены, расписанной зачарованными символами, тепло.

Когда староста снял с крючка ключи и отпер решётку, стражник даже не шевельнулся, лишь всхрапнул громче.

– Я же говорю, нет у нас убийств, – смущённо улыбнулся староста и протянул мне ключи. – Непривычные мы охранять супостатов. У нас стража не для наведения порядка, а чтоб его беречь.

– И то верно, – согласилась я и вошла в яму.

Староста, любопытственно помедлив, удалился. Я огляделась. Косые лучи фонаря падали на щербатые стены и неровный пол. И слегка, за ноги, захватывали некий чёрный ком в углу. А духман стоял… Окосеть можно за пару вдохов. Хорошо, что хмель хладнокровных на старую кровь действует медленнее и не столь верно. А вот храп, едва я шагнула вперёд, сразу же прекратился.

– Зим, – окликнула я негромко, – вставай. Твоё время пришло.

– Врёшь, – хрипло проворчал ком. – До излома ещё дней пять-шесть.

В былые времена, до нашествия Забытых, чётких сроков для сезонных изломов не существовало. Сезоны начинались и заканчивались по велению природы и особенностям местности. И, например, здесь, на севере, лета вообще могло не случиться, вместо него – длинная сырая весна, перетекающая в быструю осень. А на юге – сплошное лето с короткими промежутками холодов, таяния и увядания.

Но после Забытых мир изменился навсегда. Их странное волшебство загнало сезоны в жёсткие рамки, и они стали одинаковыми что для севера, что для юга. Прежде мы отмечали рождение нового года, не считая дней, по появлению на небе яркого созвездия Шамира – тогда оно называлось «Лицо мира» и действительно напоминало лицо. А после Забытых его уже никто и никогда не видел. Зато луна стала менять цвет, предупреждая о начале нового сезона – белый, нежно-золотой, зеленоватый, ярко-рыжий. И хладнокровные, скрупулёзно посчитав дни, разделили каждый сезон, длящийся сто дней, на четверти. И со времён Забытых зима (как, впрочем, и остальные сезоны) всегда – всегда! – возвращалась ровно спустя четыреста дней.

Но не теперь.

– Не теперь, – возразила я. – Зиме уже почти пять дней. Вставай. Пора.

Молчание, и хриплое:

– Повернись.

Я встала так, чтобы Зим мог меня видеть. И, конечно, увиденное ему не понравилось.

– Ось, ты, что ли? – он сплюнул.

– Как узнал? – поинтересовалась я.

– Только ты используешь такие отвратительные обличья, – проворчал знающий. – Уйди. Дай выдохнуть. Я тебя услышал.

Сам он обычно использовал такие облики, что девки краснели и вздыхали. Но не сейчас. Следом за мной из-за решётки вышел неприметный сутулый парень среднего роста и неопределённого возраста – не то двадцать, не то сорок. Мышистые волосы, светлые глаза, белая, как от мороза, кожа, неброская одежда. На ходу накинув куртку, Зим сразу же закатал рукава. На обветренных руках явственно проступили чёрные трещины, которые он и показал проснувшемуся стражнику. Тот сглотнул и понятливо кивнул. Опознал наконец.

– Что случилось? – Зим широким шагом устремился по лестнице наверх. – И что ты здесь делаешь?

– Дух излома продолжает буянить, и его волшебство не расходится уже пятый день, – доложила я, едва поспевая следом. – По всему городу – твои ледяные статуи. Под одной я нашла убитого знающего-летника. А я тут с объездом. Думала, успею вернуться хотя бы на центральный северный, но застряла в снегах.

Знающий замер на верхней ступеньке и изумлённо обернулся. Я невозмутимо улыбнулась.

– Ты это серьёзно? – он недоверчиво поднял брови. – Про знающего?

– Покажу, – пообещала я.

Зим шумно выдохнул и кивнул старосте. И сразу же пристал с вопросами – что случилось, как и когда.

Я поплелась позади них к выходу, подбирая подходящие для объяснения чары и додумывая легенду. Знать в подробностях о том, что случилось в Солнцедивном, пока никому не стоит. О том, что я по прошлой жизни не совсем обычный человек, догадывались, но всей правды не знал никто. Мы изо всех сил старались «истребить» искрящих, и восставать из пепла пока не время. Мы до сих пор в опасности – и теперь, со странностями зимы и всплывающими из ниоткуда знаниями Забытых, даже больше, чем прежде.

И поэтому мне нужен Зим. Если бы меня не боялись псы – если бы я была уверена, что, увидев в деле мой огонь, они не сбегут, – я бы выбралась и сама. Но – увы. Наши псы давно жили рядом с искрящими друзьями и помощниками, грелись у огня и никогда его не боялись. Но чужаки – это чужаки. И сверкать силой, прокладывая дорогу, даже при безграмотном Норове не стоит. Расползутся сплетни – хлопот не оберёшься. И кто-нибудь умный догадается. Нет, затаиться за чужими спинами и не искрить без повода. И выбираться из этого каменного мешка как можно скорей.

Мы знакомым путём покинули башню и вернулись к неизвестному мертвецу. Любопытствующие столпились у ближайших костров и делали вид, что греются – молча и пошикивая друг на друга, чтобы не пропустить ни слова. Между ними и статуями стояли два бородатых стража со столь грозным видом, что я бы тоже не рискнула подходить. Рядом с полураздетым мертвецом рассеянно курила трубку пожилая женщина в тёплых мужских штанах и коротком полушубке. Видать, лекарь. И поэтому ей прощался неподобающий приличной чалире вид.

– Отрава, – сообщила она хрипло и равнодушно. – Траванули, как крысу. Весь в чёрных пятнах. Глаза б ещё показал, поняла бы, что пользовали. А он закатывает, – и пожала плечами.

Староста отвёл её в сторону, а Зим первым делом коснулся мёрзлой дороги, и лёд засиял пронзительно-голубым, потрескался.

– Дух излома, – подтвердил он моё мнение.

Следом знающий добрался до ближайшей статуи торговца, и та поплыла туманом, впитываясь в его руки.

– Моё, – признал со вздохом.

И присел у осколков. Взял в руки самый крупный кусок, повертел, поколдовал, и с его ладоней стекла в снег обычная вода.

– Не моё, – Зим посмотрел на меня почему-то обвиняюще. – Самая обычная вода. Замёрзшая. В бочке его, что ли, морозили…