Продюсер
– Ага. Салют, Клим! Слушай, ты был на похоронах?
– Не-а! Мне не в кайф. Я пахана запомнил живым и здоровым. Мне его в гробу видеть – как серпом по одному месту. Я так его помянул с пацанами. Тут Проша, Ксюнчик, Цецил. Я вот чего звоню-то. Слышь, Митяй, я, типа, больше не работаю…
Фадеев обмер:
– Клим, ты чего? Как не работаешь? Погоди! Ты чего, серьезно?
– Ну! Блин, куда серьезнее. Иосича нет? Нет! Он мне был как мама-папа. Сечешь? Теперь я сам по себе. Короче, край. Закончили совместный бизнес.
Митя заволновался:
– Ты погоди, погоди, Климчик. Давай перетрем этот вопросик. Не по телефону. Там же двенадцать корпоративов, клубы, три концерта… Куча выступлений запланирована. Клиенты же порвут меня на фашистский знак! Ты чего?
– Слышь, Митяй, а ты вали все на Шлица. Ему все одно теперь по барабану. Ну, типа, Шлиц откинулся и нам ничего не оставил. А мы за него не в ответе. Какой базар?
Фадеев утер взмокший лоб рукавом.
– Климуша, я тебя умоляю. Я же живой! Меня и так достают по поводу дня рождения Алимджана. Там крутая вечеринка. Гостей полторы тысячи. Они тебя ждут. Ты же знал за полгода и обещал Иосифу.
– Слышь, Фадеич! Ты на меня не дави! Я теперь свободен, – хохотнул артист и пропел на манер известного хита: «Ай эм фри-и-и. Лайк э рива-а-а!»
– А контракт? – напомнил Фадеев, но он уже понимал: этого зарвавшегося молокососа не вернуть.
– Слышь, засунь его себе в анус! Понял? Я никому не обязан. У меня другие нау контракты и планы. Я вообще уезжаю в Штаты.
Митя разозлился:
– Какие планы?! Какие Штаты?! Ты что, обкурился?!
Полученный от самого раскрученного, выращенного Шлицем певца отказ выступать означал не просто срыв контракта и возможные разборки с весьма неслабыми авторитетами Алимджана. Это означало, что Клим Чук, а в простой жизни, о которой он уже давно позабыл, просто Федя Климчук поднял бунт на тонущем корабле.
«Так… перспектива самая плачевная, – лихорадочно соображал Митя, – подобьет всех марионеток из театра Карабаса-Шлица «делать ноги», а сам загнется где-нибудь от очередного передоза!»
Так оно и было. Шлиц много лет боролся за спасение не только Климчука, но и других любителей «взбодриться косячком», «пробежать по дорожкам» и «лизнуть бумажку». Он категорически запрещал употребление любых наркотиков и дури. А тех, кто не слушался, отправлял или на принудительное лечение, или на улицу. Исключение делал лишь для Климчука, да и то, видимо, зря.
«Вот же сука! Гнида!» – кусая губы, думал Митя и отчаянно придумывал хоть какие-то аргументы.
Впрочем, он сам же знал: бесполезно. Видимо, кто-то, кроме «герыча» и «кокса», уже поработал над сознанием Клима Чука: воспользовался моментом и перехватил удачный проект Иосифа Шлица, оставшийся на пару дней без хозяйского присмотра.
«Что же делать?!»
Митя регулярно получал долю от всех выступлений Клима – хоть и небольшой, но все же приработок. Тем более что Клим Чук отличался колоссальной работоспособностью и давал по два-три корпоратива за вечер. Только от его «чеса», подогретого круглосуточно вертящимися клипами, песнями и рекламой, выручка зашкаливала под миллион в месяц.
– Клим! Подожди, Клим!
Но телефон уже отвечал голосом девушки-робота:
– Связь с данным абонентом прервалась. Попробуйте позвонить позднее.
Фадеев снова набрал простой номер Клима Чука, состоящий из двоек и единиц, но тот уже вышел из игры, бизнеса и эфирного пространства:
– Абонент находится вне зоны действия сети…
Митины мучения прервал голос секретарши следственного управления:
– Фадеев! Пройдите! Куда вы пропали?
– Да-да, иду.
Обескураженный Митя в два шага оказался в приемной, и на этот раз секретарша смотрела на него как-то странно: строго, но вместе с тем с интересом.
– Скажите, Фадеев, а что, это действительно был Клим Чук? – понизив голос, поинтересовалась она. – Ну, тот, с которым вы там в коридоре по телефону кричали.
Ее глаза светились хорошо знакомым Фадееву фанатическим любопытством.
– Да. А что?
– А вы могли бы мне билет достать на его концерт шестнадцатого? Через неделю? – Ее глаза теперь уже полыхали безумным идолопоклонническим огнем.
«О, боже ты мой! Вот же дура! Идиотка-фанатичка! И эта туда же!» – не сказал, а прокричал Митя. Правда, голоса его никто не услышал. Ведь кричал не он сам, а его внутреннее «я». А вслух, тяжко вздохнув, он ответил иное:
– Мог бы.
Он опустился на неудобный скрипучий стул и уставился в какой-то глупый плакат с призывом бороться с коррупцией. Секретарша, неправильно поняв сослагательное наклонение в ответе Мити, продолжила атаку:
– Тогда два!
Секретарша ждала ответа. Ей во что бы то ни стало нужно было попасть на концерт обожаемого Клима Чука и притащить с собой подружку Катьку, которая гордилась тем, что когда-то этот милый смазливый мальчик-певец расписался фломастером ей прямо на сиськах. Но ответа она так и не получила, впрочем, так же как и билетов, поскольку именно в этот миг дверь кабинета с табличкой «Ст. следователь по ОВД СК ГП РФ Г.Д.Агушин» с силой распахнулась, и на пороге возник Иван Бессараб собственной персоной. На лбу его красовалась красная шишка, а ухо было заклеено пластырем. Видимо, Митя со страху чуть его не оторвал, когда разил громилу, не глядя, бейсбольной битой. Бессараб открыл рот и выпучил глаза, и Митя сделал прямо противоположное: стиснул зубы и зажмурил глаза.
Допрос
– А-а! Фадеев? – окликнули застывшего Митю из глубины кабинета.
Фадеев открыл глаза и, не глядя на свирепо вращающего глазищами Бессараба, не отвечая открывшей рот секретарше, пролетел в кабинет. И только здесь он остановился и, глядя на Агушина как на Спасителя, отрапортовал:
– Я! Прибыл, тов… гражданин следователь.
– Ух ты! Гражданин? Ну, садись, то есть присаживайся, Фадеев.
– Есть. Спасибо. – Митя плюхнулся на стул одновременно со стуком спасительной двери, оставившей снаружи и бандюгу Ивана, и разочарованную секретаршу.
– Откуда такой опыт? – поинтересовался Агушин, пристально разглядывая попавшего в длинный список подозреваемых – и из-за денежных вопросов, и в связи с наличием пресловутой буквы «ф» в фамилии – директора.
– Какой опыт? – не понял вопроса Митя, обрадованный встречей с Агушиным гораздо больше, чем с Бессарабом. Для него этот сухопарый, с оспинами на ввалившихся щеках следователь сейчас был роднее всех на свете. Ведь он, возможно, спас ему жизнь. Ну, уж здоровье, по меньшей мере, точно!
В ответ на глупую Митину улыбку улыбнулся и Агушин:
– Да обращаетесь вы, Дмитрий Николаевич, ко мне: «гражданин». Просто-таки тертый зэк, а не свидетель. Чалился? Сколько ходок?
– Что? – Митя перестал улыбаться. Он не понимал, чего от него добивается человек, только что вырвавший его из лап кровожадного людоеда Ваньки Бессараба.
– Все понятно. Диагноз налицо. Имеет место случай перекоса сознания. Короче, расслабьтесь, «гражданин»! – передразнил его Агушин и заклацал что-то на компьютере.
Митя пожал плечами и послушно расслабился. Он никогда не был у следователя на допросах, но ему это сейчас и не казалось чем-то ужасным.
Агушин оторвал взгляд от клавиатуры.
– Давайте по порядку. Я сейчас задам всякие дежурные вопросы. Ну, кто, что, где родился, учился, женился и тэ пэ. А потом уже по существу вы мне все расскажете про бизнес погибшего Иосифа Шлица. Идет?
Агушин наклонился через стол и пристально посмотрел под надвинутый козырек Митиной бейсболки. Козырек утвердительно качнулся вверх-вниз:
– Ага! Идет. Мне, в общем-то, скрывать нечего. Я же в него не стрелял. Я не убийца…
– А кто вам сказал, что в Шлица стреляли? – глаза следователя уставились еще пристальнее на пространство под козырьком Фадеева. Тот дрогнул. Он не понимал, к чему клонит этот худой мужик с немигающим взглядом.
– Я не знаю… А разве его не того… Я вообще ничего не знаю…
Митя вдруг понял, что, возможно, встреча с Бессарабом была и не такой уж опасной. В конце концов, даже в самом худшем случае он отделывался синяками, но оставался на свободе. А этот удав, пожалуй, может проглотить и не подавиться. Может арестовать чуть ли не на неделю, а может и вовсе закатать по полной программе. У них, кажется, принято, как это называется, «навешивать статьи».
«Вот же влип! Идиот! Надо было не брать телефонную трубку!»
У Мити отчаянно заныл живот, и захотелось в туалет. Он посмотрел на по-прежнему гипнотизирующего его следователя и понял, что скорее придется обделаться прямо в штаны, чем этот василиск отпустит его по нужде на толчок. Пришлось сдаваться:
– Если вы считаете, что это я его… ну… застрелил, то есть убил, то давайте – арестовывайте…
Тут Митя и заплакал. Нервы не выдержали. Гибель Шлица, разговор с Медянской, бегство и неожиданная встреча с Бессарабом, разговор с Фростом и предательство памяти шефа, измена Клима Чука – все это было тяжким испытанием для психики Мити Фадеева. Да, в шоу-бизнесе Митя мог развести и обвести кого угодно, особенно когда за спиной стоял могущественный Шлиц. Теперь же Митя был как букашка на Московской кольцевой трассе: куда ни дернись – раздавят. А взлететь – крылья не выросли.
– Факты и свидетели говорят против вас… – следователь пригвоздил взглядом окончательно раздавленного Митю.
– Ккк-то? Кк-какк-кие свидетели? – неожиданно для себя самого стал заикаться Фадеев.
– А вот хотя бы этот, что вышел перед вами. Иван Иванович Бессарабский.
– Бессс-сараб???
– Так вот он прямо говорит, что… – Агушин достал какую-то бумагу и зачитал: – Так, ага, вот… «финансовыми делами занимался Фадеев Дмитрий, доверенное лицо убитого продюсера Иосифа Шлица…» Правильно?
– Ддд-да. Ппрр-равильно.
– Далее… «Считаю, что именно Фадеев мог быть прямо заинтересован в том, чтобы Шлиц погиб…» И еще… «Я допускаю, что Дмитрий Фадеев не отдавал всех денег своему начальнику, а утаивал их. И, боясь разоблачения, мог пойти на крайние меры…»
Фадеев обмер, но Агушин еще не закончил.
– Здесь я уточнил, спросив его: «На какие именно крайние меры?» Он ответил: «Вплоть до физического устранения».
Фадеев впал в ступор, и Агушин продолжил методично на него давить. Естественно, он опасался, что Фадеев сообразит: Бессараб, не имеющий даже среднего образования, просто не в силах произнести словосочетание «вплоть до физического устранения». В лучшем случае он мог сказать «грохнуть». Но Митя подвоха не усек и продолжил опускаться – все ниже и ниже, а потом вдруг неожиданно сморщился, встряхнул головой так, что даже бейсболка слетела, и вытаращил глаза:
– Ффу! Я все скажу. Только… можно… – Он замялся.
Агушин собрался в комок.
– Что? Что надо? Говори!
Сейчас он готов был пойти на любую сделку – с Уголовным кодексом, Конституцией, законом и просто совестью. Ему нужен был убийца! Кровь из носа и всех щелей! Президент не может ждать, пока его верные вассалы проводят следствие. Нужен результат – любой ценой!
– Ну же, – поторопил он Митю, – говори, что нужно!
– Мне бы… воды стаканчик… Можно?
Соболезнования
Вход для «простых смертных» для прощания закрыли. VIP-поток почти иссяк. В этот момент и появились основные компаньоны Иосифа: Роман Ротман, Корней Фрост и Гарик Бестофф. Они, не сговариваясь, пришли проститься с Иосифом последними, именно в тот момент, когда журналистов попросили удалиться, а народный людской поток принудительно иссяк.
Компаньоны покойного продюсера давно уже не здоровались, так как мастерскими усилиями Иосифа, который был первоклассным специалистом по интригам и хитроумным комбинациям, они считались врагами. Они и были врагами… но не настолько, чтобы не использовать момент, когда их общий и самый страшный враг вдруг освободил пространство для раздела сфер влияния. Мало того, каждый из них был компаньоном погибшего в различных проектах. Радиомагнат Роман Ротман владел самой популярной станцией «Радио Роман», или сокращенно «РР». Причем эмблема радио состояла из двух букв «ф», зеркально отражающихся одна в другой, и выглядела, скорее, как большая, жирная «эФ». Корней Фрост имел обширные интересы: кроме того, что долгие годы руководил федеральным телеканалом и запускал бесконечные «Звездные конвейеры», сперва с помощью Шлица, а затем и в одиночку, по-прежнему вкладывал деньги в их совместное строительство «Медиасити», сокращенно отмечаемого в блокнотике личных доходов и расходов как «МС». Оба подошли к Медянской с двух сторон и наклонились к ее рукам: Фрост поцеловал правую, а Ротман – левую.
– Здравствуй, Виктория. Скорбный день. Жаль Иосифа. – Корней задержал чуть дольше ее руку и скосил глаза на Романа. Тот не отставал:
– Вик, ну ты держись! Слышь?! Если чего, поможем. – Он тоже покосился на Фроста и тут же спешно добавил: – Я тебе всегда готов помочь. Звони.
– Спасибо, господа, – поблагодарила вдова.
Медянская знала цену этим обещаниям и словам самых коварных и непримиримых противников ее мужа. Она освободила руки и положила их на колени своим подругам. Те, не сговариваясь, молча, протерли их – каждая своим платочком. Ну а Романа и Корнея тут же отодвинул коренастый жгучий брюнет, похожий на Антонио Бандераса. Гарик Бестофф, который по паспорту именовался Игорем Лущинским, с юности боролся с обидными прозвищами вроде Луша, Лушка и Лущенок. Поэтому, как только он достиг совершеннолетия, то первым делом поменял опостылевшую фамилию на английский аналог Бестофф. Сперва он объяснял, что Лущинский происходит от Лучший-Лучшинский. Затем перестали спрашивать. А потом он перебрался из Караганды в Москву и с тех пор уже никому и ничего не объяснял.
Сегодня Гарик владел самым раскрученным в городе клубом «Гоголефф», который на самом деле писался как «Го-Го-лев». Но тусовке больше нравилось считать Гарика потомком великого Николая Васильевича, при этом абсолютное большинство посетителей и завсегдатаев клуба были уверены, что писатель носил именно эту фамилию – Гоголев. Однако все было прозаичнее: три года существования развлекательного центра вылились в борьбу за название, и в итоге вывеску «Го-Го-лев» заменили на «Гоголефф». Мудрый Гарик только выиграл от ребрендинга, а клуб стал еще популярнее.
Так казалось непосвященным. Но даже Виктория знала, сколько сил и времени, не считая денег, вложил в этот клуб ее Иосиф. Он загорелся идеей собственного клуба очень давно, но не хотел делать этого явно. Именно поэтому два года назад, используя удачный момент, когда Гарик в очередной раз продул крупную сумму в казино и погорел на неудачном инвестировании добычи марганца в горах Зимбабве, Шлиц выкупил у него шестьдесят процентов акций клуба. Да, официально Гарик оставался владельцем, но один короткий документ – расписка! – подтверждал, что по первому требованию Гарик Бестофф обязан передать Иосифу Шлицу оплаченную тогда-то, в таком-то размере долю в шестьдесят процентов всех активов клуба. Тогда же Иосиф и задумался над переименованием. Что и произошло под давлением народных масс, гуляющих в «Гоголеффе».
– Виктория Станиславовна, я скорблю вместе с вами. Великий человек – великое горе. В любой момент, по любому поводу. Днем и ночью. Я всегда к вашим услугам, – Гарик склонился, но руку не поцеловал.
– Спасибо. – Медянская ответила кивком, а подруги, открыв рты, разглядывали этого красавца-мачо. А он наклонился еще ниже, к самому уху Виктории, и аккуратно вложил в ее руку плотный конверт:
– Это я не успел передать Иосифу. Умоляю, примите. Я чту долг чести.
Виктория даже не успела отреагировать, а Гарик уже отошел от нее. Повернулся к гробу и, склонившись над недвижимым Иосифом, трижды поцеловал его в лоб. Ротман и Фрост скривились. Девушки тихонько ахнули. Прощание закончилось. Иосиф, словно восковой манекен, улыбался нарисованной улыбкой.
Раскрутка
Агушин подготовился к допросам свидетелей основательно. Он даже достал словарь и прочитал статью «Продюсер».
– От английского producer (лат. producere) – производить, создавать, – бормотал он под нос, – в капиталистических странах, то есть, теперь и у нас, продюсер – доверенное лицо кино- или телекомпании, театрально-концертной организации, осуществляющее идейно-художественный и организационно-финансовый контроль за постановкой фильма, спектакля, организацией концертов…
Выглядело определение сложновато. С ходу и не понять.
– Иногда продюсер сам является режиссером-постановщиком, – продолжил он, – продюсер – лицо, непосредственно руководящее и участвующее в эксплуатации труда наемных актеров, артистов и других работников искусства. Продюсер, как правило, несправедливо осуществляет распределение денежных средств, заработанных творческим трудом других лиц.
Ну, то, что несправедливо, было понятно. По марксизму-ленинизму у Агушина всегда стояла оценка «отлично». Но вот несправедливость эта творилась руками таких, как шлицевский директор Митя Фадеев, и слезать с него, пока Фадеев не расскажет всего, Агушин не собирался.
– А вот теперь давай по порядку. Рассказывай, Дмитрий, с кем у Шлица были последнее время конфликты? – Агушин уже отработал «плохим полицейским» и теперь успокаивал это орудие капитализма.
Тот выпил услужливо поданный следователем стакан безвкусной воды и икнул:
– Ой! Простите. Я затрудняюсь точно сказать… – и тут же увидел, как Агушин сжимает огромный костлявый кулак. – Нет-нет! Я в другом смысле, тов… гражд… господин следователь. Я имел в виду, что затрудняюсь сказать, с кем у Иосифа Давыдовича не было конфликтов последнее время.
– Вот как?
– Да-да. С ним… а точнее… скорее, он сам перессорился со всеми крупными продюсерами, производителями, радийщиками, телевизионщиками. – Митя вздохнул; к сожалению, он говорил правду: Иосиф умудрился поссориться даже с безобидной «голубой тусовкой» и их кумирами-певцами.
– Очень интересно… – беспрерывно записывал за ним Агушин.
Он думал, что очень правильно поступил с этим мальчишкой, не дав ему даже опомниться и толком не объяснив, что даже в качестве свидетеля он может пользоваться помощью адвоката. Сейчас третий, как никогда, мог стать лишним. Что касается сведений о ссоре с «голубыми», то здесь следователь, как хороший охотничий пес, взял след. Он знал, насколько мстительными бывают обиженные представители однополой любви. Взять хотя бы убийство Джанни Версаче и последний случай с «энтэвэшным» парнем, которого любовничек замочил прямо на квартире. Геннадий Дмитриевич вел это дело и нашел-таки убийцу, который к тому времени уже сбежал в Молдавию. Вот и здесь версии «неразделенной любви и доходов» плотно переплетались и требовали тщательной проработки.
– Ну, я уж не говорю о постоянных разборках с заказчиками, – вздохнул Фадеев.
– С заказчиками? – переспросил Агушин; он впервые вел дело, связанное с шоу-бизнесом, а потому только осваивал все понятия и сленг.
– Ну, с теми, кто, типа, заказывает вечеринку, корпоратив.
– Корпоратив… – повторил Агушин и записал еще одно новое слово в блокнот.
– Да, корпоратив. Они же всегда как? Заказывают там, скажем, Алсу, Маликова, Пьеху…
– Эдиту Станиславовну? – неподдельно изумился Агушин; для него стало откровением, что его любимую певицу детства вызывают какие-то скандальные заказчики на еще более странные «корпоративы».
Фадеев замахал руками:
– Эдита? Нее-е-ет! Вы что? Кому она упала на корпоративах? Всем нужен Стас, ее внук. Без этого ни один девичник не пройдет. Все телки от него пищат! – Митя выдавил что-то наподобие улыбки, и Агушин тут же записал в блокнотик: «кому упала» и «телки пищат».
– И что же внук?
– Да с внуком все в порядке. А вот заказчик иногда начинает быковать.
– В смысле? – переспросил Геннадий Дмитриевич.
– Ну, типа, я бабки плачу, я и музыку заказываю.
Агушин сделал наивное лицо.
– А разве не так?
– Ха! – покачал головой Митя. – В том-то и вся хрень! Бабки заказчика, а музыка наша. И репертуар строго определен. Босс сам под контролем держал.
– Так уж прям? – усомнился Агушин. – Если каждый кор-по-ра-тив контролировать, то и времени не останется для других дел.
– Это, конечно, да, – закивал Фадеев, – но он не то чтобы все-все контролировал, но был в курсе. Особенно, когда заказчик предъявы выкатывал. Типа, мало отработали. Спел не 10, а 9 песен. Или там подписывался на столе у именинницы станцевать, а сам только вокруг хороводил. Или еще Киря что-нибудь отмочит.
– Кто это «Киря»? – тут же заинтересовался Агушин.
– Да Фарфоров Кирилл. Он же гений! Как-никак с самой Примадонной жил десять лет. И без нее не пропал назло тусовке. Так у него, как великого артиста, вечно заморочки. То астрологический прогноз не тот, то голос бережет для «Евровидения», то диета специальная, а то лимузин короче, чем у Элтона Джона.
– А какое это имеет значение? – искренне удивился следователь.
– Что? Прогноз или диета?
– Нет. Лимузин этого, как его, Джона.
Митя покачал головой и, наконец, подобрал с пола бейсболку. Этот ответственный прокурорский работник был совершенно незнаком со стандартами «звездной» жизни. Нацепив бейсболку на прежнее место, он со вздохом пояснил:
– Вот и я так считаю, господин следователь. Но только Кире Фарфорову этого не объяснить и не доказать. Если у Элтона Джона и Мадонны белый «Хаммер», то и у Кири должен быть такой же. Если они в гастроли – на «Фантоме», то и он на таком же. А не дашь – сразу обида, истерика. Помните, как он орал на прессухе? «Я вам звезда или п… «выпал из гнезда», – Фадеев хихикнул. – Ну, сами понимаете кто.
– М-да. Помню. Ну и нравы у вас. А с виду вроде искусство. – Агушин перевернул бланк допроса. Он записывал рассказ Мити выборочно, и все равно получалось много.
– Не, ну это частности. Неполадки в пробирной палатке. А так – нормально. Бизнес не хуже других. Не отправлять же Кирю на стройку. Ха-ха.
– Может, и следовало бы, – хмыкнул себе под нос Агушин, и тут же собрался. – Ну да ладно. А что же все-таки с претензиями этих заказчиков? И кто они такие?
– Да, там лимон всяких левых косяков накидают, – отмахнулся Фадеев. – Редко кто всем доволен. Они же жлобы. Бабки заработали, а потратить с умом не могут. В тусовку пробиться тоже не получается. Там любят щедрых. Чтоб телочкам колечки, брюлики дарили; певцам – спонсорские. А эти – только по смете. «Привезите этого и этого!» И дрожат в ожидании, пока не увидят вживую Клима Чука или того же Кирю, аж усираются от нетерпения. А послушают, потрогают – кажется, типа, приобщились. Ничего особенного. Люди и люди. Типа, и сами так можем. – Митя совсем расслабился и уже, не заикаясь, без остановки шпарил про всю концертную кухню.
– И что же дальше?
– А дальше начинают выеживаться: это не так, то не эдак. Вот по всем этим наездам Иосиф Давыдович сам и разбирался. Ну, когда попроще было или Шлиц в отъезде, Иван подкатывал. Хотя у Шлица все одно лучше складывалось. Он гений терок, ну, в смысле, переговоров.
– А кто еще высказывал недовольство или претензии предъявлял? – Агушину нужна была конкретика: имена, фамилии, должности, явки.
– Ой, да они все цеплялись. Каждый по-своему. От Проторова и Фрида до Алимджана и Фарутдина. Корпоративы-то и вечеринки у всех. Без нас, то есть без номеров, не получится.
Следователь быстро записал имена олигархов, особенно отметив тех, кто имел несчастье связать свою фамилию с уже упомянутой буквой «ф».
– Скажите, Дмитрий, а какие активы остались после Шлица?
Митя замер: вопрос был слишком конкретен, чтобы пуститься в рассуждения о нелегкой судьбе устроителя вечеринок.
– Ну? – напомнил о себе Агушин, и голос его был холоден и жесток.
Активы
Митя понял, что придется отвечать, а потому сразу начал тянуть время – просто чтобы собраться с мыслями.
– Так сразу всего и не перечислить.
– Ну, уж постарайтесь!
– Я не отказываюсь… тут другое… – Митя замялся; он давно понимал, что уже наговорил лишнего, но следователь снова стиснул кулак.
– Граж… господин Фадеев! Чем откровеннее вы мне обо всем расскажете, тем меньше подозрений у меня возникнет в отношении вас. А то ведь я могу действовать по-другому. Хотите?
– Нет! – резво взвился Митя.
– Я ведь могу считать, что отсутствие у вас судимости вовсе не ваша заслуга, а просто наша недоработка…
– Ой! – вырвалось у Фадеева.
– А могу вспомнить и про Конституцию. Про презумпцию невиновности. Никто не должен считаться виновным, пока вина не будет доказана в соответствии с действующим законом и подтверждена вступившим в законную силу приговором суда, – чуть переиначив, но почти слово в слово повторил Агушин конституционную норму.
– Так лучше. Да я и не отказываюсь. Тут другое. Понимаете, Иосиф Давыдович не очень верил во всякие юридические документы.
– Это почему же?
– Ну, он говорил, что, мол, у закона души нет. Вот и не верил. Бумаги подписывал в самом крайнем случае. В основном все на руках решал.