Продюсер
– Как это «на руках»?
– Ну, встретились, договорились, руки пожали. Все. Диил!
– Что? – снова не понял следователь.
– «Диил». Это значит по-американски «сделка». То есть «по рукам», «договорились». Ну и никаких бумаг не надо. Я же говорю, он им не доверял. Потому и адвоката у нас толком не было. Пару раз обращались к Резнику да Павлову.
– И что же? – заинтересованно напрягся Агушин; он умышленно обошел вопрос адвокатской помощи в начале допроса, но знать об этом считал важным.
– А ничего. Какой нормальный адвокат возьмется за дело, если никаких документов нет? Давыдыч втолковывал им, что «этот слово дал», «тот за слова отвечает», а этот вообще «не по понятиям». Но толку – ноль!
– А что… так все ведут бизнес в вашей сфере?
Фадеев с сомнением покачал головой:
– За всех не буду врать. Но у Иосифа Давыдовича так чаще всего и бывало. Потому и не могу я всего сейчас сказать и наверняка чего-то не знаю.
– А из того, что знаешь?
– По певцам сказать могу. Клим Чук, Айя Кисс – из последних. Группа «Вице-президент», «Ляльки» – это уже давние. Но тут как раз исключение. Все бумаги Шлиц подписывал.
Агушин снова удивился:
– Это почему же так?
– Очень просто. Они же когда бесхозные-бездомные, чмошные, короче, приползают к продюсеру, то все как один скулят. Готовы отдаться по беспределу.
– Что это значит?
– Ну, они никто. Не то что звезды, а вообще ни-кто! Пустое место. Таких в любой сельской музыкалке сотни. А продюсер может из каждого более-менее артиста сделать. Только ему это ни с какого боку не упало. А им – мечта! Так за эту мечту они готовы хоть в постель, хоть в прорубь.
При слове «постель» глаза Агушина засветились. Он был не чужд плотских радостей и сплетен.
– И что же продюсер?
– По-разному. – Митя поморщился. – Отдаться-то все хотят, только что потом с ними делать? Мы же их не в путаны готовим, а в артисты. А артист все же должен иметь талант.
– Ну, а как вот эти… которых ты называл? Клим Чук, Айя Кисс?
– А-а-а. Клим сам прибился в «Гоголеффе», ночном клубе, два года назад. Он там снимался…
– В фильме?
– Ха! Если бы! Снимался – в смысле, кто бы его снял на… вечер или ночь. Как получится, – ехидно пояснил Митя, вспомнив недавний разговор и наглые ответы того, кто недавно на роль выше клубной потаскухи не претендовал.
– И что же Шлиц? Снял его? – Агушин все же ждал скабрезных подробностей.
– Не-е-е. Он на него и не смотрел даже. Так тот увидал Шлица и выскочил на сцену. Там какая-то певичка зажигала. А тот давай ноты брать выше нее. И так с ней соревновался, что босс и увидал. Увлекся, смотрит на него и говорит: «Не может быть! Не может быть, чтобы он эту ноту взял». Короче, произвел Климуша эффект слабительного. Разорвавшейся клизмы.
– Не понял…
– Ну, понесло Давыдыча! Зацепил он его своей высокой октавой. Позвали за столик. Тот чуть не умер на месте. Ну, и пошло, поехало. Первый клип – сразу хит. Премии через год: «Муз-ТВ», «МТВ», «Граммофон», «Стопудовый». Парню башку и рвануло. Зазвездился.
Агушин быстро перевернул еще один листок блокнота.
– А на каких условиях он работал со Шлицем?
– Почему работал? Он и сейчас обязан. По контракту десять лет. После чего не имеет права пользоваться ни своим сценическим именем, ни образом.
– Как же такое возможно?
– Да ведь его зовут не Клим Чук, а Федя Климчук. Мальчик из белорусского городка Бобруйска. Потому и не может он называться вне контрактных обязательств Климом.
Агушин заволновался:
– Хорошо. А если что-то происходит с продюсером? Вот сейчас, после смерти, какие последствия?
– А никаких, – мотнул головой Фадеев. – Контракт переходит наследникам. Обязательства исполняются до его истечения. То есть еще восемь лет. Даже если представить, что контракт накрылся… ну, перестал существовать… так там есть один спешл. Если что-то такое случилось, то певец Вася Пупков может свободно гулять дальше, но только забыть о сценическом образе, имени и песнях, которые в нем уже спел.
– Жестко! – невольно восхитился Агушин предвидением и предприимчивостью Шлица.
– Н-да. Жестко-то оно жестко, но прецедентов еще не было, – произнес Митя; его не отпускало воспоминание о разговоре с Климчуком. – Да и сейчас, видимо, не случится.
– А что… у вас есть какие-то основания так полагать? – отформулировал почуявший какой-то реальный конфликт Агушин.
– Оснований полно. Вот прямо сейчас Климчук срывает концерт и даже обхамил меня по телефону, – решил открыться Фадеев; в конце концов, не он отвечает по контракту, а подлец Федька.
Агушин на мгновение замер и тут же что-то пометил в блокноте.
– Но, значит, он тоже был кровно заинтересован в гибели продюсера Шлица?
– Ну, я не уверен… Не знаю… Не могу сказать точно… – замямлил Митя.
Он понял, что может обвинить кого-то незаслуженно, а при всех своих пороках молодые птенцы гнезда Шлица все же были далеки от криминала. Да, они обслуживали его на всех вечеринках, но такова жизнь: без криминального мира шоу-бизнес не проживет и дня. Этот вывод Фадеев сделал после первого же года работы со Шлицем и с тех пор мнения своего не менял. Все вопросы решались только по понятиям и на сходках. Черный нал кочевал из кармана в карман, а наказания и профилактика свершались в лучших традициях Бутырки или Владимирского централа, в зависимости от того, кто какими коридорами прошел свой путь.
Впрочем, Агушин и не требовал от него прямого указания на убийцу. Он и так выудил за эти полтора часа практически все, что было необходимо для начала массовых репрессий, в которые, как правило, выливаются так называемые следственные действия по каждому уголовному делу. Тем более если это дело находится на контроле Президента страны – вот как сейчас.
Для Агушина вообще ситуация складывалась уникальная. Затянувшаяся война между следственным комитетом и Генеральной прокуратурой уже стоила обеим сторонам конфликта потери одних из лучших специалистов. Наконец, и сам председатель комитета ушел в непонятный «отпуск без сохранения содержания». В ответ сразу два зама генерального «написали» прошения об увольнении, и это означало, что Агушин в двух шагах от серьезного повышения.
Подводя итоги дня, можно было назвать его продуктивным. По сути, Агушин ничего не вынес лишь из беседы с Бессарабом. Тертый сиделец говорил абстрактно и уклончиво; не называл никаких фамилий, нес околесицу, забалтывал Агушина какими-то байками, и, в конце концов, Агушин устал от его трепотни и выставил «крышу» Шлица вон. Тут-то и возник действительно ценный кадр – Митя Фадеев, раскрывший и некоторые секреты создания звезд, и таинства заключения и исполнения контрактов в сладком мире грез, подиумов и эстрадных залов, что зовется ШОУ. Да уж, король умер, а шоу должно продолжаться!
Митя удивил бывалого следователя лишь под конец. Фадеев кропотливо проверил все, что Агушин записал, затем попытался поспорить по поводу некоторых формулировок и, лишь получив жесткий отказ, согласился. Занес ручку для подписи и… остановился. Огляделся по сторонам и, наклонившись ближе к столу, понизив голос, произнес:
– А если честно, то знаете, что я думаю?
Агушин опешил:
– И что же ты думаешь? Говори. Есть возможность дописать в протокол.
– Не-е-е! – замахал рукой тот. – Без протокола. Я думаю, что Шлиц… – он снова судорожно оглянулся на дверь и еще тише продолжил: – Он… вообще не умер! Он здесь. С нами. Следит. И все слышит. И все видит.
Агушин оторопело смотрел на психанувшего директора. Он не понимал, шутит ли тот, двинулся ли умом или просто кем-то напуган. Но Митя уже поставил подпись, и было видно: большего он сегодня не скажет.
Голубок
Через два часа Митя выбрался из здания следственного комитета, пообещав на прощание приставучей секретарше постер с автографом Клима Чука. Благо его подписи в актах и ведомостях он давно научился подделывать так, что и сам Климушка не отличал. Но не успел он сделать и десятка шагов по свободной земле, как железные клещи схватили его за левый локоть. От боли Митя взвизгнул, обернулся и задергался, тщетно пытаясь вырваться из медвежьих объятий Ивана Ивановича.
– Не спеши, голубок! – зло оскалился Бессараб.
– Пусти! Больно же! – скривившись, потребовал Фадеев, но Бессараб уже волоком тащил его в близлежащий скверик.
– Не дергайся, щенок! Базар есть.
Затащив несчастного Митю за угол, он встряхнул свою жертву и поставил перед собой. Фадеев зажмурился и застыл в ожидании расправы, которую по всем статьям заслужил. Но бандюга не спешил. Он положил огромную ладонь на плечо Мити и дыхнул ему в лицо адской смесью перегара, табака и какого-то сладкого парфюма:
– Чего ты там этому следаку наплел? А, сучонок?
Бессараб сжал плечо парня, и тот взвыл:
– Уй-аа-а! Ничего я не сказал!
– А чего ж так долго ничего не говорил?! Два часа тебя тут ожидал! Ну, поц! Говори!
– Да он же тупой! По пять раз переспрашивал! Как концерт организовать, да что такое корпоратив. Вот и все! Ничего больше и не сказал. Пусти же ты меня!
Последние слова он уже выкрикнул и таки вырвался из лап Ивана. Странным образом, Бессараб не стал его удерживать. Все выглядело так, словно бандит начал пасовать перед этим тщедушным мальчишкой.
«Деньги! – мгновенно понял Митя. – Он строит на меня планы!»
Бессараб щелкнул языком, глянул под ноги, затем – на небо и закряхтел:
– Эге. Ну, лады. Молоток, что не сдал никого.
«Точно – деньги! – подтвердил себе Фадеев. – Иначе уже измолотил бы! Сейчас начнет меня под себя подтягивать…»
– Теперь вот чего, Митяй, давай-ка подобьем бабки. Поскольку Иосифа мы схоронили, будешь теперь мне отчитываться.
Но Фадеев, перетрясшийся в кабинете Агушина и понявший, что бить его не станут, уже успокоился и рассматривал громилу довольно нагло.
– Тебе? Это в чем же?
Бессараб замялся. В лагерях и тюрьмах он всегда безжалостно расправлялся с любым проявлением неуважения или сопротивления. А теперь… Привыкший за последние годы к сытости и безопасности, Бессараб остро хотел это состояние покоя и сохранить – навечно. Но в отсутствие Шлица это было непросто и зависело в том числе и от лоха и недоноска Мити Фадеева. Бессараб почесал могучий щетинистый подбородок:
– Вика сказала, что ты зажал бабки за месяц. Где бабло, Митя? Отдай по-хорошему.
– Я бы рад, Иван Иваныч, да только теперь и я ничего не могу. – Митя развел руками.
– Слышь, малец, я тебя не спрашиваю, можешь или не можешь, – уточнил Бессараб, – я тебе говорю – должен!
– Я, может, и должен, – не стал нарываться с возражениями Фадеев, – но не могу. Теперь этими проектами занимается Корней Фрост.
Бессараб опешил.
– Это с какого же перепугу? Он не может без меня встревать в Иоськин бизнес. Это же полный беспредел!
Иван для виду грозно насупился, но на самом деле он понятия не имел, что теперь делать. Он давно уже не влезал в какие-либо серьезные разборки. Иосиф все предпочитал решать сам и, надо сказать, справлялся лучше, чем любая «крыша». Мало того, именно Шлиц все последние годы усиленно раскручивал миф о крутости, беспощадности, могучести и мудрости бандита Ивана Бессараба. С его способностью делать звезд из вчерашних домашних девочек и мальчиков, которые не могли прилюдно даже стишок рассказать, он долгое время реализовывал пиар-проект «Иван Бессараб – самый крутой авторитет». Спустя годы усиленной пропаганды всесильности и боеспособности Ивана все «крыши» и братва знали его как одного из легендарных воров в законе.
Из уст в уста передавались умело запущенные Иосифом байки про очередные разборки Ивана с залетными «тамбовцами» или «курганцами». Отдельно запускались истории похождений Ивана Бессараба в Китае и Таиланде. По версии Шлица, Иван, отправившись с дружественным визитом к представителям триады и якудзы, в итоге разгромил половину их бойцов, а остальные согласились признать Ивана Главным Русским Воином Света и Тени. Именно это означал иероглиф, подаренный Бессарабу. Правда, подарили ему этот свиток в санатории на Хай-Нане, где Иван лечил простатит – кстати, очень успешно. Но для общественности Иосиф придумал иную историю и под страшным секретом распространил ее по всем нужным каналам. Так и подогревался страх перед Ванькиным могуществом, прозорливостью, неуловимостью для ментов и неуязвимостью для пуль конкурентов. А главное, вырос отдельный миф о его сказочной везучести. Ведь фарт или удача – это главные достоинства любого бандита. Даже сам Бессараб верил в эти истории, давным-давно поддавшись умелой манипуляции Шлица.
– Слышь, Митяй, ты мне мозг не соси! Какой там еще Фрост? Давай, братан, решим, как мы с тобой дальше жить будем.
– Как мы с вами будем жить? – прищурился Митя. – А-а-а… вы, собственно, теперь кто? Чем вы можете помочь делу?
Бессараб опешил: такой постановки вопроса он от Митяя не ждал. А Фадеев тем временем уже разошелся вовсю:
– Ну, скажите мне, Иван, раз уж вы такая крутая «крыша», вы можете сделать так, чтобы этот следователь Агушин отстал от меня? Чтобы дело прекратил? Чтобы не вызывал на допросы больше? А?
Лицо Бессараба перекосилось.
– Слышь, братан, ты не гони! Чего ты заладил: «Отстал, прекратил, не вызывал»? – с раздражением, но совершенно неуверенно ответил Бессараб. – Надо будет – все сделаем.
И Митя почувствовал его слабину и тут же развил наступление:
– Ага. Так вот уже надо! Очень надо, Иван Иванович!
Лицо Бессараба потемнело: продолжать оставаться крутой «крышей» в отсутствие Шлица оказалось не так просто.
– Не гоношись! Сказал тебе: «Обожди». Разберусь! Ты мне про Фроста чего там пел? С какого перепугу он мои бабки хавает?
Митя пожал плечами.
– Очень просто. Он ведь компаньон Иосифа Давыдыча. Можно сказать, даже основной партнер по медийному сектору.
– Ну?
– Фрост показал расчеты, и выходит, Шлиц ему остался должен. Поэтому Фрост забирает недостающие активы из его доли. Такая вот арифметика.
Митя выдал версию, не так давно озвученную самим Корнеем Львовичем. Этот расклад должен был, по идее Фроста, стать основным мотивом к переоформлению всех активов «Медиасити» и некоторых контрактов со «звездными конвейеристами». Если учитывать известное нежелание Шлица вовремя гасить все образовавшиеся долги и обязательства, версия выглядела правдоподобно. Иван тяжко задумался, если процесс почесывания и покряхтывания можно вообще принять за мыслительный.
– А чего это он меня не поставил в курс дела? Я ему что – дерьма кусок? Отряхнул с сапога и дальше двинул? Нее-е-ет! Так не выйдет. Он еще отступных должен. Я сказал!
Иван двинул огромным кулаком по бетонной стене дома, к которой прижался Митя. Стена загудела, а на первом этаже даже задребезжало оконное стекло. Но Фадеев, хоть и втянул голову в плечи по самый козырек своей неразлучной бейсболки, все же пискнул:
– Ага! Должен. Вот вы и выясняйте. А то меня чуть его «крыша» прям там в цемент не закатала.
Бессараб напрягся, как сторожевой пес на чужого:
– «Крыша», говоришь? Какая такая «крыша» у Корнея?
– Простая. Кажется, «красная» называется. Здоровенные такие амбалы из милиции и вроде один аж полковник из наркоконтроля.
– С чего ты взял? – недоверчиво покосился Иван.
– Так они мне объяснили очень наглядно и подробно, что со мной будет, если я: а) не отдам долги Шлица и б) попробую что-то не оформить, как им надо. Вот такой небогатый выбор.
На Бессараба было тягостно смотреть. Он был уже слишком стар, ленив и обеспечен, чтобы выходить на тропу войны. А воевать с «красной крышей» Фроста было наибольшей глупостью, какую только можно себе придумать. Против «ментовской крыши» могла быть действенной только «фээсбэшная», а еще лучше «кремлевская». Но ни на вторую, ни на третью, и даже на первую Ваня рассчитывать не мог. У него был свой путь, своя легенда и свои понятия. Чтобы совсем не терять лицо, Иван перевел тяжелый взгляд на Митю и внезапно двинул его под дых, а затем добавил сбоку в ухо. Пока Митя падал на землю и стонал, задыхаясь от кувалдоподобной оплеухи, Иван сплюнул и зло закончил беседу:
– Это тебе, поц, чтоб руку больше не поднимал. А с Фростом и его шавками я сам разберусь. Сиди тихо и не отсвечивай. Скоро позвоню. И еще… не вздумай лыжи дернуть! Найду и яйца отрежу. А затем заставлю сожрать! – Он пнул скорчившегося на асфальте кашляющего Митю. – Бывай!
Элвис
Роман Ротман и Корней Фрост вместе вышли из Театра эстрады. За ними чуть поодаль шел Гарик Бестофф. Они не собирались ехать на кладбище и лить слезы над могилой убитого. Хотя корпоративные интересы и вынуждали их прилюдно отдавать долг памяти ушедшему коллеге, заставить сожалеть о нем не мог никто! Каждый из них, как и еще десятка два деятелей сферы эстрады, телевидения и развлечений, имел сотню причин не только ненавидеть Шлица, но и приближать его кончину.
– Зайдем в «Лермонтовъ»? Переговорить бы надо, – неожиданно предложил Фрост.
Ротман недоверчиво оглядел Корнея и посмотрел на свой лимузин и охранников, которые уже распахивали двери. Они давно не разговаривали один на один, и интересы толкали Романа на такую беседу. Сейчас, пока не начался передел шлицевских активов и проектов, еще можно было договориться. Или хотя бы прощупать потенциального партнера, что в любую секунду может стать противником и даже заказчиком твоего устранения. Ведь Шлица-то явно кто-то убрал; ежу понятно, что это была не бытовуха и не уличные хулиганы. Серьезный заказчик не оставил следов и наверняка наблюдал за развитием событий из-за занавеса.
– Пешком, что ли, топать? – лениво начал Роман, на самом деле просчитывая возможные варианты разговора. Он любил заранее формулировать решение, которым должен закончиться разговор.
– Это же в двух шагах на бульваре! – Фрост, видимо, уже такой результат сформулировал и теперь неуклонно шел к нему через раздумья и сопротивление Ротмана.
– А этого… не будем звать?
Оба магната, не сговариваясь, обернулись на Гарика, что в одиночестве топтался возле своего «Феррари». Владелец элитного клуба не мог даже на похороны выбрать машину поскромнее. Правда, скромность и Гарик были понятия несовместимые, так что, поймав на себе взгляды магнатов, Гарик тут же помахал им рукой, готовый присоединиться по первому требованию.
Ротман и Фрост напряглись. Прежде Гарик – пусть и не слишком скромный – не проявлял такой назойливости. Но загадка разрешилась очень быстро, едва Ротман повнимательнее проследил за взглядом и направлением жестов Бестоффа. Чуть в стороне за Фростом и Ротманом жался Леня Булавкин. Сопровождавшие его кремлевские посланцы, видимо, уехали, и теперь Ленчик, как его звали коллеги, жестикулировал Гарику, который уже шел на сближение. Он, так же не замечая и не переводя взгляда, проследовал мимо коллег прямиком в объятия маленького модельера. Они обнялись – чересчур нежно, пожалуй, – и, что-то шепча друг другу, погрузились в машину Булавкина.
– А зачем его звать?! Пошли. – Ротман дернул за рукав Фроста, не могущего отвести взгляда от уезжавшего автомобиля, и тот очнулся и кивнул:
– Да. Им без нас хорошо. Идем.
– Иду. Ты лучше скажи, тебе не показалось… – Ротман посмотрел на Фроста, и тот тут же встретил его ответным взглядом:
– И тебе тоже? Это то, что я думаю? Правильно?
Фрост ловил каждое движение Ротмана, который заговорил первым о том, что обоим показалось странным и подозрительным. Роман опустил глаза и кивнул:
– Слушай, стыдно признаться… но я даже подойти не мог. Ну, не он это… тот, что в гробу лежал… Какая-то кукла фарфоровая…
– Да. Мне тоже так показалось. Знаешь историю про Брюса Ли?
– Это когда его вроде убили, а он там воскрес, типа?
– Ну, почти. Только там во время похорон вроде как откололся кусочек от пальца. И видно было, что это фарфоровая статуя, а не человек. Вот так-то. До сих пор никто ничего не знает.
– А Элвис? Элвис Пресли тоже вроде как жив? – Роман явно пытался убедить себя и Фроста в правильности своей догадки. Но Фрост вдруг захохотал:
– Ой! Уморил! Ромка! Ты чего? Рюхнулся совсем? Брось свою охоту за привидениями! Лучше давай решим, как нам бабки поделить. А то пока ты там занимаешься своей парапсихологией, бизнес загнется.
Фрост подтолкнул коллегу вперед и, широко улыбаясь, пошел сзади. Так они и побрели пешком через мост в сопровождении своих теней-охранников. Те недобро косились друг на друга. Службам безопасности было хорошо известно, кто из их хозяев и сколько раз пытался заказать друг друга. Победителей пока не было. Был лишь один проигравший – Иосиф Давыдович Шлиц. Но ни внимательные суровые охранники, ни Фрост, ни Ротман не заметили, как пара внимательных глаз следила за их движением. Наблюдатель остался незамеченным.
Видение
На Ваганьковское кладбище поехали только свои, не более десятка человек, но чувство, что за ней кто-то пристально наблюдает, уже не оставляло Викторию – даже здесь. Ей все время казалось, что вот-вот появится ее Ося – живой и невредимый, – а этот кошмар закончится. Даже тело его, обряженное в прекрасный итальянский костюм, казалось чужим и ненастоящим – вроде хорошей восковой копии, которую однажды подарили Иосифу его коллеги и подчиненные, заказав подобный шедевр у лучших английских мастеров – из тех, что творили для Музея мадам Тюссо.
Виктория пыталась вспомнить, где находится эта копия, и не смогла. Вроде Иосиф отвез ее на дачу.
«Или же оставил в старом гараже?»
Она точно не помнила. В этом доме вообще всем и всегда занимался сам Шлиц, щедро предоставляя жене одну-единственную заботу – траты.
А когда она уже уходила с Ваганьковского кладбища, ее окликнули. Виктория обернулась. За листвой деревьев стоял человек, и он смотрел на нее. Медянская откинула с лица вуаль, чтобы лучше рассмотреть до боли знакомую фигуру, но, пока она поправляла шляпку и волосы, тень исчезла.
Виктория закрыла ладонью глаза и потерла виски. Переутомление сказывалось все так же, и становилось все сильнее.
«Я выдержу, Ося! Я все это выдержу! Обещаю…»
Долги
– Рома, пойми ты, наконец! Нам делить нечего.
– О-о! Я бы так не сказал, Корней Львович.
Ротман потягивал морковный сок со сливками – новомодный диетический коктейль, который якобы помогает пищеварению. Серьезно поизносившись к пятидесяти годам, Роман, как и многие его коллеги из шоу-бизнеса, вспомнил о здоровье. Ну а Фрост вообще сидел на так называемой зеленой диете. Смысл ее состоял в том, чтобы есть только все зеленое. Сейчас он жевал пучок петрушки и запивал зеленым соком киви. Нажив многие миллионы, магнаты не могли себе даже позволить ту еду, которую им так хотелось. Приходилось с кислым видом отказываться и произносить длинные монологи о пользе диет, голодания и раздельного питания. Ротману более всего на свете мечталось заглотить кусок сала и запить холодной водкой. Фрост мечтал о том же, но в обратном порядке.
– Погоди, Рома. Погоди. Ты торопишься с выводами. Давай разберемся, что нам мешает разделить активы Шлица. Явно не твои подозрения, что он жив и здоров. А вместо себя похоронил восковую фигуру.
– Я ничего не исключаю и ничего не утверждаю! Не хочешь – не верь.
– Ладно, проехали. Так кто же нам мешает? Или что?
– Ха. Понятно что! Твоя жадность, дорогой Корнюша!
– Нее-ет! – Фрост сморщился и брезгливо затряс копной волос. – Ты все неправильно видишь, Рома! То у тебя призраки по пятам бегут, то доллары глаза застят. Какая жадность? Я каждую заработанную копейку вкладываю обратно в индустрию. У меня весь доход от телеканала, газет, фильмов уходит полностью на стройку.
– Интересно у тебя получается, Корней! По-твоему, Шлиц, что же, не вкладывал? – Роман отставил стакан и захрустел сухариком.
– Это еще надо смотреть, – уклонился Фрост. – Наверное, что-то вкладывал, но его инвестиции ничтожны. Я – основной инвестор «Медиасити». Вот ты же опекаешь свою станцию?
– Естественно! Неужели ты будешь мне подкидывать бабла? Я сам кручусь, как слуга трех господ. С одной стороны, государство жмет: лицензии, разрешения, налоги, проверки, политическая разнарядка, выборы. Всякая хрень! А мне же семью надо кормить…
– У тебя их, кажется, целых три? – продемонстрировал осведомленность Фрост.
Ротман скривился:
– Ой-ой-ой! Какой борец за нравственность отыскался! Ты меня, Корнюша, не стыди! Я этого, знаешь, не люблю. Все мои, и все на мне. Ни от кого не отказываюсь.
– Слушай, Роман, прекрати! Я не об этом сейчас. Извини. Не бери в голову! – Он протянул руку, и Ротман тут же убрал руки со стола; он явно не собирался принимать рукопожатие.
– Ну-ну. Прощаю. Что еще?
– Давай меж собой договоримся, как разделить это все, – как ни в чем не бывало, продолжил Корней.
Ротман поднял брови:
– Ты чего? С дуба рухнул? Ты чего делить собрался? Мою станцию? А вот хрен тебе по всей морде! – и Ротман сделал неприличный жест рукой, отмерив половину длины руки, до локтя.