Раубриттер III. Fidem
Этот фокус он выкидывал не впервые, и Гримберт, привычно выругавшись, активировал нужные протоколы вручную. Ржавый чурбан… Что ж, по крайней мере, это объясняло, отчего заключительная часть проповеди приора Герарда прошла мимо него, превратившись в какофонию из бессвязных сигналов. Механический рыцарь попросту временно оглох, потеряв связь с внешним миром. Простительная слабость для старика. Гримберт устало усмехнулся.
– С-сир Г-г-гризео?
Сквозь полосу стремительно тающих помех в кабину ворвался голос Шварцрабэ.
Веселый и бесцеремонный, он явно принадлежал человеку, который стремился предаться простым жизненным радостям вместо того, чтобы обдумывать надлежащим образом проповедь приора Герарда. Видимо, у него были свои вполне сложившиеся соображения о природе божественной благодати.
– Слушаю.
– Немедленно направляйте ваши стопы в сторону здешнего рефектория.
– Что такое рефекторий?
– Монастырская трапезная. Кажется, сегодня ей есть, чем попотчевать нас кроме кислого пива. Поверите или нет, но мне удалось заарканить нашего угрюмого сира Томаша и взять с него слово поведать о некоторых славных свершениях из его прошлого. Сир Франц тоже здесь и изнывает от нетерпения.
– С удовольствием присоединился бы к вам, но меня ждет паром.
– Бросьте, я уже справлялся насчет парома, он отойдет только через несколько часов. Вы ничем не рискуете.
В словах Шварцрабэ была толика правды. Если ему суждено еще несколько часов проторчать в этом сером каменном гнезде веры, он куда охотнее посвятил бы их россказням Красавчика Томаша, чем любованию монастырским зодчеством и теологическим спорам с Ягеллоном. В любом случае ни то ни другое не приблизит его к Герарду.
– Не представляю, как вам удалось вынудить Томаша к этому соглашению.
Шварцрабэ польщенно рассмеялся:
– Помните, старина, если в мире и есть нечто обладающее большей пробивной мощью, чем бронебойный подкалиберный снаряд, так это лесть. Ну же, жду вас внутри. Отбой.
Ягеллон терпеливо ждал, когда Гримберт закончит разговор.
– Радиовызов? – осведомился он безразличным тоном.
– Да. Приглашение в рефекторий. Кажется, сир Томаш наконец готов побаловать наши уши парой-другой историй из его богатого прошлого и ожидает публику. Как вы относитесь к этой идее?
– У меня сложилось не самое приятное мнение об этом человеке, – холодно отозвался Ягеллон. – Хоть и не могу отрицать того, что он достойный противник.
– Тем интереснее послушать его болтовню, – заметил Гримберт. – Разве она станет не зримым подтверждением вашей теории о вопиющей греховности человеческого начала?
Ягеллон не относился к тем людям, которые долгое принимают решение, Гримберт понял это еще по тактике «Варахиила», стремительной и резкой.
– Я с вами, сир Гризео. Но исключительно из-за скуки, а не потому, что испытываю праздный интерес к историям старого бандита.
– Что ж, тогда нам осталось лишь догадаться, где искать этот самый рефекторий.
* * *С последним они справились без особого труда. Несмотря на то что подворье Грауштейна было занято великим множеством построек, «Стальная Скала», «Ржавый Жнец» и «Беспечный Бес», замершие у входа, указывали на монастырскую трапезную яснее, чем Вифлеемская звезда. Гримберт с облегчением убедился в том, что это здание, как и прочие, сооружено лазаритами с учетом размером рыцарского доспеха, а значит, он, скорее всего, не раздавит никого из братьев, вторгнувшись внутрь в «Сером Судье».
Внутри оказалось на удивление просторно, но Гримберт, оказавшись внутри, все равно заслужил неодобрительные взгляды собравшихся. Ничего удивительного, учитывая, что любого неосторожного движения рыцарского доспеха было достаточно, чтоб превратить в щепу любой из обеденных столов.
– Сир Гризео! Сир Ягеллон! Сюда!
Шварцрабэ, Франц и Томаш сумели устроиться с максимально возможным комфортом, захватив себе большой угловой стол, на котором, подобно фигурам на шахматной доске в сложной и затянувшейся партии, расположились пивные кружки, крынки с медом и сыром, а также чищеные орехи – все, что монастырь Грауштейн смог предложить господам рыцарям. Гримберт угрюмо подумал о том, что ему не достанется даже этого, единственное, на что он сейчас мог рассчитывать – несколько глотков соленой протеиновой смеси из загубника.
– …тут-то я и понял, что дело не к добру, – беспалые ломкие руки Томаша походили на сухие древесные ветви, побывавшие во фрезеровочном станке, но жестикулировали необычайно быстро. – У этого сира Оттона было двукратное преимущество по орудиям, кроме того, я к тому времени уже выработал весь моторесурс и трясся как припадочный. Ну, думаю, доигрался ты, Красавчик. Сейчас разделает меня в два залпа…
Гримберт заставил «Серого Судью» замереть с торцевой стороны стола, опустившись на пару футов. Он все равно выглядел чудовищно большим и неуклюжим по сравнению с сидящими людьми, но уже словно занимал меньше объема в пространстве. Сир Томаш с удивительной сноровкой обхватил кружку и одним глотком влил в себя сразу половину мутной жижи из нее.
– Что было дальше? – жадно спросил Франц. Еда перед ним стояла нетронутой – кажется, он боялся пропустить даже слово. – Ушли в маневр?
– Какой уж маневр на такой-то дистанции… – старый раубриттер закашлялся и сплюнул под стол пивную пену. – Нет, у меня в запасе был прием получше. Стоило сиру Оттану закатить мне первую оплеуху основным калибром, как я выкинул вот что. Отключил охладительную систему и впрыснул в двигатели побольше горючки, отчего мой «Жнец» натурально перхнул черным дымом, как костер какой. И тотчас замер на месте.
Франц нахмурился, пытаясь понять, куда он ведет, а Шварцрабэ уже беззвучно хохотал:
– Хитрец! Ах, хитрец! Заставили его поверить в то, что подбиты, а?
Томаш кивнул:
– Именно так. Будь сир Оттон поосторожнее, закатал бы мне пару горячих прямых для верности, но очень уж он горяч был. Как увидел, что «Жнец» встал и коптит, что твоя свеча, выскочил из кабины и бросился ко мне. Наверно, хотел повнимательнее рассмотреть мои сигнумы, чтоб миннезингеры ничего не упустили в славной песне о его победе! Ну и растяпа!
– И вы, конечно, не упустили своего?
Томаш осклабился, демонстрируя беззубые розовые челюсти:
– Сожри меня черт, если б упустил! Подпустил его поближе и стеганул пулеметами так, что только клочья от него полетели!
– И вы считаете это славной победой? – осведомился Ягеллон. – Воспользоваться обманом, чтоб выманить противника из доспеха? Не вижу здесь никакой доблести.
– Доблести я и не искал, – Томаш рыгнул и ударил себя в грудь. – Я хотел сохранить свою шкуру. Правда, с тех пор я стараюсь не показываться в Аквитании, а то ее, чего доброго, сдерут дружки сира Оттона и приколотят к какому-нибудь столбу…
Ягеллон не стал вступать в спор. Дождавшись, когда монастырский служка поставит перед ним кружку, он отхлебнул из нее с таким достоинством, будто присутствовал на приеме у герцога, не меньше, и скривился:
– Какая кислятина… Из чего они его варят, из мух?
– Судя по всему, из прошлогодних, – вставил Шварцрабэ. – К тому же приправляют кустарным синтетическим мускаридином…
Свой щегольской черный берет он расположил на столе, немало не переживая из-за свежих пивных пятен на нем, и расшнуровал воротник гамбезона, однако выглядел так, будто был по меньшей мере маркизом, возлежащим в шелковом палантине, может, из-за своей постоянной сардонической усмешки, не покидавшей его лица, лишь иногда уходящей в тень.
– Бывало и хуже, – Томаш звучно хлебнул пенной жижи. – Как-то под Иерусалимом у нас закончилась вода, так что приходилось пить воду из систем охлаждения. Вот то была дрянь так дрянь…
– Вы участвовали в Крестовых походах? – почтительно осведомился Франц. – В скольких из них? Я видел сигнумы битв на вашем доспехе, но лишь немногие мне знакомы. Красное Ратовище, Чумной Четверг, Кельнская Мясорубка, Колесование, Триста Костей, Санктум…
– В восемнадцати. Честнее было бы сказать, в двадцати, да только два святоши поспешили вымарать из своего информатория и поскорее забыть. В первый раз все кончилось в Никее. Это христианский город на той стороне моря. Мы должны были там передохнуть после трехнедельного марша по пустыне, чтоб подготовиться к броску на Иерусалим, да только вышло все паскудно, как всегда бывает в курятнике, если туда заявилась дюжина хорьков. Сперва папский легат рассорился вдрызг с императорским коннетаблем. Говорят, что из-за тактики, но мне кажется, они просто делили епископские да графские короны еще не завоеванных земель и немного не сошлись в расчетах. Потом граф Альбона выставил претензии графу Кресси – эти двое издавна на ножах были. Барон Мантейфель заявил, что не двинет свои отряды, пока его ландскнехтам не заплатят вперед уговоренного три тысячи монет. Барон Мерси объявил его предателем и хотел вызвать на поединок, но почти тотчас сам скончался от передозировки непроверенным византийским морфием. Маркиз де Севинье предался удовлетворению своих противоестественных похотей и в скором времени до того преуспел, что в городе едва не начался бунт. Граф Сансерра покончил с собой, граф Бигорра окончательно выжил из ума и утонул прямо в доспехе посреди озера Аскания, граф де Лаваль принялся распускать несуразные слухи… Словом, не прошло и недели, как мирная Никея превратилась в полыхающий под нашими задницами костер. Кто-то споро принялся за грабежи, кто-то бежал восвояси, кто-то начал отчаянные интриги… Императорский коннетабль пытался было восстановить порядок, но куда там. Еще через неделю легкая пехота сарацин ударила по городу так, что все мы бросились врассыпную, как дикари под пулеметным огнем. Теперь понимаете, почему в честь этого славного похода не рисуют сигнумов?
Франц что-то неразборчиво пробормотал. Судя по немного осоловевшему взгляду, это была уже не первая кружка монастырского пива, опрокинутая им за этот день. Томаш же выглядел так, будто хлебал обычную воду. Ну, этого-то, пожалуй, и целая бочка наземь не свалит…
– Узнаю славные традиции франкского войска, – пробормотал Гримберт. – Даже в лучшие времена оно похоже на свору бешеных собак, которые еще не перегрызли друг другу глотки только потому, что слышат щелчки императорского кнута.
Томаш покосился на него с раздражением на изувеченном лице – видно, замечание исподволь уязвило его.
– Не вижу на вашей броне ни единого сигнума, сир Гризео. Или вы слишком скромны, чтоб наносить их на доспех?
– Это часть обета, который я добровольно возложил на себя.
– Обет… – проскрипел раубриттер, придирчиво разглядывая сырную корку. – Нынешние рыцари ни черта не смыслят в этом. Рады нацепить на себя обетов, будто это какое-нибудь украшение вроде броши… В наше время к обетам относились куда серьезнее, и все равно много глупостей от них происходило. Как в тот раз с Сигириком из Брно… Вижу, сир Шварцрабэ уже ухмыляется, видно, ему эта история знакома.
– Расскажите! – немного заплетающимся языком попросил Франц. – П-пожалуйста, сир Томаш, будьте добры…
Томаш фон Глатц что-то проворчал. Несмотря на то что держался он насупленно и недружелюбно, чувствовалось, что интерес прочих рыцарей подогревает его самолюбие. Шварцрабэ, хитрый мерзавец, был прав, лесть зачастую может вскрыть даже те доспехи, против которых бессильны подкалиберные снаряды.
– Вы знаете, что такое Путь святого Иакова?
– Паломнический маршрут в Иберии, – отозвался Ягеллон, прежде хранивший молчание, – идет через Пиренеи и…
– Говорят, тому, кто дал обет пройти Путем святого Иакова, Господь дает здоровья на двенадцать лет и удачу во всех начинаниях. – Томаш пожевал тонкими бесцветными губами. – Только не очень-то многие горели желанием.
Ягеллон хрустнул суставами тонких пальцев.
– Это отнюдь не легкая прогулка, – заметил он сухо. – Три недели, и сплошь по диким местам. Разбойники, варвары, радиационные пустоши… Тур, Бордо, Эстелла, Бургос, Виллабилла, Леон, Арзуа…
– Сир Сигирик вознамерился пройти его в одиночестве, кроме того, подобно нашему сиру Гризео, взял на себя обет не снимать доспеха, пока не закончит путь, вернувшись в Брно на то же самое место, где стоял.
– Достойный обет! – пробормотал Франц. – Это… достойный рыцаря обет!
Ягеллон покосился на юного рыцаря с неодобрением. Тот явно хлебнул лишнего, и, хоть еще сохранял надежное положение за столом, взгляд его немного расфокусировался, а язык ощутимо заплетался. Что ж, подумал Гримберт с мысленной ухмылкой, мальчишка еще поблагодарит судьбу за то, что выбрался из доспехов. Немного в мире есть менее приятных вещей, чем необходимость освободить желудок в тесной кабине…
Томаш обвел сидящих взглядом. Его неестественно бледный глаз казался затянутым слепым бельмом, однако выдерживать этот взгляд оказалось непросто, даже Шварцрабэ перестал улыбаться на несколько секунд.
– Все придворные пришли в восторг. В ту пору как раз установилась мода на всякого рода обеты, а прекрасные дамы млели от подобного рода историй. Я уже тогда назвал сира Сигирика идиотом, но все прочие были на его стороне. Маркграф Моравский, в знамя которого входил сир Сигирик, даже объявил о готовности устроить шикарное торжество в честь своего вассала.
Томаш замолчал и молчал неоправданно долго, бессмысленно двигая кружку по столу увечной рукой. Никто из рыцарей не осмеливался заговорить, точно опасаясь перебить неспешный ход его мысли.
– Так уж совпало, что следующие три недели или около того я провел в Брно. Моему «Жнецу» требовался капитальный ремонт и замена редукторов, так что я торчал при дворе маркграфа как последний дурак. На меня и так там смотрели как на бродячего пса, ну да это к делу не относится… Я видел, какой переполох воцарился во дворце, когда дозорные с башни закричали о приближении сира Сигирика. И сир Сигирик явился. Вошел в тронный зал, печатая шаг, и все увидели, что паломничество стало для него отнюдь не легкой прогулкой. Доспех был обожжен и покрыт вмятинами, однако держался ровно и с достоинством. Сир Сигирик молча занял место в центре залы и дал всем присутствующим возможность чествовать его. Правду сказать, держался он как настоящий герой, молча и с достоинством. Не бахвалился, не живописал опасности, не унижался в ложной скромности. Молча выслушал бесчисленные похвальные речи и прочувствованные благодарности. Не шевельнулся, пока оркестр маркграфа услаждал его слух изысканной музыкой. Даже во время роскошного пира, устроенного в его честь, остался недвижим аки статуя.
Франц заметно напрягся, поглощенный рассказом. Шварцрабэ слушал его с легкой улыбкой на губах, как будто уже знал, чем все закончится. Ягеллон хмурился, без всякого смысла водя черенком вилки по истертой столешнице, точно выписывая на ней непонятные письмена.
– В пирах и торжественных речах прошел целый день, сир Сигирик молча внимал, но сам не подавал никаких сигналов и не спешил выбраться наружу. К исходу дня придворные стали шептаться, разлилось что-то вроде беспокойства. Не странно ли, что герой столько молчит? Может, он не считает свой обет выполненным и чего-то ждет? Маркграф, тоже испытывавший душевное беспокойство, прямо обратился к нему, но сир Сигирик твердо сохранял молчание. Это уже походило на непристойность, шутка, в чем бы она ни заключалась, оказалась затянута. Кажется, только тогда сообразили послать за слугами и пилой. И тогда…
– Ну? – первым не выдержал Франц. – Чем все закончилось.
– Все закончилось скверно, сир Бюхер. Потому что только лишь стих визг лезвия, прогрызающего бронеплиты, прямиком на убранный пиршественный стол рухнуло зловонное полуразложившееся тело. Сир Сигирик выполнил свой обет.
– Но как такое могло статься? – растерянно спросил Франц. – Он же…
Томаш хрипло рассмеялся, наслаждаясь его обескураженностью:
– Двигался? Да, конечно. Автопилот. Сир Сигирик умер вскоре после того, как начал свое паломничество. Передозировка стимуляторов – не выдержало сердце. Все это время его доспех нес по радиоактивным пустошам гниющий труп своего хозяина. Этакая самоходная рака с мощами. Только сир Сигирик, как выяснилось, был отнюдь не святой… Я слышал, с тех пор паломничество Путем святого Иоанна потеряло в тех краях былую популярность.
Часть четвертая
Гримберт в который раз поблагодарил небо за то, что его лицо надежно укрыто пластами непроницаемой для взгляда серой брони, а то, чего доброго, пришлось бы объяснять благородным рыцарям причину возникшей на нем саркастичной ухмылки. История про сира Сигирика была известна ему как минимум в четырех различных вариантах, при этом ни один из них не касался ни паломничества, ни каких бы то ни было обетов. Самый правдоподобный из них утверждал, что сир Сигирик был настолько неумерен в чревоугодии, что в какой-то момент попросту не смог выбраться из своего доспеха, где в конце концов и задохнулся, как крыса в норе.
Однако прерывать разглагольствования фон Глатца он не собирался. Сбавив громкость динамиков до необходимого минимума, сам он мысленно раз за разом возвращался к проповеди приора Герарда. Он думал, что позабыл ее, но сейчас, сидя в бронекапсуле «Судьи», обнаружил, что помнит многое почти дословно.
«Я позволю вам прикоснуться сегодня к чуду. Отворю дверь, в которую вы стучите, и позволю увидеть, что находится за ней».
В представлении Гримберта совсем не такая проповедь была уместна перед лицом сошедшего чуда. Чуда, которого так долго ждал заброшенный и посеревший от старости Грауштейн. Хороший проповедник не упустил бы такого шанса, он напоил бы паству сладкими душеспасительными речами, пронизанными апостольской мудростью и укрепленными надлежащими и к месту приведенными цитатами из святых отцов. Слова же Герарда были горьки, как яд. Он словно швырял чудо в лицо собравшимся, не испытывая при этом ни душевного трепета, ни почитания, одну лишь горячую презрительную ярость.
Он знал, понял Гримберт. Знал цену этого чуда, такого нелепого и бесполезного. Вот откуда это сочащееся презрение в его словах. Люди, которые собрались в Грауштейне со всех окрестностей, не хотели истинного чуда, как не ждали и сошествия духа Господнего. Они явились за ярмарочным фокусом, о котором можно будет после с придыханием рассказывать соседям. За необременительным ритуалом, который приятно будет вспоминать. За жалкой надеждой, которую можно будет баюкать в истерзанной сеньорскими кнутами душе.
Этим людям не нужно было чудо – и Герард это знал, как никто другой.
– …но когда на меня двинулись сразу два берберца, тут даже у меня сердце в пятки ушло. Двое на одного! И оба в доспехах по высшему классу!
Очнувшись от задумчивости, он обнаружил, что диспозиция за столом почти не изменилась. Красавчик Томаш что-то рассказывал, ожесточенно жестикулируя руками и усеивая стол перед собой капелью желтой слюны. Ягеллон внимал ему с холодным интересом. Шварцрабэ, сам уже немного набравшийся, пьяно хохотал и то и дело хлопал себя по ляжкам. А вот Франц уже, кажется, покинул их общество прежде времени. Еще не отключившийся, он сидел на своем месте, уставившись в пустоту немигающим стекленеющим взглядом, сам похожий на опустевший и брошенный хозяином доспех.
– Берберцы! – Шварцрабэ пренебрежительно махнул рукой. – Скажите на милость! Я имел дело с берберцами. Может, на море они и опасны, но на твердой земле с ними разделается даже ребенок. Я как-то за один бой уложил два десятка!
Это звучало откровенным бахвальством. Гримберт сомневался, что сиру Хуго вообще доводилось сталкиваться с кровожадными африканскими пиратами, но сейчас никто из присутствующих не собирался заострять на этом внимания, истории обрастали фантастическими подробностями быстрее, чем раковая клетка – кровеносными сосудами. Того и гляди, дело дойдет до мантикор и великанов…
– Два берберца, может, это и не много, да только я остался без снарядов! – хриплый голос Томаша без труда перекрывал все прочие. – Как вам такое?
Все заговорили вразнобой, как обычно случается в трактире.
– Ну, без снарядов, допустим, это полная ерунда…
– Я всегда беру в боеукладку один дополнительный!
– Маневр! Только маневр!..
– Другой бы на моем месте обмочил шоссы, – Томаш обвел всех за столом торжествующим взглядом. – Да и я бы обмочил, если бы не оставил свой мочевой пузырь под Мецем двадцать лет назад. Пришла мне в голову одна штука… Зарядил я в ствол осветительную ракету, последнюю, что оставалась, да и всадил прямиком в того подлеца, что ко мне ближе был.
– Ракету? Да толку?
– А то и толку! – Томаш яростно припечатал слова ударом ладони, так, что даже стол скрипнул. – Угодил ему аккурат в кабину! Ну и полыхнуло! Вышиб у него на секунду всю видимость, вот что! Крутанулся он на месте, выстрелил – да прямо в своего собрата. Прямое попадание! В бок! А тот от неожиданности тоже всадил – и тоже по корпусу! Ну и сгорели оба к чертям…
– Невероятно! – Шварцрабэ принялся аплодировать, ухмыляясь. – Никогда бы не поверил!
– Если эта история правдива… – Ягеллон сделал паузу, которая более трезвым собеседникам показалась бы многозначительной, – если эта история правдива, вам, сир Томаш, надлежало бы отправиться в ближайшую церковь и поставить там самую большую свечу, ибо такое стечение обстоятельств можно объяснить только чудом.
Красавчик Томаш пренебрежительно рыгнул.
– Чудом было то, что, будучи в Силезии, я не отбросил копыта от тифа. А это… Только лишь расчет и умение нанести верный удар. Рыцарь не уповает на чудо, сир Ягеллон, как бы святоши ни пытались уверить нас в обратном!
Но если он намеревался вывести из себя Ягеллона, придется постараться, подумал Гримберт. Стерх из Брока, кажется, так же хорош в обороне, как и в нападении.
– Чудо – это не неопалимый куст или разошедшееся в стороны море, – сдержанно заметил Ягеллон, буравя Томаша немигающим взглядом. – Я думал, приор Герард в своей сегодняшней проповеди вполне доходчиво это изложил.
– Ни черта не понял из его проповеди! – громыхнул Томаш. – Деревенский поп и тот смышленее говорит. Пятка эта ваша смердящая… Смотреть тошно.
Этот тип точно не умрет своей смертью, подумал Гримберт не без злорадства. И случится это не в очередном Крестовом походе, а прямо тут – братья-лазариты растерзают старого дурака на части. Вот уж порадуется Шварцрабэ подобной истории…
– Вам следует внимательно следить за тем, что произносите, сир. – В этот раз от Ягеллона повеяло таким холодом, что Гримберту невольно захотелось съежиться даже в изолированной кабине «Судьи». – Иначе я буду вынужден вновь пригласить вас для выяснения разногласий, но уже за пределами Грауштейна, и, уверяю, в этот раз мы обойдемся без имитационных снарядов…
Его угроза не произвела на Красавчика Томаша видимого впечатления.
– Притушите реактор, – посоветовал он. – Что до чудес, мне приходилось видеть такие чудеса, что сам Моисей бы открыл рот. Вам приходилось слышать про монастырь кармелитов под Назаретом? Там обитало душ двести, все – прилежные монахи вроде здешних. Рады были целыми днями бить поклоны и пороть себя плетьми, пока не узнали, что к монастырю их полным ходом движется армия Абдулхабира Третьего, сарацинского царя в тех землях, провозгласившего себя последним защитником от христианства. Мы не раз угощали его огнем и сталью, да и ему случалось поджечь нам хвост. Только в тот раз он всерьез осерчал. Святой престол несколько лет вел с ним переговоры, иногда весьма взаимовыгодные, но в какой-то момент то ли утратил бдительность, то ли вознамерился его провести – и выставил Абдулхабира дураком. И это было серьезной обидой. Прежде чем осадить Иерусалим, этот сарацинский царек решил захватить монастырь кармелитов. И помешать ему возможности никакой не было, наша армия тогда сидела под Тамрой, пытаясь запихнуть истекающие кровью кишки обратно в распоротые животы, такая там была сеча…
– Не горю желанием слушать очередную историю, столь же нелепую, сколь и фальшивую, – холодно произнес Ягеллон. – Господа…
С достоинством поклонившись, он вышел из рефектория, прямой как спица.
– Слабак, – скрипуче усмехнулся Томаш. – Все они такие, святоши. Как молиться за славу оружия, так это пожалуйста, а как знать, каким образом оно на деле бывает… Словом, Абдулхабир двинулся на монастырь, и в скором времени сделалось ясно, что кармелитам придется несладко. Стены куцые, рыцарей – раз-два и обчелся, и те почти без снарядов, словом, только на чудо уповать им и оставалось. Стали они призывать чудо. Молились истово днями напролет, ждали милосердия Господнего. Уж не знаю, в каком виде им представлялось это чудо, да только молитвы их были услышаны.
Томаш вновь надолго замолчал, явно испытывая терпение собеседников.
– Ну и что там? – не удержался Гримберт. – С чудом?
– А то, сир Гризео. Абдулхабира Святой престол задобрил, сбыв ему пару приграничных городов и тысячу-другую рабов. А спустя месяц или около того мы вошли в тот самый кармелитский монастырь. Мы ожидали увидеть тела несчастных, расчлененных на части, распятых на крестах, – всем известно, как магометане относятся к пленным, особенно монахам. Но ничего такого нам не встретилось. Монастырь был совершенно пуст. Ни капли крови, ни волоска. Все выглядело так, будто обитатели спокойненько оставили его в целости и сохранности, включая теплицы, мастерские и богатый винный погреб. Оставили и удалились в неизвестном направлении, точно бесплотные души.