11 звезд Таганки
Нет-нет, ты это не пиши, не пиши. Это я для твоего кругозора говорю, чтобы ты понимал, почему я так строго стою на страже интересов покойного сына. Он – уже история. Пусть близкая, почти что руками её ещё потрогать можно, но это уже, сынок, история. И мы с тобой за неё несём ответственность, коль вместе хотим выпустить такую большую повесть «Босая душа»… Честное слово, мне этот заголовок очень нравится. Действительно у Володи босая, очень ранимая душа была, и я, родной отец его, не всегда это понимал, прости меня Господи, грешного…».
Сын своего времени, старший Высоцкий, увы, слишком утилитарно, одномерно, что ли понимал эту самую историю. Как и подавляющее большинство советских людей, воспитанных на советских же идеологемах, он искренне полагал, что биографии великих людей (а сына с некоторых пор железно и не без оснований считал великим) можно не только ретушировать, но и переписывать их на чистовик, без клякс и помарок, как диктант на школьную олимпиаду. А уж лакировать биографии и подавно не считал зазорным. И не видел в том ничего дурного, противоестественного. Но так, если честно, положа руку на сердце, можем ли мы ему быть теперь судьями? Лично я считаю – не можем.
… Долго ли коротко, но я всё-таки «уломал» Семёна Владимировича сочинить рецензию на «Босую душу». Вот она в первоначальном варианте: «О моём сыне сейчас написано много. Вспоминать, судить и рядить о нём стало престижным и модным делом. Не всё, что пишется о Володе равнозначно, есть много такого, что я, как отец, не могу читать без внутреннего содрогания и протеста. Чего стоит хотя бы нашумевшая книга «Владимир или Прерванный полет», где бывшая жена сына без зазрения совести утверждает, ни много, ни мало, что благодаря именно её заботам и радению мы имели такого замечательного поэта, актера и певца. Вдобавок, эта дама, походя, оскорбляет всех: родителей мужа, друзей его, Родину его, наконец, его самого. Сейчас речь о другом произведении. Принадлежит оно военному журналисту, и, отчасти, поэтому я, прослуживший в кадрах Вооруженных Сил почти три с половиной десятилетия, согласился написать предисловие. Но не только поэтому. Мне показалось, по прочтении этой вещи, что автор искренне любит и творчество Володи, и его самого.
Я не литератор и не могу давать профессиональной оценки повести. Скажу больше: сдается мне, что по строгому счету она вряд ли дотягивает до высоких литературных мерок. Но с другой стороны автор просто предлагает читателю штрихи к портрету сына, отраженные в зеркалах воспоминаний других людей, со своими пояснениями, оценками, воспоминаниями. Опять-таки, не со всеми из них я безоговорочно согласен. Однако то обстоятельство, что в целом, повесть правдиво отражает сложную жизнь моего сына для меня – несомненно. И, по-моему, это главное. Вполне допускаю, что на некоторых читателей эта повесть не произведет ожидаемого впечатления. В ней действительно нет сногсшибательных «откровений», чего-то такого, что могло бы прийтись по вкусу людям, любящим «клубничку». По мне же – так в этом и её достоинство. Потому что через замочную скважину, из-под стола, из-под кровати судьба сына уже довольно живописанная. Вместе с тем обилие собранного и осмысленного материала в этой документальной повести должно заинтересовать даже взыскательного читателя. Не сомневаюсь в этом потому, что сам узнал отсюда кое-что новое.
В заключение хочу подчеркнуть: главное, что было в жизни Володи – его разнообразное творчество. О нём, в основном, и рассказано в повести, к которой я отсылаю читателей. С.Высоцкий».
Радости моей не было предела. Тут же связался с Киевом и по телефону продиктовал Цюпе предисловие. Он тоже был доволен. Однако спустя пару дней Семён Владимирович круто изменил своё мнение и само предисловие. В новой редакции оно уже звучало так: «Судить да рядить о Володе сейчас стало модно. Прежде всего, поэтому я не даю никаким публикациям о сыне ни предисловий, ни послесловий. Не делаю исключения и для этой рукописи, хотя прочитал её и поправил. Всё, что здесь теперь написано – правда». И – подпись, которая всеми прочитывалась как С Зысоцкий (буквы «С» и «В» Семен Владимирович соединял таким замысловатым образом, что получалось «З»).
Что случилось, почему моя повесть удостоилась не полноценного, а усеченного предисловия, – выяснить мне так и не удалось, хоть я и старался. Высоцкий старший как-то угрюмо помалкивал. А я же, грешным делом, так полагаю, что тут, скорее всего, кто-то из специалистов-высоцковедов постарался. Ну да ладно, дело, как говорится, прошлое. Тем более что для редакции и этих нескольких слов Семёна Владимировича оказалось достаточно. И была моя документально-художественная повесть «Босая душа или Штрихи к портрету Владимира Высоцкого» опубликована в январском, февральском, мартовском и апрельском номерах литературно-художественного журнала «Радуга» за 1991 год. По тем, застойным, временам можно с уверенностью говорить, что успеха я добился безоговорочного. «Радуга» считалась очень авторитетным журналом не только на Украине, но и во всем Советском Союзе.
Рукописью моей Высоцкий-редактор занимался что-то около трёх месяцев. И за это время обкорнал её почти на четыре печатных листа! Правда, что никогда не самовольничал. Переписывая что-то, выбрасывая или просто меняя акценты, кипятился, ругался, но всегда, буквально по каждой измененной строке, ставил меня в известность. Ну, например, взял и выбросил приличный эпизод с тем самым дачным отоплением. «Ну, что ты, дурило, – сказал, – сыну в кореша-слуги набиваешься. До Янкловича тебе всё равно далеко, а люди подумают, что Володя хапугой был. Никто же не станет вникать в то, что ты сам со щенячьим восторгом взялся за то сраное отопление, которым Володя и не воспользовался ни разу в жизни!»
И опять же никакие мои контраргументы во внимание не принимались. Тем более что по большому счёту Высоцкий старший и тут был прав. В самом деле, я согласен был находиться при его сыне хоть денщиком, хоть сантехником, хоть на всяких побегушках. Ведь я же взялся за починку отопления, совершенно ничего в нём не смысля, и его, в конце концов, без меня переоборудовали на чугунные батареи.
Ещё мой строгий редактор Семён Высоцкий всюду вымарал Янкловича, как врага народа. Слишком его возмущало то, что Валерий Павлович, постоянно обхаживая мать поэта, Нину Максимовну, на него, отца, практически не обращал никакого внимания. А пробивной Янклович действительно очень много сделал для матери Володи в плане её бытового обустройства. И если старушка оказалась в итоге долгожительницей (прожила почти девяносто два года, умерла в 2003 году и похоронена возле сына – М.З.), то не в последнюю очередь благодаря по-настоящему сыновним заботам о ней Янкловича – это уже я где угодно готов утверждать. Что касается Володи, то Валера при нём несколько лет был и первым слугой, и первым советчиком, и первым собутыльником, и первым другом. Санчо Пансо не сделал столько для Дон Кихота, сколько сделал Янклович для Высоцкого. И данный факт, кроме Высоцкого старшего, редко кто из знавших театральную жизнь «Таганки» осмелится оспаривать. Тем не менее, в журнальном варианте моей повести нет даже упоминания о Янкловиче, на руках которого Владимир Семёнович практически умер, которого артист, бард и поэт на самом деле ценил едва ли не выше всех своих многочисленных друзей, знакомцев. И это святая правда, даже не смотря на то, что порядочностью в понимании Высоцкого старшего Янклович, скорее всего, не обладал и не обладает. Ну так и что с того. Люди должны знать и помнить: у Высоцкого было по-настоящему два друга. Это – Валерий Янклович и Вадим Туманов. Но о последнем я не пишу исключительно потому, что никогда с ним обстоятельно не общался, хотя мы и встречались. Что же касается Валеры, то он по сию пору носит на груди медальончик, на котором выгравированы чрезвычайно тёплые, просто-таки проникновенные слова Владимира Семёновича в адрес Янкловича: «Любимый мой друг, Валерка! Если бы тебя не было на этой земле – нечего бы и мне на ней горло драть. Вдруг улечу сегодня, посему – целую, а уж про преданность и говорить не стоит. Будь счастлив!». Перед тем как отдать Марине Влади эту записку, Янклович перенёс её на серебряный медальон. Но даже и такой железный в прямом и переносном смысле слова аргумент на Высоцкого старшего не подействовал. Он мне по-солдатски кратко отрубил: «Янклович всё это сам придумал и бляшку специально смастерил да на шею повесил, чтобы цену себе набить и чтобы считаться лучшим другом Володи. А так Валера – всего лишь шестерка: был, есть и будет».
Доказывать Семёну Владимировичу обратное я не стал. Ничего не сообщил ему и о том, что при жизни Высоцкого Валерий Павлович ко мне всегда относился всё-таки если и не равнодушно, то уж с нагловатым высокомерием – точно. Радикально он изменил своё отношение лишь после смерти барда: мы с Янкловичем не то, чтобы подружились, но как-то душевно потеплели друг к другу. Думается, не в последнюю очередь и потому, что я за все годы после смерти Высоцкого не примкнул ни к одному из многочисленных посмертных кланов поэта, барда и артиста. Хотя с другой стороны я хорошо отдаю себе отчёт и в том, что вряд ли бы усилил собой хоть один из тех самых кланов, которых действительно с добрый десяток наберется. Но я от них – в стороне.
Опять же нет в журнальном варианте «Босой души» даже намека на последнюю любовь Высоцкого – Ксюшу. И тоже зря. Не смотря на то, что их разделяли 22 года: ему было около сорока, ей – 18, но для неё то была любовь первая и, судя по всему, очень сильная любовь. (Оксана Афанасьева, дочь литератора Афанасьева-Севастьянова, много писавшего для эстрады. Через два года после смерти Высоцкого вышла замуж за Леонида Ярмольника. – М.З.) Матерясь и возмущаясь, Владимир Семёнович всюду вымарал Ксюшу, с какой-то непонятной для меня ни тогда, ни теперь озлобленностью. Между тем Володя её любил такой испепеляющей любовью, что я даже боюсь её описывать, к ней прикасаться. Да и по жизни Оксана оказалась во всех отношениях отличной девушкой, женщиной, матерью. Сейчас у них с Лёней Ярмольником – чудная дочь Александра, пошедшая по стопам матери. К слову, Ксюша очень известный в стране художник-дизайнер. Закончила в свое время Калининское декоративно-прикладное художественное училище, в котором училась и моя старшая дочь Наталья. И еще такой факт: мама поэта Высоцкого Ксюшу сердечно признавала, как любимую девушку сына. То есть, читатель, должно быть, понимает, как всё сложно и неоднозначно обстояло в жизни поэта и в жизни людей, его окружавших.
Со скрипом зубовным Семён Владимирович ещё оставил в моей повести сильно усечённый рассказ о Марине Влади. И то с непременным условием, что он лично добавит к её портрету несколько своих далеко не светлых красок, на коих тоже есть смысл остановиться. Он всегда с ярым возмущением говорил мне: «Ты посмотри, как эта хитрая стерва всю дорогу долбит одну и ту же тему: «Как я его любила и как спасала». И вообще у неё как-то так в продолжение всего повествования получается, что Володя только пил беспробудно, в литературе был дуб дубом, да ещё кое-как в театре играл. Но тут пришла заморская красавица писаная и по щучьему велению сделала из русского дурачка Емельки мировую известность. Не слабо, да? А ещё, обрати внимание, из книги по всему так выходит, что она якобы открыла сыну заграничный рай, где, заметь, везде его возила, всё показывала. Словом, руководила им по жизни. Во всех путешествиях только она за рулем. Да Володя был от Бога водителем!
А вот-вот, смотри, что ещё она пишет: «В 30 лет ты был талантливым человеком, автором нескольких красивых песен. В 42 года – ты поэт, оставивший человечеству своё творчество». Ну не стерва, а?! Во-первых, что значит «красивых песен»? Да у сына отродясь не было «красивых», а были только дельные, проникновенные, за душу берущие песни. Во-вторых, откуда ты такая умная разумная взялась на наши головы? Известно ли тебе, фурии киношной, что Володя «Штрафные батальоны» в 64-м, а «Братские могилы» в 65-х годах написал. Ты ещё, колдунья затрёпанная, под стол пешком ходила. Может быть, без тебя он бы гораздо больше написал и дольше прожил на этом свете, но ты его, стерва, в могилу и свела!
Надгробие наше на могиле сына, в которое я вложил все свои и Евгении Степановны сбережения, эта хамка обозвала «наглой позолоченной статуей». Да ты сама наглая как базарная торговка! Это ж надо, так перед всем миром обнажиться в своей книжонке! Ни стыда, ни совести у бабы!
Обо мне посмотри, что пишет: «Жизнь его, – то есть моя, понимаешь, – приобрела значимость в этом замкнутом мирке. Десяток офицерских семей там живёт под перекрестным наблюдением. От них несёт лицемерием пополам с водкой». Да кто она такая, чтобы мне, прошедшему всю войну, раненному, почетному гражданину чехословацкого города Кладно, кавалеру 26 государственных наград говорить это? Да в гробу я её видел после этого! И ей ли ковыряться в моих отношениях с сыном? Так после всего этого она ещё посмела мне заявить: давайте, мол, Семён Владимирович, не будем ссориться у Володиной могилы. Вот ты скажи мне: может ли быть большая беспардонность? Сам в могилу уйду, а ей руки не подам! И самое главное она не понимает, как нагадила нам всем в душу и живым и мертвым – вот что, сынок, обидно!»
…Семён Владимирович ненадолго пережил свою любовь, «милую, незабвенную мою, единственную Женечку». Умер он на 82-м году жизни. Завещал похоронить свой прах в могиле второй жены на Ваганьковском кладбище. Что и было сделано. На их могиле – две стелы впритык с барельефами. У фронтовика, кстати, была альтернатива: почить рядом с сыном. Но такой вариант им даже не рассматривался…
Что ещё полагаю нужным добавить? Когда Высоцкий ушёл в мир иной – «улетел», как часто сам предрекал, – вокруг его дачи разразились просто-таки вселенская тяжба и скандал, ставшие достоянием СМИ. Марина Влади пожелала продать строение писателю Аркадию Сахнину. На что отец артиста и барда жёстко заметил: «Ничего у «колдуньи» не получится. Хотя она, говорят, даже бывшего помощника Брежнева к этому делу подключил. Марина не понимает, что связалась с таким жидом, который продаст, купит, ещё раз продаст, но уже в три раза дороже». Володарского и Влади Семён Владимирович на дух не переносил. Но в данном случае его симпатии были на стороне жены сына. И он в итоге оказался прав. Володарский с разгромным счётом выиграл тяжбу. Якобы он разрушил дачу по постановлению правления кооператива, но на самом деле косметически перестроив её, продал кинорежиссёру Петру Тодоровскому. Марина Влади в итоге не получила с дачи ни копейки. А ведь бесспорный факт, что принимала в её строительстве самое активное участие: «Твой друг уступил нам часть своего участка. Я рисую план: гостиную с камином и кухней, две комнаты, ванную, винтовую лестницу на чердак. С южной стороны будет терраса. Всё – деревянное и небольших размеров. Это семьдесят восьмой год. Фундамент в два дня заложила бригада строителей, которая делала гаражи для какого-то санатория. После концерта в Московском клубе газовщиков нам подводят газ. После ещё одного концерта нам положили паласы».
В этом месте, пожалуй, самое время привести некоторые выдержки из моих дневников, которые во многом дополнят мои же воспоминания.
21.01.90, воскресенье.
Единственное радостное событие последних дней – письмо полковника Ганчева, главного редактора военной газеты Болгарии «Народна армия». Сообщает, что даст десять подач моей повести о Высоцком «Босая душа». За последнее время я опубликовал её отрывки в отечественных военных газетах: «Советский воин», «На страже Заполярья», «Фрунзевец». Больше всех (по объёму) дала газета Тихоокеанского флота «Боевая вахта». Оно и понятно: её редактирует мой большой друг, однокашник по академии Юра Отёкин. (Уже десять лет, как мы с ним окончили эту политическую alma mater!) Литературный редактор киевского толстого журнала «Радуга» Юрий Цюпа обещает дать «Босую душу» сразу в четырёх номерах. Это значит – полностью. Ну как тут собой не погордишься?
5.03.90, понедельник.
Воениздат в итоге «кинул» меня сразу с двумя рукописями. Книгу о Высоцком «зарубил» некий рецензент Евгений Ерхов. Сборник «Деятели культуры об армии» издательство набрало, разослало уведомления по всей стране, собрало 28 тысяч (!) заявок и… рассыпало набор, как «не имеющий перспективы». Сегодня бы такие тиражи. Не помогло мне даже то обстоятельство, что предисловие к сборнику написал лично начальник Главного политического управления СА и ВМФ генерал армии Алексей Дмитриевич Лизичев. Слава Богу гонорар в 9 тысяч выплатили.
18.05.90, пятница.
Позвонила моя подруга Пепи Карамитрева-Ходулова и радостно сообщила, что болгарский Воениздат взялся за выпуск моей книги о Высоцком. Вот бы утёрли нос братушки своим советским коллегам!
16.07.90, понедельник.
Общался по телефону с отцом Высоцкого. Он согласен в принципе ознакомиться с моей рукописью и сделать для неё короткое предисловие. Но сказал: пусть с этой просьбой к нему письменно обратится редакция журнала «Радуга». «А то вдруг они не захотят печатать тебя, а буду трудиться впустую». Сначала я чуть было не возмутился, а потом смекнул, что для меня такой вариант и лучше. Тут же связался с Киевом.
18.07.90, среда.
Позвонил Слава Лукашевич из отдела литературы и искусства «Красной звезды». Отдыхал в Болгарии и прочитал в тамошней военной газете мою повесть про Высоцкого «Босая душа» с продолжением. И просто сообщил об этом. Никакой оценки в его словах я не уловил. Слава на похвалу, как и вообще на душевное доброе движение скуп донельзя. Мы с ним поддерживаем хорошие отношения, хотя и оба знаем, что он пришёл как бы на моё место в самый элитный отдел главной военной газеты. Слава усиленно демонстрирует из себя поэта. Подарил мне недавно сборник своих стихов. А я взял и тиснул на них очень приличный отзыв в газете Тихоокеанского флота «Боевая вахта». Весьма удивлённый Слава поблагодарил меня за «тёплое» слово. Ну, вот есть же отличная возможность, как говорят поляки, среванжироваться – напиши пару строк в «Красную звезду» о том, что её бывший сотрудник публикует в братской военной газете свою повесть. Только скорее саму газету закроют, нежели в ней появится заметка подобного содержания. Да и в голове Лукашевича никогда такая мысль не мелькнёт. Мстительный краснозвёздовский шовинизм и есть та главная беда, которая меня от газеты стойко отвращает. «Звёздочка» как и социалистическая родина, относится к своим детям, словно мачеха к приёмным.
…Меж тем у Славы есть строфа, которую я никогда не забуду даже притом, что память моя очень слабо дружит с поэзией: «Я родился в сорок первом, за неделю до войны. Мне поэтому, наверное, не хватает тишины». Лукашевич родился совсем в другое время – это я знаю точно. Но поэтическая строфа достойная в высшей степени. Это настоящая поэзия.
30.08.90, четверг.
Сумасшедшая неделя. За три дня идеологического совещания выдал свыше двадцати материалов на разные ленты ТАСС! Это пять газет формата «Правды»! В паузе проведал Семёна Владимировича Высоцкого, живущего невдалеке от штаба Московского округа ПВО. Пробыл у него прочти три часа. Не забыть записать его военные воспоминания и о трёх годах пребывания в Германии. Там Володю учил некий Кутюхин. А писать племяша научил в 3 (три!) года «мой брат Лёша». Ещё от Семёна Владимировича узнал, что: «С Изой Володя прожил 3 года, с Людой 7 лет, с «колдуньей» 10 лет». У него, оказывается, была сводная сестра Лида и двоюродная Ирена, с которыми Володя всегда поддерживал очень добрые отношения. Оказалось, что и лечиться от наркозависимости первым потребовал от сына… отец. Вот уж неожиданный для меня поворот. Ещё выяснилось, что Любимов однажды позвонил Семёну Владимировичу и потребовал: «Вы уж там как-нибудь повлияйте на своего сына-антисоветчика!». На что получил ответ: «Зарубите себе на носу, дорогой товарищ: у меня нет сына-антисоветчика!» Вот это, я уверен, – железобетонная правда. Ибо с Любимова станется…
1.09.90, суббота.
Собираюсь на встречу с Людмилой Абрамовой. После этой точки ничего более не написать, и через лет двадцать, а при моей памяти и того меньше – понятия не буду иметь, что за Абрамова и почему я первого сентября, когда детки после каникул в школу топают, иду на встречу с этой дамой. Меж тем, она – вторая жена Володи Высоцкого, мать его сыновей Аркадия и Никиты. А вот это – уже история.
3.09.90, понедельник.
Сегодня с утра заведующий нашей Военно-политической редакцией ТАСС Комаров устроил нервотрёпку из-за того, что я, будучи вчера дежурным, не выпустил на ленту какую-то вшивую фитюльку из ГДР. Находясь в элегически-философском настроении, я почти меланхолически брякнул: «Лишь бы такие сложности, уважаемый Николай Яковлевич, нас с вами впредь преследовали. Тем более, что по моим прикидкам вашей ГДР осталось существовать от силы пару-тройку недель» – «До тех пор, пока стоит СССР, не упадёт и ГДР. Так что из вас никудышный оракул и не очень ответственный работник, если вы не оценили всей важности вчерашней информации».
При таком повороте продолжать спор – себе же дороже. Извинившись, я взялся за свою основную работу. Отнёс НГШ Сухопутных войск генерал-полковнику Гринкевичу интервью ко Дню танкиста. На обратном пути забрал у генерал-лейтенанта Стефановского подписанный и выправленный им материал. Затем отправил на союзную ленту заметку об экспозиции на ВДНХ, посвящённой творчеству Высоцкого. Интервью с Людмилой Абрамовой подготовил для ленты «Звезда-1» и «Звезда-2». Почему-то на выпуске решили направить его целевым порядком в Тверскую областную и Татарскую республиканскую газеты. Даже не стал уточнять, зачем выпускающие это делают. На моём гонораре, тем более, такая рассылка всё равно не отразится. Некоторые выдержки из этого интервью:
«– Людмила Владимировна, почему вы более десяти лет нигде о себе не заявляли, словно бы дали кому-то обет молчания? А потом от вас косяком пошли интервью газетам и журналам, выступления на радио и телевидении?
– Видите ли, срезу после смерти Володи я вдруг поняла, что тот высочайший уровень человеческого единства, который был в день Володиных похорон, сменился, к великому сожалению, каким-то массовым непониманием. Очень многие из тех, кто хорошо знал Володю, как бы отвернулись друг от друга. Мне было досадно и больно смотреть и понимать: вот люди, которых любил Володя, которые его любили, а они друг другу руки не подают, говорят друг про друга плохо. Первым движением моей души было жгучее стремление всех сразу помирить. И я замолчала, если хотите, замкнулась в себе, хотя слова эти очень приблизительно выражают мое тогдашнее состояние. Мне, правда, и жизненные обстоятельства помогли с таким выбором: с новым мужем мы уехали в длительную командировку в Монголию. А вот теперь вижу, что правильно сделала, дав себе обет многолетнего молчания. Это позволило мне сегодня быть объективной, ни на кого не накопить зла, не примкнуть ни к одному из многочисленных «кланов». Когда начала создавать Дом Высоцкого, мне стали помогать представители всех этих «кланов».
– Как вы познакомились с Владимиром Семеновичем?
– Мы встретились в Ленинграде, на съемках фильма «713-й просит посадки». Я увидела перед собой коренастого, крепко сбитого, симпатичного парня, слегка выпившего и уже побывавшего в какой-то передряге: на голове – ссадина, рубашка расстегнута, без нескольких пуговиц. Первая мысль была: как обойти этого, по всей видимости, драчуна? И уже вариант возник, а он возьми да и попроси денег взаймы.
Есть судьба или нет – утверждать не стану, но в ту минуту я сразу поняла: этому человеку надо помочь. Но поскольку у меня денег не было, начала их поиск. Попросила у администратора – она отказала. Обошла знакомых – результат тот же. И тогда я дала Володе свой золотой перстень с аметистом. Даже по тем временам вещица была отнюдь не безделушкой. К тому же – фамильная ценность, перешедшая ко мне от бабушки. Но меня тогда меркантильные соображения не посещали. А в конкретном случае – тем более. Ведь создавалась чрезвычайно неприятная ситуация – Володю за участие в бурной ресторанной сцене собирались сдать не то в милицию, не то сообщить на студию. Вот он и отнес перстень с условием, что к нему не будет никаких претензий, и что утром он выкупит свой залог. После этого Володя поднялся ко мне в номер, и мы познакомились поближе… И решили потом жить вместе.
Моя семья была шокирована моим решением выйти замуж за Володю. По-житейски их понять вовсе не сложно: родители чрезвычайно редко безоговорочно одобряют выбор своих детей. Старшим всегда кажется, что сами бы удачливее и толковее поступили. Так что нас мои приняли поначалу более чем прохладно. И Володина мама – Нина Максимовна – отнеслась к нам сдержанно из-за того, что сын еще был женат на Изе. Семен Владимирович и его вторая супруга тетя Женя приняли меня потеплее.
В 1962 году у нас родился Аркадий, через два года – Никита. А расписались мы только в июле 1965 года после одного страшного случая. Не буду о нем рассказывать, но тогда Володя понял – надо. И ему пришлось своих сынов практически «усыновлять».