Твоя капля крови
Стан был прав, хотя тот же Вуйнович поморщится от мысли, что иногда ради свободы приходится побираться. Но серьезные разговоры этим вечером так и не заладились. После ужина отец снова попросил Юлию сыграть, и дом будто переместился в прошлое – безмятежное, колышущееся, как тюлевая занавеска на ветру. И старый Белта глядел на Юлию будто из-за этой занавески, взглядом мечтательным и слепым, как если бы на ее месте он видел другую. Но Катажина не умела играть на клавесине, она и близко к нему не подходила.
Юлия не пела больше грустных баллад, одну за одной она отстукивала на клавишах веселые мелодии и сама раскраснелась и развеселилась. Танцев не устроили только потому, что дам не хватало, и даже Вдове вальсировать было несподручно – в мужском-то платье…
Марек в общей суете ускользнул наверх – собираться в дорогу. Когда Стефан поднялся в его комнату, слуга развешивал отчищенный и отглаженный дорожный костюм. Самый простой, из плотной ткани, которая выдержит любое путешествие, – но со щегольским жилетом под курткой и кружевным платком, чтоб повязать на шею. В такой одежде Марека легко будет спутать с любым курьером из чезарского торгового дома. Весь багаж брата уместился в двух седельных сумках.
Новая, совсем неизвестная жизнь была, как видно, брату по вкусу. Если Стефан даже во времена бурной дружбы с цесарем свое положение в Остланде воспринимал только как временное и все равно неосознанно ждал окончания ссылки – Марек в свое изгнание нырнул с головой; для старого дома и отца с братом там оставалось не так уж много места. Стефан думал теперь с досадой, что они не успели как следует ни о чем поговорить, чтоб хоть как-то заполнить странную пустоту, которая теперь их разделяла. Он стоял в дверном проеме и наблюдал за братом – как тот, увлеченно насвистывая и мешая слугам, проверяет, всё ли те положили в сумки. Ему вспомнилась их дурацкая детская игра, когда открывали наугад любую книжку и вслепую отмечали пальцами строчку, спрашивая: «Что у меня есть? Что у меня будет?» Вот и Марек сейчас как та книга: открой наугад, спроси: «Что у тебя есть?» – и ответ покажется таким же нелепым и таинственным.
Брат отослал слугу наполнить на завтра фляжки. Стефан вступил в комнату, уже сейчас кажущуюся опустевшей, хотя Марек почти не взял вещей из дома.
– Я не повезу его сюда, – сказал брат. – Постараюсь договориться, чтобы отправили к чеговинской границе…
– Знаешь, – проговорил Стефан, – иногда мне жаль, что нельзя остановить время. Если бы оно могло замереть сейчас, пока мы дома и ты не уехал… Впрочем, тебе это вмиг бы наскучило.
– Да и ты бы вряд ли продержался дольше моего. Тебе бы скоро постыло сидеть и поедать глазами Юлию…
Стефан передернул плечами.
– Я правильно понимаю, Стефко, что в Остланде у тебя никого нет?
– Нет, – ответил он резко. У него там и в самом деле никого не было – кроме нескольких девиц из известного дома на Малой набережной, которых он навещал строго по определенным дням. Стефан не мог допустить, чтобы кто-то понес дальше его проклятие. – А у тебя, ты говорил, есть?
Марек улыбнулся, потянулся к висящей на стуле куртке и вытащил из кармана портретик. С миниатюры улыбалась пышная темноволосая красотка. Она выглядела доброй и настолько легкомысленной, что Стефан про себя пожалел брата.
– Ее зовут Сесиль, – сказал Марек, все еще улыбаясь, но теперь уже с грустью. – Она была очень добра ко мне, когда я только приехал в Люмьеру… Но знаешь, если меня убьют, она без труда найдет себе другого… Это Флория. Там даже девушки куда свободнее наших.
– Тебе там нравится, верно?
Марек пожал плечами и убрал портретик на место.
– Я вернусь, Стефан, – сказал он – четко и громко, так что его голос неожиданно наполнил комнату. – Но в этот раз я вернусь не один.
Когда они спустились вниз, клавесин уже был закрыт, а в гостиной остались только отец и Вдова, которые играли в карты. Юлия тоже ушла спать: голова разболелась от музыки.
– Помогайте, – потребовал отец. – Пани воеводова решила устроить мне второй Креславль…
– Ваш отец клевещет на бедную женщину, – заявила Вдова, вынув изо рта трубку и сосредоточенно вглядываясь в карты. – Это мне тут нужна помощь рыцаря…
Рыцарем ее на вечер стал Стефан, рассудив, что Мареку не захочется даже в шутку быть против отца. Старый Белта проиграл. Расселись, начали новую игру. Вдова Яворского перед тем, как взять карту, сжимала губы и прикрывала глаза; Стефан догадывался, с кем она совещается. Возможно, воевода ей отвечал – карта шла необычайно. Вдова толкала Стефана локтем в бок, а старый князь ругался в усы, называл Марека непутевым сыном и жаловался на женское коварство.
Шкатулка лежала на столе в его комнате. Стефан не сразу ее заметил, потому что не полностью свыкся с обстановкой. А заметив, узнал сразу – лакированный ящик из темного дерева, в каких отец хранил переписку. Видимо, пан Ольховский решил окончательно нарушить слово. Больше некому – отец позвал бы Стефана в кабинет, а другие… не осмелились бы трогать шкатулку. И лучше не думать, как именно вешниц извлек ее из-под замка.
Стефан провел пальцами по гладкой крышке с семейным гербом. Стоило вернуть ящичек на место и не опускаться до чтения чужих писем. Но… вешниц семьи Белта ничего не делал зря. Даже если с первого взгляда это казалось совершеннейшей глупостью и вздором. У Стефана до сих пор стоял перед глазами его танец – и ошалевшие лица повстанцев. Окружившие их державники тоже опешили на минуту, когда от кучки измотанных бойцов отделился толстый немолодой человек. Грузно и неловко отпечатывая шаги на размокшей глине, он изобразил какой-то странный гопак. Причмокивал губами, прищелкивал пальцами. По рядам остландцев пошли смешки, кто-то из своих натянул арбалет, пожалев спятившего старика. А потом под его ногами дрогнула земля, лес пошел кругом, слился в единое пятно, небо с землей на миг поменялись местами. Когда мир перестал крутиться и складки неба опали, оказалось, что лес вокруг совсем другой, а остландские солдаты куда-то исчезли. Пан Ольховский перенес их на несколько десятков миль, прямо к ставке Войты. Генерал тогда собственноручно приколол вешницу «сокола» на грудь…
В конце концов, если вернуть письма сейчас, отец все равно разозлится на пана Ольховского. Так пусть хоть будет за что…
Стефан сперва подумал, что найдет там письма к Беате – от… братьев и сестер по крови. Потом вспомнил, как Войцеховский взмыл в небо стайкой летучих мышей. Пожалуй, вздумай они поговорить с ней – пришли бы лично…
И все-таки он ненамного ошибся. Первое письмо было от Войцеховского.
Светлый князь, – писал он, сопроводив это обращение десятком поклонов и фиоритур, которые давно уж вышли из моды, – я знаю, что Вы не обрадуетесь, получив это письмо, и тем не менее моим долгом было написать его. Я догадываюсь, что Беата хранила свое истинное происхождение от Вас в тайне, и посему события, предшествующие ее гибели, как и сама эта трагедия, должны были стать для Вас истинным потрясением. Я нижайше прошу Вашу Светлость простить меня, понимая, что этим письмом касаюсь незажившей раны. Если я позволил себе эту бестактность, то исключительно из тревоги о сыне Беаты, который также является Вашим сыном и наследником. В жилах мальчика течет кровь Беаты, он унаследовал то, что мы называем Даром, а люди именуют проклятием, и потому его жизнь теперь под угрозой. Среди людей принято считать нас воплощением зла, и будет объяснимо, хотя и прискорбно, если Вы захотите избавиться от ребенка. Собственно, цель моего послания – просить Вас в том случае, в коем Вы не захотите оставить мальчика у себя, передать его нам, родичам Беаты, чтобы мы заботились о нем так, как и надлежит заботиться о родной крови. Я верю в Ваше милосердие, которое не позволит Вам выдать ребенка ордену истребителей.
Однако я надеюсь, что Вы не покинете своего сына и наследника. Я же, в свою очередь, обещаю всегда быть верным другом Вашей Светлости и мальчику и охранять его по мере моих сил от любой опасности.
В память о давней дружбе рода Белта и рода Михала,остаюсь вашим преданным слугой и союзником,Ласло Войцеховский, принц крови.Стефан опустил письмо обратно в шкатулку и машинально взялся за следующее. Послание датировалось на семь лет позже первого; в нем Войцеховский объяснял, что следует делать, буде у ребенка начнется приступ.
Первые симптомы припадка – бледность, слабость, шум в ушах, резкая и сильная жажда. Часты и обмороки. Чтобы привести ребенка в чувство, следует напоить его несколькими каплями свежей крови. Однако не давайте ему больше, поскольку он воспитывался как человек и не имеет к крови привычки; излишек может стать для него смертельным.
Еще несколько – в них «принц крови» интересовался делами Стефана. Очевидно, что старый Белта отвечал на письма – может быть, сухо и скудно, но не прерывая переписки и задавая вопросы, на которые Войцеховский отвечал подробно и с удовольствием.
Последнее письмо в пачке пришло, судя по дате, в самом конце восстания – когда сам Стефан еще рыскал по Флории в поисках оружия.
…Без сомнения, мои письма скоро будут казаться Вам подобными воронам, что приносят лишь черные вести. Тем более мне жаль, что приходится писать это в такое тяжелое для Вас и княжества время. Но моим пером движет тревога за Стефана. Я боюсь, что наши усилия скрыть мальчика от анджеевцев не увенчались успехом. Орден знает о его происхождении; Вы, должно быть, уже получили письмо с просьбой рассказать им о ребенке. Поскольку теперь я знаю Вас, то могу догадаться, каким будет Ваш ответ. В нашу пользу играет лишь то, что анджеевцы не убивают, не убедившись предварительно, что имеют дело с нашей кровью. Это позволяет нам выиграть время. Я позволил себе поразмыслить о возможном убежище для Стефана. Оставаться во Флории для него было бы рискованно, у Ордена там многочисленные связи.
Есть, однако, другая земля, куда путь анджеевцам закрыт, ибо там не признают иного бога, кроме цесаря, и все ордена запрещены. Вам это покажется странным, но Ваш сын будет в наибольшей безопасности в Остланде. Никого не охраняют с таким рвением, как остландцы своих пленников. К сожалению, для нас также чрезвычайно трудно попасть за Стену. Однако мне повезло иметь родственника достаточно близко от трона; если Ваша светлость даст согласие, мы могли бы внушить цесарине мысль, что Ваш сын будет полезен ей как заложник…
Стефан еще раз взглянул на дату. Зачем-то очень аккуратно сложил письмо и долго расправлял пальцем загнувшийся уголок. Потом развернул и перечитал снова.
Значит, то послание не стало для отца неожиданностью – так же, как и сама воля остландской цесарины…
За окном замолкли птицы, и Стефан очнулся в мертвой тишине. Дом молчал, старые его внутренности не скрипели и не вздыхали; только где-то на галерее безутешно рыдала пани Агнешка.
Глава 6
Марек уехал рано утром, ни с кем не попрощавшись. Стефан предчувствовал, что так и будет: брат никогда не любил долгих прощаний и слез, а дождавшись дня, рисковал получить и то и другое. Стефан, который лишь перед рассветом заснул вымученным сном на диване среди разбросанных писем, проснулся от стука копыт. Он успел только осенить брата знаком из окна, морщась от взошедшего солнца.
В следующий раз я вернусь не один.
Дай-то Матушка. Главное, чтоб вернулся.
На отца было больно смотреть. Он все время за каким-то делом поднимался в комнату Марека и оставался там надолго, разглядывая оставленный послеотъездный беспорядок, как судебный пристав – место преступления, будто выискивая доказательства того, что сын в самом деле тут был, не привиделся ему. Несколько раз он напоминал слугам, чтобы комнату пока не прибирали, хотя нужды в этом не было.
Стефан более всего на свете хотел бы подойти к нему и утешить; он не Марек и никогда не cумеет вот так – одним своим присутствием сминать и уплощать окружающий мир. Но он может хотя бы частично заполнить оставленную братом пустоту. Однако как подступиться к отцу, он не знал, и тем более – как сказать о шкатулке. Теперь, наутро, ему было стыдно за свое любопытство, будто он сам тайком стащил письма из отцовского стола.
Впрочем, об этом не пришлось беспокоиться долго. Ларец исчез так же, как и появился. А через некоторое время пришел слуга и доложил, что отец желает видеть Стефана в кабинете.
Среди своих книг и оружия на стенах старый Белта выглядел по-прежнему непоколебимым. Разве что губы поджаты чуть крепче прежнего.
Стефан молча стоял у стола. Неведомое смущение встало поперек горла, мешая говорить.
– Ну что ты как у цесаря на параде, – бросил отец. – Садись…
Он опустился в тяжелое железное кресло с узорами из мечей и корон на спинке. Провел пальцем по змейке, обвившей жесткий подлокотник, вспоминая, как приходилось в наказание отсиживать на этом сиденье час или два. Для Стефана эти часы проходили незаметно, а бедняга Марек успевал весь извертеться и ненавидел кресло лютой детской ненавистью…
– Я видел, как ты шептался с Кордой. Он сказал тебе о завещании?
– Только о том, что вы взялись его составлять. Не в его воле рассказывать подробности.
Отец качнул головой. Cтефан разглядывал его, пытаясь уловить признаки врага более серьезного, нежели возраст или усталость. Он уже заметил, как при ходьбе отец припадает на левую ногу и, сидя, часто потирает колено. Но от подагры не умирают… Князь, по меньшей мере, не хватался за сердце и не искал воздуха, как Вуйнович. Вот только старые раны должны его беспокоить – хотя бы та, что он получил при Креславле и которой отец был обязан свободой. Старому князю тогда стреляли в грудь. Будь его воля, он и раненым не покинул бы поле боя – но пролежал неделю в забытьи, и врач велел везти его домой. Вернуться к повстанцам отец уже не успел. Юлия рассказывала – тогда еще, – как почти не отходила от окна, каждый день ожидая, что за отцом придут. Она распустила половину слуг по домам, от лиха подальше, а оставшиеся притихли – так, что можно спутать с призраками. В опустевшем доме легче прислушиваться к шагам за окном и стуку копыт.
Они пришли в конце концов, разворотили дом, но отца так и не арестовали. Будто и забыли о том, что он воевал. Может, это была необъяснимая милость цесарины, которую та неожиданно обрушивала на своих подданых – и тех, кого ими считала. У князя Белты отобрали дворец в столице и обоих сыновей и, видимо, посчитали, что этого достаточно.
– Матерь с тобой, Стефко, не смотри на меня так, – сказал отец, поднимаясь. – Я не помолодел за семь лет и знаю это без тебя.
Стефан потупился.
– Отец, – начал он осторожно, – вы уверены, что хотите сделать наследником именно меня?
– А что же должно мне помешать? – спросил тот нарочито ровным тоном. В детстве они такого тона боялись.
– Ни одна церковь не признает ваш брак с… с Беатой, если узнает о ее происхождении. Поэтому вашим законным наследником выходит Марек…
– Я венчался с Беатой в храме. И что-то не помню, чтоб икона Матушки кривилась или плакала, когда над нами читали молитву.
– Но…
– Стефко, следи за языком! Ты, во имя всех святых, говоришь о собственной матери!
– Простите.
Старый Белта устало подпер голову рукой. В бледном предполуденном свете, проникавшем в кабинет, он казался старше обычного.
Стефан сказал все-таки:
– Вы же понимаете, почему я спросил об этом. У Марека наверняка уже есть дети, а со временем появятся и те, о которых он будет знать…
– Марек… – начал отец и прервался, и в этой паузе Стефан отчетливо услышал «не жилец». – Ты мой первенец, Стефан. Я не понимаю, зачем здесь вообще разговоры
Старый Белта открыл выставленную на стол шкатулку с документами, нажал на потайной рычаг.
– Здесь все бумаги. Я хочу, чтоб ты посмотрел их вместе с Кордой.
Стефан удивился: вроде у отца были собственные стряпчие.
– Некоторые дела лучше доверять тем, кто здесь не задержится.
– Вы желаете, чтоб я решил, стоит ли тратить деньги на корабли?
Отец не показался удивленным.
– Вам и так пришлось слишком много решать за нас. Но ты имеешь право сказать «нет».
Взгляд черных отцовских глаз был таким же четким и неумолимым, как и прежде.
– Я понимаю.
Прежде Стефан обрадовался бы, узнав, что отец на последние деньги решил помогать восстанию.
Отрадно сознавать, что люди все-таки взрослеют.
«Он умирает, – подумал Стефан. – Умирает и потому решил раздать последние долги. Мне, Мареку, Бялой Гуре. Так зовут родственников к сундуку с семейными реликвиями – доставить каждому последнюю радость, чтоб поминали покойного добрым словом».
Стефан передернул плечами от холодной, пронизывающей жути – той, что заставляла его ребенком вскакивать среди ночи, сознавая беспомощно, что его близкие смертны.
Его обида на отца, невысказанная вина – все опиралось на сознание, что отец вечен.
А теперь – после писем – и обид нет, только новая вина и глухая благодарность, ноющая, как старая рана. И как ее высказать?
– Завтра поедешь осматривать имение. – Отец замолчал, погружаясь обратно в угрюмое одиночество. Следовало уйти. Он и пошел, но на пороге запнулся – будто был он колдовской чертой, перейди ее – и возврата не будет, и ничего уже не скажешь.
Ты мой первенец…
– Я… – сказал Стефан звенящим голосом. – Я же… Вы же…
– Ну? – потребовал князь. – Вот и посылай сыновей в Остланд, они у тебя вовсе говорить разучатся…
– Я не знал, – выговорил Стефан. – Отчего вы мне не сказали?
– Да что такое, Стефко?
– Я не знал, что вы отправили меня в Остланд, чтоб защитить. Я думал, что… – Он прикусил язык и не знал, как продолжать.
Отец понял сразу.
– Ольховский, – сказал он тяжело. – Ах ты ж брехло, прости Матерь…
– Пусть брехло. Я предпочитаю знать. Знать, что всю жизнь вы заботились обо мне и оберегали, вместо того чтобы…
Стефан схватил отцовскую руку и поцеловал.
– Ну, – голос старого Белты дрогнул. – Ну, Стефко…
Он сжал его руку двумя своими – теплыми, железно-крепкими, вот и говори о возрасте…
Стефан почувствовал себя совсем ребенком – ребенком, которому отец простил наконец постыдный, тянущий душу проступок.
– А то бы до похорон моих ждал, чтоб отцу руку поцеловать, а? – Отец улыбнулся. – Да… сам я дурак, сам, знаю, что тут скажешь. Хоть благодари теперь Ольховского, старый он бес…
Отец выпустил наконец руку Стефана, что было кстати – тот спешно вытер глаза манжетой.
– Почему вы ничего не говорили? – спросил он после нескольких минут тишины.
– Ты и так всегда знал больше, чем я бы хотел. У тебя была и без того достаточно беспокойная юность.
Стефану пришло в голову, что о «посвящении» князь не знает, как и о том, что ожидает сына, если тот не захочет инициироваться. Возможно, Войцеховский не писал ему об этом. Или пан Ольховский решил, что и старому князю беспокойство ни к чему.
За бумагами Стефан просидел едва не целый день, забыв об обеде. Лужица света на столе сперва пожелтела, потом порозовела. Снизу доносились голоса, но к нему никто не поднимался и не тревожил.
Теперь он понимал, почему Корда решил, будто дела у них идут неплохо. Незадолго до восстания отец заложил почти все свое имущество. Ничего удивительного в этом не было, у многих, кому родина оказалась дороже состояния, после разгрома дела обстояли так же – или еще хуже. А что князь Белта не заложил, то отобрали остландцы. Но здесь, в отцовских бумагах, перечислено было то, что в цесарских документах не упомянули: вовремя убранные с глаз картины, безделушки, привезенные из путешествий и ценные только тем, что было каждой из них не по одной сотне, а то и тысяче лет. Крохи от того, чем владели Белта до захвата Бялой Гуры. Но и они, если удастся вывезти их в Чезарию, могут принести немалый доход.
Только продавать их Стефан не станет и Мареку запретит. А у отца, пожалуй, не достанет сил. После этого остается только заложить фамилию…
Неизвестно, чего добивался отец, отправляя его осматривать земли. Может быть, исподволь просил наконец у старшего сына совета. Поехали ранним утром: Стефан да хмурый управляющий, сказавший, что пусть его застрелят, но молодого хозяина одного по лесам скакать он не пустит.
– На дорогах разбойники, мой князь. И не все отличат ваш костюм от остландского, если вы понимаете, о чем я.
Выехали рано. Слава Матери, день выдался пасмурным, облака надежно скрыли солнце, и лошади бодро трусили под мелким, но упорным дождем. Стефан и сам взбодрился, вдыхая запах влажной, готовой к посеву земли, поднимая голову к мокрому, просторному небу. Он испытывал простую и древнюю радость возвращения на свою землю. Управляющий все молчал. Кажется, он злился на Марека, а заодно и на его брата. Ядзя последние дни ходила как в воду опущенная – теперь только Стефан вполне понял это выражение: с девочки будто смыли все краски, и даже волосы висели сосульками, как у утопленницы.
Только когда Стефан у дорожного креста собрался было по привычке повернуть направо, управляющий окликнул:
– Не туда, мой князь. Там не наши земли больше.
Не наши земли… На бумаге конфискация выглядела не так страшно, но теперь он своими глазами видел, мог сосчитать, если понадобится, – каждую кочку, каждый камень, который у них отняли. Слева и справа от дороги простиралась тоска. Опустевшие хутора, заколоченные окна, брошенные поля.
– Не везде так, – сказал управляющий. – Эти земли теперь державные. Мало кто из господ здесь живет, зато подати требует непомерной… Кое-кто и вовсе удрал на Шестиугольник, а доход продолжают получать. Наши многие не выдержали, уехали. Вроде в город подались на заработки, да только что там, в городе…
Земля без людей, князья… почти без княжества. Вот на что бы пустить отцовское наследство. На восстановление. Ведь опять будет то же самое, и только хуже…
– Что ж вы, не заметили, когда сюда ехали? – спросил управляющий.
Он ведь и в самом деле – не заметил.
– Наверное, я слишком сильно хотел домой…
– Вот так, – сказал пан Райнис, утирая с лица крапинки дождя. – Вот так теперь.
Обедали они у старого помещика, приходившегося Юлии какой-то дальней родней. Путникам повезло: едва въехали во двор, пригибая головы под старыми воротами с почерневшим гербом, как с неба хлынуло по-настоящему. Ливень хлестнул по спинам, вмиг промочил одежду и волосы.
– Вот те раз, – огорошенно сказал хозяин. – А вчера только было солнце…
В доме горел огонь, суетились слуги, собирая скромный ужин – картошка в разных видах да тощая птица.
– Не то чтоб нам плохо жилось, – солидно говорил хозяин, обсасывая крыло. – Пока справляемся, слава Матери. В тесноте да не в обиде. Только вот… гарнизон остландский от нас недалеко. Сначала вежливо себя вели… детишек вот сахаром подкармливали. Я им велел ничего у державников не брать. Говорил я вам? – окликнул он босоного мальчишку лет восьми, прибежавшего с кувшином пива.
Тот сгрузил кувшин на стол и сказал рассудительно:
– А что, дядько, вы б нам больше сладкого давали, так мы б разве у тех стали брать…
– Вот вам патриот отечества! – Хозяин потянулся было дать подзатыльник, но мальчишки и след простыл. – А теперь им самим сладенького захотелось. Дорога из кабака в гарнизон как раз через мои земли идет… Ну и взяли они привычку оттуда возвращаться, ваша милость, сами понимаете, в какой натуре… Вот и пойди девкам по воду под вечер… Что ты будешь делать, поехал я к их начальству, попросил, чтоб воздействовали, а то ведь солдаты бесчинствуют. С месяц все было тихо, потом опять – наведались. А девки мои… они, конечно, дуры, холопки, но не такого воспитания, чтоб с солдатней путаться. Одна вон чуть в озере не утопилась, будто у нас и так утопленников мало, прости Матерь. – Он торопливо осенил себя знаком. – А в гарнизоне надо мной только посмеялись. Мол, все знают, что девицы у вас легкого нрава, так что пусть пеняют на себя.
– Вы рассказали об этом князю?
Глаза помещика вдруг полыхнули; он резко выпрямился.
– А не настал еще тот день, когда я к вашему батюшке побегу жаловаться, как дитя к мамке. Я ни за мамкину юбку, ни за княжью власть не прячусь. Сами мы это дело уладили. Если гарнизон пары своих недосчитается, так, может, в следующий раз другой дорогой поедут.
Стефан уронил голову на руки.
Добрая Мать…
– Когда это было?
– Да уж недельку они в лесу мух кормят… А что, муха тоже живая тварь, ее кормить надобно, так лучше державниками, чем нашими…
Помещик гулко захохотал, откинувшись на спинку стула.
Неделю назад. Положим, пока обнаружат, что в лесу нехорошо пахнет, и поймут, что солдаты не дезертировали, пройдет еще неделя. Еще две – на письмо в Остланд с просьбой о разбирательстве.
А потом хозяин поместья сам отправится кормить дружественных мух…