25 декабря

Благодарности

Благодарю своего верного друга и соратника на литературном поприще Панина Илью Вячеславовича за неумолимый вклад в разработку данного произведения. Его корректура и вычитка оказали неизгладимое влияние на конечную версию моей книги, а его чуткие советы помогли наполнить её живыми красками и новыми смыслами. Огромное количество запятых и прочих синтаксических решений – плод его усердного труда, но если вы всё же найдёте какие-либо пунктуационные погрешности, прошу вас смело обращаться к нему и поливать из всех орудий. Это, конечно же, шутка.

Также я хочу поблагодарить прекрасных героев моего произведения, ведь без них, сами понимаете, не образовался бы такой замысловатый и карикатурный сюжет, хотя, безусловно, я должен предупредить своих дорогих читателей, что данная книга является продуктом моего воображения и недюжей силы воли, дабы вытащить, выстрадать и сызнова передать атмосферу определённого этапа моей жизнедеятельности. Имена могут встречаться реальные, могут оказаться видоизмененными, но нам ведь от этого ни горячо и ни холодно. Если вы найдёте этих людей, убедительная просьба, не сообщайте им о выходе моей книги. И это снова шутка. Конечно же, сообщайте.

Я желаю вам приятного прочтения и хочу подытожить свои благодарности одной знакомой и понятной для каждого цитатой: «И дай вам Бог того вдвойне, чего желаете вы мне». До встречи в первой главе!

1

– Доктор, вы даже вообразить себе не можете насколько у меня прекрасное настроение!

– Почему же… очень даже могу. За вами такое и прежде водилось.

– Но вы не понимаете! Я хочу петь и танцевать, и творить всякие там безрассудства! И писать стихи в конце концов!

– Стихи… мда уж, занятно. Но вы же вроде что-то писали недавно, или мне кажется?

– Писать то писал. Но ужас какой-то. Сущий мрак. Мне даже перечитывать стыдно.

– А теперь что вы пишете?

– Ознакомьтесь, пожалуйста…

(Минуты молчания могли показаться вечностью, если бы, конечно, хоть кто-то из нас имел представление о значении этого слова).

– Ну как вам! Как вам?

– Занятно. И вроде не пьяный… а ну-ка дыхните. Ладно. Долго увиливать не буду – мне понравилось. За одним исключением…

– Это каким же?

– Такие стихи обычно пишут пьяные школьники. Ну или влюблённые молодые люди. Поправьте меня, если я ошибаюсь.

– Как вы можете! Да это уже ни в какие ворота! Пьяные кто? Молодые что? Вы это мне!?

– Прошу прощения, вероятно, я выбрал не очень корректную формулировку. Стихотворение хорошее, спору нет, с точки зрения написания. Лингвистически не к чему придраться. Но вот посыл… и общий смысл… как бы вам это объяснить…

– Ну уж как-нибудь постарайтесь. Или вы и впрямь удумали меня оскорбить.

– Ваше стихотворение выглядит так, будто вы посвятили его одной теме, но, опасаясь быть раскрытым и уличённым, замаскировали его под свою привычную, фундаментальную философию. Человек не знающий вас, скорее всего, отнёс бы это произведение к разряду позитивных, миролюбивых, душеподъёмных повествований. Но что до меня… я уже давненько копаюсь в вашем творчестве. И с уверенностью могу сказать, что никакой философской мысли, на самом то деле, в этом стихотворении нету. Речь идёт о симпатии к девушке.

– О чём идёт речь? Не смешите мои титановые винтики: плечо сейчас отвалится от смеха. Да скорее Леброн вернётся в Кливленд, нежели я позволю себе столь никчёмную, столь мещанскую забаву. Симпатия к девушке… нет, ну вы на него посмотрите. А ещё психоаналитиком себя называет.

– Позвольте я вас поправлю. Леброн уже возвращался в Кливленд, относительно недавно, и нету никаких гарантий, что не вернётся вновь. Так стало быть…

– Стало быть что?

– Есть вероятность, что даже вы, с вашей неукоснительной верой в любовь к своему собственному отражению, чисто гипотетически, ненароком, могли случайно…

– Это исключено. Я целиком отдаю себе отчёт в своих действиях. Более того, я прекрасно осознаю, что я пишу, когда я пишу, и зачем я пишу. Ваши догадки не имеют никакой существенной почвы.

– Я вынужден поправить вас вновь. Каждый год, уж много лет, когда подступает та самая дата…

– Не продолжайте! Я не хочу обсуждать с вами этот детский лепет. Я пришёл к вам в поисках силы, мотивации для изучения потаенных уголков моей бездонной души, а вы, как бабка у подъезда, наслушались сплетен и давай находить к ним разумные объяснения. Слышать подобного не желаю!

– С вашего позволения, я всё же продолжу. Каждый год, в декабре месяце, когда подступает та самая дата…

– Да знаю я эту историю получше вашего! Каждый год я впадаю в депрессию, ухожу в длительный запой, ненавижу всё и всех и не имею ни малейшего желания, чтобы кто-то вроде вас напоминал мне об этом. Я всё это уже проходил. Поверьте мне на слово – никакой взаимосвязи вы не найдёте.

– В прошлом году, опасаясь приближающегося кризиса, вы подыскали себе подходящую кандидатурку, чтобы пережить этот месяц. Как же её звали-то… То ли Лиза, то ли Анфиса. А может быть… Алиса!

– Совпадение.

– В позапрошлом году, в том же самом месяце, на её месте была некая Наталья.

– Это случайность.

– В поза-позапрошлом году, надо же, официально на вашем любовном фронте была тишь да гладь…

– Ну вот видите! О чем я вам говорил? Простые совпадения.

– Потому что человек, который был выбран на декабрь, не дотянул до положенной даты. Вы, кстати, тогда разговаривали сами с собой. И да… у вас была внушительная коллекция пустых бутылок под кроватью. Вы даже не могли их вынести за один присест: настолько они были тяжёлые.

– Это всё… знаете… это всё блеф. Вы просто нахватали каких-то случайностей, припарили их парочкой очевидностей, подсыпали щепотку «психоанализа» и замешали в своём бездушном шейкере. Но полученное смузи не имеет ничего общего с реальной жизнью. Это лишь ваши выдумки.

– В две тысячи восемнадцатом году на их месте была Александра. Правда уже в своём прощальном амплуа. Но тем не менее этого хватило, чтобы выполнить свою миссию. А в декабре две тысячи семнадцатого, помните? Как она вовремя спасла положение. Что же случилось за год до этого…

– Хватит! Я с самого начала сказал, что не имею ни малейшего желания обсуждать эту тему ни с вами, ни с кем бы то ни было еще. Вам нравится играть в психоанализ? Ну так извольте – играйте себе на здоровье. Но меня в свои сказки не впутывайте. Я точно знаю, что в этом мире было, а чего в нем никогда не случалось. И, уж тем более, не имею никаких значительных проблем с памятью.

– Хорошо, хорошо. Как вам будет угодно. Давайте, действительно, отбросим все эти несущественные бредни, уберём конспирологическую мишуру и вновь вернёмся к старой доброй науке.

– Ну Слава Богу. Я уже хотел уходить: утомили не представляете как.

– Ещё как представляю. Все эти имена… в один и тот же месяц… в каждом году… приблизительно в тех же числах… конечно же совпали – чем чёрт не шутит, старина. Вот только есть ещё одно интересное наблюдение…

– Опять вы за своё!

– Когда год заканчивается – все эти девушки исчезают. Как по мановению палочки. Будто их никогда и не было. И ни слова, ни упоминания, ни фотографии – ничего не остаётся… в каждом январе.

– На что вы намекаете?

– Я уже ни на что не намекаю. Вы же хотели говорить голосом разума, а не примитивными бабкиными сплетнями. Каждая из этих девушек выполняла одну и ту же задачу. Из года в год. Из месяца в месяц. Каждое двадцать пятое декабря, с самого утра, вам приходило сообщение от одной из них, напоминающее вам, что этот год вы не заканчиваете в одиночестве. А если учесть, что за дата двадцать пятое декабря… для всего нашего мира… вы ведь любите даты. Вы же учили их с самого раннего детства. Вы помните все. Но конкретно эта – ассоциируется у людей с Рождеством. А у вас оно двойное. В тот день вы родились снова. Шесть лет тому назад… уже немного осталось.

– Я не искал девушку на декабрь. Я вообще ни на какой месяц её не искал. Мы просто случайно познакомились, и мне показалось, что мы неплохо ладим. Это всего лишь веселое времяпровождение, не более того.

– Вы говорили так и в прошлом году. И в позапрошлом. И в поза-позапрошлом. Просто хорошее настроение, просто написали девяносто девять депрессивных стихов за год, а вот сотое вышло на удивление радостным. Ещё и в декабре. И ведь никогда такого не было. И вот опять…

– Вы делаете из меня монстра! Своими спорными аргументами вы пытаетесь подвести к тому, что всё это было подстроено, что это ни месяц декабрь сам по себе ублюдский месяц, а я его делаю таким! Ну так вот – тут я вас не обрадую. Много кто не любит декабрь. Он либо холодный, либо моросящий. Столько дел нужно успеть переделать до конца года. А эти дедлайны, цейтноты…

– Большинство людей любят декабрь. Он напоминает им приближение праздника. Вы когда-нибудь слышали о новогоднем настроении?

– Не держите меня за идиота.

– Никто вас за него и не держит. Но теперь вы уже не спорите с тем, что в вашем новом, радостном, пропитанном светлой лёгкостью стихотворении никакой философии, по сути своей – нет. Вы написали о любви. Как и много лет подряд… Потому что вы нашли кандидатуру на этот месяц. Ваша депрессия отступает. После Нового года надобность в костылях отпадёт. Никакого продолжения не последует. Девушка исчезнет. И вы снова вернетесь к своему отражению.

Сергей Есенин

Декабрь 1925

2

– Он всё так же упрямится?

– Да. Но у него заканчиваются ходы. Мы вышли в эндшпиль.

– По-вашему, игра подходит к концу?

– Да. Но я побоюсь называть приблизительную дату. Этот пациент всегда славился своей непредсказуемостью.

– Что за девушка на этот раз?

– Да какая-то коллега с работы. Ничего нового. Хоть в чём-то он себе не изменяет.

– Стратегия та же?

– Шуточки-прибауточки, непомерное самомнение, окутанное лоском иронии и сатиры. Методика отточена до блеска.

– Они много общаются?

– Да, каждый день. Особенно ночью. Единственное – он перебрался в Telegram. Думал мы его не достанем (хах).

– Забавно. Свидания уже осуществлялись?

– Да. Времени у него в обрез, пространства для манёвра не остаётся. Лобовая атака неминуема.

– Что мы будем делать?

– Ждать.

– И всего-то? Может подкинем хоть парочку затруднений для затравки?

– Он проторчал на этой работе на месяц дольше. Сказал, что нужно выиграть время для поисков нового места – вот умора!

– И ведь они все повелись. Я его просто обожаю.

– Ещё что-нибудь?

– У неё есть какой-то там мальчуган. Но он уже сбитый лётчик.

– Ты в этом уверен?

– Абсолютно. На его фоне – наш пациент, как глоток артезианской в Сахаре.

– Уж сколько лет за ним наблюдаю и диву даюсь: как он всё это обставляет?

– Старая методика. Можно сказать иудейская. Он говорит правду, но люди искренне верят, что он шутит. И чем страшнее правда, тем громче люди смеются.

– Но ведь невозможно в упор не замечать очевидного! Все эти числа, месяцы, имена, названия. Все эти строчки, подгаданные моменты. Неужели никто даже не задумывался?

– А чему ты удивляешься? Ты ведь не обращаешь внимание на то, с какой стороны дворник начинает мести свой двор. Или по каким дням продавщица табачного ларька задерживается на 10–15 минут и пялится в экран своего смартфона. Или почему патрульная машина каждый раз проезжает по одному и тому же маршруту и никогда не меняет своего направления (хотя, казалось бы, больше новизны, больше новой информации).

– Привычки?

– Да и они тоже. Сохранённые паттерны, отполированные до блеска. Ты и сам не замечаешь в какие моменты ты ковыряешься в носу, а в какие – скрещиваешь руки на груди. Но стоит тебе просмотреть документальный фильм в свою честь, как неожиданно откроешь для себя много нового.

– Значит и с ним та же песня?

– Безусловно. Есть люди, работающие как механизм. А есть те, кто эти механизмы конструирует. Винтик за винтиком, шуруп за шурупчиком.

– Значит, он выше всего этого?

– Да нет же! Он-то как раз действует также, как и остальные, только, в отличие от повторения старого, он создаёт новые механизмы повторений. Но модель-то при этом не меняется! Движок-то у них одинаковый (хах).

– Я что-то запутался.

– Ну смотри: ты можешь учить стихи – тщательно, скрупулезно, даже маниакально. А он учит новые способы запоминания стихов, а уж сами то стишки… идут во вторую очередь.

– Какая-то бессмыслица…

– Ты разгоняешь частицы в коллайдере. А он придумывает новые способы разгона частиц в коллайдере.

– Но ведь он же не физик-ядерщик!

– Но ведь и мы с тобой не следователи СКР.

– Ему сказали, что психотипов всего десять – и он тут же придумал одиннадцатый. Ему сказали: «Ладно, кто-то говорил, что их может быть на один больше». И он придумал двенадцатый!

– Вот так уже теплее. Это как… Мюнхгаузен, что ли? Придумал тридцать второе мая?

– Что-то из этой серии. Он не может создать новую модель человека, но он может наделить его принципиально новыми характеристиками, противоречащими его естеству.

– А что это даёт?

– Власть. Когда человек начинает верить в свои несуществующие добродетели или из ряда вон выходящие изъяны – он принимает правила игры. Фигуры на шахматной доске выстраиваются в том порядке, в котором их выстроил инициатор партии. Хотя шахматную доску и сами фигуры он, конечно же, не придумывал.

– Но это манипуляция чистой воды. Чего уж тут такого принципиально нового и претенциозного?

– А то, что манипулятор не держится за правила собственной игры. Финал ему ясен и очевиден, но цель достигается не посредством побед и поражений на доске, а общим самочувствием в результате законченной партии.

– То есть… он может проиграть?

– Не просто может – зачастую он так и делает. Его оппоненту кажется, что со смертью короля игра заканчивается. Но ведь так бывает только в шахматах. А он не шахматист. И не физик-ядерщик.

– Проигрывая партию, он предлагает сыграть еще одну?

– Нет. Он ждёт куража от наступившей победы своего оппонента и только тогда достигает своей цели.

– А если никакого куража не будет и в помине? Что если перед ним обычный скептик, ленивый и не удручённый излишним бахвальством?

– Значит, пациент признает, что по тем правилам, по которым они играли, безусловно, победа оказалась не на его стороне. Но вот по другим… оппонент опростоволосился.

– У меня сейчас мозг взорвется. Если в бою один человек заколет саблей второго – победа остаётся очевидной! На неё нельзя посмотреть под другим углом. Это противоречит законам природы.

– Да. Если цель второго была в том же. Заколоть первого. А что если он хотел умереть в этом бою…

– Пусть даже так. Идея с целью мне ясна. Но если он погибает – он же больше не может придумывать новых правил, совершать ходы, да и вообще играть, в конце-то концов!

– Поэтому он и не дерётся ни с кем на саблях! Тебе кажется, будто ты его опередил, предугадал, просчитал наперёд. Ты победоносно сбиваешь его короля, как вдруг выясняется, что игра велась не с тобой! Кто-то другой наблюдал за вашей игрой, а наш пациент всего лишь привлекал его внимание! Он не задаётся вопросом: как бы ему всегда побеждать. Его интересует – как бы ему никогда не проигрывать. Для этого и существуют правила. Его правила. А игра может вестись с тобой, со мной, с нами обоими – да с кем-угодно, но мы никогда не будем знать наверняка, кто его главная цель, каков его план на этот день.

– Жертвуя пешкой… Бобби Фишер… гениально. Что же случилось в декабре две тысячи шестнадцатого?

– Ты знаешь.

– Я имею в виду – с точки зрения его «правил», его «стиля игры». Бог его знает чего.

– Он блестяще выиграл партию. Но не достиг своей цели.

– А цель его… я уже даже не знаю, о ком мы говорим. Что здесь, чёрт подери, происходит.

– Цель – не конкретный человек. Цель – просчитать все возможные ходы, выложить все существующие ловушки, заполнить всё пространство вариантов.

– Аа… Трансерфинг реальности[1]… Припоминаю… Всё было так просто. Загадка смотрителя… он не хочет быть смотрителем. Или читателем. Он хочет загадывать загадки. А ответов на них не существует, ведь важно не то, кто выиграл партию или проиграл. Важно – как ты себя после этого ощущаешь.

– Даже если бы ответы существовали, даже если бы первичная цель была достигнута – всё это меркнет под его подлинным желанием перевернуть всю структуру своего мышления.

– Все эти партии… это же просто модели… а эти люди… просто нанятые актёры… а шахматы…

– Это наш разум. Сначала ты учишь стихи, затем рассказываешь другим как правильно учить стихи, и лишь потом задаешься вопросом – зачем мы вообще учим стихи? Сначала ты переживаешь расставание, затем учишься избегать расставаний, и лишь потом спрашиваешь себя: а что такое расставание? И существует ли оно как таковое. «Cogito ergo sum»[2]. Если мысль жива – значит у неё есть своя объективная реальность. Значит где-то во вселенной существует тот самый плод нашего воображения. Просто он удалён от наших глаз. Ведь наличие потолка в нашей квартире не означает отсутствие звёзд за её пределами. А если слепой никогда не видел окружающей его действительности – значит ли это, что никакой реальности вокруг не существует? Всего лишь додумки, вымыслы, представления…

– Но ведь мыслей бесчисленное множество. Разве можно вообразить себе каждую отдельную реальность для каждой проскользнувшей фантазии?

– А тебе и не понадобятся все. Бери только те, что покажутся интересными, и развивай их до полного абсурда, пока из твоего гаража не покажется Генри Форд на своём первом в истории человечества автомобиле. Или Гагарин не полетит впервые в космос. Сущий абсурд, самые глупые, несуразные домыслы могут завести простого человека так далеко, что он и сам усомнится в здравости своего рассудка. Зато однажды, ужасный сон, что веками считался посланием богов и вмешательством потусторонних сил, окажется ничем иным, как игрой нашего бессознательного. И родится психоанализ.

– Подъем! Я кому говорю, уважаемый!

– Что случилось? Где я?

– Там же где и были. Я только начал читать ваше стихотворение, как вы пробормотали что-то про вечность и уснули прямо здесь. Я уж не стал вас сразу будить, пожалел. Но имейте совесть, мне тоже домой уже пора.

– Как вам стихотворение?

– Очень красивое. У вас явно намечтается прогресс. Я бы даже сказал, что вы превзошли все мои лучшие ожидания!

– Надо же. А я уж боялся, что вы докопаетесь до какой-нибудь строчки и будете часами развивать из неё целую историю.

– Почему вы так решили?

– Это ваш излюбленный метод. Вы же не скрываете своих симпатий к Фрейду и его последователям. А мне так не хочется погружаться во всю эту муть.

– И не стоит. Кстати говоря, приближается сочельник. Не могу не поинтересоваться, не поймите меня превратно, у вас уже есть планы на этот день?

– Понимаю причину вашего беспокойства. Но можете не переживать – с Рождеством у меня полный порядок.

– Рад это слышать. Всегда лучше с кем-то, чем с бутылкой наедине. Но это я так, к слову.

– Вот-вот и я того же мнения.

– Тогда удачной вам игры…

Их архивов, датируемых 02.12.2022:

3

– Тебе удалось раздобыть копию?

– Естественно.

– Ну так что там?

– Как бы тебе это получше передать…

– Ну не тяни кота за…

– Я видел его работу. Док был прав – она не философская.

– Ну значит всё сходится? Наши предположения оправдались?

– Не совсем.

– Да ладно тебе. Нельзя же быть настолько скрупулезным. Он тоже человек: ну проболтался (или описался). Не знаю, как правильно. Маскировал, маскировал, да не замаскировал. Нас же четверо, а он один.

– Ты не понимаешь. С этой работой что-то не так. Она слишком позитивная. Слишком жизнерадостная.

– Биполярка?

– Нет. Он пишет произведения такого рода, но не из этой серии. Даже в самых добрых и простодушных вещах всегда найдётся местечко для «смерти», «безысходности», «негативизма», «хтони». Даже в самом экзальтированном! Он не умеет писать по-другому.

– Ну может научился… столько лет прошло. Делов-то, писал все время про А, а тут выдал про Б. Он же такой непостоянный…

– Клиническая картина именно для этого и существует. Все его движения в сторону, все прорывы, неожиданные повороты – уже входят в нашу систему координат. Как НДС входит в итоговую стоимость. Как те 5–10 % сверху, что закладывают в цену, опасаясь воровства. Как излишки, проговариваемые перед утверждением бюджета. Мы об этом знаем. Но здесь иная ситуация.

– Так в чём же она «иная»?

– Это может показаться глупым, но мне кажется, оно не законченное. Или связующее с чем-то ещё.

– Про незаконченное не верю. Он такие всегда удаляет. А вот связующее… занятно. И с чем же, и что конкретно оно связует?

– Я не знаю. Других работ нет.

– Мы в тупике?

– Отчасти. Но шансы всё ещё есть. Время не на его стороне.

– Думаешь, он успеет написать что-то ещё?

– Вот это уже в его стиле. Не удивлюсь, если в самый последний момент так и выйдет.

– А мы успеем с ним ознакомиться?

– Да откуда я знаю! Ну допустим нет, дальше-то что?

– Мы не сможем повлиять на ход событий. Встреча состоится и снова отбросит нас на целый год.

– Что ты предлагаешь сделать?

– Да что угодно. Он же обожает символы, знаки, знамения. Ну давай подкинем ему новых дурных снов, поставим скорую у его подъезда, подтасуем вкладки в Яндексе. Запустим паранойю, так сказать.

– Не сработает. Раньше ещё могло, но сейчас… он сам придумывает себе знаки, сам выбирает в какие сны верить, а на какие не обращать внимание. У него новые правила игры.

– Да чёрт подери! Как же он достал. Почему нельзя просто вернуться в тот день, отмотать на шесть лет назад и отменить их встречу! Помешать ей! Хоть гриппом заразить, ей Богу. Ну что за клоунада!?

– Ты говоришь разумную вещь, но вот проблема – без этой встречи, не будет ничего. Вообще ничего.

– В каком это смысле?

– В самом прямом. Все проблемы начались с того дня – это факт. Они прогрессировали, наслаивались на другие, прорывались из ниоткуда и портили нам все карты. Да, это правда. Но ведь помимо них, были и положительные стороны – он начал писать. Очень много писать. Он начал думать. И не как до этого, а по-настоящему. Упорно и настойчиво. Ежечасно, ежесекундно. «Продуктивно» думать. А все великие творения, научные изыскания, новые модели восприятия окружающего мира произрастают именно из мысли. Из первичного импульса. Тебе ли не знать?

– Я понимаю о чём ты. Даже поддерживаю. Но ведь мы же не можем вечно наблюдать одну и ту же картину из года в год, сидеть сложа руки и ничего не делать. Не знаю как ты, но я лично уже на грани.

– Ты на грани – не потому что ты это «случайно» почувствовал, а потому что он установил для тебя такую грань. Если мне не изменяет память, по договору мы имеем право доводить его до ручки, и сами можем потихонечку сходить с ума. Но мы не сможем пробить барьер его подсознания. Это не в нашей компетенции. Мы же, как простуда, как прыщ, как герпес. Мы можем донимать, но всегда должны уходить в своё время. И затем возвращаться…

– Сколько ещё мы будем возвращаться?

– Пока он жив.

Дверь кабинета была не заперта. Доктор собирал свои вещи, что-то бурчал себе под нос, как вдруг…

– Слушай, док, у меня вопрос по поводу последнего произведения…

– Которого из?

– В смысле которого? Ну последнего, естественно.