Москва-1939. Отчет оголтелого туриста

Глава 1. Обнаружение

Я обнаружил её случайно.

Сдал машину в сервис на 2-м Донском проезде, и нужно было чем-то занять себя часа на два, на три. Ноги пошли в сторону Ленинского проспекта. Солнце гигантской арбалетной машиной нещадно стреляло свои огненные стрелы. Они втыкались в неподвижный плотный воздух, воспламеняли его, и становилось трудно дышать. Пожилой вязкий август был на излёте. Жара в Москве случилась градусов под 30. Зной. На Ленинском очень шумно. Надо уходить в Нескучный сад. Ну, и хорошо! Прошвырнусь в тени деревьев. Подумаю, как дальше жить.

Приближался палящий полдень. В Нескучном саду народу совсем не было. Я гулял один, и вышел к небольшому особнячку – Летнему домику графа Орлова. Удивительная тишина. На Ленинском даже мысли глохнут от шума автомобилей.

А здесь тишина. Иконы Битлов, ладан, гашиш.

А мне всё равно, лишь бы тебе было светлей…

Шучу, никакого гашиша.

Хотя, как знать. То, о чём я расскажу, до известной степени возможно только под воздействием гашиша. Вся штука только в том, что я его и не пробовал то никогда. А то, что произошло – в один момент изменило мою жизнь разом и навсегда. В тот день привычные кубики моего мира растаяли, как кубики льда в бокале с виски.

Скамейки аллеи перед Летним домиком графа Орлова располагали присесть. Теперь можно было спокойно подумать о дальнейшем житие. И только я приступил к обдумыванию как появилась белка. Не в смысле, что белка после излишеств с водкой, а настоящая. Рыжая, пушистая. Скок-скок. И села напротив меня. И ладно бы ещё села не боясь, занимаясь своими беличьими делами. Сколько таких ручных белок в разных парках мира всегда обстоятельно заняты собой и своей работой. Но эта села напротив и на меня посмотрела. В глаза. Как человек. Смотрит и взгляд не отрывает.

На меня так однажды смотрел… воробей.

Я живу в загородном доме.

Как-то в воскресенье мне довелось три часа бодро косить газон на участке – скинул полторашку килограммов. Залез под душ – жизнь удалась!

Голый захожу в спальню за труселями, а там… Воробей.

Мечется по комнате, трепыхается.

Я далёк от мыслей, что это к несчастью, что это послание от кого-то из загробного мира. Мне по хер.

Но ведь надо как-то избавляться от пришельца, точнее – от летучего.

Я говорю:

– Ну, что, брат, попался? Не ссы, сейчас что-нибудь придумаем.

А он суетится как угорелый, швыряется об шторы.

Я говорю:

– Слышь, хорош, дурака-то включать!

Воробей вдруг взял и успокоился. Опустился спокойно, как детский вертолётик, на прикроватную тумбу, посмотрел на меня. Внимательно.

Здесь было бы очень круто сообщить, что и обратился ко мне со словами:

– Чего тебе надобно, старче?

Но… чего не было, того не было. Хрен там плавал, вместо золотой рыбки.

Я говорю:

– Конечно, было бы клёво, если бы ты вдруг взмолился отпустить тебя! Мол, дорогой за себя дам откуп. Мол, откуплюсь чем только пожелаешь. Ну, как у Пушкина. Всё такое. Потому что, знаешь, проблем у меня – завались. Я так задрочен, что, видишь, уже с тобой разговариваю.

А воробей опять за своё. Разбрасывается по спальне, бьётся о шторы.

Я говорю:

– Да ладно, не заходись!

Раскрываю занавес, открываю балконную дверь и картинно так рукой сопровождаю:

– Прошу на вылет! Пра-ашу!

Воробей, мудак, вдруг ни с того ни с сего, как треснется об пол.

– Ну, здрасьте! – Кричу, – пожалуйста!

Воробей вылетает.

А с улицы до меня доносится:

– И вам здрасьте!

И много улыбающихся девушек с улицы смотрят на меня.

Я ведь был только из душа.

И воскресенье. И солнце. И я картинно так распахнул шторы.

А сегодня четверг, я присел на скамейку в парке и на меня смотрит белка. Внимательно. Можно даже и сказать – оценивающе. Как тогда воробей.

– Знаешь, – говорю, – я далёк от мысли сейчас с тобой разговаривать. Друг друга не трогаем – уже хорошо. Фортель твоего друга воробья может я и не понял тогда. Может он, когда об пол хряснулся – добрым молодцем должен был предстать передо мной. А потом передумал. Или не заладилось у него чего-то с превращением.

Тоже было бы прикольно сообщить, что белка возьми и ответь, мол, он ей и не друг вовсе. Но нет. Только смотрит в глаза и взгляд не отводит.

Во, блин, дела.

Потом скок-скок, остановится, покрутит чучлом по кругу и опять посмотрит на меня. Как бы приглашает за ней последовать. Ладно пошли, чего там. И направились мы к Летнему домику графа.

Дверь приоткрыта, белка прошмыгнула внутрь. Я как будто даже услышал:

– Проходите уже. Закрывайте за собой, дует. Нет-нет, не снимайте, у нас скользко.

И я такой, позвякивая шпорами: – Да, собственно, я и без сабли сегодня. А коня я привязал.

Стало быть, зашёл. Не мрачно, не страшно, никак. Вот только запах немного странный., но не проблемный. Как будто гарью чуть-чуть попахивает. Не то копотью. Но не горит ничего. Комнаты пустые, чистые. Не загаженные бомжами. Что удивительно при открытой двери, и бесконтрольности ситуации. Библиотечные стеллажи с остатками книг. Среди пропагандистской шелухи мелькнули обложки хорошей литературы – Проспер Мериме, Андрей Платонов. Во всех помещениях висят люстры советского ампира. На полах где-то линолеум, где-то крашеные доски. Сервант для посуды, пыльное пианино Заря.

А если открыть противоположную дверь, то выйду на холм с видом на набережную. Хорошо, так и сделаем.

Без труда открылась дверь, и я вышел на веранду, только с другой стороны домика. Сел на этом красивом холме на траву. Можно сказать, так, что Fool On The Hill. Дурак на холме. Ну, если вы ещё помните The Beatles?

Баржа допотопная плывёт по Москвареке и коптит. Вот этот отголосок запаха копоти в воздухе и показался мне внутри домика. Да и на набережной воздух какой-то тугой и копчёный. Или к Москве опять прилипла гарь пожаров Подмосковья? Надо же, доселе я его не чувствовал. Кораблик старомодный с пассажирами медленно тащится. Чёрного дыму от него столько, что, кажется, он подбит, еле тянет и неотложно затонет. Пассажиров на нём набилось столько, словно это последний кораблик на эвакуацию, и больше рейсов не будет. По набережной фланируют девушки в вышедших из моды платьицах. И у большинства нелепые белые носочки. Странно.

Опоньки! Ну, конечно, кино снимают. Рядом на траве валялась газета Правда. Я её поднял.

Вот только как-то всё не так. Ни осветительных приборов киношников, ни белых экранов, ни проводов, никакой другой киношной атрибутики не было. Т.е. как будто актёры массовки были, ходили туда-сюда, играли начисто свои роли, а режиссёра с группой не было. И куда делись высокие жилые дома на другом берегу Москвареки? Там, через речку, на Фрунзенской набережной сейчас стояли какие-то низкорослые строения, и куда-то, совсем уж не понятно куда, делась громадина главного здания Министерства обороны. В другой раз я непременно посмеялся бы, что наша военщина куда-то сдриснула вместе со своей штаб-квартирой. Что она пропала пропадом. Что их наконец сдуло с лица этой несчастной земли, и земля эта наконец заживёт счастливо без этих сапог в таком количестве. Но какой-то неприятный холодок поселился в моей правой лопатке. Какое-то пёрышко страха нежно прикоснулось к чувствительному месту и взбудоражило миллионы игл нервных окончаний.

– Дядь, угости папироской? – услышал я весёлый крик.

Четверо ребят в тюбетейках, майках, широких шароварах и с босыми ногами дружно шли по набережной. Вот тоже. Лица ребят белые, а тюбетейки узбекские. Что за на?

В мгновение до меня дошло, что это они ко мне обращались.

Я развёл руками, мол, не курящий.

– Ура, товарищу Сталину! – задорно закричали они.

Однако все четверо уже удивлённо пялились на меня, и у некоторых непроизвольно открывались рты. Потому что я в своей одежде отличался от них, как цветной персонаж на чёрно-белой фотографии.

В следующее мгновение меня как подбросило вверх и сдуло с холма. И я как-то уж очень позорно и суетливо распахнул дверь и оказался внутри домика.

В третье мгновенье я пулей вылетел наружу с родной стороны – со стороны аллеи со скамейками.

Врубаюсь я быстро, и сомнений не было – Кроличья нора. В физике так называется проход в параллельный мир. Пространственно-временной тоннель. Так-так.

Надо присесть на скамейку, выдохнуть и поразмыслить. От неожиданности я и не заметил, что до судорог сжимал в руке сплющенную газету Правда. Орган Центрального Комитета и МК ВКП(б) – прочитал я, – 24 августа 1939 года, четверг. Цена 10 копеек.

Глава 2. Подготовка

Сказать, что я опупел – ничего не сказать. Это был конкретный шок! Зашквар! Отрыв башки! Рассказывать сказки, что, мол, не верю, не может быть, ущипните меня, я не буду. Во-первых, потому что не Станиславский, чтобы играться в – верю-не-верю, а во-вторых, потому что всё в этой жизни может быть. Только почему это случилось со мной? За каким меня то крюком зацепило, а? Какая здесь подковыка? Может статься, что и биполярочка. Не иначе.

Тррр-ча-ча! Тррр-ха-ха!

Тррр-пумба! Тррр-ха-ха!

Мысли в голове плясали как Африк Симон на постсоветском пространстве. Неужели Ханана Куканела? Вот тоже мне Алиса в Зазеркалье. Миллионы людей живут и ничего. Некоторые же напридумывают всякой фантастической херни, что уши, как у греко-римских борцов расплющатся. Какого-то балбеса инопланетяне затащили к себе в тарелку, и он оттуда вернулся посветлевшим. И жена его даже и не знает, как жить теперь с его светлостью. Потому что у дураков и жёны дуры. К слову сказать – и дети дураки. Кого-то молния долбанула, и он теперь с удовольствием рассказывает о симпатичной жизни на розовой планете и даже номер её называет в какой-то там системе. Хотя и долбанули то его один раз, а крику, как будто с ним уже познакомился Джо Блэк.

Получается, что я такой же мудак, как эти избранные. Хорошая у нас компания.

– Тебя выбрали спасти мир! Ты станешь героем! Детали тебе сообщит наш секретный агент – белка. Ты поймёшь, как это круто! Не обосрись!

Хотелось закричать, как Шилов в известном фильме: – Ну, не пил я!

Так, всё! Базара ноль! Истерику убрали. Действительно, я не пил, не нюхал, не курил.

Я оглядел себя. Расписная клетчатая рубашка с короткими рукавами от Camp David. Такие же шорты. Мокасины Bally. Солнечные очки Cartier. И сильно кричащая надписью бейсболка. Конечно они смотрели на меня, как на пришельца. А кто я был для них? Хренабобель? What the fuck! В лучшем случае я для них был похож на иностранного футболиста. Иноплеменного футбольера.

Раздался звонок по телефону:

– Ваш Эскалейд готов. Можете забирать.

– Да, погодите, вы! Тут такой футбол… такие дела творятся! Агент-белка, меня выбрали! – чуть не заорал я, но вместо этого спокойно сказал, – Спасибо.

После своего спокойного спасибо я действительно сразу и успокоился. Ну, нора, ну, Кроличья. Портал – он и в Африке портал. Причём в Африке Симоне.

В голове сразу посыпались вопросы. Нора всегда работает? Или по определённым дням открывается, по определённым дням закрывается. Скажем, как Окно в Париж. Сколько проходит времени здесь, пока находишься там. У Стивена Кинга, например, в 11/22/63 человек там несколько лет проводил, а обратно возвращался, только две минуты проходило, как будто и не уходил вовсе. Но самое главное, говорил я себе, ты хоть понимаешь – Куда идёшь? Это не Франция, это не Америка. Это Северная Корея наших дней. Пхеньян. Как новый стратегический партнёр России. Уже смешно. Вот все страны по заявлениям нашего первого лица хотят сотрудничества с Россией, а стратегический партнёр – Северная Корея. Если вдруг что-то пойдёт не так, то будут пытать, как шпиона. И будет не смешно. Будет так себе шутка. Кто там сейчас свирепствует? Берия. Он там вампирит Наркомом внутренних дел. Вёрткий грузинский ублюдок у сатанинского стола. Под пытками расскажешь правду и потом за неё тебя же и расстреляют. Из пулемёта. Нет, из танка. Да ещё этот расстрел за счастье посчитаешь. И, по большому счёту, ради чего? У героя Кинга хотя бы миссия была – предотвратить убийство Кеннеди. А я? Я же не собираюсь убивать Сталина. Я вообще не собираюсь ничего трогать. Ни менять, ни прикасаться. Нельзя ничего менять в прошлом. Потому что даже гибель бабочки из-за меня там – может разбудить такое варварство здесь, что Зимбабве покажется волшебно похожей страной. Это я как раз понимаю. С этим у меня норм.

Но и не воспользоваться такой штукой – верх трусости. То, что я собирался туда пойти у меня сомнений не было. Зачем? А зачем полез в Париж через окно-лазейку простой советский питерский работяга? Пива попить. Пьяный был. Интересно полезет кто-нибудь тайно в современный Пхеньян пива попить? Хоть и пьяный. Вот так вот! Потому что сразу из пулемёта… Да ладно, чего там, я, ведь, просто погулять два-три часика. По 1939-му году. Тамошней газировки попить и обратно. Что я там забыл?

А здесь, что я забыл? Долларовый миллионер – всё просрал. Бизнес рухнул. Живу во дворце, который ни сегодня-завтра банк отберёт за долги. И всё по закону, всё по суду. Всё по российской справедливости. В смысле справедливости по-российски, как полярной антитезе гамбургскому счёту. Дочки взрослые. Я им не нужен. Жене – давно не нужен. Ну, как давно, с начала всех моих финансовых проблем. Какой нормальной жизнерадостной женщине нужен финансовый калека, сбитый лётчик, банкрот, который загнал семью под гусеницы давильной машины Российской Федерации? Так что? Что я здесь то забыл, весельчак?

Ага, вот оно что. Может уже колпак съезжает? Я как-то общался с одним. Финансовым магнатом. Музыкальным продюсером. Тоже всё потерял. Так говорит было у него три партнёра. Один повесился. Другой застрелился. Третий умом тронулся, поехал в Израиль лечиться. Он один остался. Нормальный. Сразу предложил пыхнуть и купить мой дворец по такому случаю. Может и я попался? Может стоптался тапочек? И, вообще, кто такой Джон Голт?

– А газета Правда? – раздался голос как с небес. – А пропажа Министерства обороны?

Это железобетонное доказательство. Что я не трёхнулся. Я ж своими глазами… Ладно, продолжим… пока.

Что нужно решить в первую голову? Одежду, деньги, документы. За одеждой не на Мосфильм же ехать? Там подберут на какого-нибудь колхозника или красноармейца. Хорошо, с одеждой решим. За деньгами надо ехать к нумизматам на Таганку. Да и документы тоже там будут.

Забрав машину из сервиса, я поехал на Таганку. Возле небольшого нумизматического магазинчика всегда кипит монетно-орденская жизнь на улице. Во все времена. Что в советские, что в 90-е, что сейчас.

Припарковался и пошёл на толкучку. На меня, как на новенького, сразу набросились:

– Монеты Российской империи, царские червонцы, ордена, медали?

– Не-не, погодите, – я медленно переходил от одного лотка к другому.

– Что ищем? Железный крест, рейхсмарки, советские деньги, документы? – заговорщицки подмигнул мне рыжий торговец. Вот чёрт, мне уже заговоры мерещатся. Ещё и начаться ничего не успело, а меня уже паранойя охватила. – Какой период советских денег вам нужен?

– А какие есть?

– При Советах денежная реформа была четыре раза:

Первый раз – это 1922-1924 годы.

Вторая реформа после войны в 1947-м году.

Третья в 1961-м при Хрущёве. И четвёртая денежная реформа в 1991-м. При Горбаче. – Рыжий охотно сообщал сведения. – И каждый раз всё боролись с инфляцией, а ей конца-края как не было, так и нет. Всё нули сбрасывали, а они всё прибывали и до сих пор прибывают.

– При Ельцине разве реформ не было? – спросил я.

– А как же. Две. В 1993-м и в 1998-м. Но это уже не СССР, это уже снова Россия. Вам для чего советские деньги? На стенку наклеить или ещё как?

– У нас проект есть, где дело перед войной происходит. Персонаж действует в 1939-м году.

– Тогда вам купюры нужны образца 1937-го или 1938-го годов. Вот пожалуйста выбирайте. Один рубль с горняком на картинке. Три рубля с красноармейцем. Пять рублей с лётчиком. И червонцы с Лениным. Один червонец – серый. Три червонца – красный. Пять червонцев – зелёный. И десять червонцев – чёрного цвета. – Продавец-красавец, как отъявленный экскурсовод водил меня по миру ленинских денежных знаков и советской нумизматики.

– Червонец – это десять рублей что ли? – спросил я.

– Да. Три червонца – это тридцать рублей. Десять червонцев – сто. Если всех бумажных денег взять по одной купюре – это около двухсот рублей будет. Зарплата лейтенанта Красной Армии в конце 30-х годов была примерно 400-500 рублей. Если взять на 1000-1500 рублей, то ваш персонаж – хороший инженер завода.

– Давайте наберём на 3000 рублей, и сделаем нашего персонажа богатым советским гражданином.

– А кто ваш персонаж? Потому что если он работяга с такими деньгами или ещё какой пролетарий, то он спалится, и это уже сигнал для НКВД. И кстати денежные банкноты ещё 1934-го года есть. Но если у вас в проекте 1939-й год, то они практически к тому времени вышли из употребления. Если с ними засветиться, то это тоже сигнал для НКВД мог быть.

– О, спасибо за информацию.

– А вы меня возьмите консультантом.

– Ну, а что, консультантом, почему нет? При чём иностранным… Профессором с начальной буквой фамилии двойной В. (Я так пошутил, имея ввиду булгаковского Воланда, конечно.)

– Уолтером Уайтом, что ли, из Во все тяжкие? – по-своему пошутил Рыжий.

– Ага, Хайзенбергом. Мне нравится ваш юмор, – ответил я. – Сколько с меня за всё?

– Мелочь брать будете? Монеты есть три копейки, пять копеек, 10 копеек, 20 копеек. Будет ваш человек мелочью рассчитываться?

– Горсть мелочи возьму.

– Документы не нужны вашему человеку?

– А какие есть?

– Давайте смотреть. Так, паспорта в то время были серые, с тканевой обложкой, чёрным гербом СССР и чёрной надписью на шести языках, – Рыжий с удовольствием гида по временам Советского Союза рассказывал и показывал.

– Да, действительно. На русском вижу ПАСПОРТ. А вот ПАШПАРТ – это на каком?

– На белорусском. Дальше идёт на грузинском и армянском.

– Ну, на английском я вижу.

– На латинском – это для прибалтов.

– А нижняя надпись на каком.

– На арабском.

– А это для кого?

– Не знаю. Может для наших, хотя уже не наших, среднеазиатов. Так, что мы имеем – паспорт Мурашова Матрёна Давыдовна, дата выдачи 10 октября 1940 года. У вас персонаж мужчина или женщина?

– Мужчина, москвич, возраст 50 лет, – ответил я.

– Ага, Отрыжко Карп Евплович, украинец. Дата выдачи 1941 год. Не пойдёт. Чухлина Вера Ивановна, 1945 год. Недзольская Александра Михайловна, жена прапорщика, вероисповедания православного. А это паспорт вообще 1916-го года. Ну, дела.

– Это как Высоцкий в фильме помните – Дорофеева Анна Ивановна, аферистка фармазонщица. Наталья Кастрюк, скупщица краденого. Ивлева Анастасия, воровка на доверии…

– Да, с документами вам пока не угодишь. Вот есть удостоверение академика, – перебирал документы Рыжий.

Я открыл, прочитал:

– Предъявитель сего Губкин Иван Михайлович, является действительным членом Академии наук СССР. Президент академии Карпинский. Непременный секретарь академии – такой-то. Выдано 27 февраля 1932 года. Бессрочное.

И мужчина на фото в очках смотрел на меня и был примерно моего возраста. Вот этот подойдёт. Губкин, Губкин? А не тот ли это Губкин? Университет, имени которого нефти и газа на Ленинском проспекте. Так это он и есть. Вот ты какой Губкин Иван Михайлович. Отлично. Буду академиком.

– Вы так посветлели. Что – подойдёт?

– Подойдёт. Сколько с меня за всё?

– Пятнадцать тысяч рублей, думаю, справедливо?

– Без вопросов. Спасибо.

– Ваша Эскалада?

А рыжий то парень не промах. Всё увидел. На чём я приехал. Что мне нужно. Засланный казачок, точно.

Я попрощался с Рыжим Эскалада и уехал.

Глава 3. Нескучное

Дома я полез осматривать свой гардероб.

Нужны белые штаны и белый пиджак. Мне кажется в те годы всё было однотонным. Я, как академик, вполне мог быть в белом. Или в сером. Почему? Потому что у нас, у академиков, вот так!

В голове крутились строчки из Золотого телёнка: – Человек без шляпы, в серых парусиновых брюках, кожаных сандалиях, надетых по-монашески на босу ногу, и белой сорочке без воротничка, пригнув голову, вышел из низенькой калитки дома №16.

Вот примерно что-то в этом духе и надо.

Стал перебирать пиджаки и костюмы. Господи, сплошное Versace. Да, крутой я был дядя. Нужно что-то простое. За Versace, если схватят, будут пытать с удвоенной силой. Как империалистического агента высшей гильдии. Подкладки все фирменные. Ткань кокетливо пробита названием бренда с неистовой периодичностью.

Наконец я нашёл серый льняной пиджак. Без подкладки. Очень простой. Пуговицы без надписей. Карманы, слава богу, внутренние. Накладных, наверное, тогда ещё не было. А если и были, то для советских людей, скорее, это была диковинка. Бирку Diesel я просто срезал. Брюки подобрал из той же серии. Ремень самый простой, без надписей. Нашёлся. Рубашка. Вот какая подойдёт. В Тунисе я её купил ради прикола. Похожа на украинскую вышиванку, только без самой вышиванки. Просто белая с тесёмочками. Без воротника. Ботинки из светлой крокодиловой кожи настолько стёртые, что и не поймёшь, что там выбито на подошве. А стельки выкинем. Носки х/б даже нашёл не пойми какого производства. Хотя можно и на босу ногу одеть. По-монашески. Нет, нам академикам нельзя, подозрительно будет. Ну, вроде бы всё. Во, блин, а труселя то! Вот это проблема. Нужны семейные. Мне кажется советские граждане ходили исключительно в семейных трусах, а у меня все труселя плавками. Ermenegildo Zegna. Если попадусь – за это будут отбивать внутренние органы. Dolce & Gabbana. За это – внешние. Чудом нашёл. Клетчатые семейные. Практически Burberry. Вот это да. Наверное, с 90-х. Ярлык удалил. Ну, в конце концов, я, как академик, мог быть в зарубежной поездке на симпозиуме и привезти оттуда.

Ах, да! Надо же ещё фотографию заменить в удостоверении. Вот это совсем не проблема. Как говорил Остап Бендер Ипполиту Матвеевичу: – При современном развитии печатного дела на Западе напечатать советский паспорт – это такой пустяк, что об этом смешно говорить… Что уж говорить, когда у нас в 21-м веке есть фотошоп. Я отсканировал фото из удостоверения на iPhone, загнал в фотошоп, вырезал лицо академика Губкина, вставил своё, распечатал и вместо родного вклеил новое в удостоверение. Даже печать совпала один в один.

Ещё здорово, если бы был картуз. Или шляпа тех времён. Для завершения образа. Но где их возьмёшь тех годов…

Итак, одежда есть, деньги есть примерно 3000 рублей. Бумажник? Нет, деньги просто будут свёрнуты. И мелочь в кармане брюк. Документ обалденный. Академик. И нам, академикам, можно без паспорта.

Если вдруг, что-то пойдёт не так, надо ли чиркнуть какую-нибудь записку?

Но отчётливо услышал голос жены:

– Подумываю снять квартиру и съехать от тебя. А ты водилой пойдёшь работать и гордость свою засунешь в жопу!

Что-либо писать сразу расхотелось.

– Да, тётушке, граф, про дуэль ничего не говорите. Скажите просто: дематериализовался Алеша, мол, и все!

Ладно, всё будет нормально.

Я от москвичей 30-х ничем не отличаюсь. Говорю я по-русски. Москвич. Москву знаю. Произношение московское. Речь правильная, без сленга. Пройдусь по Парку Горького. Газировки попью и обратно.

Вот, чёрт! Зубы. Я совсем забыл про зубы. На всех 28 зубах у меня стоят великолепные немецкие коронки по новым технологиям из диоксида циркония. Если вдруг у вас возник вопрос – почему 28 зубов, а не 32, какими награждён человек с рождения по природе своей человеческой, то с удовольствием отвечу, что на четыре самых дальних зуба, в профессиональной среде дантистов, называемых восьмёрками, а в народе называемых зубами мудрости, ничего никогда не ставится – они вышибаются… Шучу, они удаляются за ненадобностью. В Москве, когда я проводил маркетинг, мне всё удовольствие обходилось бы в тридцать тысяч евро, а прилетев в Германию зубной парень по имени Йорг сделал всё за пятнадцать тысяч и 34 часа. Я раньше думал, что только русские пашут, как черти, а европейцы после шести уже дома пьют чай с плюшками. Немецкий парень Йорг, скромный ганноверский миллионер-стоматолог со своей клиникой, в буквальном смысле, три дня визжал своими визжалками и гнул спину надо мной, пока я лежал в зубоврачебном кресле и рассматривал его потолок. А на его потолке было на что посмотреть. Картины в оригинальном стиле обнажённых натур. Он готов был и все 34 часа подряд делать свою филигранную работу – вот только я бы не выдержал подряд. Я и итак за эти 3 дня похудел, как велосипед.