Перстень Солнцевой Девы

Вестмар Лис, разумеется, тоже был приглашен на пир, поскольку сам заплатил за то, чтобы до весны считаться полноправным участником всех общинных трапез и жертвоприношений. Стейн сидел рядом с дядей. Женщин на пиру не было, но он настороженно прислушивался к разговору и ждал, не зайдет ли речь о Велемиле. Хрёрек провозгласил кубок за здоровье и благополучие всех жителей Альдейгьи и призвал на них благословение богов; Домагость ответил призыванием всех благ на гостей, и братина пошла по кругу. Хрёреку пришлось заново рассказать о своем роде и обстоятельствах; Стейн про себя убедился, что со знатностью дела у Хрёрека обстояли гораздо лучше, чем с прочим. В прежние времена их род владел землями на Тюленьем острове, в Сканей, в Вестфольде, в Южной Ютландии и знаменитом вике Хейдабьюр, где сам Стейн уже два раза бывал с Вестмаром. Двоюродный дядя Хрёрека, тоже Хрёрек, сын Хальвдана, долго жил во Фрисландии, которой правил по поручению короля франков. Но после смерти Хрёрека сына Хальвдана король Карл отдал эти земли другому вождю, Годфреду, и наследникам прежнего графа Фрисландского пришлось искать себе иные владения. Свои взоры они обратили к Англии и Ирландии, богатства которых, а также почти полная беззащитность перед викингами уже сто лет привлекали туда искателей славы и добычи. И вот тут опять началось нечто, похожее на сагу о чудесных древних временах.

Двадцать лет назад был убит последний король Коннахта, Мугрон, сын Маэла Котайда. Вдова его, прекрасная королева Этне, стала женой убийцы, передав ему вместе со своей рукой права на власть, как это заведено в стране Эринн. Пять лет назад морская дружина викингов, в числе которых были Хрёрек с братом Хальвданом, захватила Коннахт, и королева Этне вновь овдовела. Теперь ее мужем стал Хальвдан, брат Хрёрека.

– Королева Этне уже немолода, – рассказывал Хрёрек при посредничестве Витошки, который служил толмачом и ради такого случая даже почти не «цокал». – Едва ли бог пошлет ей еще детей, а если пошлет, то это будет настоящее чудо. Все ее сыновья погибли в междоусобных распрях и в борьбе с викингами. После смерти ее и Хальвдана – а мой брат тоже далеко не молод, он старше меня на пятнадцать лет, – я и мои сыновья не сможем предъявлять права на его престол. Но королева Этне назвала условие, при котором мы можем получить ее наследство. У нее была единственная дочь, Дарфине, которая стала, Божьей волею, монахиней. Но несколько лет назад монастырь был разграблен, все сокровища похищены, а сами монахини пленены и увезены для продажи в рабство. Королева Этне, в великой горести по дочери, искала помощи у своего родича, верховного короля Ирландии Фланна Шинны. Но уже было поздно, похититель увез свою добычу за море. И после того она обратилась к нам, ко мне и моему брату Хальвдану. Она сказала, что если я сумею отыскать Дарфине, то она позволит ей стать женой моего сына Хакона. А поскольку Дарфине теперь единственная наследница королевы, то и мой сын, став ее мужем, сделается по праву королем. Признаться, я не знал, как взяться за эту задачу, поскольку след похитителя, Агнара конунга, затерялся на морях. Мы расспрашивали о нем в Хейдабьюре, где морские конунги обычно распродают свою добычу из Бретланда и Эринна. Никто ничего не знал о нем, и только один бродяга рассказал, будто слышал, что еще у берегов Фландра Агнара конунга разбил другой морской конунг, Иггвальд сын Хали.

При этом имени по рядам сидящих пробежал гул.

– Да, я знаю, что в конце концов этот человек нашел свою смерть в земле Гардов и что доблестные воины Альдейгьи нанесли ему сокрушительное поражение, – проявил осведомленность Хрёрек. – Но к тому времени, увы, при нем уже не было добычи из Эринна, потому что еще на Готланде, как мне сказали, он продал ее одному торговому человеку, Вестмару сыну Халльварда.

На этом месте один из сидящих за столом крякнул. Это был, несомненно, уроженец Северных Стран – рослый, худощавый мужчина лет под сорок, со светлыми волосами, заплетенными в косу, светлой бородкой, в лисьей безрукавке мехом наружу, с железной гривной на груди, украшенной двумя подвесками в виде молоточков, которые называются «торсхаммер» и которые так любят уроженцы земли свеев. Только в отличие от тех, что болтались на ней два года назад – железных, – нынешние «молоточки Тора» были отлиты из серебра.

– Об этом ты можешь узнать прямо сейчас. – Домагость широко усмехнулся и разгладил усы. – Вот он – Вестмар сын Халльварда, по прозвищу Лис.

– О боги! – Хрёрек воззрился на Вестмара с недоверием, которое постепенно переходило в пылкий восторг.

Вестмар даже смутился: не так уж он хорош собой, чтобы им восхищались заезжие датские конунги! За эти два дня они не раз проходили мимо друг друга, но, не будучи знакомы, не обращали на эти встречи внимания.

– Сами боги и Господь наш Христос помогают мне! – воскликнул Хрёрек. – Прошедшей зимой, в гостях у родичей моей жены в Халогаланде, я узнал от ее брата, Одда конунга, что он встречал Вестмара в Альдейгье. И хотя с той встречи прошло три с половиной года, я ни от кого на Готланде не слышал, чтобы Вестмар вернулся из Гардов. И руны указали мне на то, что нужно именно здесь продолжать поиски. И вот я приехал. И раз уж судьба так неожиданно свела нас, я прошу тебя, Вестмар, ответь мне на один вопрос.

– Могу даже на несколько, – великодушно отозвался Вестмар, усмехаясь. – Теперь уже зима, скоро йоль, у людей есть время сидеть у очага и вести беседы, мудрые и поучительные.

Стейн ухмылялся про себя. Хрёрек мог бы порадоваться еще там, в Валаборге, если бы только сказал, кого ищет. Стейн назвал ему свое имя и имя отца, но расспрашивать обо всех его родственных связях Хрёрек не имел причины. А иначе узнал бы, что уже сидит за столом с ближайшим родичем того самого Вестмара сына Халльварда, который ему нужен.

– Скажи, действительно ли ты три с половиной года назад купил у Иггвальда сына Хали три десятка рабынь из Эринна?

– Это правда.

– И ты привез их сюда?

– Да, и это правда.

– А что с ними стало потом?

– Я повез их по Восточному Пути на Олкогу и там продал хазарским купцам.

– Не помнишь ли ты, кому была продана девушка по имени Дарфине дочь Мугрона?

– Боюсь, что я не знал по имени ни одной из них. – Вестмар покачал головой. – А если бы знал, то едва ли бы запомнил.

– Но ведь торговцы рабами всегда спрашивают о происхождении! – воскликнул Хрёрек, с мольбой глядя на него. – Ты же сам прекрасно знаешь, что если простая рабыня стоит марку серебра, то за знатную рабыню, дочь короля, можно получить три марки!

– Я об этом знаю. Но Иггвальд, у которого я купил этих женщин, ничего не мог мне сказать о них, кроме того, что они монахини. Ведь не он захватил их, а Агнар конунг. А расспросить того, как я понял, у Иггвальда не было случая. – Вестмар усмехнулся, живо вообразив себе тот «случай», что свел в море двух охотников до славы и добычи. – Да и не слишком я верю тому, что говорят о своих пленниках морские конунги. Если им верить, то королевских дочерей из Эринна вывозят сотнями. А я не имею привычки продавать кошку за куницу, даже если она тоже была при жизни черной!

– А сами эти женщины ничего не говорили о себе?

– А как бы я стал с ними разговаривать? Я не знаю ни их языка, ни латыни, и ни одна из них не показала, что понимает северную речь.

Хрёрек помолчал, обдумывая, какой бы еще вопрос задать и как бы помочь делу.

– Поезжай теперь на Олкогу! – посоветовал ему Домагость. – Там спросишь, куда тех девок продали.

– Придется мне весной последовать этому совету. – Хрёрек вздохнул. – Я непременно поеду, чтобы сделать все возможное. Но боюсь, что люди, живущие на Олкоге, еще менее способны понимать латынь или ирландский язык, и сам нынешний хозяин понятия не имеет о том, что владеет Дарфине дочерью Мугрона.

Он был совершенно прав.

Бам-м!!! Глиняный горшок с кашей, который внесла служанка, прижимая через ветошки к груди, вырвался у нее из рук и упал на пол. Толстостенный горшок не разбился, но каша потекла по полу, распространяя горячий пар. Но служанка не испугалась своей оплошности, а едва ли даже ее заметила. Застыв в изумлении, она смотрела на Хрёрека. Эта была девушка лет двадцати с небольшим, с недлинной косой темно-рыжего мягкого цвета, с тонким чертами лица и красиво изогнутыми рыжеватыми бровями, одетая как все здесь, если бы не одна мелочь – бронзовый крест ирландский работы поверх зеленовато-бурой рубахи из грубой шерсти.

Отец Брендан усмехнулся про себя. Он не шевельнул даже пальцем и не сказал никому ни слова, уверенный, что Господь сам все устроит, как надо.

– Ложечка, ты что? Спотыкнулась? – Милорада не поняла, почему ловкая и исполнительная челядинка застыла столбом. – Горшок подбери. Витошка, кликни псов, чтобы хоть каша не пропала.

– Ты назвал имя… – Вопреки всякому вероятию не обратив никакого внимания на слова хозяйки, девушка сделала несколько шагов в сторону Хрёрека. Что само по себе было удивительной дерзостью, ибо с какой стати рабыня смеет обращаться к конунгу?

И вот тут он тоже встал на ноги и в изумлении подался к ней. Служанка заговорила с ним на ирландском языке, которого в этой стране никто не мог знать.

– Ты понимаешь по-ирландски? – в изумлении воскликнул он.

– Спроси у этой девы, как она попала сюда, – предложил отец Брендан. – А также можешь спросить, как ее имя. Но еще вчера она сказала мне, что ее зовут Дарфине, дочь Мугрона, сына Маэла Котайда. Думается мне, что ехать на Олкогу тебе не понадобится.

Ладожане шептались: те слова, что были сказаны по-ирландски, никто здесь не понял, но можно было догадаться, что Домагостева челядинка ответила князю Хрюрику на самые важные его вопросы.

– О боги! – Хрёрек потрясенно развел руками. Лицо его сияло. – О милосердный Господь! Теперь я истинно вижу, что он не оставил нас. Сам Господь позаботился о том, чтобы мы смогли встретиться, поэтому дочь королевы Этне ждала нас здесь, на самом берегу Восточного моря. Ты действительно Дарфине, дочь Мугрона и Этне?

– Да, – почти неслышно ответила девушка.

– Но почему же ты сказал, что увез рабынь на Олкогу? – Хрёрек повернулся к Вестмару.

– Я помню! – подал голос Стейн. – Я могу сказать, как это вышло.

Глаза всего дома обратились к нему, но он заметил только восхищенный, горящий любопытством взор Велемилы, стоявшей у дверей. Взглядом попросив у дяди позволения говорить, Стейн охотно продолжал:

– Когда мы в тот раз приехали в Альдейгью, одна из рабынь тяжело заболела. Она истекала кровью, и мы думали, что она вот-вот умрет. А у нашего фелага Фасти Лысого треснула ложка, и ему было нечем есть. Он увидел на поясе у одного человека хорошую новую ложку и захотел ее купить. Он только не знал, что дать взамен. И предложил умирающую рабыню. Она не стоила больше, потому что от нее уже нельзя было ждать совершенно никакой пользы. Но сын Домагостя хёвдинга согласился на обмен и забрал рабыню. Мы еще поспорили с моим братом Свейном, что был тогда со мной, выживет она или нет. Я выиграл. – Стейн смущенно улыбнулся и опустил глаза, поскольку проигравший ему брат уже давно, с тех самых пор, был мертв. Свейн мертв, а рабыня, на смерть которой он поставил серебряную пуговицу против ножа, до сих пор жива и стоит здесь сейчас… – Когда мы уезжали, рабыня была уже здорова и могла ходить. Я не сразу узнал ее, – он посмотрел на Ложечку, – потому что тогда у нее было на голове покрывало, а теперь ее волосы отросли и она выглядит немного иначе. К тому же сейчас у нее вид гораздо более цветущий и здоровый. Но я все вспомнил, когда об этом зашел разговор. Мой брат Свейн погиб в битве с Иггвальдом, а Фасти Лысый умер в ту зиму на Олкоге, но я могу поискать свидетелей среди наших людей. Сам я уверен, что все помню точно. Ведь я сказал правду? – мягко обратился он к самой девушке.

– Да. – Она опустила глаза.

– Да и мы подтвердить можем, – подал голос Домагость. – Велема нет, но и я, и мать, и Доброня, все скажем – так и было. Эту девку Велем у Вестмаровых товарищей на липовую ложку выменял, а мать ее в´ыходила. В тот самый год, как Иггвальд явился и я второго сына в той же битве потерял.

– В таком случае мы не можем больше сомневаться! – Хрёрек расцвел. – Да и если бы здесь оказалась еще какая-то ирландка, это было бы не иначе как чудо! Но и так я вижу истинное чудо в нашей встрече!

– Не требуй от Господа слишком много, когда довольно малого! – Отец Брендан улыбнулся. – Это не чудо – милосердный промысел Господень.

Опомнившись, народ загудел и загомонил.

– Я привез достойный выкуп и надеюсь, что ты не откажешься передать мне эту девушку, – перекрикивая шум, взывал Хрёрек к Домагостю. – Всем известно, что за молодую женщину королевского происхождения платят три марки серебра, и я готов выдать их тебе, когда ты пожелаешь.

– Не могу! – Домагость развел руками. – Девка не моя. Сын мой Велемысл ею владеет, она в его доме живет, его жене служит, сейчас только невестка ее моей жене одолжила, чтоб на пиру помогать. Я без него не могу его добром торговать.

– А когда твой сын вернется?

– Я сам бы хотел знать. Но теперь до весны уже ждать нечего.

– Может быть, поговорим с его женой? – предложил Хакон, которому не хотелось до самой весны мучиться неизвестностью.

Вот ведь она, невеста и наследница власти, только руку протяни, но неизвестно еще, дотянешься ли? Пока она принадлежит сыну Домагостя, тот сам, при желании, сможет стать королем Коннахта! Ведь теперь его семья знает, чем владеет!

– Поговорить-то можно, но не думаю, чтобы Вышеславна без мужнина разрешения стала челядь из дома продавать.

– Ступай покуда, – Милорада отпустила Ложечку, и та торопливо вышла. Наверное, пойдет на свое любимое место и будет долго стоять на коленях, шепча неслышные слова и глядя в небо.

Дело пока не решилось окончательно, но слухи тут же разнеслись по Ладоге, и все принялись напряженно припоминать, что им известно о Домагостевой челядинке по прозвищу Ложечка. А больше всех остался доволен Стейн. Он был рад, что помог делу так удачно разъясниться, хотя, конечно, по зрелому размышлению Домагость с домочадцами все бы вспомнили и без него. Но больше всего его радовало другое. Хакон приехал свататься вовсе не к Велемиле!

Довольные любопытными новостями и обильным пиром, ладожские старейшины охотно дали Хрёреку и его сыну Хакону позволение остаться вместе с дружиной до весны и построить себе дом. Вестмар к тому времени уже переехал в новое жилище – просторное, из двух срубов, где размещались все сорок человек его дружины, с клетями для хранения товаров и припасов. И вот на соседнем пустыре тоже застучали топоры. Весь берег Ладожки был завален свежей сосновой щепой, бурыми ошметками коры, клочками длинноволосого мха, сучками и прочим древесным мусором. Зная, что из гостиного дома его вот-вот попросят, Хрёрек торопился и даже позвал на помощь людей Вестмара: те только что закончили строить собственный дом и еще помнили, как это делается. Домагость иногда прохаживался вдоль речки, наблюдая за работами, и усмехался. Этак скоро все старые пустыри застроятся, и Ладога станет так же многолюдна, как при свеях, будь они неладны. Но только теперь хозяева у этого места другие и жизнь пойдет совсем другая!

По вечерам воевода приглашал Хрёрека с сыном к себе – выпить пива, поговорить о разных странах. Хрёрек принимал приглашения очень охотно. Создавалось впечатление, что он не сильно огорчен необходимостью дожидаться Велема, хозяина Ложечки-Дарфине, до самой весны. Непохоже, чтобы он куда-нибудь торопился. Его брат жил в Ирландии, жена с младшим сыном – в Халогаланде, но он сам, как понял Домагость, не мог назвать себя правителем хоть какого-нибудь клочка земли. При его высоком происхождении жить на хлебах у брата или тестя было стыдно, и, должно быть, поэтому он всю жизнь бродил по морям в поисках счастливой доли. Домагостю и прочим старейшинам нравилось с ним беседовать: Хрёрек был человеком зрелого ума, опытным, предприимчивым. Чудины уже начали понемногу подвозить меха осенней добычи, и Хрёрек не упускал случая пойти вместе с Домагостем, когда тот рассматривал товар и расплачивался. Вестмар тоже сопровождал их, но Домагость, как глава округи, обладал первым правом на покупку, а Вестмару оставалось дожидаться товара, от которого откажутся старейшины, или самому идти на лов. Зато он оказывался полезен как советчик: в качестве и разновидностях мехов Домагость разбирался и сам, зато Вестмар лучше знал, какие меха сейчас на Олкоге пользуются наибольшим спросом.

У Хрёрека, похоже, не было лишнего серебра, и кормил он свою дружину только тем, что каждый день снаряжал кого-то на охоту. Иногда они обменивали несколько шкур на овощи, зерно или кусок ткани на рубаху, и тем их участие в торговых делах пока и ограничивалось. Тем не менее Хрёрек очень оживленно расспрашивал, сколько людей живет в окрестных лесах и вдоль рек, много ли они добывают мехов и куда эти меха продают.

– Здесь еще что! – рассказывал ему Домагость. – Здешние чудины умные, знают, что почем. А те, что в лесу живут, с теми не такой торг идет. За железный нож шесть куниц дают, за железный котел – сколько шкурок в него влезет. И сами все от мала до велика в куньих шубах ходят и лыжи куницей подбивают. А что им – сотни две ловец за зиму добудет, а иные и больше. Куда еще девать? У нас тут нож стоит одну куну, в лесу – шесть, сам посчитай. К булгарам везти – там уже не та цена, а в Багдаде и вовсе. Ну, так далеко наши не забираются, нам и здесь хорошо.

– А у вас есть договора с теми людьми, с которыми вы торгуете?

– Да, есть договора: они свободно к нам приезжают и своим товаром торгуют, и мы свободно к ним приезжаем, и никто никому обид не чинит, а если выйдет спор – разбирать на суде наших старейшин и чудских.

– Бывают споры?

– Как не бывать? Но нам свои чудины помогают. У меня была жена первая, она уже умерла, из хорошего чудского рода. У моего сына Добронега жена – чудинка, тоже хорошего рода. У нас у многих так. Свои чудины и товар хороший привезут, и не обманут, и в лесу помогут, и на суде слово скажут. Даже когда с Иггвальдом воевали, и то Канерва с братией приезжал помогать, а чудины стрелы мечут страсть как ловко!

– Но есть ведь люди, с которыми у вас нет договоров?

– Конечно, есть. Там, за Сясь-рекой, – Домагость кивнул на восточный берег Волхова, – еще много рек в Нево-озеро впадает, и везде чудь живет.

– Туда есть какие-то дороги?

– По воде если – из Нево-озера, а по суше можно пробраться, особенно зимой, как все замерзнет. Но это я сам плохо знаю, из чуди проводников надо брать.

– И ты смог бы найти проводников?

– Вестимо. Если Канерва сам пути не ведает, то присоветует, кто знает. А тебе зачем? Торговать хочешь? За торговлю ты нам выкуп не давал.

– Я дам выкуп за все, за что положено. – Хрёрек улыбнулся. – Но разве вам никогда не приходило в голову, что не обязательно давать что-то финнам в обмен на их меха?

– Войной то есть идти? – Домагость не так чтобы удивился, но слегка озадачился. – Мирное-то докончание у нас мало с кем, больше немирье, так что можно и повоевать бы… Не знаю. Думать надо, с людьми говорить. Война дело такое – начать один дурак может, а как закончить – и десять умных не придумают.

Хрёрек двинул бровями. Его опыт мало говорил о прекращении войн: викинги имели привычку налетать на народы, неосторожно живущие возле морей, грабить, захватывать пленных и уходить. Или их убивали, если они вдруг переоценивали свои силы и натыкались на мощное и управляемое сопротивление. Они умели вести мирные переговоры о сумме выкупа за то, чтобы не грабить и не разорять страну. Но прочный мир был им не нужен, потому что их собственная земля всегда оставалась вне досягаемости для обиженных. Здесь же все было иначе.

Однако эти мысли он не оставил и еще не раз заводил подобный разговор с Домагостем и Вестмаром, который тоже хорошо понимал возможные выгоды этого дела. Домагость рассказал о его намеках Святобору и своим родичам: брату жены Рановиду и ее свояку Вологору, Братомеровичам и братьям Хотонегу с Воинегом. Ладожане знали, что на реках Сяси, Паше, Ояти, Капше и других живет много чуди, которая почти не общалась со словенами и лишь изредка приезжала в Вал-город, пока он еще стоял, менять меха на железные изделия, медь и бронзу, хорошие ткани или зерно. Чудь и сама жила подсекой, растила ячмень и лен, но в этой земле часты неурожаи. Зато дичи там в изобилии. Бобры, куницы, лисы, веверицы, горностаи, медведи, выдры, барсуки, лоси и олени – всего не перечесть. Во времена свейского владычества их дружины не раз ходили по чудским рекам из Нево-озера, грабили, увозили в полон. Сменившие свеев ладожские старейшины были заняты более защитой собственных домов, поэтому в отношениях с чудью ограничивались торговлей. Но теперь, когда в Ладоге оказалось две зимующие варяжские дружины, готовые к действию, старейшины призадумались. У Вестмара было сорок человек, у Хрёрека – всего двадцать, но зато именно он предложил способ действия, жаждал этого похода и был уверен в успехе.

– Смотри, Домагость! – говорил он. – Я знаю, как нужно захватить эти богатства. Ты дашь еще людей и найдешь проводников, а Вестмар знает, как лучше продать нашу добычу, чтобы все это было выгодно для всех. Тем более ты говоришь, что можешь отправлять меха на продажу в Кенугард, где их можно обменять на греческое золото и драгоценные ткани. Так зачем сидеть и ждать, пока товар придет сюда? У нас с Вестмаром шесть десятков человек, но ты можешь собрать вдвое или втрое больше. И добычу мы поделим сообразно численности дружин. Тебе это даже более выгодно, чем мне или ему. Но если ты не хочешь, то я предложу это твоим знатным родичам, которые скоро сюда приедут.

– Вот этого не вздумай! – Домагость нахмурился. – Еще не хватало – с Вышенькой кунами делиться! Да ему только дай – с руками оторвет, прорва жадная!

– А еще, ты говорил, приедет конунг Плескова. Это большая удача, ведь между Альдейгьей и Плесковом живет народ карьяла, и мы попросим его участвовать в нашем походе туда!

– Не много ли сразу? – возразил Рановид, или вуй Ранята. – И за закат, и на восход – на две стороны воевать нам ни к чему. Одно что-нибудь. Зачем нам Плесков? И сами справимся. Зимой мужикам делать нечего, по хозяйству возиться и баб хватит. Сто человек наберем, с вашими полтораста будет. На чудь сходить достанет.

Об этом говорили несколько раз, и хотя Домагость не давал прямого согласия, он все же снарядил Витошку за Канервой и Кохталой – старейшинами чудской родни покойной Кевы и Никани, Доброниной жены, приглашать на имянаречение внука. С нарекаемым чудины в прямом родстве не состояли и могли бы не ездить, но Домагость решил на всякий случай закинуть им мысль о походе и послушать, что они скажут. Без их помощи все равно ничего не выйдет.

Но вскоре мысли о походе пришлось отложить – пожаловали родичи из Словенска. Приехали они на санях по берегу, надеясь вернуться уже по льду застывшего Волхова. Старейшина Вышеслав, первый среди словенских нарочитых мужей Ильмерского Поозёрья, привез с собой всю семью: жен, сыновей с женами, дочерей. Праздник был женский – его дочь, Велемова жена Остролада, четыре месяца назад родила сына. Ждать возвращения отца пришлось бы слишком долго, и было назначено имянаречение младенца. Это было большое событие для Волхова и Ильмеря. И Домагость, и Вышеслав являлись правнуками последнего словенского князя Гостивита: тот со своими сыновьями погиб в сражениях с русью, уцелели только дочери, к тому времени розданные замуж в другие места. Дети нынешних старейшин состояли между собой в восьмой степени родства, что сделало возможным брак между ними, заново скрепивший союз двух знатнейших родов. В свое время свадьба Велема и Остролады занимала все умы: если бы не она, то, возможно, два правнука князя Гостивита передрались бы между собой, пытаясь решить, кто же из них более достоин быть избранным новым князем волховских словен и ильмерских поозёр. Со времен Витонега и Мирослава, внуков Гостивита, между ветвями рода не затихала борьба. Теперь, когда вопреки усилиям Вышеслава Домагость стал тестем киевского князя и разбогател, Вышеслав несколько притих и изображал любящего родича, чтобы не лишиться выгод этого союза. Но Домагость не доверял ему и ждал подвоха. Он не сомневался, что Вышеслав с радостью согласится собрать войско на берегах Ильмеря, а развязанную войну с чудью попытается использовать для ослабления, а то и вовсе истребления ладожских соперников. Поэтому он еще раз строго предупредил варягов и родичей, чтобы во время праздника ни словом не упоминали об этих замыслах.