Мститель
– Здравствуй, Лёша! Как ты?
– Слава те Господи, барин! Наше дело малое. Живем, хлеб жуем! Водочкой в трактире балуемся, утаив от жены! А Вы как, Ваш бродь?
– Все в порядке, Леша. Служим.
Извозчик выплюнул на мостовую шелуху семечек и едко сказал:
– Служить это хорошо, Ваш бродь! Да вот кому только нынче служить-то? Царю уж не служат. А Керенскому служить…
Тут извозчик запнулся. Виктор сел в карету и сказал:
– Ты, Лёш, не очень-то болтай языком. А то время сам знаешь какое. Язык могут и укоротить. Трогай! К Александринскому!
Вскоре Лёша подъехал к театру, невдалеке от входа в который столпились многочисленные такси и извозчики. Давали «Грозу» Островского. Разодетые дамы и кавалеры выходили из машин, устремившись к входу. Он прошел в гардероб, сдал фуражку и перчатки, взял бинокль и проследовал в партер. Зал уже был наполовину полным, ну или наполовину пустым – как посмотреть.
Но спектакль и зрители мало интересовали Слуцкого. Он ждал и искал глазами только её. Наконец, он увидел свою даму сердца в шикарном французском платье, с китайским веером в руках, скрытых длинными перчатками цвета беж. Она шла в сопровождении мужа, полковника Михаила Петровича Милентина.
Лысый, с бритым лицом, пятидесятилетний полковник считался в офицерском обществе истеричным и себялюбивым типом, психопатичным тираном и брюзгой.
Его жена была на пятнадцать лет младше мужа. Красивая, моложавая брюнетка, с выразительными голубыми глазами и c шикарными волосами, ниспадающими на спину. Прекрасная фигура, тонкая талия и высокая пышная грудь… Многие мечтали приблизиться к Виктории Александровне Милентиной, но пока что это не удалось сделать никому. Никому, кроме Виктора Слуцкого.
За считаные минуты до начала спектакля Виктор урывал мгновения, чтобы смотреть на неё. Виктория тоже изредка бросала небрежные и быстрые взгляды в сторону Слуцкого. Казалось, время остановилось. Он чувствовал, как учащенно билось сердце и как прилив внутреннего жара обдал лицо. Как назло, рядом сел подвыпивший поручик, который начал приставать с глупыми вопросами. Раздался звонок, свет потух, и начался спектакль.
Сперва Виктор дожидался антракта. Затем заказал себе что-то в буфете, и все искал её взглядом. Их глаза встретились, и в её взгляде он уловил тревогу. Затем он высиживал вторую часть спектакля и вновь, как мальчишка, провожал уходящую с мужем Викторию. До следующей их встречи оставалось пять долгих дней – полковник должен был куда-то уехать по службе на двое суток…
Зрители медленно выходили из театра, оживленно обсуждая игру актеров и постановку спектакля. Один лишь Слуцкий медленно и печально шел вниз, ровным шагом меряя мраморные ступени театра. На улице было уже совсем темно. Свежий ветер дул в лицо капитану, вселяя в него то ли непонятную надежду, то ли сомнение.
– Пять дней… Пять долгих дней до долгожданного мига счастья…
Мимо пробежал мальчишка, торговец газетами. Виктор остановил его, и, купив газету, сел в стоявший рядом новомодный автомобиль такси.
– А покатай-ка меня, дружище, по городу немного. Вид ночных улиц успокаивает…
– Переживать изволите, Ваше благородие?
– Наверное.
– Развеяться дело нужное. Прокачу с ветерком! Меня Иваном величают, – представился водитель.
Виктор молча улыбнулся. Хрипловато взвыл мотор, и машина медленно тронулась с места. Автомобиль неспешно ехал по петроградским улицам, и Виктору стало веселее и теплее на душе. Желтый, теплый свет струился из окон домов, где многие люди уже сели пить чай. Подобно маякам, горели уличные фонари.
– Давай-ка проедем по Невскому, Ваня!
– Слушаюсь, Ваше благородие!
И машина свернула на Невский. Мимо поплыли фасады красивых зданий. Когда машина поравнялась с торговым домом Мертенса, душу Викторy согрел уютный звон трамвая, a водитель не удержался и сказал:
– Ишь как живут! Тут все богачи себе меха покупают! Милльoнщики! Деньжищ-то у них!
И присвистнул.
Вдоволь накатавшись, Виктор распорядился отвезти его домой. Когда капитан Слуцкий отпустил водителя и уже было хотел подняться к себе, то заметил, что у подъезда его дожидается eгo близкий друг, капитан Роман Козярский.
– Ба! Какие люди! Ромка! Ты ли это?
– Я, дружище! Я!
Роман был великаном, крупного телосложения, статный и здоровый богатырь, которому всегда немного жала форма.
Друзья обнялись.
– Чего тут делаешь? Признавайся? Занять хочешь?
– Нет, дружище! Чувствую, скучаешь ты! И тебя надобно срочно развеселить. Мне тут сорока на хвосте донесла, что твоя краля, увы, занята домашними делами, и добрые люди подослали меня к тебе, дабы, так сказать, развеять твое лермонтовское черное настроение.
– Развеять? Хорошо бы! А как?
– На то есть тысяча способов!
– Кто же донёс? Дай, угадаю! Блинов! Кoнечно же! Ах, болтун!
Роман улыбнулся во весь рот и предложил:
– Скажи мне: а как ты смотришь на то, чтобы зайти сейчас к цыганам, a главное – к цыганкам?
От такого неожиданного и интересного предложения у Виктора даже сперло дыхание.
– Ах ты, проказник! А почему бы и нет?! К цыганкам это прекрасно!
– Ну тогда пойдем! Я уже все заказал. Нас ждут, дорогой!
И друзья пошли в расположенный не так далеко ресторан «Тулон» на Итальянской улице, где выступал известный цыганский хор Шишкова.
Не успели они войти в ресторан, как к ним подошли цыгане и начали петь: «К нам приехал наш любимый Виктор Семеныч дорогой!»
Три гитариста в ярких алых рубашках и красавицы цыганки в цветастых платьях виртуозно пели и плясали. Самая молоденькая и самая красивая цыганка улыбнулась Виктору и подошла вплотную с подносом, на котором стояла рюмка водки.
– Пей до дна! – скомандовали цыгане.
И Виктор охотно подчинился…
– Какой же ты, барин, красивый… А меня Розой зовут… – прошептала ему в ухо молодая цыганка.
Виктор смущенно улыбнулся и бросил цыганам деньги.
– Эх, брат! Вот тут жизнь, а не в казармах с сопливыми юнкерами да дурно пахнущими солдатами! – не удержался Рома и, обняв друга, прошел к заказанному столу. За ним уже сидели их друзья: Павел Блинов, поручик Александр Савельев и купец Терентий Александров. По раскрасневшимся и веселым лицам было видно, что веселая троица все же не дождалась своих друзей и приняла уже по рюмке-другой, для разогрева.
– O! Какие люди к нам пожаловали! Какое люди! Господи! – крикнул купец Александров и скомандовал официантам: – Несите скорее закуски, да самое лучшее! С меня золотой каждому, если, стервецы, будете обходительными и порадуете меня и моих друзей!
И началось великое, безграничное и хмельное русское веселье. Пили много, а ели и того больше. Официанты сбивались с ног, еле поспевая приносить все новые и новые блюда русской и французской кухонь. Весь зал снял Терентий Александров для своих друзей. А затем танцевали до упаду, не ведая ни границ, ни стыда. От танца болели ноги и руки, а официанты только и успевали подносить фирменные наливки да коньяки. Музыка сводила Виктора с ума, но еще больше – жаркая фигура молодой цыганки Розы, которая подмигивала молодому капитану и предлагала погадать на руке.
– Вот как гуляем, ребята! Как в последний раз! Вспоминать еще будете, как вас Терентий Александров-то угощал! Играйте, касатики!
И купец бросил в воздух ассигнации.
Виктор сидел и, блаженно улыбаясь, ковырял стерлядь. В этот момент к нему подошла Роза и сказала:
– Пойдем со мной, барин, пойдем! Я тебе все о твоей судьбе и жизни расскажу… Не жалей денег! Что деньги, барин, пыль! А слова мои верные!
И посмотрела своими завораживающими глазами. Виктор улыбнулся и, шатаясь, пошел за красавицей следом. Они пришли в какую-то подсобную комнату.
– Садись!
Виктор послушно сел на табурет у стола. Она же села рядом на стуле и сказала:
– Дай руку. Нет, не эту. Ту.
Взяла ладонь и внимательно посмотрела на нее.
– Эх, барин… Жизнь твоя не простая… Дороги многие впереди ожидают тебя, и страны разные… Вижу войну, вижу боль, но пуля мимо тебя пройдет, и сабля тебя не ранит, и штык тебя минует, и взрывы не заденут…
Цыганка резко повернула стоявшую на столе керосинку и стало заметно светлее.
– Любовь есть у тебя в сердце, да не твоя она, барин… Ох, не твоя… Чужая она… Любит тебя вроде, а мужа нет… Или нет… Не четко видно…
– А ты, барин, вижу я, веры другой будешь, не христианской… Признавайся!
Виктор снова улыбнулся и по-доброму ей кивнул.
– Вижу все сама. Мусульманин ты! Звезда над головой твоей горит. Звезда. А у христиан крест…
Виктор не стал спорить.
– Все молчишь ты, барин, молчишь… Вижу женщинy ты любишь… Но не твоя она. А женишься ты потом на другой. И дети у тебя от той, другой будут… Мальчик и девочка… А сейчас ты мало в Бога веришь, лишь немного в сердце веры есть, но потом вернешься к Нему, увидишь Его, и узнаешь… Ангел твой сильный, просит за тебя… Из мира того…
Виктор впервые поднял тяжелую голову и посмотрел на цыганку:
– Старый ангел? С большой седой бородой?
– Старый… Старец, на святого похож… Как с иконы сошедший…
– Это дед… Я знаю… Он за меня, дурака, просит там… И снится мне, часто…
Роза вгляделась в руку Виктора и сказала:
– Вижу я, уедешь ты скоро из столицы… И поведет тебя дорога на Юг, в армию… Но послушай меня, не оставайся с ними до конца… Погибнут они, а как заканчиваться будет месяц уезжай от них… Уезжай далеко, где холод и морозы, там ждет тебя твой человек, сильный и влиятельный, и с ним поднимешься ты… И будет он тебе как фараон, а ты будешь ему, как Иосиф, помощником во всем… Но потом и он падет… И ты с ним… И он тебя предаст, и станет как новый фараон, и забудет о заслугах твоих прошлых… И на чужбине закончишь ты путь свой земной…
Вдруг в комнату вломились Рома и Павел.
– Ах, вот где наш романтичный трубадур, прижимает миловидную цыганочку, пока друзья отвернулись?
– Да нет, ребят, мне тут гадают…
– Хватит гадать! Мне выпить не с кем! – обиженно сказал Блинов.
– Пойдем, пойдем, Витюша! Друзей бросать нельзя!
Виктор расплатился с Розой за гадание и виновато ушел к друзьям, с которыми гулял всю ночь до утра.
Сцена 3
25 октября 1917 года в Петрограде началось вооружённое восстание, в результате которого было свергнуто Временное правительство. Его главными организаторами были Парвус, Ленин, Троцкий, Свердлов и другие большевики. Было плохо и нестабильно, а стало еще хуже… Мрак сгустился над многострадальной Россией.
Эти дни Виктор и его сослуживцы прожили, как в ужасном сне. Уличные бои, шальная стрельба, грабеж и мародерство царили на улицах города. Ненависть к офицерам росла день ото дня. 19 ноября исполняющий обязанности верховного главнокомандующего Русской армией Николай Николаевич Духонин отдал распоряжение об освобождении генералов, арестованных в связи с Корниловским выступлением. За этот шаг Духонин заплатил жизнью. На следующий день быховские узники бежали на Дон, а Духонина убили озверевшие матросы на станции Могилёв.
Павел, как обычно, пришел к Виктору к семи вечера. Усталый и небритый, с тусклым, мертвым выражением лица. Он снял фуражку и шинель и небрежно бросил их на стул.
– Выпить есть? – спросил Блинов вместо приветствия.
Слуцкий быстро принес водку и разлил её в рюмки.
– Коньяка нет. Да и водки мало. И закусь не ахти… Лишь галеты…
– Плевать!
Павел выпил не чокаясь. Вытер губы ладонью и сказал:
– Значит так. Мы уходим на Дон. Сегодня ночью. По слухам, там формируется Добровольческая армия, которая будет бороться с революционной нечистью.
Виктор поднял глаза и спросил:
– Кто едет?
– Я, Ромка, Сашка Савельев. Предлагаем тебе с нами ехать.
– Ясно. А кто формирует эту армию?
– Генерал Алексеев. Туда же устремился и Корнилов. Самые верные и надежные сыны России.
Виктор встал и прошелся по комнате. Был слышен лишь мягкий хруст его сапог. Он подошел к входной двери и внимательно посмотрел на прикрепленную к правому косяку мезузу – футлярчик, в котором висела древняя иудейская молитва. Инстинктивно он дотронулся до футляра и поцеловал свои пальцы. Павел сидел к нему спиной и ел галету.
– Добровольческая армия, говоришь… Царя нет… Керенского нет… Третья присяга, выходит… Все разрушено…
Павел вскочил на ноги и выпалил:
– Да как же ты не понимаешь? Россия же есть! Россия! Ей мы и должны быть верны!
– Что ты, я все понимаю… Все понимаю… А мои в Слуцке где-то… Давно уже писем нет от них… Мать болела в последнее время… Да и отец сдал… Как там старшая сестра с мужем? Младшие сестры на выданье… А я все служу и служу… Может, мне к ним, а Паш?
Павел не ответил. Он налил себе водки и выпил.
– Витька… Я понимаю… Ты не думай. Не каменное же сердце. Семья это святое… Я своих тоже давно не видел. Знаешь что? Может тебе домой надо заехать? Так поезжай, друг мой дорогой… Отдохни… Развейся, а там решишь сам, что лучше для тебя… А кстати, полковник-то Милентин с женой уехали уже в Екатеринодар. Вот, она тебе передала.
Павел протянул ему конверт с письмом. Виктор перевел взгляд на Павла и проронил:
– Я не знал. Не предупредила.
– Там не всё просто было… Видишь ли, он, оказывается, с Деникиным[5] дружен. Ну, и понял, что к чему… А она, думаю, узнала в последний момент.
– Ты, Паш, верный друг и хороший адъютант его высокоблагородия…
– Так что решил, капитан Слуцкий?
– Сколько времени в моем распоряжении?
– На сборы у тебя есть часа три точно. Так что времени полно. А галеты дрянь! Сыростью отдают. На посошок?
Виктор кивнул. Разлили и выпили молча. Павел встал. Он был очень доволен результатом своей миссии.
– Ну, не переживай. Мы еще вернемся в Петроград победителями, в парадной форме и при орденах, когда оркестр будет играть в нашу честь марш! А родителям напиши… И скажи, чтобы не волновались. Я тебя устрою. Будешь жить, как у Христа за пазухой! Или нет, лучше напиши, как у Моисея за пазухой… Им будет понятнее!
И Павел расхохотался.
– Честь имею. Будь готов!
Блинов надел фуражку, застегнул шинель и вышел.
Виктор рассеяно посмотрел на свою комнату и, не будучи уверенным с чего начать, решил нагреть воды и помыться. В чистоте ему всегда думалось лучше. И хотя уже вторую неделю горячей воды не было, привычка не оставляла его. Он поставил ведро на огонь, но тут в дверь постучали. Виктор открыл дверь. Перед ним стояла его соседка, добрая старушка Агафья Ивановна.
– Виктор Семенович, извините тысячу раз, что я Вас отвлекаю. Но тут такое дело. Вам письмо. Утром приходил почтальон. Звонил, звонил, стучал… Но Вас не было. Я и расписалась за Вас. Так что не серчайте на меня. Подумала, а вдруг что-то важное.
Слуцкий поблагодарил старушку и взял письмо из её рук. Закрыв дверь, он посмотрел на адрес отправителя. Письмо было от матери. Виктор сел на табурет в кухне и принялся читать долгожданное письмо. Аккуратный материнский почерк грел душу. Мать всегда писала Виктору на идишe. По-русски она умела только говорить, но не писать.
«Дорогой мой сыночек!
Как ты там? Совсем я истосковалась по тебе. Уже скоро год, как мы не виделись. Время летит так быстро, как пролетающие мимо нас поезда. Как твоя служба? Хватает ли тебе денег? Как ты кушаешь? Следишь ли за собой? Одевайся тепло, прошу тебя. Какие наступают сейчас холода!
У нас все вроде ничего, слава Б-гу. Отец работает. Сестры твои мне помогают во всем. А я вот разболелась совсем. Был доктор из Минска, профессор, и сказал, что плохи мои дела… Говорит он, что вряд ли доживу я до Пейсаха[6]…
Нелегко осознавать, что я покидаю вас, но на все, видимо, воля Б-га… Решила я тебе написать перед смертью и раскрыть одну тайну, которую никогда не раскрывала ни тебе, ни кому-либо еще на целом свете.
Витенька, ты не сын своего папы…
Мне тяжело об этом писать, но дело было так. Нас женили с папой, когда ему было 13 лет, а мне 12. Я его не знала, а он меня. Мы увиделись за час до свадьбы, и всё. Обо всём договорились наши родители и раввин. Я была хорошей женой, но что такое любовь я не знала…
В общем, как-то гостила я у тети своей в Малороссии, в Староконстантинове, и там познакомилась с одним русским семинаристом. Мы были молоды и полны жизненных сил, и, несмотря на то, что мы с трудом
понимали друг друга, между нами вспыхнула любовь… Он твой папа, Витенька…
Зовут его отец Михаил Крылов. Он стал православным священником, а живёт он в селе Стуфчинцы, под Проскуровым. Там его знают. Его адрес: улица Николаевская, дом 34.
Мало ли как жизнь сложится. Я подумала, что не имею права от тебя это скрывать.
Знай, что по закону Моисееву ты рожден иудеем, и это вера моя, и всех предков твоих. Но настоящий отец твой не из сыновей Израиля, хоть он порядочный, прекрасный человек, который все эти годы любил меня.
Конечно, воля твоя сынок, как поступить, но я бы все-таки посоветовала тебе встретиться с твоим настоящим отцом и познакомиться с ним. Насколько я знаю, он будет очень рад этой встрече.
Прости меня за все грехи мои, если что было не так в жизни. Не знаю, будет ли еще возможность написать тебе, и молю Г-да, чтобы ты получил это мое, видимо, последнее письмо. Да хранит тебя Г-дь, помни, что я всегда тебя любила и люблю, и там, в мире истинном, у престола Г-да, буду вечно молить Его о тебе, и о твоем благополучии.
А ты береги себя, не рискуй напрасно и не полагайся на чудо. Время сейчас опасное, люди злобные и совсем потеряли страх Б-жий. Я знаю, что ты захочешь бросить все и сразу приехать ко мне, но я не хочу этого. Не хочу, чтобы ты видел меня больной и переживал. Прошу тебя, приезжай потом. Не сейчас.
И женись, сыночек мой, прошу тебя, не откладывай… Не стоят все девки мира хорошей жены и хороших детей. Найди жену хорошую, такую же, как твоя бабушка Сара. Верную, добрую и любящую…
Целую тебя крепко, крепко.
Твоя мама.»
Виктор прижал письмо к губам и поцеловал его. Он медленно сел на корточки и разрыдался, как маленький ребенок. Перед глазами пролетела вся жизнь. От первых младенческих воспоминаний молодой и красивой мамы до последних кадров прошлого лета, когда он отпросился в отпуск домой.
– Г-ди, Б-же мой, что же Ты делаешь… Что Ты делаешь и зачем тебе это надо? Зачем? Забираешь самых лучших людей… Мамочка, мамочка… – шептал он как безумный и плакал.
Вдруг на кухне зашипела вода, переливающаяся на огонь. Виктор медленно встал и снял ведро с огня. Затем, как в тумане, он помылся, переоделся и машинально собрал все свои вещи. Ненужное выкинул. Вроде все было сделано. Затем достал из планшета чистые листы бумаги и сел писать родителям письмо. Написал все, как было. О том, что жив и здоров, о том, что друг его Павел Блинов помогает ему во всем, о том, что с едой перебоев нет, несмотря на тяжелое положение в городе. Написал, что работает на неопасной штабной работе. Перекладывает, мол, бумажки из стола в ящик и наоборот, да рапорты строчит. О планируемом переезде на Юг России не написал ни слова.
– К чему родителям нервы портить? Перееду на новое место и напишу.
И тут шальная мысль пронеслась в его голове:
– А может, к родителям? Бросить все и к ним? Мать больна! А ты едешь чёрти куда чёрти зачем?
Но тут же он вспомнил мамины слова из письма: «Я знаю, что ты захочешь бросить все и сразу приехать ко мне, но я не хочу этого. Не хочу, чтобы ты видел меня больной и переживал. Прошу тебя, приезжай потом. Не сейчас». Мать была очень упряма, и он знал, что она бы очень хотела, чтобы он послушал её совета и не приехал. Скрепя сердце он решил подчиниться.
Закончив писать, он вложил письмо в конверт, написал адрес и отнёс его к соседке, чтобы та отправила, щедро заплатив ей при этом. Виктор вернулся к себе и распечатал второй конверт. Милый почерк и буквы с завитушками.
«Дорогой Витенька!
Мы с мужем спешно уехали в Екатеринодар. Он будет теперь служить в новой, формирующейся на Юге России армии. Я буду тебя ждать дорогой мой! Жизнь моя потеряет всяческий смысл без тебя. Только ты вносишь в нее смысл. Я думаю о тебе постоянно и живу лишь ожиданием нашей встречи. Не медли, дорогой мой. Пашенька во всем поможет тебе! Он хороший, добрый, глубоко порядочный и верный тебе человек! Да ты и без меня это все знаешь. В голове такой сумбур от всего происходящего.
Удачи тебе, родной мой! Жду тебя! Приезжай скорее!
Твоя В.»
Виктор печально улыбнулся и вдруг в дверь постучали. Это был Паша.
– Ну-с, господин капитан, готовы ли Вы навестить Вашу больную тётушку, проживающую на Юге?
– Готов, Паша.
– Ну, и прекрасно. Вот тебе сопроводительное письмо, разрешающее тебе покинуть расположение полка сроком на две недели. Все сделано как надо. На всякий случай. Без этого сейчас нельзя. Так-с. Где твой чемодан? Одевайся.
Виктор надел фуражку и шинель. Перекинул портупею и застегнул ремень с кобурой. Положил перчатки в карманы.
– Не спеши, Витя. Присядем на дорожку.
Сели на кухне молча.
Павел встал, перекрестился, и, обведя стены взглядом, сказал:
– Пора! Таксомотор ждёт.
Сцена 4
Волны сильно били и качали старый пассажирский корабль «Мельбурн». Люди стояли на палубе, из последних сил держались за холодные железные перекладины, многих тошнило. Шолом стоял спокойно и не отрываясь смотрел на серую бушующую воду. Серая пена гуляла по волнам, то поднимаясь, то исчезая. Вокруг в основном были солдаты. Сотни французских шинелей, так осточертевших Шоломy за годы войны. Да и сам он был одет в эту же французскую форму. Все эти люди, так же как и он сам, были гражданами России, волею судьбы оказавшиеся во Франции в 1914 году и изъявившие желание воевать с немцами. Все они вступили добровольцами в армию Франции и прошли ад мировой войны, а теперь, узнав о революции на родине, решили вернуться в Россию. Кого тут только не было! Русские, поляки, литовцы, латыши, евреи.
Корабль сильно тряхануло, и Шолом вздрогнул от неприятного чувства.
– Страх… Я всю жизнь боролся с этим страхом. Со страхом потерять жизнь, – подумал он и усмехнулся. – Наверное, для того, чтобы победить его, я ушел добровольцем на фронт, на следующий день после того, как женился на Хане! Хотя не только из-за этого, наверное… Не хотелось, чтобы говорили, что евреи отсиживаются дома, пока христиане льют кровь. И, оставив молодую жену, я ушел на войну… Бедная Ханале[7], досталось ей со мной! А теперь я тащу её в Россию! Ну да ладно, пусть отдохнет в каюте пока. А я тут постою.
Шолому вспомнились вдруг его служба во французской армии и его отряд из одних евреев, где все говорили на идишe… Вода залилась на палубу и отвесила Шолому пощечину, намочив воротник.
Он лишь усмехнулся в усы.
Когда-то очень давно, еще ребенком, мачеха его облила водой, и он заплакал от обиды. А теперь вода была благословением по сравнению с артиллерийскими обстрелами, кровавыми боями, рукопашными сражениями или той проклятой немецкой пулей, которая прострелила ему легкое 1 марта 1916 года и чуть было не отправила eгo на тот свет.
Шолом смотрел на морскую воду, и вся его жизнь проносилась перед глазами. А сколько всего было за этот тридцать один год!
– Ах ты, сука монархическая! Контра! Братишки, хватай его! – хрипло заорал кто-то сзади.
Шолом обернулся. Кого-то безжалостно избивали. Драка быстро подошла к концу, когда озверелые солдаты сбросили за борт своего политического оппонента. Несчастный с криком полетел вниз. Раздался всплеск. Хохот солдат прорезал воздух на палубе.
Шолом поежился от ужаса. Он часто видел смерть, но смерть врагов, одетых в ненавистные зеленые немецкие мундиры, с рогатыми касками, штальхельмами, на головах. А тут убивали свои своих же! Ему было очень неприятно от ощущения собственного бессилия и невозможности что-то изменить, поэтому Шолом устало пошел в свою каюту, где спала его жена. Снял шинель и фуражку, лёг. Грудь ныла в месте ранения. Oн выбрал более-менее удобную позицию и заснул. Тяжелый сон, переполненный какими-то разрозненными, не связанными между собой обрывками сновидений, навалился на него. Он видел во сне отца, маму, а затем почему-то лицо своей первой возлюбленной, улицы Вены и Львова, пивные Будапешта и французские окопы, грязные и страшные.
Интермедия. Детство
Балта[8]… Несколько поколений его предков родились и выросли в этом маленьком южнорусском, подольском городке. Там жили разные народы: евреи, малороссы, русские, немцы, поляки, румыны… Каждый народ жил своей жизнью, сохраняя свои обычаи и свой язык. Евреев было в Балте больше всего. К концу XIX века их было около 27000 человек, т. е. половина всех жителей города. Всё было рядом. И Киев, и Одесса, и Львов на севере, и Кишинев на западе, и Елизаветград на востоке. Железная дорога проходила близко от Балты. И именно поэтому Балта стала центром торговли пшеницей. Но, помимо пшеницы, здесь торговали и табаком, и мылом, и мукой, и алкоголем. Дед Шолома, Мойше[9] Гральник, был богатым и успешным торговцем пшеницей и спиртом. И все евреи в округе сравнивали его с праотцом Иаковом, богатым и благословенным. Даже поговаривали, что на каждого ребенка, Б-г посылает Мойше рублик… Третьим ребенком деда и стал будущий отец Шолома – Иче[10].