Депрессия. Торг. Писательство
Он проснулся от пинка одной из козявок.
Что-то вылетело из него, что-то незримое, как мелкий камешек.
– Где котел? – вопрошала козявка, но он не слышал. Поднялся, чувствуя, как кружится голова. «От голода», – равнодушно подумал он, вспомнив вчерашние остатки каши. Достал телефон проверить, есть ли связь. Связь была, но стоило ли теребить Стеллу на сборах?..
Он нервно, желчно рассмеялся, глядя на козявку и не видя. Сколько можно беспокоиться только о ней, о драгоценной Стелле? Набрал номер, в трубке загудело, сердце заколотилось, подпрыгивая. Выключили ветер, смолкла козявка…
– Алло, – услышал он знакомый, усталый, но веселый и звонкий голос.
Земля повернулась, качнуло на бок, и он ослеп. Секунду лежал, чувствуя, как травинка щекочет нос, а потом ощутил мощный удар сзади. Попытался выпутаться из чего-то черного, скользкого, что накинули сверху…
Кто-то из козявок угодил ботинком поддых; он согнулся. Кто-то заехал в лицо, смазал по уху. И вот тогда снова включили звук, и зазвенело, зашумело, загрохотало вовсю.
Козявки устроили темную. Вот так вот. Пять лет терпели. А теперь – Стелла ушла, и они ощутили силу.
Болели руки, спина, живот; он не чувствовал пальцев, которыми пытался закрыть от ударов лицо. А козявки били и били; и откуда-то, с областного центра, с края вселенной, пробивался через динамик восторженный голос Стеллы:
– Меня пригласили учиться в школу при МГУ, представляешь? Сейчас задержусь, чтобы оформить документы. Я тебе напишу, возьмешь у меня дома что нужно, пришлешь первым классом. В июле приеду за вещами… А потом – Москва! Москва, представляешь?! Что ты там молчишь? Эй! Ау!..
Козявки били и били; Стеллу на таком расстоянии слышал только он.
– Ау, Артем!
Артем. Она называла его по имени пару раз за все их знакомство. Козявки между собой всегда называли только «он».
Он. Эхо. Ничто.
Он дернулся, взвился и замолотил кулаками, не глядя, как и куда бьет. Кто-то закричал. Черное покрывало упало, козявки отхлынули, а он яростно лупил воздух, ничего не видя, наскакивая на цветные пятна, визжа.
– Припадочный! – испуганно донеслось слева, и он прыгнул, повалив кого-то на землю, ударил в нос, хруст, липкая кровь…
– Припадочный! Отцепись от меня!
А он рычал, наслаждаясь кровью, внутри клокотало, чесались руки, он бил и бил, и представлял себе Стеллу, а потом оказалось, что он бил в землю – его жертву оттащили, но он все равно продолжал, пачкая кулаки слюной, кровью, травой, вбивая в рыхлую почву ненависть к своей бесхребетности, всю свою злобу, все бессилие.
* * *Он вернулся домой грязный и избитый – швырнул спрятанный в кустах котел в реку, расхохотался и вызвал такси, потратив половину выданных матерью денег. Ее, напуганную, причитающую, он отодвинул с дороги и встал перед отцом.
– С сентября перехожу в другую школу.
Отец поднял брови. Почесал грудь под майкой. Качнул головой и вернулся к кроссворду.
– Либо бросаю вообще.
Отец вздохнул и свернул газету. Встал.
У него дрогнули руки, но он сжал пальцы, резко и крепко укусил губу, чтобы не струсить. Представил себя бесстрашным и дерзким. Вообразил себя Стеллой.
– Отдай мой паспорт.
– Нет. Тема, ты закончишь гимназию, и точка.
– Отдай. Мой. Паспорт.
Он нарочно произнес слова раздельно; с каждым словом он придвигался к отцу, делал шаг. В нос ударило затхлым, застиранным, потным; пахнуло дешевым отцовым парфюмом. Затошнило.
Он раскрыл глаза, посмотрел исподлобья; лоб и глаза отца оказались совсем рядом – большие, с явными прожилками, с мешками, с морщинами. Что-то пискнула мать. Горло сжалось, он хотел повторить:
– Паспорт!
Но из-за того, что все тело обмякло от ужаса, изо рта вырвалось:
– Пакостник!
– Чево?.. – щурясь, прошипел отец. И тогда он вскинул кулак, растопырил пальцы и применил тот самый прием, которым когда-то был взят в плен. Мясистое отцово плечо противно спружинило под пальцами, но он не отпустил. Высоким голосом крикнул:
– Отдал! Сейчас же!
Отец отцепил его пальцы и отшвырнул от себя. Он шмякнулся о диван, поднялся и бросился в комнату родителей. Пока отец не опомнился – пяткой ударил в ящик комода, выбив хлипкий замок. Вывалил оттуда бумаги, отыскал свои документы.
– Ты что делаешь, паскуда?!
– Па-акостник, – с наслаждением повторил он, хватая бумаги и прыгая к дверям.
– Если сейчас уйдешь – чтоб духу твоего здесь не было!
Он рассмеялся отцу в лицо, трясясь от ужаса и всесилия, зная, что последствия придут, что будут раскаяние и паника, но это будет потом… Он знал, как справляться с этим, он смотрел на пример целых пять лет – должен же был чему-то научиться!
Он выбрался на улицу, тяжело дыша; холодный июньский воздух колол легкие. Из окна доносился плач матери, матюгался отец. Он вытащил из рюкзака, который так и не успел снять, остатки денег. Пересчитал. Достал телефон.
– Стелла? Собрание? Ничего, подождет. Стелла, это срочное дело! Мне нужны деньги. Еще мне нужно, чтобы ты договорилась, чтоб я переночевал где-нибудь в Москве. Я приеду завтра. И если тебе нужны какие-то документы, говори сейчас. Иду к тебе, потом на вокзал. Потом объясню. Потом, я сказал! Дружба – это взаимовыручка.
«В пустоте»
М.С. Парфенов
Рассказ
Самолет ощутимо вздрогнул, заходя на посадку. Дима положил аэрофлотовский журнал на пустующее кресло слева от себя. Он не любил это чувство, будто внутри, в районе солнечного сплетения образовалась маленькая черная дыра. Ему не нравились перепады давления, вбивавшие в уши пробки из невидимой ваты. Напрягало невесомое скольжение в бездну, называемое столь нелепо – «снижение высоты». Словно речь о коротком спуске, а не о падении в зияющую бесконечность. Сейчас это чувство обрело мощь и силу, но, по правде сказать, он уже несколько месяцев жил с ним.
Тяжело дыша, Дима шарил рукой в поисках теплой Машиной ладошки, но отыскал лишь отброшенный секунду назад глянец. Та, кого он привык называть «второй половиной», ждала где-то внизу. Ему хотелось верить, что ждала. Он надеялся на это. Дима посмотрел в иллюминатор, и дыхание на миг перехватило.
Город был безбрежен, как океан. Во мгле за бортом проплывали прозрачные клочья облаков, а под ними во все стороны разбегались огни ночной Москвы – расстеленная ковром гирлянда из миллиона лампочек. Желтые окна чьих-то квартир, сияющие офисы компаний, фонари вдоль дорог. Счета им не было. Дима знал: в некоторых странах проживает меньше людей, чем в столице. Но никогда еще осознание этого не являлось ему столь наглядно и впечатляюще. Самолет летел и летел, постепенно снижаясь, а океан огней все не заканчивался, будто невообразимых размеров монстр покоился там, на дне, таращась в темное небо множеством равнодушных глаз.
«Как же их много, – подумал Дима. – И как же они пусты».
По пути из Домодедово такси застряло в пробке. Несмотря на поздний час, трасса оказалась запружена авто, то ли по случаю проезда какой-то «шишки», то ли из-за аварии где-то впереди. Минут на двадцать движение практически полностью замерло. Позади, по бокам, перед их машиной стояли другие. Десятки, может сотни.
Сонный и злой водитель буркнул:
– Когда-нибудь я так и сдохну в этих пробках. Заеду в очередную и уже не выберусь отсюда.
Потом достал мобильник и начал кому-то звонить. Дима тоже включил телефон и нашел в списке контактов номер Маши – просто чтобы увидеть ее фото. Чтобы отвлечься – слова шофера вернули ощущение пустоты и бессмысленности окружающего чуждого мира.
Позже, лежа в маленькой спальне на съемной квартире, глядя в потолок, ловя в темноте тень ее дыхания, он подумал – каково это? Жить в окружении миллионов людей, среди которых нет тех, кому ты по-настоящему нужен. Мириады глаз-огней, источающих безразличную пустоту. В груди стало горячо от желания обнять Машу и никогда-никогда не отпускать. Простыни холодили ледяной пустотой.
На рассвете он забылся, рухнул в беспокойную зыбкую трясину меж сном и явью. Привиделась она – желтые волосы, белая кожа, короткое красное платье. Голые ноги, босая – Дима был уверен, что босая, как обычно, хотя она стояла перед кроватью, а он лежал и со своего места не мог видеть ее ступни. Он потянулся к ней, но напрасно – Маша плавно отступила на шаг, печально качнув головой. По губам Дима прочел безмолвное предупреждение.
– Почему?! – спросил он вслух, громко, почти прокричал – и проснулся. Один на холодных простынях, в пахнущей пылью и пустотой комнате.
В их родном ПГТ не было метро, эскалаторов. Спускаясь под высокие мраморные своды, Дима чувствовал, как в легких становится меньше кислорода, в груди панически трепыхалась запертая в клетке ребер птаха. Впереди и позади, выше и ниже него стояли мрачные, молчаливые москвичи в серых куртках, белых рубашках, розовых блузах – такие разные и такие одинаковые, как армия пялящихся в никуда истуканов. Взгляд блуждал среди плеч и голов, гулял по прическам и шапкам в тщетной надежде зацепить до боли знакомый абрис лица или хотя бы краешек ее рукава.
Избегай людных мест, прошептала во сне вторая половина. Но разве это возможно в таком городе-океане? Спуск закончился, и роботы с человеческими лицами вокруг ожили, бурлящий поток подхватил Диму и выволок на перрон.
В личном общении андроиды притворялись людьми. Полицейский был совсем как живой, настоящий. Проявлял участие. Разрешал курить у себя в кабинете и угощал растворимым кофе. Кофе был мерзкий на вкус и почти лишен аромата, зато горячий. Полицейский смотрел на Диму, кивал сочувственно, с пониманием. Возможно, в прошлом тоже кого-то довелось потерять? Говорил мягко, как добрый отец сыну, да и, судя по глубоким морщинам в углах глаз и возле рта, вполне годился на эту роль.
К сожалению, ничего нового. Если в первые дни новостей нет – дальше не стоит и ждать… Большой город. Много соблазнов. Много людей.
– Злых людей – много? – уточнил Дима.
– Уж точно больше, чем добрых, – пожал плечами полицейский. Стряхнул пепел в пластиковый стаканчик с остатками коричневой жижи на дне, поднес сигарету к губам, затянулся, задумчиво посмотрел в окно кабинета. – Хотя меньше, чем всех остальных.
– Каких?
– Никаких. Серой массы. Толпы.
– Толпы?.. – Избегай людных мест. – Толпы опасны? Чем?
На лицо полицейскому усмешку будто прилепили, как стикер.
– В толпе мы все одинаковые. В толпе теряешь себя… Надолго в столицу-то?
Дима нацепил собственную наклейку со смайлом. С непривычки это было непросто, челюсти сводило от напряжения.
– Пока не найду ее…
– Значит, навсегда. – Полицейский поскучнел. Снова стал роботом.
Дима надумал спросить ее однокурсников. Вдруг им что-нибудь известно. Разве могут студенты исчезать просто так, не оставляя никаких следов? В полиции верили, что могут, но он поверить в это не мог. Пока, во всяком случае.
Башня центрального корпуса МГУ возносилась вверх, словно желая проткнуть небеса. Советский ампир навис готическим склепом над кладбищем города. Внизу, под ним, в могильном гное копошились насекомые и черви.
Их было много, они заполняли коридоры и аудитории, читали лекции и шумели на кафедрах. Дима ткнулся в один угол, другой… Стайка щебечущей молодежи настигла его на одном из этажей, рядом с лестницей. Девушки с длинными волосами и красными, как кровь, ногтями окружили, обдали коктейлем резких сладких ароматов, переливчатого звонкого смеха, случайных прикосновений. Ему почудилось, что среди них была Маша, Дима уловил ее запах. Но, когда он попытался схватить, удержать тонкую руку, его оттолкнули и сказали что-то возмущенное и презрительное.
Перед глазами все плыло. Дима отшатнулся, оперся о стену. Подбрел, шатаясь, к распахнутому окну в конце коридора. Там стояли двое парней, с виду почти настоящие. И один, что постарше, рассказывал второму:
– …каждый год такая картина. Кто-то идет, идет и – выходит. Через окно.
– Почему? – Дима, едва держась на ногах, ввалился между ними.
– Друг, ты чего? Тебе плохо, что ли?
– Почему прыгают?
– Не знаю, о чем ты, приятель… Пойдем, пойдем отсюда. – Парни заторопились оставить его одного. В пустоте посреди толпы. Из последних сил Дима бросился вперед, сжал слабеющие пальцы на вороте рубашки старшего из студентов, поймал удивленный и слегка испуганный взгляд за стеклами модных очков. Поймал капельку жизни в его глазах.
– Ты говорил. О самоубийствах. Почему люди делают это? Мне надо знать.
Очкарик облизал губы, прокашлялся.
– Черт… у каждого свои причины, наверное…
– Почему?!
– Город давит, – неожиданно ответил другой, мягко вклиниваясь и отодвигая Диму назад, к гостеприимно распахнутому окну. – Ритм местной жизни. Некоторые просто не созданы для такого, не выдерживают. Ну и… уходят.
– Уходят?..
– Ну да, валят к такой-то матери. Умирают. Стираются с лица Земли. Одиночество убивает, чувачок.
– По-моему, он уже в курсе, – хмыкнул тот, что был старше. Призрак жизни покинул его глаза. Черви уползли в аудиторию.
Дима пришел в себя в спальне, точно очнулся после долгого ночного кошмара. Здесь царила знакомая уютная пустота, уже не такая холодная, как прежде.
Эту квартиру они оплачивали вдвоем. Он работал там, у себя, она жила и училась здесь. Жила… какое страшное слово. Дима опять таращился в комнатный сумрак, искал во тьме оранжевый маячок ее тонкой сигареты, вдыхал затхлый воздух, хранящий эхо запахов Маши.
Встал. Обнаружил, что спал, как пришел, в одежде и обуви. Вернулся по собственным грязным следам в прихожую, оттуда шагнул на кухню, к ржавеющему крану. Склонившись, долго и жадно глотал теплую, отдающую хлоркой воду. Когда он последний раз пил? Сколько дней назад ел?..
Какая разница. Вернулся на кровать, вытащил мобильник. Батарейка почти разрядилась – может быть, ей тоже надо попить?.. Просмотрел пропущенные вызовы и сообщения. Звонили с работы, из дома. Мать прислала смс с вопросом «где ты?» – такие же он отправлял в течение двух месяцев на Машин номер, но ответа так и не дождался. Последняя весточка от второй половины была еще в августе и состояла всего из трех слов.
Избегай людных мест.
Толпа опасна. Толпа стирает слабых, а остальных – превращает в червей и роботов. Могла ли Маша это понять? И если да, то почему осталась в этом городе-океане, городе-монстре? Почему не вернулась к нему?
Почему он сам не прилетел сюда раньше?
Дима снова уснул и во сне снова спускался на эскалаторе в метро, прямиком в огромную черную пасть. Перед ним и сзади стояли его точные копии, и когда те, что были ниже, скрывались за клыками-турникетами, сзади на эскалатор ступали точно такие же Димы. Конвейер работал, перемалывая людей в пустоту.
Несколько суток он не выбирался из комнаты. Снова не ел, не пил. Выбросил телефон на улицу и зашторил окно. Лежал посреди сумрака, страшась упустить призрачное явление, настигшее его здесь в первую ночь. Если где-то и остались следы Маши, то искать их нужно в этих четырех углах.
Но с каждым днем надежда угасала, а в конце… В конце Дима вдруг понял, что обманул сам себя.
Маша сообщила ему этот адрес, прислала копию ключей, а он отсылал ей деньги раз в месяц для оплаты счетов. Но сам никогда прежде тут не бывал. А была ли тут она?.. «Была ли она вообще в моей жизни? – подумал Дима. – Хоть когда-нибудь – была? Или все это лишь тень, призрак моего собственного безумия? Фантазия одиночки, так и не обретшего вторую половину?».
Если Маша и жила в этой квартире когда-то, то сейчас от нее ничего не осталось. Только спертый воздух, пыль и пещерный холод.
По кафелю ванной ползали тараканы. В зеркале отразилось исхудавшее серое лицо со впалыми щеками и многодневной щетиной на подбородке. Лицо человека гораздо более старого, чем Дима. Под носом засохли сопли.
– Ее здесь нет, – сказало отражение, не раскрывая рта. – Толпа поглотила ее.
Значит, искать надо в толпе.
Избегай людных мест.
«Зачем?»
Чтобы уберечь себя.
«А кто сказал, что я себе нужен?..»
Он не закрыл за собой двери. Спустился на лифте и вышел в ночь. В черном небе не было звезд, но плыл, поблескивая габаритными огнями, самолет, неся на борту еще какое-то количество потерявших и ищущих – на прокорм городу. Возможно, в салоне среди прочих пока еще живых пассажиров сидел парень по имени Дима.
«Пусть тебе повезет больше», – пожелал Дима своему незримому двойнику.
На перекрестке поймал такси, попросил отвезти в аэропорт. Когда на одном из поворотов они уперлись в хвост длинной пробки, таксист устало вздохнул:
– Когда-нибудь я так и сдохну. Застряну и уже не выеду…
– Поехали обратно, – сказал Дима. – К МГУ.
Распрощавшись с водителем – тот превратился в андроида, как только получил деньги, – обошел здание университета по кругу. Редкие прохожие напоминали ему тени самого себя. Дима направился туда, где народу было больше. Прошел по аллее Академиков, подгоняемый недружелюбными взглядами мраморных зенок. Вышел на тонущее в свете огней и шуме моторов дорожное кольцо. Площадь за ним оказалась забита мотоциклами и людьми. Байкеры разговаривали друг с другом, смеялись, пили пиво и шампанское. Праздно шатающиеся компании скользили меж разного рода сборищ. Молодые парочки целовались у дальнего парапета и любовались открывающимся оттуда видом на Лужники. Целые семьи с детьми фотографировались на фоне блестящих машин и танцевали под песни уличных музыкантов.
Толпа жила. Толпа дышала. Толпа ждала его.
Собравшись с духом, он шагнул вперед. Словно в рой пчел попал – глухой ропот окружил со всех сторон. Пустота колыхалась, дрожала в предвкушении.
Еще не поздно развернуться – и бежать, бежать скорее отсюда. Чтобы быть.
Или остаться. Стать частью этого всего, как стала Маша. Слиться с ней, слиться с окружающими и тем самым обрести недостающую часть себя.
– Чего же ты ждешь? – спросила толпа голосом пьяного солиста с импровизированной сцены.
Дима посмотрел вперед и увидел среди массы копошащихся тел огромное белое слово: «ЛЮБОВЬ». В круге буквы «О» позировала фотографу босоногая блондинка в красном домашнем платье.
Дима пошел к ней, и люди-роботы плотной стеной сомкнулись за ним.
Он погрузился в толпу, как в океан. Рухнул прямиком в червивые объятия монстра с мириадой глаз, утонул в голосах. Зашел в букву «О», похожую на цифру «0».
И уже не вышел оттуда.
«Лишний вес»
М.С. Парфенов
Эссе
У каждого из нас есть свой альбом воспоминаний.
Я сейчас не про фото в Одноклассниках и ВКонтакте Не про тщательно отобранную коллекцию наиболее удачных свадебных снимков. И даже не про те пухлые талмуды с оттопыренными «кармашками», по которым еще ваша бабушка в одном ей понятном порядке распихивала черно-белые фотографии для семейного архива.
Я про тот альбом, который у каждого из нас в голове.
Чего в нем только нет! У меня, например, там хранится вкус печеной картошки из костра и то, какая она была горячая, как плясала у меня в ладошках, обжигая кожу, – это я в детстве набрел на какую-то компанию в поселке, где тогда жил, и меня угостили. Что это за компания была, что за люди – не помню, а вот вкус и запах картофелин в памяти отложились. Еще в моем альбоме нашлось местечко для теплой коровьей лепешки, в которую я однажды ненароком вступил. Это тоже из поселкового детства – маленький Мишутка тогда по какому-то нелепому, но крайне важному детскому поводу разобиделся на родителей и решил уйти из дома, чтобы «вот тогда они поймут, кого потеряли» и все такое. Странным образом та лепеха помогла мне поменять решение, развернуться и пойти обратно домой. Быть может, опорожнившись тогда в поле, некая корова спасла моих маму и папу от долгих, мучительных лет, полных горя и слез.
Там же, в альбоме у меня – первая сильная боль (дети, никогда не суйте пальцы в щель между дверным косяком и дверью). Первый испуг. Первая радость. Первая кровь – вот тогда, кстати, больно-то и не было; по крайней мере, я этого не помню, зато отлично помню чувство изумления и даже восторга при виде темно-алых капель, медленно падающих на пол с моей разбитой во время какой-то игры головы.
Не знаю, как обстоят дела с вашим альбомом воспоминаний, но у меня это, как видите, довольно странная подборка. Тут, как в портфеле третьеклашки, можно найти тысячи совершенно вроде бы не важных «никомуненужностей». А действительно значимым, как сейчас, спустя много лет, понимаешь, моментам – места в «кармашках» моей памяти почему-то нет.
Например, в альбоме не сохранились мои первые писательские опыты. Восстановить хронологию легко – точно знаю, что мне было девять лет, когда мой рассказ «Человек без стыда» был напечатан в газете «Черный кот». Эта газета издавалась в городе Тверь, и там был конкурс «ФантАс» для детей и юношества. У меня сохранился – не в памяти, а по-настоящему, лежит в укромном местечке книжного шкафа – тот выпуск газеты с моей первой печатной публикацией. И там указан возраст автора, так что мне совершенно точно было девять.
Но я не помню, как писал тот маленький рассказ. Или как отправлял его в газету – ничего не помню на сей счет.
Может быть, потому что это был не самый первый для меня опыт сочинительства. Если не ошибаюсь (а с этим моим странным, хаотично собранным альбомом ошибиться проще простого), первая моя история рассказывала про ученых на северном полюсе, которые нашли во льдах огромное яйцо. Из яйца вылупился – та-дам! – динозавр и всех сожрал. Такая себе вариация на тему «Стой, кто идет» (also known as «Нечто») Джона Кэмпбелла. Название своего писательского дебюта не припомню, зато бережно храню в альбоме чувство гордости за него – и не потому, что рассказ был хороший. Он не был хорошим, даже для мальчишки 8–9 лет, я это понимаю. Гордость не распирает меня (ну разве что самую капельку) и оттого, что ту трэшовую фантастику ужасов про динозавра я написал еще до выхода в прокат фильма «Парк Юрского периода». Просто я тогда показал тетрадку с рассказом маме, а она – то ли в шутку, то ли всерьез – приятно удивилась и похвалила меня. Потом было еще несколько тетрадок с рассказами, включая «Человек без стыда» и историю про мужика, который, починяя «Запорожец», случайно изобрел машину времени (как вы понимаете, тогда я читал много фантастики). Были новые восторги мамы, к которым осторожно присоединился и папа. В какой-то момент выяснилось, что отец моего отца, мой дедушка, ветеран Великой Отечественной, который умер еще до моего рождения, был писателем и редактором, членом Союза писателей СССР. Я ничего не знал о нем, когда начинал писать, и родители усматривали в этом некую бытовую мистику – мол, природа отдыхает на детях, но во внуке себя проявила.
Где-то тогда я понял, что сам хочу стать писателем. Но в какой конкретно момент эта идея ко мне пришла – не помню. В альбоме сей знаменательный, судьбоносный момент никак не отмечен.
Как нет в нем ровным счетом ничего и о том, когда и почему я начал толстеть.
Обычный маленький мальчик Миша просто в какой-то момент стал толстеньким мальчиком Мишей. Есть, опять же, реальные фото – разница между ними вряд ли составит больше пары лет. И на одних снимках я еще худой, хоть и с довольно милыми пухлыми щечками, а на других уже сам превратился в одну распухшую, как от зубной боли, щеку.
Рискну предположить, что лишний вес у меня появился после того, как сгорел дом нашей семьи – в том самом поселке, в окрестностях которого я познал вкус печеной картошки и вляпался в коровьи экскременты. Безусловно, пожар в доме нанес мне серьезную травму – по счастью, лишь психологическую. И, как часто бывает, я вполне мог свои душевные страдания «заедать», оттого и толстел. В общем-то, ничего удивительного, и даже вполне логично предположить, что так оно все и было.
Но я ничего не помню об этом.
Я очень ярко помню другое. Один-единственный мимолетный момент, или даже не момент, а мысль, посетившую меня в тот самый день, когда сгорел дом в поселке. Кажется, меня и родителей везли куда-то. Кажется, мы проезжали мимо пепелища, оставшегося на месте нашего дома. Мне было больно. Я был в ужасе. У меня было огромное, размером с Вселенную, горе, потому что, знаете ли, это полный капут, когда вам всего девять лет и сгорает дотла ваш дом.
И вот тогда я почему-то подумал, что пожар – это испытание. Словно сам Господь (рок, фатум, некая могущественная, несоизмеримо огромная Сила) НЕ ХОЧЕТ, чтобы я писал рассказы. Или таким жестоким способом устраивает мне некую проверку на вшивость. Понимание этого было четким и ясным. Но еще ярче была пронзившая мой детский разум мысль: «Я все равно СТАНУ писателем». Всем назло.
Что касается лишнего веса – надеюсь, вы догадываетесь, что мы тут постепенно подходим к определенной метафоре, подразумеваемой под этим словосочетанием, – то я так и рос дальше толстяком вплоть до самого окончания школы. И знаете, те чертовы кило – это было действительно НЕЛЕГКО. Мой альбом памяти битком набит стыдом и комплексами, потому что дети, подростки бывают очень жестокими, и если в вас есть некий физический недостаток, дефект, будь то заикание, картавость, слабое зрение или лишний вес, – вы будете страдать. Вас будут мучить, истязать. Долго, очень долго.