Нация. Апокалипсис. Том третий

Глава IV

Став безвольными и слабыми, не размышляя трезво над своими ошибками, русские люди терпеливо продолжали идти на поводу желаний и прихотей тех, кто не только завёл страну в тупик, но и приблизил её к геополитической катастрофе. Правда были и те, кто не мог примириться с этой жестокой действительностью и действовал по своему усмотрению, насколько хватало смелости и сил.

Вот уже как полгода семья Сомовых жила в Киеве. Переезд на Украину из Красноярска-26 в середине января 1993 года был тяжёлым во всех отношениях. Но, преодолев препятствия, они вновь оказались на украинской земле.

Особенно радовалась переезду в Киев Наталья. И не только потому, что она была коренная киевлянка, а потому, что именно в этом городе она чувствовала себя свободным человеком. В первый день приезда, не скрывая своих чувств, она радостно сказала: «Всё, наконец-то моя мечта сбылась! Я вновь приобрела не только родину, но и долгожданную свободу, избавившись от уз необходимости; всё другое, теперь меня интересует меньше всего».

У Сомова по этому поводу была своя точка зрения. Нельзя сказать, что Украина ему не нравилась, – нравилась, да ещё как! Но что-то настораживало его и пугало в связи с этим переездом, а вот что, он сам не знал. Возможно, что это было связано с прошлым (со взрывом на Чернобыльской АЭС и гибелью товарищей), а может, наоборот, с будущим Украиной, где вновь могут произойти какие-нибудь непредсказуемые события. Но выбора у него не было. Он понимал, что под ударами жизненных обстоятельств выбирать, как правило, не приходится.

За работу в Красноярске-26 он держался до последнего «звонка», считая это не только своим долгом, но и помня поговорку: от добра добра не ищут. Однако правительственная телеграмма, присланная на имя руководства ГХК в начале 1992 года, расставила все точки над «i».  В ней говорилось, что строительство завода РТ-2 (завод строился с 1970 года для переработки топливных сборок реакторов ВВЭР-1000) замораживается, а производство плутония прекращается, в связи с чем финансирование атомной отрасли сводится до минимума. Руководству предлагалось в кратчайшие сроки провести оптимизацию и сокращение персонала. Всё, на чём держался горно-химический комбинат, рухнуло в один момент. Оставаться и ждать, «пока придут корабли», не было больше никакого смысла, поскольку никакой перспективы не просматривалось. Исходя из сложившихся обстоятельств нужно было без всякого промедления принимать решение, которое давало бы хоть какую-то надежду на то, чтобы выжить; не говоря уже о какой-то лучшей жизни. Во всяком случае, что бы он ни думал по этому поводу, в чём бы он ни сомневался, совесть его была чиста, и это было для него крайне важно.

Конечно, будучи человеком консервативным, он мог бы предаться фантазиям и глядеть на существующий мир сквозь розовые очки, ожидая манны небесной, но такое отношение к делу было не для него. Он должен был придерживаться истины и отстранять все заблуждения, а не рассуждать о том, что неизвестно. Тем более что навязанный властью новый мир, все его западные «новшества» тяготили его. Тяготили своей нестабильностью, сверхбыстротой и гибридностью. Новые хозяева обещали всё, но не было ничего. И, что самое главное, не предвиделось в ближайшие годы. Качество жизни было утрачено напрочь. А это означало, что ни о какой уверенности в завтрашнем дне никто не мог и помыслить. Доедая, как говорится, последние «жданки», нужно было не просто выжить, а продолжать жить дальше.

К частным проблемам добавлялись и общие, которые заключались в том, что за последние месяцы работники ГХК не являлись, как это было прежде, участниками общего дела. За них всё решала кучка никому не известных и невесть откуда взявшихся людей, пришедших к руководству. Не имея прежде никакого отношения к атомной отрасли, они лишь дёргали за ниточки, предлагая то одно, то другое, внося, тем самым, в рабочий процесс не только деструктивные хаос, но и масштабную десакрализацию, направленную на уничтожение всего святого, что составляло духовную основу личности. Но и это было не всё. Новое руководство увольняло лучших специалистов – тех, кто вырос вместе со своим комбинатом, кто знал его, как живое существо, с понятными нуждами и слабостями, причём не на основании каких-то абстрактных размышлений, а благодаря высоким профессиональным качествам, глубокому знанию людей и вещей. Учёные, ведущие инженеры, причём не только атомщики, но и научно-производственного объединения прикладной механики, того самого, что делали 90 процентов отечественных спутников, вынуждены были искать для себя новые ориентиры, способные помочь им определить не только направление движения, но и цель. А цель у всех была одна: выжить; чтобы, встав утром, можно было хоть чем-то накормить детей. И важнее этой задачи не было.

Вот так по вине государства одно из важнейших предприятий России оказалось банкротом. Как сказал президент Ельцин: «Атомные бомбы и спутники нам больше не нужны, поскольку вокруг России теперь одни друзья и защищать Россию нет больше нужды». Вместо оборонзаказа в Красноярске-26 запускалось новое мирное производство – оборудование для перерабатывающей промышленности и выпуск (по отвёрточной технологии) телевизоров «Самсунг».

То же самое происходило и у соседей – в Красноярске-45, где некогда благополучный электромеханический завод, занимавшийся много лет обогащением урана, в том числе и для атомных станций, стал производить аудио- и видеокассеты по лицензии немецкой фирмы «BASF».

Указ Президента России Бориса Ельцина от 22 января 1992 года «О свободе торговли» ускорил развал промышленности и всей экономики в стране. В России начался настоящий «торговый бум»! Половина населения бросилась что-то продавать, а половина – это что-то покупать. Вся эта масса – от Калининграда до Владивостока – не захотела почему-то выйти на улицы многочисленных российских городов и потребовать от президента Ельцина и правительства прекратить развал предприятий и уничтожение экономики страны, а устремилась, «окрылённая», к рынкам, палаткам, ларькам, не ведая о том, что всем придётся пройти через все муки ада, преодолевая время и пространство, приближаясь с космической скоростью к своей смерти.

Коснулось это и Красноярска-26, где все разом заторопились торговать, забыв, что торопливость вредна во всём, даже в похоронном марше и в заупокойной молитве. Но сдерживать свою страсть к обогащению никто не отказывался. Все понимали, что эра Золотого тельца[6] настала и в нашей стране. Кто бы мог подумать, что старый Эбенезер Скрудж[7]появится и в нашей жизни, чтобы во всеуслышание сказать, что, кроме денег, ключей несгораемых сейфов да приходно-расходных книг, ничего в жизни не существует. Люди, как заворожённые, не захотели слышать и знать ничего другого; как и то, что цепи, которые они будут влачить в аду, составлены в том числе и из этих предметов. Впрочем, этот факт уже никого не пугал…

Чтобы не «опоздать», не упустить свой шанс, все устремились к богатству. Торговые палатки, ларьки и многое другое из этого ряда стояли на каждом углу, куда ни кинь взглядом. Люди продавали всё: одни – фрукты и овощи, другие – товар, привезённый с оптовых рынков Китая, Европы и Америки. Ряды «челноков» (так окрестили последних в народе) были представлены не только простыми обывателями, но и интеллигенцией. Свобода торговли стала для всех спасительной соломинкой, что могла не только вдоволь напоить и накормить, но и заново воскресить! Разобраться, вдаваться в подробности этой «свободы» никто не хотел, как не хотел никто знать, что лучше: зло ли, приносящее пользу, или добро, приносящее вред. Повесть-сказка Чарльза Диккенса «Рождественская песнь в прозе» стала для русских людей реальностью. Патологическая любовь к деньгам и гордыня стали всё сильней и сильней затмевать чувства российских людей, как бы они тому ни сопротивлялись. Все были одержимы только одним – бизнесом и отдыхом где-нибудь в Турции, Азии или на Канарских островах. Картины русской природы, воспетые величайшими русскими художниками, никого уже не интересовали. Все погнались на Запад за великим соблазном, за теми плодами, которые росли (как всем казалось) в «райских» гущах.

Знакомые коллеги Сомова, преодолевая себя, наравне с другими (такими же инженерами и учёными) тоже стали приобщаться к частной инициативе. Выбор был невелик: или стой на углу улицы и торгуй, или голодай. Правда, не для всех эта работа была по силам; для некоторых она была психологическим и физическим испытанием. И всё потому, что в СССР деньги и всё, что было связано с их добыванием, считалось пережитками буржуазного образа жизни. Подобное занятие высмеивалось и критиковалось, и в первую очередь коммунистами.

К тому же предпринимательству в советское время никто и никогда не учил, эта «наукой» овладевали только капиталистических страны, где все средства производства являлись и являются частной собственностью класса капиталистов, эксплуатирующих труд наёмных рабочих для извлечения прибыли. А у нас был социализм, и этот общественный строй не предполагал эксплуатацию наёмных рабочих, поскольку был основан на общественной или коллективной собственности на средства производства. Короче, людям, принявшим долю торгашей, нужно было не просто стать лавочниками или бакалейщиками, им нужно было стать другими людьми, не только поменяв отношение к людям, обществу, семье, но и «эволюционировать», если можно так сказать, в другую идеологию, в которой не было места прописным истинам и моральным ценностям. Ибо свобода освобождала их от всех человеческих правил и обременённого долга, с которыми они должны были считаться, делая их более раскованными и независимыми. Причём настолько, насколько хотели этого сами люди. Не думая о том, что их поведение не соответствует тому высокому уровню цивилизации, на который они претендуют.

Конечно, поскольку они были людьми образованными, можно сказать, культурными, на первых порах досада и гнев мучили их, так как разрушительный фотонный импульс нарушал не только гармонию, но и равновесие, что приводило к тяжёлым последствиям – нарушению физической и умственной деятельности. И это они понимали. Но обстоятельства и желание разбогатеть, как омут, затягивали их всё сильнее и сильнее в безумие современной жизни, и при этом отрицались всякие общественные установки и нравы, при которых привычка становилась второй натурой. Достаточно сказать, что среди этих людей не было ни одного человека, который бы не мечтал, будучи нищим утром, к обеду стать миллионером, как и дожить с этим миллионом до вечера, не погибнув от рук какого-нибудь криминального авторитета или киллера. И хотя они знали все сложности этого нелёгкого дела, никакой страх не мог их остановить. Да и как иначе, если все оказались в положении, в каком никогда раньше не бывали: без страны и без копейки денег. Как ни крути, торговля была единственным эталоном успеха и ассоциировалась лишь с финансовой выгодой и больше не с чем. Всякая опасность, всякая высшая этика отходили на последний план.

Шло время, торговля в ларьке становилась для многих не просто временным явлением, чтобы спасти семью от голода, а новым импульсом к осмыслению жизни. Всё менялось на глазах, в том числе и идеология, которая рождала новый тип людей – пытавшихся жить по лекалам западной цивилизации богачей, вся мощь пропаганды которой всегда сводилась к одной цели – отобрать и поделить. И это были не просто слова, а некое руководство к действию.

Отслеживая всё, что происходит в России, американцы тут же поспешили на «помощь» русским, находя нужные слова: «Пришло время, – говорили они все в один голос, – когда народы России должны обращаться к Соединённым Штатам за доброй волей, силой и мудрым руководством».

Предложение американцев не заставило долго ждать команду Ельцина. «По доброй воле и под мудрым руководством» англосаксов новоиспечённые либералы тут же начали проводить в России ваучерную приватизацию, суть которой заключалась в том, чтобы в кратчайшие сроки продать (за чисто символические деньги) узкой группе людей (бывшим партийным и комсомольским работникам) так называемые средства производства – недвижимость, землю, акции предприятий и другое имущество, вычеркнув из «списка» на приобретение этого же имущества большую часть граждан России.

Таким образом, решая ваучерную приватизацию по-американски, команда Ельцина провела (вопреки воле народа) беспрецедентную одномоментную либерализацию цен (освобождение). Произошло это буквально в один день – 2 января 1992 года – в условиях стопроцентной государственной собственности, сверхмонополизированной экономики и нулевой конкуренции. Но на самом деле это было не «освобождение цен», а освобождение от контроля советских монополий. В результате в декабре 1992 года годовая инфляция составила фантастический рост – 2600 %. Сбережения граждан были полностью уничтожены. И тогда естественным образом встал вопрос о том, как проводить приватизацию, если все накопления населения уничтожены гиперинфляцией. И власть пошла по мошенническому пути. Младореформаторы и их советники исходили из того, что российский народ после десятилетий советской власти ничего, кроме уравниловки, не понимает. Поэтому, считали они, достаточно будет создать видимость того, что между 150 миллионами граждан России можно поровну разделить почти всю собственность страны стоимостью (по оценке правительства) 1 триллион 400 миллиардов рублей. Таким образом, всем российским гражданам раздали по одному ваучеру. Эти бумаги обладали ограниченным сроком действия (три года с момента выпуска). Каждый приватизационный чек имел номинальную стоимость, равную 10 тысячам неденоминированных рублей. Предполагался обмен этих ваучеров на акции российских предприятий. Но всё пошло не так, как планировалось. Ваучеры скупили те же партийный чиновники и мафиозные структуры. В результате такой мошеннической аферы владельцы ваучеров оказались и без сбережений, и без собственности.

Если окунуться в историю, то любой век отмечен коварством и изощрённостью многих правителей, по вине которых гибли миллионы ни в чём не повинных людей, идущих на так называемый «призыв» к лучшей жизни. СССР, величайшая в мире держава, не стала исключением. По простоте своей русские люди были наивны и простодушны, они не знали, что, отрекаясь от всех своих вековых ценностей, они протягивают руки дьяволу, который уже предлагал им «дружбу» навеки, искушая и подчиняя себе одного за другим, чтобы не только подвести к пропасти, но и уничтожить. Веря этой дружбе, без всякого страха и опасности толпа множилась с каждым днём: на зов дьявола устремились миллионы людей, совершая не только преступления, но и разрушая всё на своём пути, что досталось им от предков, что делало их людьми. Никакое поучение, никакой ужасающий пример и доброжелательное предостережение из истории их не интересовали. Высокомерные, суемудрые и безбожные, они ринулось искать того, кто может ими повелевать, расширяя границы познания и удовольствий. И нашли: дьявола!

Сомов, как ни старался облачиться в новую личину, переделать себя не мог. И вовсе не потому, что ему не хотелось работать в этой сфере, мотаться с баулами по стране; зимой отмораживать уши, лицо или ноги, а летом сгорать от жары или прятаться от знакомых, чтобы не было так стыдно. А потому, что принцип для него был важней. И переступить через него, как через порог, он не мог ни при каких обстоятельствах. Таков был его характер. А что касалось людей, то он их не осуждал. По этому поводу он говорил так: «Я вижу нравы, но людям я не судья». Как человек, строго придерживающийся законов нравственности и морали, он прекрасно знал, что за всякое отступление от правил рано или поздно придётся дорого заплатить. Никакое оправдание не поможет.

В общем, к выбору жизненного пути он относился требовательно, можно сказать, философски, говоря: «Да, в движении растёт сила и набирается мощь; но и упасть в этом случае очень легко. А я падать не хочу. Тем более что цели как таковой, ради чего можно было упасть, у меня нет. Надо идти спокойно, потихоньку, сообразуясь со своей совестью; а если надо, то нужно и ползти, ничего страшного в этом нет. Во всяком случае, тот, кто ползёт, не упадёт».

Он прекрасно понимал, что бизнес потребует от него жертвенности, коими станут нравственные и духовные ценности, являющиеся для него своеобразным жемчужным ожерельем, без которого ему сложно будет сохранить отношение силы разума к силе чувств. Как понимал и то, что без этого человеческого дела ему невозможно будет разуметь не только внешние приличия, но и внутреннюю основу побуждений.

При всех этих обстоятельствах он был убеждён, что эта «жертвенность» ослабит его, ослабит так, что он потеряет главное – себя. По этому поводу он говорил так: «У меня есть свои жизненные планы, и повиноваться я буду только им. Заниматься несвойственным мне делом, которое не даст мне удовлетворения для души, я не могу. Зачем я буду мучить себя и других, умножая горести и печали. У меня другое предназначение, а значит, совершенно иной образ мышления и способ восприятия мира, и эти качества близки мне по сути, по смыслу жизни». Так он рассуждал. В то же время он сам себе говорил: «Чтобы я ни думал по этому поводу, в чём бы я ни пытался себя убедить, а разговорами относительно своего выбора жив не будешь, рано или поздно мне всё равно нужно будет принять какое-то решение насчёт заработка, чтобы продолжать жить, а главное, содержать семью, поскольку ждать чего-то лучшего уже невозможно».

Видя поведение Сомова, многие коллеги, подшучивая, говорили: «Всё ждёшь у моря погоды? Напрасно. Принимай то, что время нам велит: жизнь только там, где один продаёт, а другой торгуется. По-другому в этой стране теперь нам не выжить». Все эти шутки Егор воспринимал с улыбкой, добавляя маленькую радость к общим заботам. В такие минуты он размышлял про себя так: «Я же не навязываю никому того, чего хочу для себя, понимая, что у всех вкусы разные». Отвергать советы товарищей пришлось недолго. Решение, где ему быть, пришло из Киева. Заключалось оно в том, что родители Натальи, зная о большом желании дочери вернуться на Украину, приняли решение отдать им свою трёхкомнатную квартиру.