Нация. Плоды искушения. Том первый

Глава II

Доехав до КПП-2, автобус остановился. Все пассажиры, а это были работники станции, один за другим вышли из салона. Предъявив пропуск и привычно пройдя через турникет проходной, Егор направился в сторону машинного зала 3-го блока, где он работал. Это расстояние он проходил каждый день на протяжении многих лет. На этом маленьком, коротком пути, где многое им пережито и передумано, шло его формирование не только как личности, но и как профессионала. Хотя, как утверждают многие, профессия – это всего лишь то, что человек «имеет», не более. В этом случае нельзя утверждать, что это является «всем», – нет. «Имеет» лишь служит определённым образом маленькой моделью мира, которая помогает формировать человеческие и моральные качества, приобрести которые очень и очень трудно, а вот потерять – легко. Это обусловлено тем, что профессиональное совершенство не всегда выливается в совершенство человеческое: надо сказать, что эти две сферы, как правило, не соприкасаются. И по сути они бывают очень далеки друг от друга. Поэтому, когда мы говорим, что этот человек очень образованный, интеллигентный, то это совсем не значит, что этот человек наделён какими-то человеческими качествами, отнюдь нет. В таких делах очень важно не игнорировать принцип «быть». То есть не превратиться в робота, который получает информацию извне, а нужно быть думающим, не теряющим ориентиров человеком. Это сложно, но возможно.

Сомов воспитывался в хорошей, благополучной семье, где высоко ценились как моральные, так и нравственные качества. Надо сказать, что на первых порах работы на станции всё это помогло ему. Особенно в том, чтобы избавиться от страха и боязни. Специфика работы, к сожалению, накладывала свой отпечаток, хотя гарантировала от всякой неудачи. Да, да, я не ошибся в своих словах. Дело в том, что эта «гарантия» (а их учили в институте правильно!) обуславливалась высоким техническим уровнем – это во-первых, а во-вторых – подкреплялась известными именами тех людей, кто создавал и управлял этими технологическими процессами – профессорами, известными академиками, чьи заслуги в той или иной области были хорошо известны всеми миру. Кроме того, помимо овладения профессией им прививали ещё и высокие моральные принципы, заключающиеся в том, чтобы служить Родине, общему благу. А это возможно только в одном случае: если работа является не просто работой, а служением и долгом. Ибо ничто так не мобилизует наше сознание – как служение и долг. Их учили тому, что эти этические категории являются превыше всего – лести, выгоды и карьеризма (пусть эта цитата не покажется читателю наивной). Именно эти великие слова повелевали им делать всё справедливо и честно и запрещали делать всё то, что расходилось с их совестью. Тем более что работал Егор не просто на станции, а на атомной станции имени Владимира Ильича Ленина! Которая, кстати, была самой крупной атомной станцией в Европе. И это ко многому обязывало. В первые месяцы, правда, на каком-то подсознательном уровне, у него была некая осторожность к работе, но постепенно она притупилась, пришла уверенность и всё вошло в своё русло. Кроме того, как я уже говорил, эта уверенность подкреплялась конструктивной надёжностью всего технологического процесса. Короче, всё отвечало самым высоким мировым требованиям.

Радуясь весеннему тёплому дню, он шёл по территории, глядя вперёд… Несмотря на то что он родился летом, в июне, у него всегда была затаённая, романтическая тоска по весне, по её размаху, по обновлению, по силе истоковой мощи, которая пробуждала в нём нечто природное, возвышенное.

«Как это можно всё не любить! – восторгался он в этот момент. – Если всё это достаётся тебе без всяких усилий!»

Сколько шагов нужно было пройти до машинного зала, он не знал, но это вовсе не значило, что он не любил мечтать, просто его голова всегда была забита не пустяшными, а деловыми, более практичными вопросами. Вот и на этот раз, углубившись в себя, он радовался солнцу, весеннему дню и думал о тех многочисленных планах, которые необходимо было выполнить в течение дня.

– Егор, Егор, – вдруг услышал он откуда-то издали знакомый мужской голос.

Сначала он подумал, что ему показалось – ну мало ли. Не останавливаясь и не оборачиваясь, он гордо шёл дальше, сосредоточившись на чём-то своём. В этот самый момент его невозможно было остановить – согретый яркими лучами утреннего солнца, он был наполнен какой-то невероятной могучей силой и энергией. Но, услышав своё имя еще раз, не останавливаясь, он всё же оглянулся и увидел позади себя спешащего к нему Юру Астапенко. Ни о чём особо не думая, он тут же остановился, чтобы подождать своего коллегу (мало ли, какие могут быть причины). При этом Егор обратил внимание на небольшой предмет, что он держал в правой руке.

Астапенко был его ровесник и коллега по работе. Правда, работали они в разных блоках: Юра работал в 4-м энергоблоке, а он – в 3-м. Сплачивало их то, что оба они были инженерами турбинного оборудования, или, как их ещё называли, – турбинисты. Друзьями особо они не были, а вот хорошими товарищами были. Да и как иначе: работа сплачивает, а ответственная работа – вдвое! Ростом он был выше среднего, возраста – лет тридцати пяти, спортивного телосложения, с тёмно-русыми волосами. К этому можно добавить и факт того, что он был приятной внешности. Про таких мужчин, как он, говорят: «Брови соболиные, очи соколиные, сам орёл!» И это было действительно так. На станции он работал уже как лет шесть. Приехал из Москвы. Егор знал, что он окончил Московское высшее техническое училище имени Н.Э. Баумана по специальности «Ядерные энергетические установки». Был женат (часто видел его с супругой и сыном). Начитан, эрудирован. Это, пожалуй, всё, что он знал об этом человеке.

– Добрый день! – приятно улыбаясь, произнёс Астапенко.

Поздоровавшись с Егором за руку, он тут же проговорил:

– Тебя не догонишь.

– Ты же знаешь, что я люблю ходить быстро, – не задумываясь, ответил Егор. – Движение – это жизнь! И думается хорошо, и мысли ясные – всё больше положительные.

И, пряча глаза от солнца, добавил:

– Как бы мы ни хотели, но все наши замыслы рождаются от наших действий. Поэтому ходить быстро мне нравится. Да и болезням стараюсь, так сказать, противодействовать.

Разговаривая, они не спеша направились в сторону машинного зала…

– Вот что мне в тебе нравится, – тут же заметил Астапенко, – так это то, что ты умеешь складно говорить…

– Знаешь, что является самым важным при этом?

– Что? – с интересом спросил Астапенко.

– Не сказать лишнее.

На этих словах они оба засмеялись.

– Всё продолжаешь увлекаться философией?

– Да как тебе сказать, не то чтобы увлекаюсь, а так, для себя. Ты же знаешь.

– Знаешь, что сказал в своё время Николай I офицерам относительно философии? – спросил Астапенко.

– Нет, не знаю, – ответил Егор, ничуть не смущаясь своего незнания.

– «Займитесь службою, а не философией: я философов терпеть не могу; я всех философов в чахотку вгоню».

– Оригинально, ничего не скажешь, – улыбаясь, проговорил Егор. – Сталин, как мне кажется, пошёл дальше царя, назвав философский факультет МГУ «факультетом ненужных вещей».

– Да, было такое дело, – тяжело вздохнув, тихо сказал Астапенко. – С философами Сталин не церемонился…

Не делая паузы, Егор продолжал:

– Как бы там ни было, человеческую мысль не убить и не отправить на теплоходе, даже если он будет «философским»[1]. Рано или поздно мы все становимся философами, и этого у нас не отнять.

– Что есть, то есть, – не то с юмором, не то с иронией сказал Астапенко. – Если бы не работа, я уверен, все люди занялись бы философией и начали писать романы.

– Почему? – удивлённо глядя на товарища, спросил Егор.

– Видишь ли: судьба каждого человека изменчива и меняется она обычно в худшую сторону. А философия, если можно так сказать, достраивает нашу жизнь до целостности. «Балует нас, – как сказал Шекспир, – сладким молоком в несчастье».

– Это как это? – тут Сомов остановился в ожидании пояснения или целостного ответа.

– Например, ты испёк рыбный пирог – но без рыбы. Твоя задача, как философа, донести до сознания людей факт того, что пирог с рыбой, чтобы они согласились с тем, чего нет на самом деле, причём добровольно. То есть при помощи философии мы достраиваем в своём сознании то, чего нет. Нам ведь никто не запрещает говорить об отсутствующих – их нет, но они есть. С пирогом то же самое: пирог вроде есть, но рыбы в нём может не оказаться. Иллюзия, понимаешь? Людям очень важно, чтобы о рыбе говорили, – такова наша природа.

– С одной стороны – просто, а с другой – мудрёно, – задумчиво проговорил Егор.

– К сожалению, да. Как сказал один мудрец: «Река истины протекает через каналы многих заблуждений». Под таким «соусом» отдельные личности приходят к власти и становятся «вождями»… И с этим ничего не поделаешь. Такова жизнь. В этом плане мы не всегда свободны, а значит, на многое не способны. Наша жизнь ограничена, причём нашим же сознанием. Знаешь, что это значит?

– Что? – с живым интересом спросил Сомов.

– Русский человек страшно ленив – вот в чём проблема. От этого всякое дело для него является трудным, проблемным.

– Даже поразмыслить мозгами?

– Именно так. Нет ничего сложнее для него, чем понять самую простую истину, и всё потому, что до её глубины нужно подниматься, а ему это не всегда хочется. За этим следуют уже некие обязательства, ответственность, дела, понимаешь? Ему всегда, да что там всегда – всю жизнь, на протяжении веков – хочется спрятаться за высоким частоколом безразличия.

В разговоре они уже не спешили, им казалось, что время для них остановилось. По очереди они то и дело поглядывали на часы и говорили, говорили…

– А может, работа есть наша жизнь? Ведь она заставляет нас быть теми, кто мы есть, – с живым интересом проговорил Егор, находя хоть какой-нибудь положительный аргумент для человеческой жизни.

– Так-то оно так. Главное, чтобы она не причиняла зла.

– В смысле? – спросил Сомов.

– Мало заниматься одной работой, нужно заниматься ещё и Человеком. Если хочешь – собой! Окультуривать себя. В этом больше смысла, чем в простом понятии – «работа». Мне кажется, что жизнь всё же не в работе. Хотя кто знает…

– Интересно, а в чём тогда?

– Не знаю. Это трудный вопрос. Думаю, что в достоинстве и свободе выбора.

– Не понял.

– Ты видишь, что делается в стране?

– А что делается? – Сомов резко остановился и с любопытством посмотрел на Астапенко.

– Ну ты даёшь! А курс на «ускорение», на реформы? Ты хоть слово «перестройка» слышал?

– Слышал, – тихо, почти шёпотом проговорил Сомов, показывая газету. – Тут об этом много говорят, только вот не пойму, что нам перестраивать?

У нас и так вроде всё хорошо.

– От этой газеты я не в восторге, – сделав гримасу, сказал Астапенко.

В этот момент он приблизился к Егору почти вплотную и тихо, почти шёпотом сказал:

– Кругом одни крайности, политическая недальновидность, сплошное приукрашивание и враньё – на различных уровнях. Весь этот «застой-отстой» – затишье перед бурей, вот увидишь.

– Не знаю, не знаю, – воспротивился Сомов. – Ну а как понимать то, что строятся новые города, идёт покорение космоса, успехи в спорте, культурной жизни, стабильность, уверенность…

– Да потому что вся эта стабильность и уверенность за счёт природных ресурсов, а если точнее – нефти. Ты посмотри, как мы живём: за двадцать лет нет никаких экономических преобразований, никакого прогресса. Я уже не говорю про так называемый железный занавес. Если нас никуда не пускают, значит, «там» есть на что посмотреть… Короче, народ основательно потерял веру в эту «состарившуюся верхушку». И выход у нас только один – нужно перестраиваться, нужно новое мышление, нужна перестройка всей экономики – вот об этом Горбачёв и говорит.

Помолчав несколько секунд, он тут же спросил:

– Про выступление Горбачёва во время визита в Тольятти 8 апреля слышал?

– Не-е-ет, не слышал, – виновато, как бы оправдываясь, проговорил Егор. – А что?

– «Перестройка!» – вот что! И в первую очередь – в мышлении, психологии, в организации, в стиле и способах работы. Понимаешь?

– Ну что тут не понимать! Только я вот думаю, что…

– Что? – Глаза Астапенко неожиданно заискрились, и он как-то по-особому взглянул на Егора.

– Я хотел сказать, что страна не должна жить мечтами одного человека. Это очень опасно.

– Егор, о чём ты говоришь? Посмотри вокруг… общество пришло в движение, а это что значит? А это значит то, что народ поверил в перестройку, понимаешь? Народ поверил в Горбачёва, в его новое мышление. Нас ждут большие перемены, а значит, нужно шагать вперёд решительнее, смелее. И всё это ради одного: чтоб каждый делал своё дело!

– А чем же мы занимались все предыдущие годы?

– Да не в этом дело, пойми, народу нужна свобода, демократия. Народу нужен свежий воздух… Задумайся: гласность, свобода, преобразования… Нас ждёт Европа! Вот простой вопрос: ты за границей был?

– Нет.

– И я нет, а теперь, может быть, у нас есть шанс побывать там.

Видно было, как Егор внимательно слушал своего собеседника, который говорил о наступивших переменах в стране, причём как о свершившемся факте, но что думать по этому поводу – радоваться или грустить, он не знал. В этот момент он не совсем понимал то, о чём говорит ему Астапенко. Для него это были совершенно свежие мысли, о которых он никогда не думал. Да и разбирался он во всём этом слабо. Идеи социализма и коммунизма, привитые и воспитанные с детства, жили в нём и были очень сильны…

– Как-то всё неожиданно, знаешь… Во всяком случае, есть над чем подумать.

– Подумать всегда есть над чем…

В разговорах они прошли уже мимо столовой «Ромашка», через железнодорожный путь, мимо компрессорной станции (КСН); впереди виднелся АБК-2 (административно-бытовой комплекс), когда Егор спросил как-то машинально, без всяких на то причин, видя в руках Астапенко что-то похожее на книгу:

– Находишь время для чтения?

– Да, давал почитать коллеге, вот вернул…

– Что за книга?

– Булгаков, – тихо проговорил Астапенко, – «Мастер и Маргарита». Читал?

– Наслышан, но не читал, к великому сожалению, – как бы сожалея, проговорил Егор.

– Значит, у тебя есть возможность исправиться.

– В смысле?

– Могу дать почитать! Кстати, ты не знаком с тем человеком, что был со мной в автобусе?

– Нет, – ответил Егор. – Но я его уже видел…

– Это Андрей Тарасенко. Оператор с первого блока. Отличный мужик! При случае я вас обязательно познакомлю.

Сделав удивлённые глаза, Егор в расположении посмотрел на своего коллегу, проявляя при этом не только интерес, но и уважение к этому человеку.

– На, возьми, почитай, – добродушно проговорил Астапенко, протягивая ему книгу. – Правда, довольно сложная вещь, но ты, я уверен, разберёшься.

– Интересное предложение, а главное, неожиданное. Спасибо.

Оказавшись совсем рядом с 4-м энергоблоком, Астапенко остановился и проговорил:

– Только не затягивай с этим процессом. Почитаешь, потом пообщаемся. Ну всё, надо бежать…

– А что так? – с интересом спросил Егор.

– Останавливаем турбины на ремонтные работы. А до этого руководство запланировало провести плановые испытания…

– Даже так…

– Ну конечно, а прежде чем это сделать, – Астапенко развёл руками, – специалисты из «Донтехэнерго» предложили ещё раз провести эксперимент…

– Уже который раз пытаются, – проговорил Егор, махнув рукой. – Год назад они уже проводили эти испытания в 3-м энергоблоке – как раз перед тем, как выводить его в плановый ремонт, но ничего не получилось. Вроде обычные работы – а нет, не получается что-то.

– Именно так, – соглашаясь с доводами товарища, проговорил Астапенко, – а всё потому, что программа сырая…

– Да, есть такая проблема. Всё торопятся куда-то…

– Да не говори. К тому же они хотят проводить этот эксперимент не на седьмом турбогенераторе (ТГ-7), а на восьмом (ТГ-8), а там есть большая проблема – подшипник… Самое печальное, что меня никто не слышит и слышать не хочет. Пытаюсь объяснить, что если не выдержит подшипник от резонанса в процессе испытаний, наступит реакция превращения воды и пара в гремучую водородно-кислородную смесь, а это грозит непредсказуемыми последствиями… «Вопрос решён, – говорят мне, – и точка!» Вот и получается: по вывеске начальник, а по работе – бюрократ. Так что днём, чувствую, будет жарко… Опять бы нам не сплоховать. (Астапенко ещё не знал, что в это время диспетчер «Киевэнерго» распорядился задержать остановку энергоблока, обусловленную тем, что конец недели, вторая половина дня, растёт потребление энергии, отложив все испытания на вечер.)

– А кто руководит испытаниями? – с интересом спросил Егор.

– Дятлов.

– Понятно.

– Как он тебе?

– Знаешь, особо-то я его не знаю, но ребята говорят, что слабоват… К тому же очень злопамятен, упрям, да и характер не очень…

– Да это бы ладно, бог с ним, – махнув рукой, проговорил Астапенко, – программы нет нормальной, понимаешь – вот в чём дело! Она вся строится на экспериментальных началах, а при таком подходе нельзя увеличивать мощность реактора, ты же знаешь, – вот что опасно! А с Москвы нажимают: «Давай, давай!» Кто-то там, в ЦК, – продолжал говорить осмотрительно Астапенко, – защищает не то кандидатскую, не то докторскую диссертацию по этой теме – вот и заставляют его идти на показатели. Вместо партийной работы «ЦКовцы» занимаются вопросами министерства, а это к хорошему, сам знаешь, не приведёт. Чем сидеть в Москве, лучше бы они приехали на станцию да разобрались, что к чему. А Дятлову деваться некуда. К тому же он же человек безотказный… А может, что и пообещали, – кто знает. Короче, отсутствие одного персонально ответственного даёт право вмешиваться в технический процесс всем кому не лень, – заключил Астапенко.

– Не знаю, есть же ещё директор станции, – утвердительно проговорил Егор. – Тут что-то другое, а вот что…

– Брюханов нынче тише воды, ниже травы… Он и на станции-то редко бывает… общественник, депутат, орденоносец… да что там говорить.

– А с ним это было согласовано? – заинтересованно спросил Егор.

– Знаешь, даже не знаю. По логике, конечно, он обязан быть в курсе таких экспериментов. Ведь он, как-никак, директор станции.

– Ну да.

– Короче, не знаю, что там будет, – но хорошего мало.

– Не переживай, всё будет нормально, – глядя в глаза собеседнику, проговорил Егор. – Ни пуха тебе, ни пера. Рад был видеть.

– Мне тоже. До встречи. Всё, что я тебе сказал, – тихо, почти шёпотом, добавил Астапенко, – должно остаться только между нами.

– Всё так и будет, не сомневайся.

Глядя на то, как удаляется Астапенко, Егор подумал: «Экспромтом, но хороший, живой разговор получился. Странно всё же получается: живёшь, живёшь, общаешься со многими людьми, и ничто не вызывает к ним интереса, а тут, на бегу, общаешься с человеком, которого не так хорошо-то и знаешь, и вдруг получаешь то, о чём даже не думал: здравый ум и благородство души. Всё это похоже на чистый воздух: глотнул – и жить хочется. Любая мысль, любое слово притягивает, да так, словно магнит, вызывая восторг и уважение к этому человеку. Странно, конечно, всё это».

Рабочий день уже был на две минуты короче, когда он вошёл в машинный зал третьего энергоблока, чтобы привычно сделать обход и осмотр всего оборудования, а также технологических систем турбинного отделения.

Глава III

Мы никогда не знаем, что принесёт нам поздний вечер, поскольку жизнь очень часто преподносит нам неожиданные «сюрпризы». По этому поводу многие читатели могут справедливо заметить: «Значит, так надо, значит, так тому и быть»; другие могут возразить и высказать свою точку зрения, которая будет сводиться к следующему: «Всё, что ни делается, – делается к лучшему». В любом случае, хотим мы того или не хотим, но нам приходится мириться с обстоятельствами, подчиняясь и сотрудничая с ними.

С работы Егор вернулся уже поздно. День выдался надсадным. Такое бывало часто. Обеспечение безопасности и надёжности работы технологического процесса на станции являлось важнейшим требованием. Поэтому приходилось постоянно задерживаться до выяснения устранения той или иной причины. Впрочем, как и в этот раз…

После позднего ужина он сидел на кухне за столом и тихо, чтобы не разбудить жену и дочку, о чём-то думал. На кухне было тепло, уютно и опрятно. Она представляла собой небольшую клетушку, три на два с половиной метра. Обставлена она была, в первую очередь, по всем правилам гигиены – только необходимые вещи. Как утверждал один декоратор: «Любая комната красива только тогда, когда любая полезная вещь, будь то простой гвоздь, не скрыта, а, наоборот, выставлена напоказ». Что-то подобное было на кухне и у Егора с Натальей – всё содержимое соответствовало их вкусу, а главное – её размерам.

В правом углу вплотную к окну стоял небольшой крашеный стол, накрытый живописной клеёнкой. Над ним висели часы ходики (с кукушкой) и небольшая по размерам двухъярусная металлическая полочка. На ней стояли книги – ожидающие, молчаливые – по истории и философии. Будто погружённые в сон, они пристально наблюдали в этот момент за своим хозяином подобно отверстому оку. Нет, они ни о чём его не просили, ни к чему не призывали, ну разве что намёком – раскрыться им, чтобы затем, в этом понимании и созвучии, открыться ему. Но это было не их время… Рядом со столом стояли два деревянных стула. Слева стоял небольшой отечественный кухонный гарнитур и 3-конфорочная электрическая плита под маркой «Лысьва».