Апология

– Ты считаешь за восьмистишье возможно туда попасть? Жуть.

– Отнюдь. Вот слышал ли историю о дедушке, кой отправился в ссылку за сушеные пирожки и участие в кружке, в коем он даже не высказывался?

– Никогда прежде.

– И славно.

– Выходит, связываться с этим не стоит?

Образовалось некое молчание. Зафар задумался и снова почесал щетину. Его брови нахмурились, а лицо приняло озадаченный вид. Казалось, действительно задался вопросом над тем, как правильно дать ответ.

– Нельзя отказываться от борьбы за правду, – сухо ответил. – Но и подавать ее нужно правильно. Как? Я пока не знаю… Если мы отступим или будем вечно шкериться – изменения никогда не наступят. Мы обязаны взять власть в свои руки. Это неизбежно.

– И что делать? – наивно вопрошал Яша.

– Собраться рабочим и крестьянам воедино, собственно.

– Куда собраться?

– На стачки, устраивать забастовки, тогда другого выхода у буржуев не будет, как поднять нам зарплаты. Но это только в начале пути, – с трудом в голосе Зафара можно было уловить нервные ноты, тот понял, насколько собеседник скуден умом, понял, что желает стать наставником теперь не только по работе. – Вот ты сам, Яшка, к кому себя относишь?

– Крестьяне, вероятно, – он даже вовлекся в разговор, хотя прежде всегда пресекал и низвергал эти темы. Где-то в душе задумался, что предмет обсуждения не так уж далек.

– Между нами с тобой есть пропасть, но она не стол велика, как между пролетариями и капиталистами. То бишь, у нас общая цель – прийти к справедливости. Будь честным пред собой – образование крестьяне получают гораздо хуже, нехватка земли, платежи с податями высоченные. С сего момента ты увидел, коим трудом живут рабочие, мы так же поднимали тему зарплат. Что же из этого выходит? Людям хватает только на проживание, самые дешевые продукты, а все остальное – в карман хозяину-барину. А чего хочет простой народ? Найти время на то, чтобы учиться и веселиться, а не гробить здоровье ради скудной жизни. Верю, скоро мы начнем работать друг на друга, а не на царские руки и хорошо жить будут те, кто работает, а не те эксплуататоры чужого труда. Балакать об этом можно очень долго. Тебе лучше книгу прочесть на досуге.

Диалог шел в тупик, а Яша хотя и пытался разобраться, оставался таким же холодным как сталь, которую сложно расплавить. Ему оставались не ясны самые банальные вопросы, но задать их никак не решался. Парень просто не представлял в чем конкретно недовольство к власти, какова другая жизнь и на кого действительно можно скинуть все проблемы. Бесспорно, в роли «буржуя» представлял Казимира Ивановича, но не был готов судить его даже в собственных мыслях. От страха перед столь серьезной фигурой колени тряслись, а предъявлять за мизерную зарплату своих коллег тем более не осмелился бы. Хотя и имел к этому гораздо больше возможностей. Он вовсе позабыл о своем задании, ведь юноша не должен был увиливать за рабочими, обязан навострить уши и сделать выводы, после – донести. Все так же не верилось, что Зафар принесет кому-либо беды. Пусть все то, о чем молвил Казимир Иванович – ясно, как на ладони, никак не мог связать с повстречавшимися ему людьми. Призывы казались мутными, а внутри тот ощущал, будто проблемы можно решить в ходе разговора с властью. Цари, бояре, дворяне… Они же не слепы и не глухи. Или, по крайне мере, способных подавляющее большинство. Яков понимал, стихотворение сие— не то, что должен слышать Казимир Иванович, но из человеческих помыслов принял решение не поднимать эту тему по приезде домой. Это не должно принести огласки.

– Историческая нить часто рвется, – заявил Зафар, протягивая лист бумаги. – Возьми. На память. Только никому! – принял презент, а затем поместил его поглубже в карман брюк.

После краткого, но подействовавшего на сознание Якова, диалога, коллеги снова вернулись к делу. Теперь работа шла более слаженно, появился заряд энергии и пища для размышлений. Будто ударила шаровая молния, а после поселилась где-то в подсознании. Тем не менее, тряпка, вместе с водой в ведре, совершенно не стали теплее и все так же заставляли Яшу раз за разом передергиваться от холода. Устал, солнце медленно опускалось за горизонт. Через стеклянные окна оно пускало последние лучики, а по тоскливой обстановке с угрюмыми лицами мелькали зайчики. Наверняка наблюдать закат из рабочей зоны так не волшебно, как если это делать на улице или в уютном доме. Однако лучше, чем ничего. Шахтеры, к примеру, не замечают и этого. Но вернемся в депо. Обратно в тяжелую рутину. Стрелка часов медленно подходила к восьми вечера, это означало, что все ж таки двенадцатичасовой рабочий день окончен. Все принялись собираться, смывать с себя мазут и бросать грязные перчатки на тяжелую скамью, а Яша с трудом волок ведро с мутной водой. На его голове выступил пот, но с облегчением вздохнул, воображая, как уютно приляжет в кровати после смены.

Путь до дома оказался тяжким, но запоминающимся, ведь он знал лишь остановку до которой нужно добраться, а громадные здания наводили только на горький ужас, путаясь в незнакомой обстановке. Мобильно другие разошлись по домам, ведь жили неподалеку, с сложной системой транспорта пришлось справляться в одиночку. Замечая, как некоторые ребята запрыгивают на сцепной прибор трамваев, а затем, абсолютно невозмутимо, а главное – бесплатно, перемещаются, тоже желал поступить так же, но никак не мог решиться. Он не знал, страшнее повиснуть на крюке, собирая взгляды горожан, или же спрашивать у них же дороги. Стеснение являлось не только причиной, но и огромной проблемой, когда Яков старался выдавить хоть слово, связки будто переставали существовать и превращали его в пищащую мышь. Долго не решаясь сесть куда либо, попросить помощи или пойти пешком – задумался о ноющем желудке и насморке. Холодная вода уже дала о себе знать. Он чувствовал, как тело укутал озноб, пробрался до самого горла, заставляя кашлять. Состояние напоминало только об одном – о Иде с Марией Федоровной. Захлебываться в недугах он не хотел и не мог, ведь никто другой не позаботится о близких. Пора собрать силы в кулак да направиться к дому. Другого не дадено.

Наконец тот, в который раз разглядев табличку «входъ и выходъ во время движенія воспрещенъ» попал внутрь трамвая, который, полагается, ехал в нужном направлении. Осевшим голосом, с трудом выходящим из уст, начал опрашивать всех идет ли он до мытнинской набережной. Горожане отвечали, а после, оглядывая Яшу с ног до головы, тихо, про себя, потешались. Эти смешки он не только замечал, перенимал, но и корил себя за все, начиная от внешнего вида до каждого произнесенного звука. Он не знал каково грамотное поведение, но чувствовал себя абсолютно униженным. Несмотря на то, что в вагоне находились совершенно разные прослойки общества – никого похожего на себя он не замечал. Причина тому – скованный, потупившейся в пол взгляд. Дорога казалась хуже каторги, и юноша совершенно не представлял коим образом придется свыкнуться с современной системой, подровняться с ритмами города. Он не верил, будто однажды может оказаться на месте этих людей с излишним важничаньем. И не хотел. Всю жизнь принимая иглы иронических взглядов не хотел сам их метать.

Уставший, абсолютно опечаленный, Яша вернулся в дом. Снова к официозному общению, кое за один день успело наскучить, снова к чужим людям. Тоска с болью в сердце, привезенная из самой глуши деревни, никуда не исчезала, а лишь на некоторое время сменялась положительными эмоциями. Как это прозаично. Марта Семеновна хлопотала на кухне, Казимир Иванович листал газету в зале. Чувствуя себя преградой идиллии, лишь в полутон поздоровался, собираясь направиться в «свои» покои. Но мужчина того окликнул, напоминая о сути приезда. В желании лишь отдохнуть, парень отозвался, скрывая свое негодование. Хозяин поведал, что отправил к Марии Федоровне с сестрой врача, а вместе с ним воз продуктов. Это показалось само собой разумеющимся фактором. Для такого богатого человека совершенно не сложно протянуть руку помощи. Наоборот, ежели бы отказался – это стало бы удивительно.

– Ну-с, я свое обещание сдержал. А что на счет тебя? – в тот вечер, как и в предыдущий, мужчина решил отдохнуть. В его сухих руках красовался бокал с малагой.

Печальным взором наградив хозяина, Яша из последних, как ему казалось, сил, поплелся в гостевую. Отчет абсолютно не готов. О чем поведать? Не понятно. Его план по умолчанию любой информации оставался на месте, даже в голову не могло прийти, яко Зафар с Гришкой могут быть специально поставлены на свое место для проверки нового работника. Так сказать, местные актеры. Юноша свято верил в честность каждого их слова, считал, что любой человек имеет право на борьбу за справедливость, и уж лучше получить по шапке, нежели сдать столь светлых, как ему показалось, людей. Доверчивость снова сыграла свое.

– День прошел постно, – признался Яков. – Одначе, многому научился. Скажем, работать с ведром и тряпкой, – это не звучало как жалоба, вовсе наоборот, он вновь пытался пошутить, обращаясь только к имеющимся темным сторонам души. Казимир Иванович, бесспорно, не слышал горечи в голосе, принимая сказанное как сведение.

– Теперь вы приобщились к всеобщему мужскому труду, как и полагается любому юноше в ваши годы, – он поправил на себе длинный халат, напоминающий легкое пальто, а затем еще раз оглядел собеседника в ненадлежащем виде. Ежели бы хозяин не воспитывался в столь прилежной и благочестивой семье, вероятно, уже высказал гостю свое призрение, прибавив побольше неприятных эпитетов. Тут же вскрикнул. – Марта Семеновна, принесите чашку чая, а с ним в придачу серенький шлафрок! – в ответ высоким голосом девушка оторвалась от кухонных дел и медленным шагом направилась по коридору. – Давненько он мне не по размеру, мода тоже в придачу не вечная. А тебе сейчас в самый раз. Негоже тут в трудовой рубахе расхаживать, – его тембр голоса мог бы напомнить нечто отцовское, но такое далекое для Яши, потому, как и все прежде, принял за личную неприязнь.

Явилась невысокая девушка, рыжие волосы были опрятно собраны в косу. Она глядела только в пол, не позволяя поднять глаз выше, а Якову намерено хотелось разглядеть ее подробнее. Ни чай, с исходящим от него облачком пара, ни даже богемная одежка не привлекли столько внимания. Шлафрок оказался в руках Казимира Ивановича, и тот, расправив его резкими движениями, с ностальгией разглядел. Яша же сложил руки на груди, закинув нога на ногу. То бишь, принял зарытую позу. Благодаря ней свежие революционные стихи беззвучно улетели на пол, освобождаясь из кармана. О презенте парень позабыл раньше, чем увидел пред собой девушку, но с ее появлением вся текучка мыслей унеслась к горничной. Марта Семеновна, отнюдь не замечала увиливающий за ней глаз, возвращаясь к работе. Юноша проводил ее взглядом из гостевой. Привыкший к работнице, хозяин не счел ее появлением красочным, но заметил бумажный сверток на полу. Первые секунды он расчетливо глядел за воздыхающим Яшей, выжидал, когда тот спохватится за потерей. Владелец листка никак не мог заметить его.

– Позволь? – тогда Казимир Иванович все же решил взять ситуацию в свои руки.

Очнувшись от секундной хрупкости, Яков глянул на протянутую ладонь мужчины. Тот указывал под стул. Без задней мысли, парень потянулся за свертком и в тот же миг прозрел. Но уже поздно. Тогда его охватил страх, а в частности – неизвестность. Ударит хозяин, если прочтет? Быть может, сорок пять плетей на каторжных работах все еще имеют место быть? Или просто побранит? Все ужасы уместились в его голове, затмевая остальное. Казимир Иванович в свою очередь принялся к чтению, делал он это настолько размеренно, что каждый миг давался с трудом. Яше хотелось метаться из стороны в сторону и где-то внутри себя уже начал строить выдумки о том, откуда подобное может оказаться в кармане. За тягостные минуты успел тысячу раз пожалеть, что вовсе принял подарок. Это могло оказаться подставным действием, совершенно не желающим добра или оставления дружеских воспоминания. Доверчивость обретала новые краски, раз за разом только усугубляя жизнь. На подсознании он даже задумался об этом, но не поднимал для себя подобные мысли на важную планку.

К удивлению, Казимир Иванович, дочитав, улыбнулся. И это пробирало до мурашек. Доводило до самой жути! Яше стало тяжело дышать, а рукам осталось только придерживать друг друга, дабы не выдать волнения. Зрачки сузились в разы и желалось только плакать. Что же будет дальше? Лист возвращать обратно мужчина не стал, но и бранить тоже.

– Молодцевато, – похвалил он чванным тоном. – Сам писал? Никак не мог бы уверовать, что твоих рук дело. Больно не похож на поэта, а рифма и правда хороша. Тебе бы в литературу, а не в депо. Хочешь занять такое место?

Яша замешкался и значительно удивился, ведь подобного услышать совсем не ожидал. Как же так? Быть может, все богатства Казимира Ивановича – не деньги с чужого труда, а кровные, честно заработанные? Адли верилось в это, но других причин подобного поведения парень не видел. Значит, их договор о пресечении юных революционеров – всего лишь белая горячка? Сон? Яша снова задумался о вреде алкоголя. После проведенного диалога с Зафаром, мнение о хозяине дома даже поднялось, он беспрекословно его зауважал, но принимать чужие работы на свой счет не хотелось. Слишком большая учесть, да и вовсе это не справедливо. Какой бы простой ему не казалась подобная работа, к ней притрагиваться за труды нового знакомца не желал. После тяжкого дня Яков тоже хотел слышать похвалу в свою сторону, но решил поступить по совести. Более того, он, наоборот, считал, что стихотворение, в таком случае, должно получить должной огласки.

– Как же! Во мне нет ни единой писательской жилки, – добросердечно пробурчал, согревая руки о теплую чашку чая. – Зафар – вот кто автор. Ему же и все почести, ему же и все блага, – Казимир Иванович задумчиво, но сдерживая улыбку, поместил лист уже в свой глубокий карман. Яша принял это за хороший знак.

– Выходит, ваш сотоварищ по работе такое сотворил? – протягивая одежку, от которой пахло ничем иным как «старостью», вопрошал мужчина

– Именно так. Вы тоже считаете, что он заслуживает похвалы?

– Разумеется. Еще какой! Как правильно о царях высказывается. Конечно-конечно, – задумчиво потер лысину. – Давненько приметил в нем эту, так сказать, изюминку. Все никак подступиться не мог, ходил вокруг да около… А тут тебе на! Попрошу своих приятелей начать его печатать. Глядишь, вторым Пушкиным станет, – произнес Казимир Иванович с некой иронией.

Таким образом, вечер преображался в ночь. Разговор длился совсем не долго, но оставил на Яше больший отпечаток, нежели даже антипатриотичные поучения Зафара. Все перемешалось в голове словно каша, что-то забывалось, а что-то вовсе теряло вес. Он засыпал, задавая себе множество вопросов, старался проанализировать день, разглядывал луну из-за огромных штор, и все не верил, как его за сутки могло столькое настигнуть. И не мудрено, город в несколько раз больше привычной деревни. Тело приятно согревал шлафрок. Ему снились дамы в платьях с кринолином, мужчины в рединготах и пышный бал, а сам Яша чувствовал себя, ровно как утром, настоящим царем. С сего дня он стал малеша ближе к династии Романовых. Подумать только, дворцовая площадь теперь в нескольких верстах от него. Однокашники явно позавидовали бы, как и вся деревня. Богатая и праздная жизнь – не такая уж далекая чушь. Торжественно юноша перед сном представлял будущее, а в частности приезд в квартиру семью, с коими пришлось временно расколоться. Инда твердо решил задать вопрос, кой так долго не давал покоя: почему Казимир Иванович и Мария Федоровна за годы вместе не связали узы любви браком? Хозяин уже не казался ему строгим и постылым, потому безмала страха, был готов уточнить.