Преступные игры гения
– Да. Это ее обычный маршрут из любимых бутиков до дома.
Значит, не следила она за Анной. Так совпало. А его Алла с подругой Настей с чего-то решили, что это слежка. Если сами, дуры, взялись преследовать его бывшую жену, думали, что и все остальные машины в потоке тоже этим занимаются.
Захотелось плюнуть и заорать в полное горло. Это вот было то самое, что называлось «пустышкой». Ладно, выяснили, как говорится, и проехали. Зато установили, что на машине художника кто-то въезжал во двор Анны в вечер нападения на нее. Хотя и тут мог случиться промах, если выяснится, что человек, который одолжил машину покойной Паршиной, просто там живет.
– Кем может быть этот мужчина, как думаете? – Гена внимательно рассматривал неясный мужской силуэт на снимке со штрафа.
– Понятия не имею, – быстро ответил художник.
Пожалуй, слишком быстро. Даже не подумал. Мог раньше задаваться этим вопросом и не находить ответа? Мог.
А мог и знать, кого катает на его машине его бывшая возлюбленная. И знать мог. И ревновать. И убить из ревности.
Да, он на Анну не нападал. По ее описаниям, нападавший был гораздо ниже Осетрова. Но художник запросто мог убить свою бывшую девушку, устав ждать, когда она одумается и вернется к нему. Против него не имеется улик, но у него нет и алиби, зато есть шикарный мотив. И под психологический портрет убийцы он подходит как нельзя лучше. Но…
Но с этим в суд не пойдешь. Ни один судья не выдаст ордер на его арест.
– Когда я к вам пришел, ваши руки были по локоть…
– В краске! – перебил его Осетров, весело фыркнув. – Я же сказал вам, что пишу картину, где преобладает пурпур.
– А эта вот свежая глубокая царапина у вас на левом запястье?
– Поранился, открывая тубу с краской, – спокойно выдержал Осетров его взгляд. – И из этой раны не могло вылиться столько крови, чтобы залить мне руки по локоть. Поймите же…
Гена понимал. Но не верил этому хлыщу в шелковых одеждах ни разу.
Продержав его еще полчаса, он взял с него обещание не уезжать из города и подписал ему пропуск.
– Прощайте, – скупо улыбнулся художник, выходя из комнаты для допросов.
– До скорых встреч, – вернул ему улыбку Гена. – Думаю, мы скоро увидимся, Валерий Павлович. Многое из того, что вы мне сообщили, вызывает вопросы. И если я сам не найду на них ответы, явлюсь к вам…
Анне Гена позвонил уже ближе к ночи.
Во-первых, рабочий день заканчивался, а у него отчет не был готов.
Во-вторых, он неожиданно потребовался руководству. И там пришлось держать ответ за работу всего отдела. И понервничать. Спокойно общаться с начальником он не мог. Это только у Анны получалось.
В-третьих, после работы он поехал выписываться из отеля. У него теперь были ключи от дачи, зачем ему отель?
Поужинал в какой-то забегаловке на трассе. Купил там же котлет, жареной картошки, дюжину пирожков. На заправке две пятилитровые баклажки воды. За двадцать минут добрался до дачного поселка. Десять минут понадобилось, чтобы открыть ворота, – петли и замок заржавели намертво. Еще пять минут ушло на вежливый разговор с соседкой. Они были хорошо знакомы, она даже присматривала за их дачей, хотя ее об этом никто не просил.
– Геночка, может, пирожков хотите? – широко улыбалась ему соседка из-под широкополой соломенной шляпы.
Сколько он себя помнил, она эту шляпу не снимала. Даже теперь, в десять вечера. От пирожков он отказался. Купил в столовке на трассе. Вполне себе сносные. С яблоками.
– А я напекла гору, а кушать некому, – опечалилась соседка, отходя от низкой изгороди между их участками.
Гена сжалился и пирожков запросил. А потом еще десять минут с благодарной улыбкой слушал, какой нынешним летом сухостой, как много уходит воды и времени на полив.
– У вас-то автоматом все поливается, – не без зависти проговорила соседка. – А мою систему орошения прогрызли кроты…
И еще десять минут. Он в конце концов не выдержал, перебил ее, пообещал пообщаться как-нибудь в другой раз, намекнув, что он тут надолго селится. И ушел в дом.
Удивительно, но там было очень чисто, никакой пыли и затхлого запаха нежилого дома.
– Это потому, что я там на майских праздниках генеральную уборку делала, – пояснила Аня, когда он ей позвонил. – И даже обои переклеивала в гостевой спальне, и шторы там поменяла, и люстру.
– О как! Гостей ждала? – ревниво поинтересовался Гена, успевая раскладывать продукты в холодильник, подключенный им минутой ранее.
– Не твое дело, – тут же оборвала его она. – Что Осетров? Как тебя принял?
– Это я его принял, а не он меня, – проворчал Гена, включая плиту и ставя на нее эмалированный чайник в красно-белый горошек.
– В смысле? Ты его арестовал?
– Нет. Но в отдел возил. И допрашивал. И удалось выяснить массу удивительных вещей.
Гена открывал шкафы, удивляясь полкам, забитым крупами, макаронами, тушенкой, овощными консервами.
– Ты тут от голода спасаться, что ли, готовилась? – не выдержав, воскликнул он. – Куда столько еды?
– Знала, что тебя пожить пущу, – ядовито отреагировала Аня.
– Что, прямо можно все это есть?
– Пользуйся моей добротой, – проворчала она. – Так что Осетров тебе сообщил полезного?
– Его Лидочка за тобой не следила. – Гена уже схватил с полки банку тушенки и внимательно изучал состав. – Она постоянно ездила тем же маршрутом, что и ты. Так бывает. И нарушала неоднократно. За минувший год ему пришло десять штрафов. Три из них с фото. Он мне переслал все из программы. Так вот на фото с ней рядом какой-то мужик маячит. Стало быть, она была не одна. А ее подруга мычит, что никого у нее не было.
– Врет!
– Врет. И у Осетрова мотив идеальный вырисовывается – ревность. Вот не верю, что он случайно ее нашел в парке. Верю, что он мог ее убить и оставить там. А на следующий день будто случайно на нее наткнулся.
Гена снял с плиты закипевший чайник, влил кипятка в чашку с чайным пакетиком. Сел на скрипучий старый диван под окном. Обвел взглядом кухню. Чего-то точно не хватало.
– А мог кто-то со стороны за ним наблюдать, видеть, что он возле того плато крутится. И подсунул ему находку. Сюрприз, та-да-да-там! – пропела Аня. – Маловероятно, конечно, но убийца с серьезными отклонениями, так что…
– Слушай, ты в кухне перестановку делала? – перебил ее Гена.
– Нет.
– Что-то выбросила? Поменяла?
– Нет. А что такое? Не по себе?
– Типа того, – он отхлебнул несладкий чай из чашки.
– Это нас с тобой вдвоем там не хватает, Сидоров, – произнесла она незнакомым глухим голосом. – У меня на майских праздниках тоже подобные ломки были. Привыкай.
– К чему? – насупленно отозвался Гена.
– К тому, что в привычных местах без привычного человека будет скверно…
И она повесила трубку. Чтобы он не возразил, что ли? Так он и не собирался. Ему без нее неуютно было в их привычных местах. И про себя он ругал Аллу, взявшуюся его таскать в те же рестораны и кофейни, где он бывал с Анной.
И не звонит, и не пишет. Настолько чувствует себя виноватой? Или простить не может его слов, что не любит ее? Непохоже на нее как-то. Обычно она была надоедливой.
Гена открыл любимые соцсети Аллы, нашел ее страницу. С самого утра не заходила. Надо же! Тоже непохоже на нее. Обиделась, видимо. Смертельно обиделась. И уже успела нажаловаться маме, Насте. С мамой вместе поплакали и…
– Идиотка. – проворчал Гена и отшвырнул телефон в угол дивана.
Он пошел в душ и порадовался, что вода горячая. Наверное, Аня котел поменяла или капитально его отремонтировала. Прежде теплой воды не хватало даже на десять минут. И ему все время приходилось уступать ей, а самому мыться почти холодной.
Отодвинув мокрую шторку в душевом уголке, он привычно сунулся за полотенцем. Оно всегда лежало слева на полке. Не одно, а штук семь-восемь, свернутых тугими рулонами. Полотенца были на месте, и от этого снова потеплело на душе. Все как прежде. Все как всегда.
Только без Аньки.
После водных процедур они обычно шли с чаем на веранду и сидели часа по два. Он за компьютером, разложив локти на деревянном столе. Она рядом, пристроив ноги на его коленках, читала что-нибудь. И так это было…
Вот ничего больше не надо было! Ничего! Уютно им было в их молчании. Куда все подевали? Где потеряли? На каком повороте? Последние два года сюда вообще не ездили. И все отдалялись и отдалялись. И будто обоих все устраивало. Пока не грянул гром под именем Алла.
Гена вернулся в кухню. Сделал себе еще чаю, взяв кружку побольше и всыпав в нее сахара две ложки. Нашел в углу дивана телефон и вышел на веранду. Сел на Анькино место.
Плетеное кресло было страшно древним и скрипело, как больной старик. И огрубевшее плетение щетинилось щепой и впивалось в спину. Но ему не было от этого больно. Ему было больно от другого, от того, что Аньки нет сейчас рядом.
– Ночь какая тихая, как считаете, Геннадий?
Силуэт соседки в той же соломенной шляпе, что и давеча, замаячил по другую сторону низкой изгороди.
– Да. Хорошо, – ответил он сдержанно.
Ему не хотелось никакого общения, тем более с одинокими пожилыми женщинами.
– Вы извините меня, Геннадий, но мне позвонила Аня. Попросила передать вам, чтобы вы ей перезвонили. Там что-то срочное. А вы трубку не берете.
Он включил телефон. Действительно, от бывшей жены три пропущенных, он как раз в душе был.
– Что-то срочное? – он встал и ушел в дом, чтобы соседка не подслушивала. – Три звонка, это даже для тебя…
– Заткнись, Гена, – оборвала его Аня страшным голосом. – Беда… Беда с твоей Аллой… Срочно приезжай. Я буду ждать тебя на месте. Запоминай адрес. И да, не гони, пожалуйста. Будь осторожен. В мои планы не входит тебя пережить…
Глава 10
Самым страшным было ее опознать. Потом уже начнутся вопросы, недоумение, сопоставление времени и дат. Но сначала ему надо было пройти через ужас опознания.
Аня встретила его на подъездной дорожке парка. Не того, где была найдена убитая Лидочка Паршина. Этот парк располагался совсем в другой части города. Но был таким же огромным. И сильно запущенным. Кусты давно никто не стриг, молодую поросль деревьев не прореживали.
– Чаща… – проговорил он рассеянно, следуя за Анной по пятам. – Непроходимая чаща…
Она лишь коротко глянула на него через плечо, тяжело вздохнула и пошла дальше, приминая массивными кроссовками густую траву и отводя ветки от лица руками, затянутыми в узкие рукава черного спортивного костюма.
Она не успела уснуть, просто валялась без сна, представляя Генку на даче. Так она ему сказала, встретив на подъездной дорожке парка. Представляла, как он принимает душ и радуется, что вода идет горячая, без сбоев. Как готовит себе сладкий чай и сидит с чашкой на ее месте на веранде. Она все говорила и говорила, пытаясь уйти от его главного вопроса: как убили Аллу?
– Так же, как Паршину, – отворачиваясь, произнесла она. И скомандовала: – Идем…
Он пошел, но вопросы множились, и он не мог молчать. Орал и орал ей в спину:
– Кто ее нашел? Как можно найти в такой чаще? Как вообще узнали о том, где она? Черт! Анька, не молчи!
Впереди замаячил яркий свет. Место, где было обнаружено тело Аллы, освещалось переносными прожекторами. Оставалось метров пять до него. Он хотел побежать, но ноги словно приросли к земле. Да и Анна встала на тропинке. Уперлась кулаком ему в грудь, удерживая на расстоянии вытянутой руки.
– Слушай меня и запоминай, – произнесла она, внимательно рассматривая его лицо в свете прожекторов. – Аллу никто не находил. В том смысле, что никто на нее не наткнулся. Был анонимный звонок в охрану парка. Телефон есть на сайте и на щите перед главным входом. Кто говорил – понять невозможно. Голос искажен. Звонили из таксофона с соседней улицы. Камер нет, сразу говорю. Но мы просмотрим все камеры с прилегающих улиц. Просмотрим покадрово, будь уверен. Мы найдем этого урода, Гена! Посмотри на меня!
Он мало что мог видеть. Свет прожекторов бил ему в лицо. Аня высилась перед ним темной безликой фигурой с растрепанными волосами, которые после удара по голове не закалывала. Ей было больно.
– Чего ты от меня хочешь? – спросил он хрипло, пытаясь заглянуть ей за спину.
– Чтобы ты вел себя как профессионал.
– Постараюсь. – Он убрал ее кулак со своей груди, легонько подтолкнул в плечи. – Идем уже.
– Гена, я не все сказала. – Аня стояла как вкопанная.
– Говори!
– Ее убили несколько иначе. Ей перерезали горло и выпустили кровь, – скороговоркой произнесла она. – Смерть наступила приблизительно в два часа дня.
Перед глазами всплыло лицо Осетрова – фальшивая улыбка, руки, перепачканные – с его слов – красной краской по локоть. Гена приехал к нему в начале четвертого. Потом вез в отдел, допрашивал. Отпустил и поехал на дачу. И пока все это происходило, Аллы уже не было в живых? Ее кровь вытекала из нее, превращая ее мертвое тело…
Его стошнило прямо Аньке на кроссовки.
– Твою мать, Сидоров! – прошипела она, вытирая блевотину о траву. – Возьми себя в руки!
– Когда я забирал Осетрова, он вышел из дома с руками по локоть в крови. Мне потом сказал, что это краска. Пурпур какой-то. Что он сейчас пишет картину и там этого цвета много.
– Могло быть и так, – кивнула Аня. – Не думаешь же ты, что он вышел в крови тебя встречать? А если бы ты вошел в дом? И обнаружил тело Аллы? Нет, майор, как ни складно, как бы тебе ни хотелось, но версия трещит по швам.
– Защищаешь любовника? – прошипел он неприятным даже самому себе голосом.
И снова ее кулак уперся ему в грудь.
– Мы не спали, если что! – произнесла она строго. – И если ты и дальше продолжишь его преследовать лишь потому, что я ему понравилась, то я буду ходатайствовать, чтобы тебя отстранили от дела. Я уже не говорю о гибели Аллы, тут тебе точно ничего не светит.
– Она не была моей женой, – возразил он слабым голосом. – Меня не могут отстранить, потому что она не была моей женой. Я могу сказать, что мы просто с ней дружили.
– Ага! Так это теперь называется, да? – фыркнула она, брызнув слюной ему прямо в лицо. – Ну и сволочь же ты, Сидоров! Все, соберись. Идем.
Алла была почти полной копией Людмилы Паршиной. То есть не сама она, а ее тело, посмертная маска. Наголо бритая голова. Волосы, измельченные в труху, лежали горкой на лице.
– Ну что за хрень, а?! – приседая на корточки возле тела, возмутилась Аня. – Ничего удивительнее этот извращенец придумать не мог?! Зачем так?
Гена стоял в ногах Аллы, рассматривая мертвое тело, которое еще пару дней назад обнимал. Он остолбенел. Он будто тоже умер. Почему ничего не чувствовал? Ни боли, ни страха, ни тоски. Ничего из набора чувств, которые сопровождают потерю. Странная отстраненность, холодные мысли, к примеру, о том, как так можно измельчить волосы? На чем?
– Это какая-то машина, – ответила ему Анна, поднимаясь в полный рост. – Вполне возможно, что приспособление для утилизации садового мусора.
– Я так и думал.
– Что ты думал? Вот что ты думал? – зашипела она ему на ухо. – Что художник в саду держит машинку по утилизации сучьев и картофельной ботвы? Я ее у него не видела.
– Была в его гараже? – удивился Гена.
– Не была, но… Но он не единственный, у кого частный дом.
– Но, согласись, в квартире такую штуку держать хлопотно. Она громоздкая. Да и шума от нее много.
– Согласись, что если убить Аллу у него было время, то обставить все именно так, сидя у тебя в допросной, явно проблематично.
Она повернулась спиной к поляне, где сворачивались эксперты, и, взяв его под руку, повела прочь.
Когда на месте происшествия закончились все мероприятия, села в его машину за руль, с трудом впихнув его на пассажирское место.
– Еще дорожного происшествия нам не хватало, да! – задвинула ногой его ноги и захлопнула дверь.
– А твоя тачка где? – поискал он глазами по стоянке, откуда уже отъехала машина скорой с телом Аллы.
– Я не на машине. Меня забирали от дома. Ты это… – Аня поехала со стоянки. – Определись, где ночевать станешь? Куда тебя везти?
– К тебе. Других вариантов нет. – Гена прикрыл глаза и произнес виновато: – И пойми, я не пользуюсь ситуацией. Просто не могу сейчас быть один. Мне страшно.
Она не стала задавать вопросов и привезла его к себе.
– Есть хочешь? – спросила Аня еще в лифте и тут же предупредила: – Но учти, ничего, кроме яичницы, предложить не могу.
– Есть буду. Я ужинал, кажется, еще в прошлой жизни.
Скинув обувь, он прошел на кухню и странно обрадовался, обнаружив на столе ее чашку с недопитым чаем. В прошлый раз здесь было почти стерильно чисто, и ему стало не по себе.
– Как твое самочувствие после нападения? – Он кивком указал на полоску пластыря, выглядывающую из-под челки.
– Жива, – подергала Аня плечами.
Она стащила с себя кофту от спортивного костюма, оставшись в спортивных штанах и футболке. Достала из холодильника яйца, сливочное масло и упаковку с тонко нарезанной ветчиной. Все быстро и одновременно отправила на сковородку.
Он мог бы сказать ей, что это неправильно, что надо дождаться, когда растает масло, потом обжарить ветчину с двух сторон и уже потом залить все яйцами. Но ее хаотичные, неправильные движения неожиданно действовали на него умиротворяюще. Все было привычным, из прошлой жизни, от которой, как ему поначалу думалось, он устал. А потом скучал дико.
– Как такое могло с ней случиться? – вырвалось у него неожиданно.
Он не хотел нести сюда все то страшное, что видел в парке. Это было не просто делом. Это было личным делом. Но вырвалось.
– Она заходила в соцсети утром. До одиннадцати часов, если быть точным. Потом все – она пропала отовсюду.
– Ты ей звонил? – Аня вывалила яичницу с недожаренной ветчиной в тарелку, поставила перед ним, вилку воткнула в середину блюда. – Ешь, Сидоров.
– Нет, я ей не звонил. Мы нехорошо расстались. Я говорил тебе, что ушел.
– Говорил. Но это же… То, что она устроила слежку за мной со своей подругой, не повод для того, чтобы так резко рвать отношения. Я тут звонила своей хорошей знакомой, она работает в одном магазине женской одежды, я там все себе покупаю. Возят на заказ. Так вот, после моих вопросов она вспомнила, что девушка, похожая на Аллу, регулярно делала у них заказы. И я подумала, что она могла следить за мной, чтобы…
– Чтобы быть на тебя похожей. Чтобы копировать твои привычки, – перебил он ее, рука с вилкой застыла над тарелкой. – Чтобы посещать те же самые рестораны. Чтобы гулять по тем же аллеям. Думаешь, я такой идиот, что не понял? Поначалу принял все это за совпадения. Мало ли, думал, вдруг ей тоже нравятся те же самые места, что и тебе. Когда узнал о слежке, дошло…
– И не смог простить? И не позвонил, не захотел помириться?
– Нет.
– Но почему, Сидоров? – всплеснула Аня руками, замирая посреди кухни. – Почему ты так с ней?
– Потому что не любил ее. И сказал ей об этом, когда уходил. И это те слова, после которых возврат и контакт невозможны. Разве нет?
Наверное, они одновременно подумали о том, что когда он уходил от нее, то таких слов не говорил. Наверное… Но вслух никто этого не произнес.
– Если бы ты не был таким скотом, возможно, девушка была бы жива, – проворчала Аня, усаживаясь напротив Гены и хватаясь за чашку с давно остывшим чаем. – Прости. Забей. Это я так, из-за личных обид… Надо восстановить весь ее день по минутам. Я уже дала задание определить местонахождение ее телефона, пока он еще был включен. К утру обещали результат.
– Но я же говорю, что в соцсетях она была в одиннадцать примерно.
– Это не значит, что прямо тогда ее телефон сразу выключился. Она могла не заходить в соцсети при работающем мобильном, – проговорила Аня скороговоркой, взгляд ее ушел в себя.
Так всегда было, когда она думала. И в этот момент ей можно было подсунуть не только чашку с прошлогодним чаем, но и картонку вместо вафель.
Гена исподлобья наблюдал за бывшей женой и глотал яичницу с ветчиной, почти не пережевывая. Ему было очень, очень стыдно за те чувства, что он сейчас испытывал. Он скот, Анька права. Он совершенно точно не должен был ощущать облегчение и спокойствие. И уж тем более комфорт. Это извращение какое-то! Он самый великий засранец в мире!
Сначала он предает свою жену, изменяет ей, потому что устал от великого семейного противостояния. Потом, окунувшись в новые отношения, ежедневно работает над собой, уговаривая себя, что все у него идет хорошо и именно об этом он всегда и мечтал. А когда новые отношения рухнули, потому что не были даже замком на песке и карточным домиком, он испытал странное облегчение.
И сейчас, сидя в кухне своей бывшей жены и глотая ее скверно приготовленную яичницу, он ощущает себя едва ли не самым счастливым человеком. И совершенно точно знает, что никуда не хочет отсюда уходить. И по женщине, сидящей напротив, он скучал все это время. Потому что…
Да потому что любил ее! Только ее! Всегда!
Хорошо, что Аня сейчас думает о деле. Хорошо, что погружена в разрабатывание версий и планов разыскных мероприятий на завтрашний день. И, возможно даже, уже строчит мысленный отчет руководству. Иначе распознала бы его настроения. И, может, погнала бы прочь.
– Доел? – строго глянула бывшая жена на его пустую тарелку. – Доел. А теперь вали спать. Сам постелешь себе в гостиной. Все постельные принадлежности на прежних местах. Я ничего не меняла.
И ушла в спальню, даже не сделав попытки убрать со стола свою пустую чашку и его грязную тарелку.
Все по-прежнему, все привычно и не забыто.
Он чувствовал себя бессердечным уродом, со странным ощущением умиротворения засыпая на любимых простынях в сине-серую полоску…
Утро началось с грохота посуды в кухне и громкого Аниного голоса. Она с кем-то говорила по телефону. То хвалила, то ругала. На Гену, появившегося в дверях кухни в одних трусах, глянула хмуро и жестом предложила занять ее место у плиты. Там готовилась овсяная каша, судя по запаху, успевшая подгореть.
– Ольховцев, ты мне мозг не делай. Быстро шуруй в кофейню и выпотроши там персонал на откровение! – Последовала пауза, заполненная неясной речью Ольховцева в телефоне, и снова: – Мне плевать, Олег, что кафе открывается еще через час. Ты! Ты туда поезжай. По пробкам пока проканителишься, прибудешь как раз к открытию. Все…
– Ольховцев вышел на работу? – спросил Гена, помешивая кашу. – Я так понял, установлено местоположение телефона Аллы?
– Да. Вчера с половины одиннадцатого до часу дня ее телефон засветился в кофейне. – Аня как-то странно глянула на него. – В «Страусе».
– Ничего себе, – он отреагировал почти без удивления.
Алла его туда заводила неоднократно. Щебетала про неожиданное открытие, про то, что ей кто-то посоветовал это место и бла-бла-бла. Он слушал, не возражал и не рассказывал, что это место было любимым их с Анькой. Немного удивлялся, конечно, что Алла ухитрилась влюбиться именно в то место, которое нравилось Анне. Но счел это простым совпадением. А на деле оказалось…
– Два с половиной часа одна она там быть не могла, – все сильнее хмурилась Аня. Покосилась на кастрюльку с подгоревшей кашей. – Да выключи ты уже плиту. Кашу не спасти. Подгорела. Придется лопать бутерброды. Сделай, Сидоров. Я в душ. Потом вместе на работу. Начальник звонил. Ждет с докладом к десяти…
Бутерброды, как всегда, они употребляли на ходу, налив приготовленный им кофе в маленький термос. Обжигались кофе, споря и возражая самим себе. Наконец Аня сдалась.
– Да, согласна, что Осетрова из виду упускать нельзя. Слишком все как-то тесно закручено вокруг него. Да и умолчал он про штрафы, которые приходили ему за езду Паршиной на его же машине. Надо вызвать его еще раз на допрос.
– У него в доме надо произвести обыск, – подруливая к своему месту на стоянке перед отделом, сказал Гена.
– Основания? – покосилась она хмуро в его сторону.
– Найдутся основания. Вон, смотри, наш гений летит навстречу. Не иначе что-то удалось узнать.
Гением они называли молодого выпускника Полицейской академии – Гришу Ростова. Он сам себе выбрал профессию, вопреки воле родителей, желающих видеть его бизнесменом. И ни разу никто из его коллег не пожалел о его выборе. Он просто творил чудеса!
– Товарищ подполковник! – крикнул Гриша, подбегая с листом бумаги. – Мне удалось узнать, с кем вчера была в кафе погибшая с половины одиннадцатого до часу дня.
– И с кем, Гриша? Доброе утро, – приветливо улыбнулась Аня молодому сотруднику.
– Доброе утро. Здравствуйте, товарищ подполковник, – он глубоко вдохнул, восстанавливая дыхание. – Извините… Она была с Осетровым Валерием Павловичем.
– Не может быть! – воскликнула Аня.
– Ничего себе поворот. Я так и думал, – покивал Гена.
– Но он мог просто там пить кофе и…
– Никак нет, Анна Сергеевна. Когда установили местоположение их телефонов, я позвонил одному своему приятелю. Он там работает менеджером. Он по моей просьбе просмотрел записи с камер и переслал мне их. Погибшая Иванова совершенно точно сидела за одним столиком с художником Осетровым.