Девочка-лиса

Вид у него прискорбный, думает Санна. Глаза мутные, щеки обвисли. Ему лишь бы смыться отсюда, и так уже несколько лет продолжается. Он потерял азарт и интерес.

Окинув взглядом местность, она замечает морского ястреба, взлетевшего с крупного, похожего на банку предмета, который установлен на высоком деревянном столбе по ту сторону карьера.

– Это же камера наблюдения.

Бернард щурится в сторону камеры.

– Кто-нибудь с нее номер списал? –  спрашивает Санна. –  Проверил, что там на записи?

– Что? Это, наверно, с купального сезона, вряд ли она сейчас работает.

– А если вдруг работает? Тогда по ней можно увидеть, как именно все произошло.

– Да что за… Ты что, шутишь?

– И кстати, вы какую-нибудь предсмертную записку или сообщение нашли? Если она с собой покончила, то могла что-то такое оставить в надежде, что это найдут.

– Ничего.

– И мобильного нет?

Бернард со вздохом мотает головой.

– А ты или кто-то другой ее «Фейсбук»[3] проверяли? Инстаграм? Еще что-нибудь?

– Мы все соцсети прошерстили, когда ее мать к нам пришла. Вообще-то она нам их и показала. Никаких обновлений за последние пару дней, никаких зацепок. И друзей-то толком почти нет. Печально.

Санна замолкает и задумывается о чем-то.

– А у кого-то из членов семьи судимости были? Это вы проверили?

Бернард снова вздыхает, еще более раздраженно и подавленно. Потом отдает ей свой блокнот, складывает руки на груди и направляется к камере на столбе. Приблизившись к ней, он останавливается и рассматривает приделанную к столбу ржавую лесенку, потом наконец берется за нее и ползет вверх.

– Фу-ты, черт, как же хорошо будет от тебя избавиться, –  ворчит он с кривой ухмылкой, вернувшись обратно. А потом шлепает Санне на ладонь металлическую табличку с комбинацией цифр.

– Простите?

Оба оборачиваются, позади, чуть ссутулившись, стоит женщина лет тридцати со вспухшей разбитой губой и вопросительно смотрит на них.

– Санна Берлинг? –  женщина протягивает руку. – Я Эйр Педерсен. Ваша новая напарница.

Женщина, которой предстоит занять место Бернарда после его ухода на пенсию, выглядит совсем не так, как того ожидала Санна. Она представляла себе лощеного, ухоженного бюрократа. А у Эйр вид такой, словно она ночевала под мостом на драной картонке. В передрягах она точно бывала. Эйр стоит перед ними, переминаясь с ноги на ногу, словно от нетерпения. В ней сквозит какая-то излишняя самоуверенность.

Ее взгляд изучает местность, пока тело Мии Аскар грузят в машину и та трогается с места. Бернард на своем автомобиле пристраивается сразу позади санитарной машины. Санна собирается спросить у Эйр, что она делает тут сегодня, ведь первый рабочий день у нее только завтра, но в итоге оставляет эту идею, чтобы избежать лишних разговоров. Когда они общались по телефону недели две тому назад, Эйр говорила очень спокойно и взвешенно, но сейчас, при личной встрече, впечатление производит прямо противоположное. Походка у нее дерганая, стоптанные ботинки кое-как завязаны, а на одежде пятно, как будто она на себя что-то пролила, а может, это брызги морской воды так высохли.

Бывший ее начальник на материке и правда говорил, что Эйр «никогда не сбавляет ход», вот только забыл добавить, что вид у нее такой, как будто по ней смирительная рубашка плачет. Вместо этого он сообщил, что Эйр –  дочь известного юриста и дипломата. Скорее всего, чтобы немного сгладить впечатление, когда она к ним лично заявится. Как будто можно сгладить впечатление от этого недоразумения, если у тебя перед глазами уже нарисовался образ благовоспитанной девочки в кабинете с тяжелыми шторами и дорогой темной мебелью из красного дерева.

– Надеюсь, вы не против, что я заявилась сюда, –  произносит Эйр. – Я заехала в управление, и мне сказали, что вы здесь. Мне разрешили взять одну из машин, ну я и подумала, а почему бы и нет. Ну, вы понимаете…

– Я думала, вы прибыли вчера с вещами на грузовике.

– Ну да, и что?

– Странновато заступать с воскресенья, ну то есть почему вам было не дождаться понедельника?

Эйр ничего не отвечает.

– Вы разве не должны сначала пройти вводный курс в управлении? –  добавляет Санна.

– Завтра с утра пораньше и пройду. А криминалистов, значит, нет? –  отмечает Эйр. –  Самоубийство?

– Вероятно.

– В управлении сказали, что это девочка-подросток.

Санна кивает вместо ответа.

– От меня что-то требуется? –  интересуется у нее Эйр.

– Можем этим завтра заняться.

– По правде, я бы с удовольствием сделала что-нибудь прямо сейчас. Чувствую, что меня энергия переполняет, –  отвечает она, чертя полосы по земле краем ботинка. Санна предпочитает проигнорировать ее слова.

– Или, может, дадите мне доступ к документам, чтобы я посидела с другими делами, которые вы ведете? –  продолжает настаивать Эйр.

Санна вздыхает, утомившись от этого непростого, фонтанирующего энергией и слегка непонятного существа, неотрывно следующего за ней по пути к машине.

– Что такое? –  язвительно усмехается Эйр. –  Боитесь, что влезу и сделаю все лучше вас, что ли?

– Нет. Но у меня нет времени развлекать вас сегодня.

– Что, простите?

– Я справилась о вас, когда узнала, что вы замените Бернарда. Высшее общество. Школа-интернат. Избалованная, неуправляемая. Полицейская академия. Своенравная, тяжело идет на контакт, хотя результаты блестящие. Национальный отдел расследований. Избалованная, сложно срабатывается в команде.

Эйр вздыхает с унылым видом.

– Да ладно вам, –  начинает она. –  Мы же можем пойти кофе вместе выпить, поговорить, познакомиться поближе…

– Завтра увидимся.

– Вот ведь стерва, –  бормочет Эйр Санне вслед, когда та направляется к своей машине.

– Что вы сказали?

– Ничего.

Открывая дверцу, Санна прокручивает в уме все обещания, которыми начальник Эйр ее осыпал. Будь что будет, решает она.

– Мне просто интересно, а чего вы тогда меня выбрали? –  выпаливает Эйр, догнав ее. –  Раз уж знали вот это все?

– У меня выбора не было.

– То есть?

– Выбора у меня не было.

– Не было?

– Нет. Больше никто не подал заявку.

Эйр хихикает.

– Это что, очень смешно?

– Да, потому что я ни хрена не собиралась у вас тут работу искать. Это мой босс за меня сделал. Просто сказал, что послал заявку. Да, я этому козлу никогда не нравилась.

Она почти сразу жалеет о сказанном. Лицо Санны озаряет довольная улыбка.

– Не нравилась? –  повторяет она. –  Как же это вы могли ему не нравиться?

Эйр легонько барабанит пальцами по бедру.

– Я тут вот чего подумала, –  произносит она.

– Что же?

– Если это самоубийство, как она сюда добралась? Тут ни велика, ничего другого, а до шоссе отсюда хрен знает сколько.

Санна кивает. Лес, стоящий кругом карьера, кажется вдруг дремучим и темным. Прежде всего он густой и непролазный. А единственная лесная дорога, которая сюда ведет, такая длинная, что идти по ней пешком пришлось бы слишком долго. Она вытаскивает свой мобильный.

– Да, это я, –  произносит она, как только Бернард отвечает. –  Мне очень жаль, но тебе придется развернуться и приехать сюда снова. Нам нужно тут все обыскать. Девочка должна была как-то сюда попасть. Бери Йона или кого найдешь. Потом позвони мне.

За время телефонной беседы у Эйр напрягаются плечи, а щеки успевают раскраснеться от холода.

– Пошли.

– Куда мы? –  удивленно спрашивает Эйр и улыбается ей.

– Я сама собиралась это сделать. Но ты садись в машину и поезжай за мной.

Это словно выстрел в упор. Ее тело будто распадается на части в нарядной прихожей, когда Санна и Эйр просят Лару Аскар сопроводить их на опознание тела дочери. Это высокая женщина с красивыми чертами лица. Волосы такие же огненно-рыжие и волнистые, как у Мии, а глаза темно-синие. Но она вся поблекла от новости. Она опускается на пол, и до приезда врачей они не в состоянии вытянуть из нее ни слова. Когда ее выводят на улицу, она шепчет: «Только не они».

Около пяти утра звонит телефон. Еще не до конца проснувшись, Санна слышит собственный крик «Нет!».

Телефон все не замолкает, она нащупывает его в темноте и сонно произносит в трубку:

– Да? Хорошо, еду туда.

Она встает, впотьмах пробирается к стойке с одеждой и зажигает покосившийся торшер. На стойке висят три пары черных брюк, каждая на своей вешалке, а рядом на полу выставлены три пары черных ботинок. Она вытаскивает полиэтиленовый пакет и достает оттуда новую, даже не распакованную, черную футболку.

На стуле лежат вскрытые счета и уведомления, одно из них прислано муниципалитетом. Она уже знает, о чем там речь. Первое пришло пару месяцев назад. Запрещается использование гаража в качестве жилого помещения, ей необходимо представить доказательства того, что в данном случае нет нарушения.

Она обнаруживает, что уже какое-то время сидит, уставившись в зеркальце Эрика. Это одна из немногих вещей, которые остались у нее после пожара. Огонь сожрал почти все. Дом, который они с Патриком отремонтировали ценой огромных усилий, превратился в выгоревшую скорлупку. Для виновного в случившемся пиромана Мортена Унгера это был отнюдь не первый поджог дома, в котором жили дети.

Она трет лицо рукой и переворачивает зеркало, чтобы оно лежало как надо, обратной стороной вверх. Когда она прикасается к нему, боль утраты застывает комом у нее внутри. По Патрику она тоже тоскует, но с ним все иначе. Скорбь померкла уже спустя несколько месяцев. К тому моменту, когда она узнала, что он оставил после себя гараж, его лицо почти стерлось у нее из памяти. Она никогда прежде не слышала ни о старом «Саабе», ни о гараже.

Придя сюда впервые, она обнаружила, что двери заставлены помойными контейнерами. Ржавый замок она срезала болторезом, потом открыла двери, и навстречу ей выпорхнуло целое облако моли, облеплявшей стены гаража изнутри.

Пахло здесь бензином и сыростью. По стенам он намалевал лозунги вроде No gods, no masters [4] и «Анархия –  это порядок». А рядом изобразил черного кота, закольцованного в форме круга, –  спина выгнулась дугой, клыки оскалены. Она его сразу узнала: Патрик изрисовал им не один листок бумаги и не одну салфетку.

На обшарпанном рабочем столе лежали эскизы, рисунки, заметки и письма к единомышленникам, да еще несколько длинных жалоб в разные инстанции, все бумаги истлели от влаги или были изъедены то ли мышами, то ли насекомыми. Как и лозунги на стенах, их пропитывала ненависть к власть имущим.

Ей никогда не нравился его анархизм. Не помогали даже попытки отнестись к этим его взглядам с юмором или представить, что это та забавная непохожесть, которая их сближает. Тем более что его ненависть к государству окрепла в тот период их жизни, когда он остался без работы, а она только-только забеременела Эриком. В общем, именно тогда, когда он был ей особенно нужен. В итоге все это становилось причиной крупных ссор.

Но вскоре после того, как Эрику исполнился год, Патрик в одночасье прекратил рисовать и писать по ночам и больше не вел политические диспуты за ужином. Она просто приняла это как данность, решив, что новая работа помогла ему оставить все в прошлом.

Обнаружив гараж, она поняла, что на самом деле он просто нашел себе убежище вдали от семьи, где мог спокойно предаваться своим фантазиям. По крайней мере, она называла это именно так –  фантазии.

Конечно, она могла бы огорчиться, что у Патрика были от нее тайны, что у него был укромный уголок, о существовании которого она не догадывалась. Но вместо этого она просто переехала сюда жить. Всего за сутки она отмыла стены мойкой высокого давления, убралась, свозила старенький «Сааб» на техосмотр, а потом продала свою машину, в которой жила с тех пор, как случился пожар. Она разместила в гараже свои скромные пожитки, обзавелась кроватью и стойкой для одежды. Унитаз уже был установлен в углу гаража –  наверное, Патрик сам постарался, он же был сантехником –  а в стену была вмонтирована раковина-нержавейка с краном. Если ей нужно было принять теплый душ, она делала это в полицейском управлении.

Сначала она решила, что останется здесь, пока не доконает автомобиль Патрика. Но тот никак не хотел ломаться. И она осталась насовсем. Так было проще. А теперь надеялась, что у нее есть еще хотя бы пара месяцев до того момента, как муниципалитет пришлет кого-нибудь выселять ее отсюда силой. Еще совсем немного времени, чтобы успеть со всем разобраться. А потом она и машину сдаст в утиль.

В памяти всплывает отрывок вчерашнего дня. Она думает о Мие Аскар. О шнурке, который запутался у нее в волосах. Он обвивался вокруг какой-то резинки, которая, видимо, придавала ему эластичность. Она думает, для чего бы мог служить такой прочный и эластичный шнур, но ей ничего не приходит в голову. Заброшенный карьер очень глубок, прав спасатель: там, на дне, может скрываться все что угодно.

Телефон снова начинает вибрировать, она пускает воду в раковине. Брызгает себе немного на лицо, стягивает футболку и швыряет ее прямиком в мусорное ведро, где уже валяется несколько таких же.

Эйр лежит на кровати без сна, глядя в потолок, на который кто-то наклеил несколько пластмассовых флуоресцентных звездочек. Это наводит на мысль, что до нее квартиру снимала семья с детьми. Эйр крутится с боку на бок, но никак не может уснуть. Она садится в кровати и проводит рукой по жестким взъерошенным волосам.

Чуть в стороне от кровати стоит картонная коробка с ее вещами и гора одежды, высыпавшаяся из большого черного мешка для мусора. Из-под нее выглядывает заляпанный кетчупом бумажный пакет из киоска с уличной едой. Сквозь единственное в этой комнате окно видно дерево с раскидистой кроной. Одна из его веток всю ночь била в окно, впрочем, спать ей не давало нечто совсем другое. Это скорее можно расценить как отвлекающий маневр от всех остальных звуков, которые идут в довесок, когда снимаешь квартиру у частника.

Гораздо более назойливый шум исходит из соседней комнаты, где поселилась сестра. Она знает, что вполне может попросить Сесилию выключить синтетическое треньканье телефона, но оставляет все как есть. Если сравнивать с тем, что происходило несколько лет назад, когда Сесилия могла исчезнуть на несколько месяцев, а потом объявиться в холодном поту, с до крови расчесанными руками, и просить у нее денег, уж эту головную боль Эйр в состоянии перетерпеть. Лучше бессонный призрак в завязке, который попискивает в соседней комнате, чем пробуждение в ночи от приставленного к горлу ножа, когда младшей сестренке с расширенными зрачками срочно понадобилась наличка.

Никто не виноват в том, что Сесилия стала такой. Что-то пошло не так, когда она была еще маленькой, может, она лишилась точки опоры после того, как мама погибла в автокатастрофе. Эйр размышляет о девочке в известняковом карьере. Ей примерно столько же, сколько было Сесилии, когда та начала принимать тяжелые наркотики: много есть способов спрятаться от внутренних демонов.

Потом она думает о той фотографии, которую показала ей Санна. Той, которую Лара Аскар принесла в управление, когда заявляла об исчезновении дочери. Увеличенная школьная фотография. Ярко-рыжая грива Мии Аскар сияет, контрастируя с традиционным унылым сизым фоном школьной фотографии. Очень миловидная девочка, но вид у нее отстраненный, а улыбка какая-то безжизненная. И все же больше всего поражало, пожалуй, то, как она одета на этом снимке. Зеленое боа, светло-коричневый замшевый жилет на меху, песочного цвета панама, ковбойские сапоги, солнечные очки с синими стеклами и массивные украшения на шее, руках и в ушах. Как будто только что с киносъемок. Человек из другой реальности.

Она начинает вбивать имя Мии Аскар в поисковике, но находит не так много. В основном ссылки на одну и ту же статью. В ней говорится о школьном математическом конкурсе, в котором Мия, ей тогда было десять, одержала безоговорочную победу. В интервью она отвечает на все очень коротко. У нее есть только мама, Лара, у мамы своя фирма. На вопрос, есть ли у нее примеры для подражания в мире математики, она отвечает: «Нет, Гипатия [5] умерла». Интерес к наукам и математике ей привил папа Джонни. Он был энтомологом, занимался апиологией, то есть пчелами. На вопрос, гордится ли папа Мией сегодня, она ответила: «Нет, папа умер». На вопрос, собирается ли она участвовать в конкурсе в следующий раз, через четыре года, она ответила отрицательно.

Эйр ищет страничку Мии Аскар в соцсетях. Пролистывает фотографии. Их немного. Да и те, что есть, ни о чем не говорят: водные пейзажи, морские в основном, но есть и несколько с озерами и болотами. Почитав комментарии, она понимает, что друзей у девочки было негусто. Из тех, кто на нее подписан, большая часть –  случайные знакомые из сообществ любителей природы и никого из категории настоящих друзей. В комментариях они восхищаются пейзажами на ее фотографиях, пишут, как хрупок окружающий нас мир и как пустынно на этих кадрах. Пустынно. Эйр быстро прощелкивает одну фотографию за другой. С позиции созерцателя она понимает, что перед ней открывается ландшафт пустынных вод, сомкнувшихся вокруг острова. Пустынных вод, таящих смерть.

Треньканье в соседней комнате внезапно обрывается, и она слышит шлепанье шагов по квартире. На кухне включается кран. Эйр дотягивается до окна и приоткрывает его. Прохладный воздух влетает в комнату, и она делает глубокий вдох. Она в одной футболке и трусах, так что кожа быстро покрывается мурашками, когда Эйр высовывается из окна. Правой рукой она чувствует касание какого-то предмета, лежащего на карнизе, мягкого и нежного как пух. Черный дрозд с ярко-желтым клювом и такими же ободками вокруг глаз, видно, разбился о стекло. Она не может побороть желание дотронуться до него. Тельце ссохлось и затвердело. Словно он и не был никогда живым.

На кухне Сесилия разбирает посудомойку, доставая из нее непарные чашки и тарелки. Сестра красива, но ее отличает излишняя худоба и бледность. Волосы коротко подстрижены, почти ежиком, что очень идет ее миленькому кукольному личику. У ног Сесилии разлегся Сикстен, здоровенный мощный ирландский волкодав с косматой коричневой шерстью с черными подпалинами.

– Как ты? –  спрашивает Эйр, заходя на кухню.

Сесилия испуганно вздрагивает, а Сикстен поднимается со своего места.

– Прости, я думала, что меня слышно.

Сесилия демонстрирует одну из тарелок, треснувшую, с зазубриной на краю.

– Неужели мы не могли привезти хоть что-то свое из кухонных принадлежностей? Даже если ты считаешь, что мы тут долго не задержимся, уж пару чашек и тарелок-то можно было упаковать.

– Ты хоть сколько-то поспала? –  спрашивает Эйр с зевком.

– Не знаю. Не особо. А ты?

– Где-то часок.

Они улыбаются друг другу. Такими репликами они обменивались не раз.

– О мое окно разбился черный дрозд, –  говорит Эйр.

Сесилия вздыхает.

– Я тоже вчера видела мертвого дрозда, у входной двери. Я думала, они улетают на зиму.

– Там моя одежда? –  Эйр указывает на стиральную машину, в которой крутятся мокрые джинсы.

– Да, вся ванная провоняла. Никогда не понимала тех, кому нравится запах моря. От него несет дерьмом.

– Прости, надо было сразу, как вернулась, кинуть их в машинку.

– Тут бассейн всего в двух километрах. Работает допоздна. Даже по твоим меркам.

Эйр пропускает ее слова мимо ушей, включает воду и дожидается, пока не потечет совсем холодная. Потом склоняется над раковиной и делает несколько глотков, после чего отирает рот и подбородок. Сесилия со стуком ставит рядом с ней треснутый стакан.

– Как все прошло вчера? –  спрашивает она. –  Видела ее, эту комиссаршу? Разыскала?

– Да.

– Ну и как она?

Эйр пожимает плечами.

– Не знаю. Усталая. Вымотанная.

– И что вы делали? –  продолжает расспрашивать Сесилия. –  Ну то есть, вы же там обе были в воскресенье.

– Да ничего особенного.

– Ну да…

– Просто кто-то утонул. Ну не то чтобы утонул, технически она себе перерезала…

Эйр останавливается на полуслове, заметив, с каким ужасом Сесилия уставилась на нее.

– Да, –  произносит Эйр, смутившись под взглядом сестры, –  в мире полно тех, кому охота расстаться с жизнью. Что тут скажешь?

– Может, пропустишь ту часть, в которой утверждаешь, что там не было ничего особенного?

Эйр передергивает плечами, у нее нет сил ни на поучения, ни на ссоры. На столе лежит нетронутый пакетик из аптеки, она открывает его и достает бутылочку с метадоном.

– У меня от этой дряни раздражение, –  протестует Сесилия. –  Всю ногу обсыпало. Смотри!

Она задирает одну штанину и показывает Эйр расчесанную экзему. Краснота тянется по всей голени.

– Полный отстой.

– Я знаю, –  отвечает Эйр и обнимает ее.

– Ненавижу все это.

– Но ты знаешь, что тебе нужно его принимать, –  произносит Эйр.

Сесилия высвобождается, шмыгает носом и снова принимается разбирать посудомоечную машину. Телефон Эйр, лежащий на кухонном столе, начинает вибрировать. Сесилия подскакивает от неожиданности, роняет тарелку, та падает и разбивается вдребезги.

Санна осторожно вылезает из машины и расправляет одежду. Беззвучно мигающие синие огоньки пляшут по ее лицу, пока она пишет Эйр очередное сообщение: «Это снова я. Где ты?»

Квартал, в котором она находится, расположен у самых городских стен. Роскошные виллы, сады, за которыми ухаживает рука профессионала. Все пропитано единым духом благополучия, несмотря на то что дома построены в разные периоды и принадлежат разным архитектурным стилям. От них веет процветающей и безмятежной защищенностью. Большие окна, красивые двери, широкие подъездные дорожки и величавые деревья с идеально подстриженными кронами притягивают взгляды в довольно заурядном во всем остальном городишке с крошечными домиками и тесными улочками.

Ближайший к ней дом выглядит как настоящая вилла мечты, окруженная изумительным зеленым газоном. Впрочем, сейчас он огорожен сигнальной лентой, а по саду расхаживает несколько ее коллег. В другое время она поспешила бы к ним, но сегодня чувствует себя уставшей. Мысли о девочке в карьере терзали ее с самого пробуждения. И у нее нет никакого желания прерывать их и отправляться в благополучный дом в элитном районе города, где произошло непредумышленное убийство богатой пенсионерки.

В ожидании Эйр она пьет кофе, купленный на бензоколонке. У дежурного, который звонил ей, был осипший голос, он прокашлял, что ей нужно срочно прибыть на место. Кража со взломом и что-то про труп. Йон Клинга и еще кто-то из коллег уже на месте.

Йон неожиданно оказывается рядом с ней. У его одеколона резкий запах. Спиртовой, с нотками лимона, он накатывает на нее удушливой волной.

– Там просто жуть какая-то, –  пыхтит он так, словно ему не хватает воздуха. –  Ты чего здесь стоишь? Почему внутрь не заходишь?

Подтянутый, с зачесанными, как сегодня, волосами, он выглядит довольно стильно. И ему это хорошо известно. Он ниже ее по рангу, но ведет себя с ней начальственно. По-доброму. С позиции более сильного. Такими все и представляют себе полицейских, надеясь, что они защитят их от маньяков в белых фургонах, которые только и ждут, как бы кого похитить и убить.

Блестящие охотничьи сапоги –  единственный намек на его склонность к крайним мерам в отношении закона и порядка. Мало кто знает, что под полицейской формой на груди у него вытатуирована красная свастика. Он уже пытался свести эту старую татуировку, сделанную в юности. Она видела ее как-то раз, когда он переодевался в управлении, думая, что рядом никого нет. Он заметил, как она таращится на его грудь, но не успел ничего сказать, прежде чем она снова вышла из кабинета. На следующий день он сделал вид, что ничего не произошло, и поприветствовал ее, как всегда широко улыбаясь.

И теперь вот стоит и улыбается. Непринужденно и доброжелательно, но без теплоты. В руке у него фонарик, который кажется совсем тусклым в брезжащем свете утреннего солнца.

– Бернарда ждешь? –  интересуется он.

– Нет, мою новенькую. Сегодня у нее первый день, но я решила, что неплохо, если она будет со мной. Так что я позвонила Бернарду и предупредила, что мы сами с ней отработаем здесь.

– Вот как. Кожаная куртка, нечесаные волосы, это, случайно, не она?

Санна оглядывается, но Эйр все еще нет.

– Я ее, кажется, видел в управлении, –  поясняет он с небрежной снисходительностью.

– Стояла у стойки дежурного, чем-то там занималась.

По телу Санны пробегает судорога отвращения. Его интонации ясно дают понять, куда он клонит, и Санна знает, что его уже не заткнешь.

– Я о ней мечтаю с того момента, как прилег отдохнуть перед ночным дежурством, –  продолжает он, опустив руку на бедро. –  Уж я ей показал бы, что значит настоящий мужик.

– Ну хватит!

– Забавно, –  протягивает он с ухмылкой. – В моих мечтах она повторяла то же самое. Несколько раз.