Блуждающие души

12

1967 – Операция «Блуждающая душа»: Часть I – Вьетнам

Рядовой Джексон вместе с рядовым первого класса[14] Миллером медленно продвигаются по незнакомым им джунглям, раздвигая ветки винтовками. Их еще юношеская кожа усыпана прыщами, и все из-за жары. Миллер держит палец на курке, готовый спустить его при малейшем необычном звуке, дуновении ветра или звуке чужого ботинка. Вспотевшие спины согнуты, напряжены, глаза мечутся, в животах урчит.

– Ты в порядке? – шепчет Джексон.

Миллер кивает в ответ, хотя и осознает, что его выдают тяжелое дыхание и капли пота на лбу. Обхватив обеими руками, он несет портативный громкоговоритель, по весу сопоставимый, как он себе представляет, с новорожденным слоненком.

Обоим это кажется полным идиотизмом.

Лейтенант Смит зашел посмотреть на сегодняшний завтрак: ломтики ветчины, яйца и сухое молоко.

– Парни, у меня для вас задание, – произнес он с ухмылкой, которая в его случае никогда не предвещала ничего хорошего.

Напротив стоял проигрыватель с громкоговорителем, лейтенант указал на него – и в направлении близлежащих джунглей:

– Вам нужно отправиться туда, оставить его вблизи от лагеря и нажать кнопку воспроизведения. – Он достал из кармана кассету с наклейкой «Запись привидений номер 10», вставил ее в проигрыватель и бросил взгляд на рядовых, посмеиваясь над их недоумением.

– Операция «Блуждающая душа», – объяснил он. – Чтобы эти узкоглазые от страха обосрались. – Было заметно, в какой восторг его приводит одна лишь эта идея.

Миллер и Джексон отлично знали, что вопросы задавать не положено, и повиновались приказу.

Наконец-то им удается отыскать место, достаточно плоское, чтобы разместить громкоговоритель так, чтобы он не упал.

– Готов? – спрашивает рядовой Миллер с дрожью в голосе.

Джексон прикрывает уши руками.

Миллер нажимает кнопку проигрывателя и тут же отшатывается от него, понятия не имея, чего ожидать. Странные, жуткие звуки, крики и вопли вырываются из динамика, пробирая до глубины души. Им не хватает знания вьетнамского языка, чтобы разобрать речь, но иногда сквозь крики удается расслышать отдельные слова: «мертвецы… ад… дом…».

Реакция не заставляет себя ждать. Выстрелы симфонией раздаются над джунглями. Рядовые перебрасываются испуганными взглядами и несутся что есть мочи к базе. Далекие крики вьетконговских солдат перемешиваются с записанными на кассету голосами, и уже не отличить настоящие от ненастоящих.

Лейтенант Смит стоит перед палаткой и, увидев, как рядовые несутся в его направлении, заливается смехом, жестоким и грубым. Он вопросительно поднимает большой палец, и все еще перепуганные солдаты отвечают тем же жестом, пытаясь отдышаться.

– Молодцы, – произносит лейтенант. – Идите приведите себя в порядок. Вы оба паршиво выглядите.

Миллер и Джексон, набрав ведро воды, тщательно очищают грязь с ботинок, стрельба до сих пор звенит у них в ушах.

13

Май 1979 – Лагерь беженцев в местечке Соупли, Хэмпшир

В самолете Ань и Тханя тошнило. Миню удалось сдержать себя, но во время десятиминутной поездки до Соупли сосиски и яйца, которые им дали во время полета, оказались на брате, сестре и сиденье автомобиля. Софи, сотрудница, которая встречала их в аэропорту, попыталась успокоить Миня:

– Ничего страшного, честно. Вы бы видели семью, которая приехала на прошлой неделе. – Из ее слов они понимали далеко не все, хотя она и говорила медленно. К счастью, с ней был переводчик по имени Дуонг, в чьем вьетнамском проскальзывали английские интонации. Они встретили Ань и ее братьев с пледами, даже укутавшись в которые, дети все равно никак не могли согреться: не привыкли к холодному английскому климату. Пока Софи вела машину, Ань смотрела в окно: мимо проплывали зеленые поля, овцы и лошади, неподвижно стоящие в траве, – чужие пейзажи, которые теперь принадлежали ей. Сквозь вонь рвоты и машинного масла с полей до нее доносился запах удобрений, и при виде этих новых мест в ней зашевелилось какое-то теплое чувство.

По прибытии в лагерь им нужно было пройти через контрольно-пропускной пункт, который напомнил о войне. Из памяти не стерлось, как солдаты обеих сторон без всякого предупреждения маршировали через их деревню, чтобы соорудить подобные пункты досмотра. Планы военных оставались неизвестными, и напряжение нарастало в каждой семье. Сам городок Соупли выглядел жутко: ряды квадратных бараков жались друг к другу. Софи и Дуонг объяснили, что во время Второй мировой войны здесь располагалась база Королевских ВВС и только год назад правительство выделило это место для беженцев. Ань и братьев привели к их новому жилищу, бараку номер двадцать три, и он показался поразительно знакомым – те же трехъярусные койки и неровные белые стены. У Ань создалось впечатление, что все вернулось на круги своя.

– Я отвечаю за бараки с двадцатого по двадцать пятый, – объяснила Софи. – Если у вас возникнут какие-либо проблемы, пожалуйста, обращайтесь ко мне.

Внутри стояли небольшой стол и четыре деревянных стула, имелись умывальник, тарелки, стаканы и столовые приборы. Через дорогу находилась общая кухня, которой они могли пользоваться.

– Барак можете украшать, как захочется. Я принесу бумагу и карандаши, и вы сможете повесить несколько рисунков, – сказала Софи, оглядывая пустые стены. Первую ночь комната в их полном распоряжении, но уже завтра самолет доставит новых соседей по общежитию.

– Всего вас будет двенадцать человек, – пояснила Софи. – В основном взрослые, и один мальчик примерно твоего возраста. – Она обращалась к Тханю. – Его зовут Дук. Он приедет со своей бабушкой.

– Откуда они? – поинтересовался Тхань.

Ань уловила взволнованность в его непринужденном тоне. Брат пытался понять, станет ли этот мальчик другом или врагом.

– Из Южно-Центрального Вьетнама, как и вы, – ответила Софи. – Дук всего на год старше тебя.

Это немного успокоило Тханя.

– О, хорошо, – сказал он. – Может быть, у нас есть общие знакомые.

– Может быть, – ответила Софи отчасти с усмешкой, отчасти с сочувствием. – Может быть, и есть.

Первая ночь, когда они предоставлены самим себе. Первая, с тех пор как они покинули Вунгтхэм, первая, когда не придется терпеть чужой храп или чужие ночные кошмары. Их пугала тишина, из-за смены часовых поясов они долго не могли уснуть, полные энергии и на взводе, не знали, чем себя занять. Ань отправилась на кухню, чтобы приготовить печеные бобы, которые им дала Софи. Она вылила на сковороду немного масла и слегка поджарила бобы – как сделала бы с рисовой лапшой. В шлепанцах Ань торопливо шла по подсвеченной луной дороге под незнакомые звуки ночи: сверчки, странные птицы и разговоры из соседних бараков. Запах горелого последовал за ней в комнату, куда она принесла почерневшую сковороду, и принялась раскладывать ее содержимое по маленьким тарелкам. У них был белый хлеб, но она не догадалась поджарить его, поэтому он был мягким и таял во рту. Еда казалась безвкусной и слишком сладкой, с горьковатым привкусом горелого в каждой ложке. Морщась, братья пытались жевать и глотать пищу, делая это медленно, с показательными усилиями и чавканьем.

– На вкус… это отличается, – отметил Минь, осторожно откусывая от хлеба.

Ань решила считать это жалкое подобие ужина собственным провалом, неудавшейся попыткой приготовить что-нибудь британское, ее первое испытание на ассимиляцию.

Они остались сиротами. Еще несколько недель назад Ань не знала этого слова на английском. Теперь оно лежало на них клеймом, значилось во всех идентификационных файлах, которые Софи всегда носила с собой, этим словом шепотом перекидывались взрослые, под чью опеку они попали. Ань вспомнила напутственные слова матери: «Присмотри за братьями», – но понятия не имела, как вести себя, застряв между ролями старшей сестры и строгой, но любящей матери. Прежде всего Ань и сама все еще ощущала себя ребенком. В моменты уединения, когда ее не засыпáли вопросами, она приходила в ужас от осознания колоссальности той роли, которую ей приходилось играть. Она словно тонула, заблудившись в океане неизвестности. Ей хотелось совета и поддержки, хотелось сбежать и начать новую жизнь, вдалеке от своих братьев, от своего прошлого, от обязанностей и ограничений.

Прежде чем доесть свою порцию, Ань спросила братьев, сыты ли они. Мальчики, как ей показалось, излучали доброту и невинность, поднося ко рту ложки с размякшей фасолью. Ей стало ясно, что она никогда не перестанет пытаться оберегать их.

Уже за полночь Ань велела Тханю и Миню готовиться ко сну, и они повиновались без возражений, их глаза уже слипались. Они вместе склонились над крошечной угловой раковиной, фарфор которой потрескался, а слив слегка засорился. Они почистили зубы и умылись холодной водой, после чего влезли в пижамы из коробки с пожертвованиями, которую им дала Софи, – штаны и футболки с нашитыми на них героями незнакомых мультфильмов, коричневой собакой и розовым леопардом, – и забрались под одеяла. Спальных мест хватало на каждого, но Тхань и Минь все равно ютились на одном, а Ань заняла койку повыше, поднявшись по лестнице и проскользнув туда после того, как выключила свет. Всю ночь до нее доносилось негромкое дыхание Тханя и Миня – доказательство того, что они живы и окутаны спокойствием.

14

Дао

Я потерял всякое представление о времени и пространстве. Поначалу мне было трудно, не получалось управлять своим новым телом, или, точнее, его отсутствием. Я прыгал слишком высоко и оказывался в совершенно другом месте. Я чихал, и наступала ночь.

Но теперь, думаю, у меня получается. Мама объяснила, что нужно сосредоточить свои мысли на месте и времени, потому что намерение важнее действия.

Сначала было весело. Вот я витаю в пустом пространстве вместе с другими призраками, но стоит сосредоточиться на Вунгтхэме – и я там, а еще через мгновение, стоило только пожелать, я в Англии со своими старшими братьями и сестрой.

Мне хочется их о многом расспросить. Хочется узнать, какая на вкус колбаса в самолете. Хочется узнать, чувствуют ли они, когда я парю рядом с ними. Хочется узнать, помнят ли они, как я поймал в реке рыбу, по размеру больше моей руки. И почему они не плачут о нас чаще.

Я думал, что духи могут читать чужие мысли, но в каждой голове их так много – сплошная путаница и беспорядок. Это напоминает просмотр телевизора с плохим сигналом, рябящим экраном и шипящими голосами, обрывки фильма.

Их смех колет мое сердце кинжалом, и мы все больше отдаляемся друг от друга. Вернувшись, я рассказал обо всем маме, и она рассердилась: «Неужели ты хочешь, чтобы твои братья и сестра были несчастливы?» Мне стало стыдно за свою ревность и эгоизм. Май и Вэн смеялись над тем, что меня отчитали, поэтому я вернулся в свою комнату в Вунгтхэм. Но я не мог сидеть на своем футоне, не мог прятаться в углу комнаты, прижав, как раньше, колени к груди.

Да, сначала это было весело. Но вскоре я понял, что быть духом одиноко и утомительно.

Меня никто не замечает и не слышит, я парю, пока какой-нибудь разговор не зацепит мой слух, и тогда, как шпион, подкрадываюсь, чтобы послушать. Я не могу оставаться на одном месте и не могу отдыхать, не могу присесть или прилечь.

– Как будто пялишься на витрину кондитерской, – говорит Май. – Войти нельзя. Но и уйти тоже не получается. Либо продолжать смотреть, либо закрыть глаза.

Я не сплю и в полном сознании

все время в движении,

плутаю и скитаюсь,

и нет этому конца.

15

Декабрь 1979 – Лагерь беженцев в Соупли, Хэмпшир

– Сегодня мы проходили Первую мировую войну, – принялся рассказывать Минь, на ходу поправляя лямки своего рюкзака. – А вы знаете, что более ста тысяч вьетнамских солдат сражались с французами?

– Конечно, – сказала Ань, желая показать, что все еще знает больше, чем ее младшие братья. – Он ноай целый год воевал на юге, помните? Он часто говорил нам об этом перед смертью, но его рассказы казались бессмысленными. Думаю, он уже бредил.

– А мы проходили умножение, – перебил Тхань, тыча пальцем на себя и на Дука. – Мне нужно было рассказать таблицу на девять, и за это миссис Ховард дала мне кое-что. – На странице его тетради блестела наклейка с золотой звездой, и он с довольным видом рассматривал ее.

– Это правда, – подтвердил Дук. – Она сказала, что ей еще ни разу не приходилось встречать кого-либо, кто делал бы это так быстро.

Тхань и Дук учились вместе в пятом-шестом классе, а Минь – в девятом-десятом: классы объединили из-за нехватки средств. Ань посещала занятия для взрослых в старшей школе неподалеку. Они учились до обеда, а вторую половину дня обычно ничего не делали, ожидая, когда закончится день. В лагере пытались организовать занятия – шитье, информатику или кинопоказы по вечерам, но этого было недостаточно, чтобы заполнить брешь в их днях, пропасть между беженцами и их новой жизнью, такой теперь близкой.

В лагере не было ни столовой, ни кафе. Вместо пиал с рисовой кашей, к которым они привыкли в Кайтаке, бабушка Дука, Ба, готовила им на завтрак яичницу-болтунью и подавала ее с кусочком колбасы. Все остальные жители барака были взрослыми – одинокие или пары, они в основном держались особняком в надежде, что Соупли – это скорее промежуточная остановка, чем дом. Ань и ее братья тесно сдружились с Дуком и Ба, став друг для друга опорой в месте, где люди постоянно приходили и уходили. Ба окутала их материнской заботой, которой им так не хватало. Она готовила для Ань и ее братьев, словно они были родными, а девушка взамен брала на себя более тяжелую работу – подметала пол и ходила за продуктами. Пока Ба мыла посуду после завтрака, они вчетвером отправлялись в другой конец лагеря, в заброшенные здания, которые служили им школой. Окна были заклеены детскими рисунками, а в кабинетах начальных классов висели бумажные гирлянды.

В первый день занятий, когда Ань, не привыкшая к отсутствию школьной формы, раздумывала, что надеть, она вспомнила о своем старом костюме из Вунгтхэма, лежавшем на дне сумки. С ностальгией она достала его: рубашка была помята, юбка оказалась короче, чем помнилось. Форма больше не подходила: плечи и руки Ань стали слишком большими, ноги слишком длинными, а бедра слишком широкими. Она сложила костюм обратно в чемодан и надела джинсы с высокой талией и красный свитер. Ань переживала из-за новой школы, из-за встречи с новыми одноклассниками и учителями и пыталась представить, как бы ее успокаивали родители. «Чего ты так боишься? – сказал бы папа. – Вы все в одной лодке».

Мама бы обняла ее и сказала, что беспокоиться не о чем, что она умная, красивая и добрая, что все захотят подружиться с ней. Именно с мыслями о поддержке родителей Ань вошла в класс, осмотрелась и села рядом с девочкой в джинсовой куртке не по размеру. Девочка была примерно одного с ней возраста, ее темные и слегка волнистые волосы были как у Вэн и Май.

– Меня зовут Биань, – представилась та, освобождая место на парте. – А тебя?

Они мало разговаривали, но за следующие несколько месяцев подружились, их объединила неприязнь к глаголам и букве «р», а также интерес Ань к рисункам Биань – портретам одноклассников и учителей, украшавшим все ее тетради. С момента их приезда лагерь стал многолюднее: каждые несколько недель прибывали новые вьетнамцы, и теперь в Соупли проживало более тысячи человек. Все они дожидались, пока им предоставят социальное жилье, а статус беженца обеспечивал им место в этой стране, место, в котором они скорее нуждались, чем хотели.

На обратном пути к бараку им повстречалась Софи.

– Добрый день! – окликнула она их, и Тхань поспешил показать ей свою золотую звезду. – Молодец. Таблица на девять – пока что самое трудное. – Она похлопала его по плечу, а затем с улыбкой обратилась к остальным: – Знаете, завтра обещают снег. – Софи было хорошо известно, что они давно этого ждут.

Они находились в Соупли вот уже семь месяцев, но все еще не могли привыкнуть к погоде. В сентябре дни стали короче и холоднее, и тонких хлопчатобумажных рубашек уже было недостаточно. Ань и ее братья получили коробку с теплой одеждой, собранной родителями, чьи дети выросли. Внутри были шапки и перчатки, ботинки, свитера и теплые куртки, настолько большие для Тханя, что он с трудом мог пошевелиться, пока Ань пыталась застегнуть ему молнию. Ей не нравились эти пожертвования: они напоминали о том, что у них нет своего имущества, что они зависят от благосклонности незнакомцев. Ань до последнего прятала коробку под кроватью, но в конце концов ее пришлось открыть. Братья периодически с любопытством поднимали крышку, чтобы посмотреть, что находится внутри, но сестра просила не делать этого, в то время как Дук и другие жители расхаживали по бараку в своих новых свитерах и шарфах. Но дрожь от холода усиливалась, и ей пришлось поддаться на уговоры. На смену ветреной осени пришла ледяная зима, которая окрашивала их выдох в белый цвет. Каждое новое утро было холоднее предыдущего, и дни влажной и теплой погоды, шлепанцев, шорт и пота казались теперь такими далекими. Но им до сих пор не доводилось увидеть снег, они только слышали о нем, в их воображении он был чем-то мифическим. Когда Софи сообщила, что на следующий день они наконец-то увидят снег, у мальчиков вырвались восторженные крики. Вернувшись домой, Дук поспешил рассказать об этом Ба, которая не знала ни слова по-английски.

В тот вечер они легли пораньше, переполненные восторгом от обещания снежного утра. Ба шикала на них, когда они скакали по маленькому тесному помещению, смущая своим внезапным возбуждением соседей, которые и не подозревали, что их ждет на следующий день. Детям удалось избавиться от напряжения, скопившегося за последний год. Они все еще хранили память об утрате, карантинах и лагерях, постоянное чувство ужаса и опасности жило где-то внутри тела, но где именно, они не знали. Все, что они знали, это то, что снег означал нечто захватывающее, был знáком того, что они добрались до новой и незнакомой земли, климат которой им еще предстоит изучить.

Проснувшись на рассвете, Минь вскочил с кровати и раздвинул шторы, которые обнажили за собой белизну. Соседи по бараку застонали, но вскоре любопытство одержало над ними верх, и они стали медленно пробуждаться. Снег покрыл крыши и машины, землю и фонари. Жители барака номер двадцать три натянули поверх пижам пальто и ботинки и бросились на улицу, не обращая внимания ни на холод, ни на ветер, ни на скупые протесты Ба, которая настороженно застыла у двери, одной ногой на улице, другой – в домашнем тепле. Замысловатые, почти невидимые хлопья таяли в руках и на языках, которые дети высовывали, чтобы поймать их. Они были озадачены: как такие крошечные хлопья могли образовать массу, которая полностью скрывает ботинки? Ань не сомневалась, что снег будет падать с неба комьями, а не этими крошечными частицами, похожими на пылинки. Она вытянула руку, чтобы поймать снежинки, и наблюдала, как они тают на ее пальцах.

У входа в лагерь Софи разговаривала с несколькими жителями соседней деревни и их детьми, которые несли дрова. Ань и раньше встречались эти люди во время случайных прогулок под чьим-либо присмотром. Чужие родители разглядывали ее и братьев с жалостливыми улыбками, напомнившими ей выражение лица той женщины на Хайнане, которая угостила их рамбутанами.

Софи обернулась, кивнула детям и тут же внезапно смутилась, что они все еще в пижамах.

– Семья Эванс любезно приглашает вас покататься с ними на санках в парке. Вам нужно переодеться, вы уходите через пять минут. – Она проводила их обратно в 23-й барак, прежде чем они успели выяснить, что значит «кататься на санках». И хотя за этот год их английский значительно улучшился и им больше не требовались услуги Дуонга, все еще существовали слова, которые ни разу им не встречались, и «санки» были как раз одним из них.

Они поднялись на невысокий холм в парке, семейство Эванс шло впереди, а Софи и Ба остались внизу.

– Роуз и Дэн поедут первыми, чтобы показать вам, как это делается.

Дети Эвансов, примерно одного возраста с Тханем и Минем, усевшись на деревянные дощечки, заскользили вниз по склону, скорость увеличивалась по мере движения. Ань наблюдала, с нетерпением дожидаясь своей очереди, представляла себе ощущение от полета на облаке. Ее удивила уверенность собственных движений, когда она выхватила санки у Дэна и уселась на них. За последний год она привыкла просить, а не просто брать. Ничто в ее новой жизни не было само собой разумеющимся. Все должно было быть предоставлено Организацией Объединенных Наций, Красным Крестом или Советом по делам беженцев. Ее сердце бешено колотилось, пока она плавно мчалась вниз по склону, вцепившись в деревянные санки: холодный ветер бил по лицу, а шарф развевался за спиной.

Она поспешила обратно и, улыбаясь, передала санки Миню, стараясь развеять его тревогу: «Не волнуйся. Это очень весело». Он взял их, полный решимости, вместе с Тханем скатился вниз и тут же поднялся обратно. Ань казалось, что Май, Вэн и Дао были в этот момент рядом, что вместе с ними они познают этот новый мир, мир белых скользких холмов, ледяного дыхания, игр в снежки. Она представила, как они мчатся вниз по склону и их радостные крики раздаются эхом по всему спуску. Стоило этой мысли появиться, как Ань тут же отмахнулась от нее. Сегодня ей не хотелось грустить, сегодня ей хотелось снова быть ребенком. И пока Минь не спеша поднимался по склону, она выхватила у него санки со словами «Моя очередь».

В полдень Софи сообщила, что пора обедать. Каждый из них поблагодарил Эвансов, женщина обняла Ань, и в этом объятии чувствовалась не жалость, а теплота. Роуз и Дэн позвали Миня и Тханя в гости. Загрузившись в машину Софи, дети отправились в сторону Соупли. По дороге они рассматривали побелевшие сады, где дети в толстых пальто катали по земле снежные шары и складывали их один на другой. Вернувшись, все трое сняли пальто, шарфы и ботинки и отправились на кухню, где мальчики уселись за обеденный стол в предвкушении еды. Ба несла вскипяченное молоко, стараясь не пролить, а Ань достала с верхней полки какао-порошок. Они пили горячий шоколад, как, по их представлениям, и все остальные английские дети, и говорили о том, что будут лепить снеговиков и делать снежных ангелов. Они пили, смеялись и болтали, Ба вязала шарф в углу, Дук и Тхань обсуждали какие-то свои планы, а Минь грел руки над паром от кружки. Соседи по бараку сновали туда-сюда, а они неподвижно и с довольным видом продолжали сидеть за столом. В этот момент Соупли казался домашним островком.

29 июля, 1979 – Даунинг-стрит

Письмо премьер-министра Маргарет Тэтчер семье Нгуен

Дорогая семья Нгуен,

спасибо, что рассказали мне о судьбе народа вашей страны и вашей собственной семьи. Я прекрасно понимаю ваше желание воссоединиться с родителями.

Мне известно, какие ужасные страдания выпали на долю беженцев из вашей страны. Именно поэтому я сразу обратилась к Генеральному секретарю Организации Объединенных Наций с призывом созвать конференцию для разработки практических мер по оказанию им помощи. Мы активно поддерживаем это международное усилие, а пока решили принять у себя еще десять тысяч беженцев.