Крысолов или К вящей славе Божией

Справа неожиданно оказалось небольшое округлое озеро, отделённое от моря неширокой каменистой перемычкой. Может, из-за заполняющей его тёмной, почти чёрной воды, а может, из-за нависающего над ним скалистого берега, перевёрнуто отражающегося в неподвижной зеркальной глади, озеро казалось очень глубоким, почти бездонным.

Ну а впереди, уже совсем рядом, не далее, чем в четверти мили по ходу повозки, в жарких лучах послеполуденного солнца сияло непорочной белизной приземистое, прочно вросшее в прибрежные скалы, здание монастыря, из-за плеча которого выглядывала плоскоголовая башенка церкви Святой Марии, крытая красной терракотовой черепицей…

Настоятель обители приор Герардо – высокий, статный, не по-монашески загорелый, но по-монашески немногословный – встретил высокого гостя любезно, но несколько настороженно. Он уже знал о переменах, произошедших в Роме, и понимал, что столь стремительный приезд папского легата в отдалённый, ничем не примечательный монастырь мог быть вызван лишь причинами очень серьёзными, если не сказать исключительными.

Впрочем, если у высокого гостя и была какая-то важная и секретная миссия, торопить события он явно не был намерен. Кардинал не спеша и с аппетитом отобедал, пару часов отдохнул после дальней дороги, после чего направился в церковь, где добросовестно отстоял с монастырской братией весь вечерний молебен. И лишь когда сиреневые сумерки в церковном подкуполье сгустились до непроницаемого мрака и обитель, изрядно пошаркав по каменному полу деревянными подошвами и поскрипев напоследок дверями, отдалась тихому ночному покою, в келью приора заглянул начальник стражи легата и от имени высокого гостя пригласил настоятеля на прогулку.

Ночь была ясная и тихая. Огромная полная луна низко висела над морем, щедро золотя его спокойную гладь неширокой, но яркой дорожкой.

Кардинал стоял у самой границы мягко шелестящего прибоя и, заложив руки за спину, обозревал безмятежный ночной простор.

Начальник стражи оставил настоятеля шагах в десяти от неподвижной фигуры легата.

– Любуетесь, ваша милость? – негромко спросил приор, останавливаясь рядом с гостем.

– Да, – не поворачивая головы, растроганным голосом отозвался кардинал. – Божья благодать… Божья… У вас тут, брат Герардо, просто-таки райский уголок. Тишина, покой… Уединение… Можно только позавидовать.

– Святое место, – согласился настоятель и через паузу добавил: – Намоленное.

– Да, да… Истинно так… – закивал легат и, повернувшись, неспешно двинулся вдоль кромки воды. – Я сейчас еду из Арйминума, а до этого побывал в Равенне, в Фёсуле. И, ты знаешь, брат Герардо, всюду шум, суета. Какие-то склоки, делёжка вечно какая-то… Я уже не говорю про Рому – там-то жизнь всегда была неспокойная. Чреватая неприятностями… А здесь…

Кардинал вздохнул и замолчал. Приор подождал продолжения, не дождался и, пройдя ещё несколько шагов вслед за легатом, осторожно озвучил уже полдня висящий в воздухе вопрос:

– У вас, ваша милость, какое-то дело ко мне?

– Разумеется, брат Герардо. Разумеется, – тон Иордано Цеккано вдруг резко сменился, он остановился и заговорил сердито, чуть ли не сварливо: – Может, ты полагаешь, что я просто путешествую в своё удовольствие?! Катаюсь тут по вашим отвратительным дорогам, где запросто можно шею себе свернуть?!.. Разумеется, у меня есть дело! И, разумеется, это дело именно к тебе! – кардинал развернулся всем корпусом к собеседнику и, нацелившись в него длинным бледным пальцем, стал сухо и отрывисто задавать вопросы, словно испытывая приора на некоем устном экзамене: – Ты запомнил, брат Герардо, какие города я посетил до приезда сюда?

– Д-да, ваша милость… – настоятель, поначалу даже слегка опешивший от столь внезапной перемены, произошедшей с гостем, быстро подобрался и стал отвечать кратко и точно, под стать своему собеседнику: – Вы побывали в Равенне, Фесуле и в Ариминуме.

– Верно. Что, по-твоему, общего во всех этих городах?

– Общего? Ну, это всё крупные города и… Это центры епархий.

– И, как ты думаешь, к кому я там заезжал?

– Полагаю, что к тамошним епископам.

– Правильно. К кому же ещё. А почему, по-твоему, я не заехал в Анкону?

Герардо на мгновенье смешался.

– Ну, потому что… Так ведь нет сейчас в Анконе епископа! Как шесть лет назад святитель Бертальдо умер, так и не назначили больше никого! Уж не знаю, почему.

– Я тебе скажу, почему. Потом. А пока ответь мне ещё на один вопрос… Как ты полагаешь, брат Герардо, почему, побывав в Равенне, Фесуле и в Ариминуме у епископов, здесь, в Марка Анконитана, я приехал к тебе, сюда?

На этот раз пауза перед ответом приора была более длительной.

– Я… Я не смею судить о ваших намерениях, ваша милость, – настоятель учтиво поклонился гостю. – Но я полагаю, что причина, по которой вы посетили нашу скромную обитель, стоит проделанного вами пути.

Кардинал фыркнул.

– А ты умеешь уходить от прямого ответа, брат Герардо! Недаром в Бонбнском университете ты славился как непревзойдённый ритор и логик…

Герардо вскинул голову.

– Да-да, брат Герардо, я помню тебя по Бононии. Ты был очень одарённым юношей, очень… хотя и довольно дерзким. Мы даже как-то дрались с тобой. В таверне «Ослиная башня». Хотя ты, скорее всего, этого не помнишь, уж больно ты в тот вечер на шипучее ламбруско подналёг.

Приор теперь смотрел на кардинала во все глаза.

– Н-нет, отчего же, я… я помню… Я помню вас, ваша милость. Да-да, я помню! Вы тогда уже лицентйатом были, на «Юстинианов Кодекс» ходили! А мы только-только декреталии начали зубрить!.. Но… – он смешался. – Но драку в «Ослиной башне», вы правы, я начисто не помню.

– Зуб ты мне тогда чуть не выбил, – всё ещё сварливо, но уже примирительно произнёс Иордано Цеккано и постучал согнутым пальцем по своей левой щеке. – А я тебе нос расквасил и фингал здоровенный под глаз нацепил… – даже несколько самодовольно закончил он.

В разговоре возникла пауза. Кардинал теперь откровенно и вполне оценивающе разглядывал приора. Герардо же, немало смущённый новым поворотом беседы, потупившись, смотрел себе под ноги.

– Но не только я помню тебя по Бононии, – прерывая молчание, многозначительно произнёс Иордано Цеккано, он дождался, когда собеседник поднимет на него глаза, и продолжил: – Наш новый папа, Иннокентий, тоже хорошо помнит и… и ценит тебя. Он ценит тебя, брат Герардо, не только как усердного пастыря и смиренного слугу Божьего, но и как умного и дальновидного человека, умеющего анализировать ситуацию и делать из этого анализа надлежащие выводы…

Кардинал повернулся и всё так же неторопливо двинулся обратно, в сторону монастыря. Говорил он теперь мягко, вкрадчиво, сопровождая свою речь плавными движениями РУК-

– Грядут большие перемены, брат Герардо. Наша Святая Церковь стоит перед величайшими испытаниями. Перед большими битвами, из которых она, ровно птица Феникс, выйдет очищенной и обновлённой… И нам нужны люди, Герардо. Верные люди. Грамотные люди. Люди понимающие, что отнюдь не светская власть, власть продажных и погрязших в распутстве вельмож, но исключительно власть церковная способна спасти этот мир из лап сатаны. Привести отдельных человеков и целые народы в Царствие Божие… Нам нужны бойцы, Герардо. Бойцы, готовые сражаться за веру. Бойцы, способные действовать не только словом, но и копьём и мечом. Бойцы, готовые ради великого дела пролить великую кровь… Вот почему наш новый папа остановил свой выбор на тебе. Вот почему я здесь, Герардо… И теперь скажи мне, брат Герардо, скажи, как на исповеди, прямо и откровенно… Ты готов служить новому папе? – легат вновь остановился и испытующе, твёрдо взглянул в глаза собеседнику; в голосе его теперь звенел металл. – Ты готов исполнять его волю беспрекословно?! Ты готов… умереть за веру?!

Яркая неистовая луна беспощадно светила в лицо приора, проявляя на нём самые мельчайшие черты и детали. Герардо переглотнул.

– Воистину!.. Воистину так, ваша милость! Я готов служить и готов умереть за веру! За Господа нашего, Спасителя Иезуса Христа! За нашу Святую Церковь!

– И за папу? – придирчиво уточнил легат. – За нашего нового папу Иннокентия Третьего?

– И за папу! – приор преданно ел глазами собеседника. – За Святейшего Отца нашего Иннокентия Третьего! За слово и дело его!

– Хорошо, Герардо! Хорошо… – кардинал одобрительно похлопал приора по плечу. – Я, собственно, нисколько в тебе и не сомневался… Теперь главное… – Иордано Цеккано оглянулся на маячившую невдалеке стражу и, взяв Герардо под локоть, вновь увлёк его прочь – вдоль кромки морского прибоя. – Теперь о том, что тебе предстоит сделать… – легат заговорил тихо, чуть ли не шёпотом, слова его тонули в шелесте волн, и приору пришлось напрячь слух, чтобы ничего не упустить из сказанного гостем. – Как я тебе уже говорил, грядут большие перемены. Наш новый папа Иннокентий не намерен далее терпеть чужеземцев в своём доме. Я сейчас имею в виду дукса Марковальдо. Ты ведь знаешь, земли, на которых он правит, исконно, ещё со времён «Константинова дара», принадлежат Святой Церкви. Это неоспоримый факт! Анкона, Равенна, Молйзиум, Апрутиум… Марковальдо владеет этими землями не на основании закона, но лишь по праву сильного. На правах захватчика, присвоившего чужое, растоптавшего закон и установленный Богом миропорядок. И поскольку Марковальдо сам с этих земель не уйдёт, его придётся заставить это сделать!

– Война?.. – заглянув сбоку в лицо собеседнику, тихо спросил приор.

– Да, Герардо, это война! И это – справедливая война! Это священная война за освобождение! За право обокраденного на своё имущество! За право униженного на справедливость! И, клянусь Святым Распятием, Господь Бог в этой войне будет на нашей стороне!.. – кардинал перевёл дух. – Теперь о том, что надо будет сделать именно тебе… Нам нужна армия, брат Герардо. Марковальдо силён, и поэтому нам нужна самая настоящая армия… И эту армию, Герардо, предстоит создать тебе…

– Но как?! – вскинулся приор. – Ваша милость, я же монах! Я простой монах, но никак не воин! Я же никогда!.. Я… я не сумею!.. Ваша милость, я не смогу.

– С Божьей помощью, брат Герардо, – твёрдо сказал легат, – с Божьей помощью. И, разумеется, при нашей поддержке… – он теперь шагал твёрдо, гордо выпрямив спину, и, не оглядываясь на семенящего рядом собеседника, строго глядел вперёд – в какие-то дальние, одному ему веданные дали. – Ты всё сможешь, и у тебя всё получится. Ещё раз повторю, Святейший Отец папа Иннокентий Третий верит в тебя и очень надеется на тебя… Опять же, ты будешь далеко не одинок. Задачу по формированию армии получили и епископ Равенны Гулиёльмо, и епископ Ариминума Уго. Свои действия ты будешь постоянно координировать с ними. Но учти, епископ – фигура публичная, заметная, поэтому и Гулиельмо, и Уго будут действовать скрытно, во всяком случае – пока, стараясь до поры не привлекать к себе внимания. Тебе же, наоборот, надлежит стать особой гласной, предводителем, вождём, я бы даже сказал – знаменем освободительной борьбы. Знаменем, под сень которого будут стекаться все обиженные и обездоленные. Все те, кому дороги вера и закон. Те, у кого сердце болит за родную землю, за поруганную и униженную Святую Церковь. Те, кому все эти имперские дуксы и их прихлебатели давно сидят рыбной костью в горле!..

– кардинал вновь остановился и, заложив руки за спину, некоторое время молчал, глядя себе под ноги; приор, ошеломлённый и обескураженный, даже не пытался задавать какие-либо вопросы. – Денег не жди, – вновь трогаясь с места, жёстко сказал легат. – Денег в папской казне нет. Наоборот, наш папа в этом плане очень надеется на тебя

– Марковальдо сказочно богат, но богатство это, сам понимаешь, принадлежит не ему, оно принадлежит Святому Престолу. И оно должно быть возвращено Святому Престолу!.. Как я уже сказал, взаимодействовать будешь с епископами Уго и Гулиельмо. В Пизаурум не суйся. Тамошний епископ Хенрик ненадёжен. Он погряз в роскоши, наделал непомерных долгов, и теперь Марковальдо держит его на крючке… Недалеко от Пизаурума есть монастырь Святого Томаса. Настоятелем там приор Хуго. Хуго из Луки. Ты должен помнить его по университету.

– Да, ваша милость, я помню его. Мы были приятелями.

– Тем лучше, – кивнул кардинал. – На него можешь вполне положиться. Он в курсе всего, и он ждёт от тебя сигнал к началу действий… Далее… Сенигаллия. Там епископом, по совпадению, тоже Хенрик. Некий Хенрик из Урбинума. Ничего тебе про него сказать не могу. Он человек новый, назначен туда папой Целестином только в прошлом году. С ним пока ясности нет. Как он себя поведёт и чью сторону займёт – неизвестно. Поэтому для начала съезди в Клараваллис. Там есть цистерцианский монастырь, настоятелем в нём аббат Теобальдо. Он мой давний знакомый, я напишу тебе к нему записку. Посоветуйся с ним насчёт епископа. Теобальдо должен его хорошо знать. В случае если на епископа положиться будет нельзя, действуйте с Теобальдо вдвоём… Это ясно?

– Да, ваша милость, – Герардо покорно кивнул. – Ясно.

– Утром я уеду, – вновь останавливаясь и поворачиваясь к приору, сказал легат. – Сначала в Фанум, к епископу Мональдо, а оттуда – к епископу Николе в Фоссбмброне. О результатах моих разговоров с ними я тебя извещу. Но ты не жди! Начинай действовать немедленно! Ты меня понял, Герардо?!

– Да, ваша милость. Понял.

– И не надо тушеваться, Герардо, – голос легата зазвучал тепло, по-отечески. – И, тем более, не надо бояться! Вспомни Святого Маврития, который, ослушавшись приказа императора, пострадал за веру. Пусть имя его и дело его послужат для тебя примером. Ибо нет для нас с тобой, брат Герардо, интересов превыше интересов Святой Церкви! Ибо слово Святейшего Отца нашего папы Иннокентия

– Преемника князя апостолов и Викария самого Христа! – палец кардинала взлетел к звёздам, – премного выше слов какого-то там имперского викария!.. И ещё одно знай, брат Герардо, – легат вновь нацелился пальцем в грудь приора.

– Верная служба Святой Церкви и главе её, папе Иннокентию, не останется без награды. Знай, не случайно скромный приор рядового монастыря удостоен высочайшего внимания Великого Понтифекса. Не напрасно поставлен он в один ряд с епископами. Ибо ждёт его великое будущее! Как ждало великое будущее скромного, но смелого юношу Давида, который, не убоявшись великана Гблиата, сразил его камнем из своей пращи. Один бросок камня открыл простому пастуху дорогу к величию и к славе и принёс ему в итоге – пусть после гонений и многих страданий! – но принёс ему в итоге царский венец. И также один смелый поступок, один смертельный удар по дуксу Марковальдо, по этому напыщенному болвану, по этому гиганту на глиняных ногах, сможет привести простого настоятеля монастыря к епископскому чину. И, кто знает, может, даже возложить на его плечи митрополитский паллиум!.. Ты следишь за ходом моей мысли, брат Герардо?! Ты готов к делам великим?! К великой славе?! Может быть, изначально и к гонениям и страданиям, но в итоге, без всяких сомнений, – к великой славе, к триумфу?!

– Да, ваша милость! – Герардо упал перед легатом на колени и, найдя его руку, припал к ней горячими губами. – Да!! Я готов служить и готов страдать! Я готов исполнить любой приказ Святейшего Отца нашего папы Иннокентия! Я готов биться насмерть! Я готов умереть за него! За него и за веру! За него и за матерь нашу Святую Церковь!

– Очень хорошо, Герардо! Очень хорошо!.. Я верю в тебя. Я верю, что у тебя всё получится… Да пребудет с тобой Святой Дух! Да снизойдёт на тебя благодать Господня! – кардинал несколько брезгливо высвободил свою руку и, шагнув назад, трижды осенил стоящего на коленях приора широким крестным знаменьем…

– Вы позволите, святой отец?.. – приоткрыв дверь ровно настолько, чтобы просунуть голову, учтиво спросил майордом.

– Да… Чего тебе, Альберт? – папа Иннокентий оторвался от бумаг, которыми был завален его рабочий стол.

– Осмелюсь напомнить, святой отец, ваш дядя, синьор Папарбни, уже больше часа ожидает аудиенции.

Иннокентий распрямился и, отложив перо, хрустнул пальцами.

– Как думаешь, Альберт, он созрел?

Майордом проскользнул в комнату и, плотно прикрыв за собой дверь, льстиво хихикнул.

– Истинно так, святой отец. Созрел, ровно ноябрьская груша. Синьор сенатор поначалу изволили сильно гневаться, два раза посылали меня к вам, узнать – скоро ли? А теперь сидят смирно, лишь глазами лупают да вздыхают время от времени.

– Вздыхают, говоришь… – понтифекс покрутил затёкшей шеей. – Ну, коль вздыхают, похоже, и вправду, созрел. Давай его сюда. Да смотри, пока ведёшь, шепни, что Великий Понтифекс на рабочем месте не терпит никакого панибратства. Так что пусть забудет, что он мой родственник, ведёт себя учтиво и обращается как положено. Понял?

– Да, святой отец, – майордом, переломившись пополам, попятился к двери. – Понял. Сделаю…

Верховный Сенатор Ромы синьор Скотт Папарони – невысокий, но обширный в талии, бесшеий и коротконогий, словно бы пристукнутый сверху огромным молотком, – вошёл в кабинет понтифекса нерешительно, с видом человека, неожиданно забывшего своё имя. Губы его были поджаты, маленькие, заплывшие жиром глазки беспокойно шарили по сторонам, на бледном выпуклом лбу блестели редкие капельки пота. Свою шляпу – дорогую, с высокой заострённой тульей и загнутыми вверх, узорчато изрезанными полями – он мял в руках, явно стесняясь неестественного положения своего головного убора. Войдя, он сделал несколько неуверенных шагов и остановился, не дойдя даже до середины комнаты.

Иннокентий поднял на посетителя глаза и несколько мгновений задумчиво, как бы не узнавая, смотрел на него. Затем брови его поползли вверх и понтифекс, отодвинув от себя полуразмотанный книжный свиток, устало откинулся на спинку стула.

– A-а, дядюшка… – улыбнулся он краешками губ. – Рад тебя видеть…

Синьор Папарони, шумно выдохнув, суетливо задвигал ногами и, издав некое неопределённое восклицание, долженствующее, вероятно, означать приветствие, попытался учтиво поклониться. Ни шея, ни поясница его к таким телодвижениям были явно не приспособлены, поэтому поклон сенатора выглядел так, как будто он боднул лбом что-то невидимое, висящее у него перед носом.

– Прости, что заставил тебя ждать, но сам видишь, – Иннокентий показательно обвёл рукой канцелярский беспорядок на своём столе, – забот множество, буквально не продохнуть… Как твои дела? Надеюсь, всё хорошо? Как здоровье тётушки? Молюсь о ней ежедневно. Что поясница её, прошла? Помогла мазь, что я отсылал ей перед февральскими календами? Или, постой, это же было на Очищение Девы Марии! Вот видишь, голова кругом – совсем запутался в днях!.. – понтифекс говорил быстро, не давая гостю не то что ответить на заданный вопрос, но даже просто вставить хотя бы слово; присесть дону Папарони также не было предложено. – Наслышан, наслышан о случившемся с тобой. Подумать только! Забросать камнями повозку Верховного Сенатора! Возмутительно! Чернь совсем отбилась от рук! Надеюсь, дядюшка, ты не пострадал? Зачинщики, я так понимаю, уже пойманы? Нет?! Ну как же так! Необходимо поймать и наказать! Наказать публично и максимально жестоко! Дабы в будущем никто и в мыслях не держал поднять руку на человека, облечённого властью!.. Хотя, конечно, с другой стороны, горожан вполне можно понять. Многие недовольны действиями городских властей. Налоги день ото дня растут, а куда идут собираемые деньги – совершенно непонятно! На улицах грязь, смрад! Ивовый холм и Эсквйлин который год без воды – колодцы не чистятся, родник у церкви Святого Сильвестера совсем зачах! Я уже не говорю про городские суды! Там же творится форменное безобразие! Судьи поголовно мздоимствуют! Дошло до неслыханного – говорят, некоторые из них даже установили фиксированный размер взятки за то или иное решение! Горожане жалуются! Жалуются мне! А что я могу поделать? Верховный Сенатор назначается не мной. И подчиняется не мне… Я говорил на днях с капитаном Мейнардо. Он лишь разводит руками – у него слишком мало людей, чтобы обеспечить порядок во всём городе. Так что я совсем не удивлюсь, если камни в повозку сенатора станут швырять и впредь. И как знать, может, дело камнями не ограничится. Может, кто-нибудь и нож сейчас точит. Злобно ухмыляясь… Ты вроде как побледнел, дядюшка? Нет? Полноте! Я уверен, до этого дело не дойдёт. Швырнуть камень вслед повозке – это одно. А готовить покушение, с оружием, всерьёз – это, согласись, совсем другое. Тут смелость нужна. Или же глупость, безрассудство… А с другой стороны, сколько дураков на свете! Да и нравы, сам знаешь, нынче не те. Ожесточился народ. Бога забыл. Злобствует. Вон, в Аррётиуме, говорят, толпа подесту своего на кол посадила… Хотя, опять же говорят, было за что. Казну разворовал, кумовство развёл, должностями торговал чуть ли не в открытую. Вот народ и взбунтовался. Прямо в дом, говорят, пришли, супругу его, благородную синьору, обесчестили, а его самого в смоле да в перьях изваляли и – на кол…

– О Господи!.. – взмолился, хватаясь за сердце, сенатор. – Дозволь присесть, святой отец! Ноги не держат!..

Дон Папарони на подгибающихся ногах проковылял до ближайшего стула и, кряхтя, тяжело опустился на него. Иннокентий, взяв со стола изящный серебряный колокольчик, негромко позвонил.

– Принеси воды дону сенатору… – приказал он возникшему на пороге майордому. – Я вижу, дядюшка, со здоровьем-то у тебя не всё благополучно, – подытожил понтифекс, сочувственно оглядывая перекошенную набок, тяжело отдувающуюся фигуру гостя. – Волнуюсь я. Не щадишь ты себя. А возраст-то у тебя почтенный. Может, уже хватит? Может, на покой пора? Пусть, вон, молодые воз этот на себе тащат… И опять же, по моему разумению, лучше самому уйти, уйти вовремя – с почётом, приняв за дела свои благодарность сограждан и благословение церкви, чем дождаться отставки, позора и бесчестия. А может, и ещё чего… похуже… Ведь тебе, почитай, ещё больше чем полгода крест этот на себе нести. Справишься ли? Да и тётушку бы пожалел. Ведь, не дай Бог, с тобой что случится, она же этого не переживёт. И меня совесть замучает – не уберёг, не отговорил… – он замолчал, прислушиваясь, как сенатор, гулко глотая, пьёт принесённую майордомом воду.

Дон Папарони сунул слуге пустой кубок и отёр рукавом проступившую на лице обильную испарину.

– Клевещут… – хрипло начал он и, откашлявшись, простёр к Иннокентию руку с зажатой в ней шляпой. – Клевещут на меня, дорогой Лота… э-э… святой отец! Всё, как есть, клевета! И про взятки, и про кумовство! Никогда даже одного денария не брал! Ты же… э-э… вы же меня знаете, святой отец! Вы… вы верите мне?!

– Разумеется! – Иннокентий успокаивающе поднял ладонь. – Разумеется, дядюшка, я тебе верю. Кому как не мне знать твою кристальную честность и врождённое благородство? Ведь оттого и волнуюсь за тебя!.. Ты ведь ещё учти, врагов у тебя теперь прибавилось. Ведь то, что именно меня избрали Великим Понтифексом, несёт тебе – именно тебе! – прямую угрозу. Смекаешь, о чём я?..

Дон Папарони, прекратив утираться, замер и недоверчиво уставился на собеседника.

– Да-да! – покивал Иннокентий и, понизив голос, разъяснил: – Моё избрание для многих – что кость в горле. Бобоне, Орсини, Савелли, они ведь не простили мне своего поражения. И никогда не простят! И то, что ты, дядюшка, мой родственник, делает твоё положение крайне уязвимым, если не сказать опасным. Подумай об этом… Я прошу тебя. Как твой друг и родственник прошу. Подумай, может, хватит испытывать судьбу?.. Жизнь, она ведь и без того коротка. И не следует стремиться сделать её ещё короче… Господь нас всех когда-нибудь призовёт к себе. В своё время. У Него на каждого из нас Свои планы. А потому самому искать опасность, опрометчиво играть с огнём

– это почти всё равно, что совершать грех самоубийства. И это я говорю тебе уже не как родственник, но как Великий Понтифекс и Викарий Христа!

Иннокентий замолчал и, откинувшись на высокую спинку кресла, строго и даже несколько надменно оглядел посетителя. Под этим холодным, совсем не родственным взглядом дон Папарони поёжился и, опустив глаза, некоторое время молча теребил пухлыми пальцами свою дорогую шляпу.

– Я… Я понял вас, святой отец, – пробормотал он почти неслышно. – Я… обещаю подумать… Обо всём, что вы мне сказали, – сенатор быстро взглянул на понтифекса и сейчас же вновь спрятал глаза. – И я… я буду крайне осторожен, святой отец.

– Именно! – кивнул Иннокентий. – Именно! Я рад, что… что вы меня правильно поняли, дон Папарони. Осторожность и здравомыслие – вот то, к чему я вас призываю… Может, мне помочь вам с охраной? Хотя нет!..

– понтифекс покачал головой и поморщился. – Это будет, наверняка, неверно истолковано. Даже в этом я не в силах помочь вам, дон Папарони. Поэтому остаётся одно – осторожность… Здравомыслие и осторожность… – последнюю фразу Иннокентий произнёс уже отвлечённо, беря в руки отложенный при появлении сенатора свиток. – У вас будет ещё что-нибудь ко мне, дон Папарони?.. Нет?.. Альберт! Проводи дона сенатора. Всего вам наилучшего, дон Папарони! Храни вас Господь! И передайте моё благословение супруге вашей, благородной донне Роксане!..