Окно распахнулось снова, оттуда высунулась встрепанная женская головка, звучно прокричала:
– Андрееей! Андрей, домой!
Тут же следом, вдогонку:
– Хоть бы ребенка не вмешивала, шлюха ты бессовестная!
– Андрей! Домой немедленно!
– Я пойду. А ты здесь посиди, ладно? Вот тебе книжка, тут картинки есть.
Дома царил разор. Начинался он уже на первом этаже сбитыми с полок книгами и осколками большой напольной вазы китайского фарфора, и продолжался на лестнице. Идти наверх мальчик не хотел, он уже догадывался, что там увидит.
– Андрей! – взвизгнула женщина и что-то сочно хрустнуло, разлетаясь вдребезги.
В комнате родителей словно бы ураган прошел – содраны со стен картины, холст с изображением миловидной девушки, увитой плющом, прорван в нескольких местах. Разбита вся коллекция китайской посуды. Отец в незастегнутой рубашке и мать в растерзанном пеньюаре, нечесаная, сверлили друг друга ненавидящими взглядами из разных углов.
– Андрей, выйди, – отец дышал тяжело, как после заплыва через запруду туда и обратно.
– Нет, Андрей, стой. Мы с тобой уезжаем. Не будем больше с этим выродком жить. Собирай свои вещи, – мать говорила холодно, явно наслаждаясь пробежавшей по лицу мужа гримасой злости и досады.
– Андрей останется со мной. Даже в суде решат в мою пользу. Женщина, которая в каждую постель прыгает, не может быть хорошей матерью.
– В каждую постель, значит, прыгаю? А то, что у тебя продавщицы все сплошь девицы без стыда и совести – это нормально?!
– Я с ними не сплю. А вот ты, дешевка… – отец был очень бледен, говорил медленно и тихо.
Андрей уткнулся взглядом в пол. На родителей смотреть ему было страшно. Когда они так злятся, кажется, что нормальной жизни уже не будет никогда. Но ведь повторяется – всё хорошо, хорошо, кино, парк, аттракционы, папа ходит довольный и учит всяким фокусам, а потом вдруг мама не приходит домой ночевать и снова – крики, битье посуды, обещания развода.
– …Такую похотливую кошку, как ты, нужно еще поискать. Андрей останется со мной. Ты можешь убираться на все четыре стороны. Если хочешь, можем официально оформить развод. Можешь даже оставить за собой квартиру в городе. Но сына не получишь.
Мама скривила губы в злой усмешке, темные волосы откинула на плечи. Натянут рассмеялась.
– Если тебе интересно, это вообще не твой сын! Это от Женьки, шофера, помнишь такого? Охота тебе ублюдка воспитывать?! Я ухожу. Андрея забираю, а квартиру можешь себе хоть в задницу засунуть, мне плевать!
Сердце глухо стукнуло и упало куда-то вниз. Тяжесть неимоверная. Лицо у папы стало каменное.
– Повтори, что ты сказала, Катя.
– Андрей не от тебя, а от Женьки. Стала бы я рожать ребенка от такого урода, как ты? Так что он только мой, ты на него никаких прав не имеешь. А квартиру в задницу себе запихни, папик, – прошипела мать.
Дальше что-то снова шумело, кричали и хлопали оконными рамами, только Андрей не слушал. Он убежал к себе в комнату, рухнул на кровать, спрятался в ворох подушек и так замер. Ни пошевелиться, ни даже всхлипнуть сил не было. Лежал так долго без единой мысли. Потом пришла двоюродная сестренка Анька, принесла книжку. Ничего не спросила, тихо прикрыла за собой дверь. Еще позже зашел отец и ровно сообщил, что мама больше здесь жить не будет, что она уехала, но всё будет хорошо. И что то, что мама сказала – это неправда. И сидел рядом. А Андрей так и лежал, уткнувшись в подушку и вдыхая ее душный запах. День выдался жаркий....
А потом отец вдруг как зарычит да как долбанет – крепким кулаком по деревянному столу! Бум! Бууууууум!
Андрей аж подскочил на койке, та противно спружинила. Сообразил – сон. На остальное соображения уже не доставало.
– А?! Черт! Apage, bestia!
***
…Вонючий мышиный помет по углам. Огонек. Шуршание в подполе, но не мышь. Тянет снизу гнилью. Холодно. Грязные лапы, пыльные. Голодная. Веревка жжется и колется. Человек. Всё из-за человека. За стеной шумят деревья. Кричит филин. Охота зовет.
Серые тени бегут по полу как мыши. Серые-серые и еще серые-желтые. И трещит огонек. Снаружи идет снег. Опять. Он холодный и липнет к лапам. Человек Еж лапы связал. Веревка колется. Разгрызть. Человек смотрит и что-то говорит, чего я не понимаю. Ненавижу. Рычу. Он вкусный. Но далеко. И опасный. Боюсь. Снова рычу.
Веревка на вкус горячая. На запах – мертвая уже давно. Болят губы. Человек злится, хоть и не рычит, но скалится и пинает под ребра. Показываю ему, что подчиняюсь, что он главный. Он еще отвернется. Самец…
Дверь. Её открыть, пока лапы удобные, а потом уже в нормальном виде убежать. И больше сюда не возвращаться.
Снова рычу. Еж сидит и на меня таращится. Он по-прежнему пахнет больным и прелым теплом, и он устал. Нужно только терпеливо ждать, тогда самец уйдет спать. Снаружи уже почти светло, время ночной охоты на исходе. Смотрю на него, жду. Потом притворяюсь, что хочу спать. При враге опасно, но закрываю глаза. "Сплю".
Человек расслабляется, начинает дышать ровнее и глубже, потом скрипит кровать. Для верности жду. Торопливо грызу веревку. Слишком долго. Рву ее и терзаю. Она глубоко врезается в кожу, больно. Внезапно шипит и распускается на кольца. Падает. Бегу к двери, пока человек не проснулся. Я хочу есть! Я хочу на свободу!
И тут проклятые лапы сводит судорогой. Она роняют меня на пол, мне целый миг больно, как если бы шкуру сдирали. А потом лапы снова нормальные, только потолок стал выше и до засова едва дотянешься. Порвала б в клочья! Кого, не знаю. Но скорей, скорей! И бьюсь о дверь, может, поддастся. На улице уже светло, прохрустел снегом сохатый. Скорее!
Еж проснулся. Закричал. Зарычала. Хотела припугнуть. Зарычала в ответ. Оскалилась. Но…
Apage, bestia!
И снова судорога.
Колотит.
Содрали шкуру! Опять голая, беспомощная, с глупыми неудобными… Как же…
Apage, bestia!
Сводит лапы! Сводит, как если бы…
Apage, bestia!
Рычу! Кричу! Содрали! Ненавижу! Как же бо…
Apage, bestia!
А-ах…
Apage, bestia!
Ненавистный са…
Apage, bestia!
А-ах.
Уже не кричу и не рычу. Только лежу и скулю. Я больше не могу. Смотрю на ненавистного человека. Жду, когда уже убьет. А он не торопится. Я прячу неудобную морду в неправильные лапы. Шаги. Вздрагиваю, когда он наклоняется и теребит шкуру. Что-то рыкает, я не выдерживаю. Вцепляюсь ему в руку до крови, до вкусного горячего на языке, очень хочу есть… опять до судороги…
Apage, bestia!
