Здесь я немного перевела дух, собралась с мыслями, сосредоточилась и продолжила:
«Я считаю, что абсолютно то – же самое, только в гораздо большей степени, касается обслуживающего персонала нашего лагеря, представитель которого, не считая вас (а, может, я зря это сказала, всё-таки Марковка не обслуживающий персонал), находится сейчас в этом кабинете. Так вот получается, что этому самому персоналу, украденные вещи тоже очень даже необходимы, и сил у них, чтобы взломать замок от склада более чем достаточно. Поэтому, если, как вы говорили на линейке, никто в самое ближайшее время не признается, то обыск необходимо начинать не с детей, а именно с взрослых, да ещё с участием представителей детского самоуправления. И, я считаю, что начинать этот самый тщательный обыск необходимо немедленно. Поэтому я предлагаю сейчас же подать условный сигнал, чтобы за несколько минут сюда, в ваш кабинет, явились представители всех категорий старшего и младшего состава».
Надежда Марковна смотрела на меня выпученными круглыми глазищами, губы её шевелились, словно она что-то жевала, но долгое время я ни единого звука не услышала. Завхоз подобострастно следил за всеми её движениями. Наконец, Марковка, с величайшим, как мне показалось напряжением, выдавила из себя:
«Какие ещё категории, что за чушь ты мелешь? Здесь пока ещё я распоряжаюсь. А, ты, малявка, сгинь отсюда немедленно и через несколько минут жди прихода представителей единственной и неповторимой категории нашего лагеря – его руководящего состава. Всё. Пошла вон, пока моё терпение окончательно не лопнуло!»
Последнюю фразу начальница выкрикнула с такой неимоверной злостью, что на губах её показалась пена. Марковка от негодования даже забыла, что не хотела выпускать меня из своего кабинета до начала обыска. Мне стало противно, и я быстро покинула «гостеприимные» апартаменты руководителя.
Через час к нашему корпусу нагрянула целая комиссия – начальница, её заместитель по воспитательной работе, педагог-организатор, завхоз, главный физрук лагеря, начальница столовой, старшая пионервожатая (хотя пионеров не было, но название сохранилось с давних пор), вызванный специально начальницей и приехавший из районного центра представитель следственных органов, и другие официальные лица. Они разделились на несколько частей, заходили в детские палаты и приказывали детям перетряхивать свои постели и тумбочки. Детскими вещами они занялись сами и проверяли их очень тщательно.
Затем они внимательно обошли вокруг отрядного корпуса, придирчиво осмотрели прилегающую к нему территорию. Ещё послонявшись некоторое время и, ничего не обнаружив, они приказали нашему воспитателю Ивану Антоновичу построить всех нас перед корпусом. Через минуту все выстроились, и вот здесь началось самое неприятное и унизительное. Нас стали обыскивать. Естественно, что девушек обыскивали женщины, а парней – мужчины.
Конечно, они обыскивали нас аккуратно, никому не делали больно, но это было настолько унизительно, что из моих зеленоватых глаз закапали слёзы. Вот тебе гордость и независимость. И тут у меня мелькнула отчаянная, даже дерзкая мысль. Я её поначалу сама испугалась, но потом решительно настроилась. Я понятия не имела, что из моей «страшной» затеи может получиться, но всё-таки решилась, может быть, на самый отчаянный поступок в своей жизни.
Когда ко мне подошла заместительница начальницы, чтобы обыскать меня, я просто и смело, довольно громко, чтобы все слышали, проговорила:
«Вы не смеете обыскивать взрослую девушку. С таким же успехом я сама могу вас обыскать!»
Заместительница сразу замерла на месте от неожиданности, а затем зловеще пробасила:
«Так ты я смотрю, негодница, никак не угомонишься. На линейке при всех открыто оскорбляла руководителей, а сейчас…вон что надумала. Не смей перечить! Иначе дело для тебя может о-о-о-очень плохо кончиться, оно может с успехом дойти и до колонии, мы не посмотрим, что ты из бедной семьи».
Тогда я резко отскочила в сторону и зло пробурчала:
«Что хотите со мной делайте. Хоть режьте, а обыскивать себя я всё равно не позволю».
Меня, в качестве наказания до вечера посадили в «карцер». Так называлась кладовка, расположенная как раз в дальней комнатушке ограбленного склада. Это было малюсенькое помещение – примерно два с половиной метра длиной и два метра шириной со старинной полуразвалившейся кроватью. Я должна была находиться там до тех пор, пока не осознаю своё злостное антиобщественное поведение и не извинюсь перед руководителями. Начальница пригрозила, что сегодня же сообщит моей матери на работу о моих всех проступках, и срочно вызовет мать в лагерь, надеясь, что хоть у неё получится воздействовать на свою дочь – хулиганку, «по которой плачет тюрьма».
Здесь всё же необходимо пояснить, что училась я довольно прилично, учителям открыто никогда не грубила, но всегда боролась за справедливость и честь любого человека, отстаивала его право на гордость и независимость (собственно, с этого я и начала своё повествование). Учителя в школе привыкли к моему независимому поведению, правда иногда мне всё же доставалась от завуча и от директора, но всё ограничивалось лишь предупреждениями. Тем более, что в нашем классе обучались и открытые наглецы, которых я иногда, прямо в присутствии учителей, «ставила на место». Директор об этом знала, и, кто знает, может где-то, в глубине души, даже уважала меня, хотя открыто об этом никогда не заявляла. А после того, как я заняла второе место в районной олимпиаде по химии, видимо, дала негласное указание учителям и завучам «не трогать меня». Она, наверно, им сказала примерно так:
«Девочка ведь старательная, не без способностей, поэтому просто не надо её провоцировать. Если она что-нибудь там выскажет по поводу несправедливого отношения, не трогайте её и не раздражайте. Тогда, она наоборот, всегда вас поддержит во время «поединка» с каким-нибудь подлинным наглецом. Но ей обязательно необходимо убедиться, что правы именно вы, а не ученик, в общем, не трогайте её, не задевайте по пустякам».
И школьные учителя прекрасно всё поняли, а сверстники в подобных случаях связываться со мной просто боялись, зная, что и физически я не из слабаков. Поэтому, моя школьная жизнь протекала, хоть и не без некоторых казусов, но всё же вполне приемлемо.
Но здесь, в лагере, расположенном «у чёрта на куличках» меня никто не знал, здесь была совершенно особая обстановка, в которую я, ну никаким образом, вписаться не могла.
Конечно, голодом меня в «карцере» не морили. Несколько раз приходил завхоз, приносил еду. Я заметила, что он как-то слишком подозрительно смотрит на меня и выглядит уж слишком уверенно – полная противоположность поведению этого же человека в кабинете начальницы.
В мою душу с каждым его приходом стало закрадываться всё большее и большее подозрение, но вот по поводу чего, я сама понять никак не могла. Я «нюхом» чувствовала, что он замешан и в краже своего собственного склада и, главное, с каждым разом всё больше догадывалась о том, что вполне возможно, что именно он был около нашего корпуса во время моего такого неудачного ночного «путешествия».
Правда, так называемая тень, обутая в резиновые сапоги была гораздо выше его, дерево, на которое я наткнулась, чуть не задохнувшись винно-водочным перегаром, было гораздо шире его и, вообще, гораздо мощнее. Но всё равно внутреннее чутьё упорно подсказывало мне, что здесь что-то не так. Я не только теперь не сомневалась, что мои ночные «столкновения» и ограбление склада тесно взаимосвязаны, но, вообще считала, что эти события являются лишь малой долей того грандиозного страшного плана, который разработали неведомые мне силы и, который уже начал осуществляться. Он начал осуществляться, и одно это меня сильно пугало. Я не могла ничего объяснить и ничего понять, но на душе стало, поистине, жутко.
Я чувствовала, что по странному стечению обстоятельств оказалась вовлечённой в круговорот неких событий, и те люди, которые что-то замышляют, видимо, не рассчитывали, что я проявлю такую неожиданную для них активность и буду им всё время мешать. Я оказалась вовлечённой в некий порочный круг жутких интриг и махинаций, и что теперь меня каким-то образом используют, выставив чуть ли не главной виновницей преступления, совершённого прошедшей ночью. По всему выходило, что на определённом этапе их коварного плана я им просто необходима, но пройдёт определённый срок, они сделают своё чёрное дело или определённую его часть, тогда я им стану просто не нужна, и, естественно, они быстро избавятся от меня любым способом.
Этим же вечером меня «освободили» из-под ареста, и я благополучно вернулась в свой первый отряд.
Глава 3
Ночью меня неожиданно дёрнули за плечо, и я моментально проснулась. Оглядевшись кругом в полумраке лагерной палаты, я никого не увидела. «Может быть, нервный тик, – подумала я, – но как-то не верится, что в таком возрасте». И я отбросила от себя эту мысль. И хотя в этот раз мне никуда не хотелось, я аккуратно и очень тихонько приподнялась со своей кровати, надела сланцы, и, крадучись, вышла в тёмный коридор. Постояв с минуту и никого нигде не заметив, я, было, уже собралась возвращаться в свою мягкую постельку, посчитав «дёрганье плеча» ложной тревогой.
Повернувшись, я открыла дверь в свою палату и, здесь яркий свет электрического фонарика, вспыхнувший под моей кроватью, настолько ослепил меня, что я моментально зажмурилась и быстро захлопнула дверь, опять оказавшись в тёмном коридоре.
«Выходит, человек, сидевший под моей кроватью, дёрнул меня за плечо, чтобы разбудить. А теперь этот же человек новой неожиданностью загнал меня обратно в коридор, – разные мысли сверлили мою бедную головёнку со всех сторон, но одна мысль краеугольным камнем давила не только в голову, но и в сердце. – Главное, держать себя в руках и не поддаваться на провокации».
И здесь сильные руки неожиданно схватили меня сзади, заткнули мне рот какой-то паклей (людей было, по крайней мере, двое, а, может, и больше, я не разобрала в темноте). После этого очень быстро крепко завязали мне глаза то ли тряпкой, то ли каким-то поясом. Затем, видимо, последовал сильный удар по голове, в которой сразу помутилось, и я потеряла сознание.
…Очнулась я в каком-то лесном домишке, похожем на деревенскую избу. Из окна были видны сплошные деревья, а так как окно было приоткрыто, в комнате стоял терпкий запах леса. Рядом со мной сидел дряхлый старик и чмокал губами. Лишь через несколько минут я поняла – он увидел, что я очнулась и теперь пытается мне что-то сказать или объяснить, но я ничего не могла понять из его, как мне казалось набора бессвязных между собой фраз. Затем я снова впала в забытьё.
Когда я очнулась во второй раз, старика уже не было рядом, но передо мной во всей красе сидела молодая девушка и улыбалась (видимо, мне) ехидной улыбкой. Через некоторое время девушка почему-то стала корчить мне страшные рожи. «Она дразнит меня, – догадалась я, – но, зачем?»
Мне стало очень противно наблюдать эти выкрутасы, и я зажмурила глаза. Я ещё долго находилась в полусознательном состоянии. Как и тогда в лагере, мне опять мерещились глюки. В ушах стоял совершенно непонятный булькающий шум, иногда сменяющийся треском. Голову ломило. Я чувствовала, что вокруг меня со всех сторон происходят какие-то события – что-то уносят, приносят, передвигают, кто-то спорит, кто-то даже с кем-то дерётся. Затем я услышала вой сирены и проснулась окончательно.
Честно говоря, сначала я так и не поняла, то, что происходило вокруг меня явилось следствием обычной болезни, связанное с расстройством психики, или же меня специально вводили в бессознательное и полусознательное состояния, чтобы провести надо мной задуманный кем-то эксперимент? Вскоре, я стала понимать, что именно второе моё предположение соответствует действительности.
Итак, я окончательно пришла в себя, и, широко раскрыв глаза, увидела… два скелета, которые сидели около моей кровати, примерно на том же месте, где до этого сидели дряхлый старик и кривляющаяся девушка.
Странно, но я уже была готова ко всему и совершенно спокойно отнеслась к появлению этих самых…сущностей, которые выглядели довольно добродушными (такое, оказывается, тоже бывает).
Неожиданно скелеты встали (здесь я тоже не испугалась, а, скорее, удивилась). Но через секунду всё стало понятно, так как я увидела, что скелеты поднял двумя сильными руками…довольно молодой физкультурник нашего лагеря. Он поставил скелеты в шкаф, стоящий неподалёку и плотно закрыл его. Затем быстро подошёл к моей кровати и…улыбнулся своей широченной улыбкой довольно молодого здорового человека.
«Ну, привет, Кроха!» (Какая я ему кроха).
Я ему не ответила, хотя вполне могла бы. Он, видимо, почувствовав, что я не намерена с ним разговаривать, весело продолжил:
«Вот, говорят, что у каждого человека всегда есть спрятанные в шкафу скелеты. Я не исключение. Правда, шкаф стараюсь всегда плотнее закрывать, чтобы они оттуда не выглядывали».
Здесь он снова улыбнулся, выставив свои белые острые зубы, но, в этот раз я чётко заметила, улыбка его была какая-то ехидная, скользкая, я бы даже сказала, немного зловещая (хотя, почему немного?).
Здесь я впервые задумалась над таким понятием, как зловещая улыбка. В голове моментально выплыл вопрос, что страшнее – зловещее лицо или зловещая улыбка? Я ответила на этот вопрос сразу – второе, конечно, страшнее. Зловещее лицо, хотя оно и зловещее, но открытое, ничего не скрывающее. А вот зловещая улыбка, она, пожалуй, может ох как много всего скрывать под собой. Это всё равно, что один скелет из шкафа вылез и стоит перед тобой в полумраке.
Не знаю уж теперь, можно ли было, в самом деле, назвать улыбку физрука в тот момент по-настоящему зловещей, но то, что она несла в себе только один негатив, это я поняла сразу, и мне в этот самый момент сделалось не просто жутко, мне сделалось по-настоящему СТРАШНО. Гордость и независимость мои куда-то исчезли.
Голова моя сильно отяжелела и, в конце концов, сделалась словно каменная. А вся я настолько оказалась прижатой к кровати, настолько вдавилась в неё, что на моих зеленоватых глазах выступили слёзы отчаяния и полнейшего бессилия перед теми обстоятельствами, в которых я оказалась. Выходило, что, с самого начала, предчувствие не обманывало меня.
Физрук неожиданно перестал улыбаться и предложил мне встать. Я с трудом опустила свои также отяжелевшие босые ноги на пол, который оказался земляным (оказывается, я в землянке). Физрук протянул мне свою длинную руку, но я встала самостоятельно, не собираясь принимать его помощь. Затем я довольно громко попросила:
«Отведите меня обратно в лагерь».
Здесь физрук перестал улыбаться и ясно произнёс:
«Дороги назад в лагерь тебе больше нет, кроха. Там тебя уже ПОХОРОНИЛИ».
Я была готова ко всему, понимая, что попала в огромную переделку. Но эти слова ввергли меня в настоящий шок. Во-первых, я не могла понять точного значения произнесённого. Может быть это просто аллегория? А, может быть, молодой человек, просто решил пошутить или попугать меня. Я решила придать своему лицу самое наглое выражение и спокойно произнесла:
«Ну, и где же моя могила? Пойдём, ты мне её покажешь».
Здесь физрук сделался очень серьёзным и проговорил очень тихо, как бы сам себе:
