«Неудобное» искусство: судьбы художников, художественных коллекций и закон. Том 1

Впоследствии Курбе утверждал, что его неверно цитировали, что он требовал разборки (deboulonnement), а не уничтожения колонны. Вполне возможно, что его слова записали неправильно. Многие другие деятели Коммуны также предъявляли сходные претензии, поскольку в то время протоколы не проверялись и секретари передавали свои записи без утверждения их выступавшими прямо в руки издателей «Журналь офисьель».

В то же время из приведенного Отчета со всей очевидностью вытекает, что с Курбе не согласовывали и даже не ставили его в известность о мерах, уже принятых для уничтожения колонны. Тем не менее впоследствии художника сочли ответственным за принятие Декрета от 12 апреля 1871 года и виновником уничтожения колонны. Истинный же автор Декрета член Исполнительного Комитета Коммуны Феликс Пиа спустя три года после описанных событий признал, что ответственность за подготовку Декрета лежит на нем. Но спасти Курбе от обрушившихся на него в связи со сносом колонны судебных репрессий было уже невозможно.

1 мая Коммуна заключила контракт на снос колонны с неким инженером-строителем Ирибом. На этом документе подпись Курбе отсутствует.

Колонна была низвергнута 16 мая. Несколько членов Коммуны произнесли краткие речи; принесли красные знамена и водрузили их на пьедестале колонны.

Вне сомнения, Курбе не мог не находиться среди тех, кто наблюдал за свержением колонны, однако держался в тени и в выступлениях не участвовал.

После вступления версальских войск в Париж 21 мая 1871 года некоторым лидерам Коммуны удалось бежать за границу, но большинство их было арестовано. Всю кровавую неделю, что длилось сопротивление коммунаров, Курбе оставался на своем посту, помогая директору Лувра оберегать национальные коллекции, понимая их художественное и историческое значение и исполняя свой долг. Вероятно, он мог бы легко бежать в соседнюю Швейцарию, но, очевидно, не предполагал всей меры грозившей ему опасности. Впрочем, на всякий случай художник сменил квартиру, перебравшись к своему старому другу, мастеру по изготовлению музыкальных инструментов А. Леконту. В то же время все его имущество оставалось на прежней квартире, которую он снимал у мадемуазель Жерар.

Явившаяся к последней полиция конфисковала сундук с бумагами Курбе. 1 июня она проделала то же самое с полотнами художника, хранившимися в подвале дома, забрав их в количестве свыше двухсот. 2 июня она обыскала мастерскую художника и опечатала ее двери. Полиция явно преследовала цель выяснить, нет ли у Курбе работ, украденных в государственных галереях. Впрочем, руководивший этими операциями полицейский комиссар признавал, что «наша неосведомленность в вопросах искусства не позволила нам определить, написаны эти полотна самим Курбе или попали к нему из других коллекций». В ночь на 7 июня Курбе был арестован на квартире у Леконта и препровожден в префектуру полиции, где его допрашивали в течение часа и задержали на ночь. В записке, которую он смог переслать своему другу Кастаньяри, художник писал: «Вчера в одиннадцать вечера меня арестовали… Я спал в коридоре, набитом арестованными, а теперь сижу в камере № 24… Положение мое не из веселых. Вот куда можно угодить, если слушаться сердца».

На допросе 8 июня Курбе заявил, что стал членом Коммуны лишь для того, чтобы иметь возможность оберегать национальные художественные ценности, и что он последовательно противился всяческим экстремистским мерам.

Тем временем о его судьбе ползли самые фантастические слухи. Не располагая достоверной информацией, журналисты дали волю воображению. В газетах было опубликовано множество всевозможных домыслов о судьбе «художника-бандита». Например, сообщалось, что Курбе умер от апоплексического удара; укрылся в Баварии; был взят войсками в плен; был убит и т. п.

В течение нескольких недель в парижских изданиях появилось бесчисленное множество злобных карикатур на художника, десятки статей и наспех написанных памфлетов с яростными нападками на него, авторы которых не стеснялись в выражениях. Например, его обзывали «бегемотом, раздувшимся от спеси, разжиревшим от безрассудства и одуревшим от спиртного»[11].

Однако в непристойности всех превзошел Александр Дюма-сын. В длинной статье, опубликованной в газете «Фигаро» за 12 июня 1871 года, он вопрошал: «…от какого невероятного смешения слизняка и павлина, от каких генетических противоположностей, из каких отвратительных нечистот произошла, например, вещь, называемая Гюставом Курбе? Под каким колпаком, с помощью какого навоза, от какого взбалтывания вина, пива, едкой слизи и гнилостных газов выросла эта громогласная и волосатая тыква, это эстетическое пузо, это воплощение безумного и немощного „я“?»[12].

Родные Курбе и его друзья пустили в ход все свои связи, чтобы попытаться хотя бы временно вытащить художника из заключения, но все было тщетно.

Гюстав Курбе. Крестьяне Флаже возвращаются с ярмарки. 1850–1855 гг.

Предварительное обвинительное заключение против него было составлено 17 июня. В конце месяца в наручниках, в тюремном фургоне его доставили в Версаль для краткого допроса, а затем вернули обратно в тюрьму. Знакомый Курбе, англичанин Роберт Рид, попытался помочь художнику, напечатав 26 июня в «Таймс»: «Г-н, руководивший упомянутыми операциями, бывший министр (?) древностей и изящных искусств Коммуны, ныне ожидающий суда в Версале, передал мне для публикации нижеследующее письмо с ответом английской прессе, обвиняющей его в том, что он лично уничтожил несколько произведений искусства в Лувре.

Он собственноручно вручил мне это письмо в Ратуше в утро вторжения версальских войск в Париж: „20 мая 1871 года. Я не только не уничтожал никаких произведений искусства в Лувре, но, напротив, руководил сбором и возвратом на свои места в этот музей всех произведений, разбросанных по различным министерствам и зданиям столицы… Меня обвиняют в разрушении Вандомской колонны, хотя факты говорят, что Декрет о сносе ее был принят 14 апреля[13], тогда как меня избрали в Коммуну 20-го, неделей позднее. Я горячо настаивал на сохранении барельефов, предлагая устроить из них музей во дворе Дома инвалидов… Г. Курбе“»[14].

В июне друзья порекомендовали художнику адвоката Лашо, для которого Курбе приготовил обширные записки как основу для действий защиты. А чуть позже власти уведомили его, что в конце июня он предстанет перед третьим военным судом первого военного округа в Версале. Окончательное обвинительное заключение было составлено 25 июля 1871 года мсье де Плане, одним из секретарей суда.

Следует признать, что в целом этот документ излагал обстоятельства дела довольно объективно. В нем указывалось, что Курбе голосовал против создания экстремистского Комитета общественного спасения, занимался главным образом сохранением предметов искусства, не был членом Коммуны во время подписания декрета о сносе Вандомской колонны и, наконец, требовал разобрать колонну, сохранив ее бронзу. Тем не менее на нем лежит ответственность за определенные действия. Ввиду этого «вышеназванный Гюстав Курбе должен предстать перед военным трибуналом за:

1. участие в восстании, имевшем целью изменить форму правления, и подстрекательство граждан к вооруженному выступлению друг против друга;

2. за узурпацию общественных функций;

3. за участие в разрушении общественного памятника – Вандомской колонны, помогая или присутствуя вместе с теми, кто подготовлял, проводил или осуществлял его решение»[15].

Предстоящий суд над художником вызвал громадный ажиотаж во французском обществе. Сестра Курбе – Зоэ (ее полное имя – Жанна Терез Зоэ Курбе-Реверди) писала одному из друзей художника: «Почти все высокопоставленные люди Франции и соседних стран запаслись местами [на суде]. Попасть в зал будет почти невозможно. Право [на вход] имеют одни свидетели. Мсье Лашо поручил нам обратиться ко всем подлинным друзьям моего брата, которые готовы ему помочь… Если Вы сможете приехать в Париж и помочь Гюставу, выступив в понедельник в Версале в качестве свидетеля защиты, Вы окажете нам огромную услугу»[16].

Курбе судили вместе с восемнадцатью другими членами Коммуны, и очередь до него дошла лишь 14 августа. Невзирая на шумиху, поднятую прессой, военный трибунал отнесся к Курбе на редкость уважительно.

Председательствовавший в заседании полковник Мерлен выразил сожаление, что такой талантливый художник впал в столь пагубное заблуждение.

В ответ на вопросы Мерлена Курбе вновь заявил, что вся его деятельность в период Коммуны была исключительно конструктивной. Он охранял национальное достояние, голосовал против экстремистского большинства, спасал художественные коллекции и пытался сохранить бронзовую облицовку Вандомской колонны.

Обвинение вызвало всего двух свидетелей, и ни один из них не дал показаний, изобличающих подсудимого. Мадемуазель Жерар подтвердила, что художник жил у нее с 6 января по 23 мая 1871 года. Она попросила его съехать с квартиры лишь потому, что не хотела, чтобы арест произошел в ее доме. Она также показала суду, что художник всегда вел себя весьма пристойно.

Свидетель обвинения Жозеф Дюшу, привратник одного из зданий на Вандомской площади, заявил суду следующее. Ему кажется, будто он видел, что 16 мая 1871 года Курбе, в короткой черной куртке, взобрался по приставной лестнице и нанес первый удар по Вандомской колонне. Опровергая показания свидетеля, Курбе заявил, что у него есть только один черный костюм – долгополый сюртук, в котором лазить по приставной лестнице было бы крайне неудобно. Еще более оригинальным было другое «вещественное доказательств», на которое сослался подсудимый. Эффектно повернувшись к судьям боком и похлопывая себя по животу, художник обратил внимание на то, что эта часть его тела не дает возможности взбираться по приставным лестницам. А живот Курбе, употреблявшего громадное количество жидкости и не в последнюю очередь вина, был воистину огромен. Суд согласился с доводами подсудимого, а свидетель, выдававший собственные домыслы за факты объективной действительности, был посрамлен.

Напротив, защита Курбе представила более десятка свидетелей, да еще с десяток держала в резерве.

В частности, директор Лувра Барбе де Шуи и директор Люксембургского музея Филипп де Шеневьер, уволенные Коммуной и восстановленные после ее падения, утверждали, что Курбе серьезно способствовал сохранению художественных ценностей в национальных музеях. Причем это происходило не только до создания Коммуны и в период ее деятельности, но также в течение недели уличных боев, последовавших за вступлением версальских войск.

Свидетель Дориан подчеркнул, что Курбе – замечательный художник, но непоследовательный и некомпетентный политик.

В свою очередь, Этьен Араго, бывший мэр столицы, вообще не считал Курбе политиком.

Жюль Симон, министр просвещения, с некоторой неохотой показал, что Художественная комиссия при Правительстве национальной обороны, председателем которой Курбе избрали в сентябре 1870 года, была неофициальным органом, поэтому художник не являлся государственным служащим и узурпировать общественные функции в принципе не мог.

Ключевым моментом на следующем заседании военного трибунала, состоявшемся 17 августа, был допрос свидетеля Паскаля Груссе, товарища Курбе по несчастью, находившегося в одиночном заключении в Версале. Услыхав о выдвинутых против Курбе обвинениях, Груссе добровольно дал показания о том, что Курбе не имел никакого отношения к принятию декрета об уничтожении колонны, переговорам с подрядчиком и самому сносу памятника.

На судебном заседании 22 августа Курбе пытались обвинить в соучастии в краже исчезнувшей из Тюильри серебряной статуи двухметровой высоты, изображающей Мир. Однако через четыре дня председательствующий в заседании суда полковник Мерлен объявил, что статуя обнаружена в подвалах Лувра.

С Курбе довольно мягко обошелся даже прокурор Гаве. Он заявил, что ему горько видеть «художника с большим талантом среди деклассированных людей, которых леность и зависть превратили в преступников». Тем не менее он считал Курбе виновным в поддержке Коммуны и участии в ее деятельности.

Тридцать первого августа мэтр Лашо произнес мастерски построенную речь в защиту художника, закончив ее просьбой об оправдании. Хотя собственные политические симпатии адвоката были на стороне Империи, он считал поведение Курбе достойным уважения. Пункт за пунктом он проанализировал свидетельства в пользу художника. Впоследствии Курбе признавал добросовестность и компетентность своего адвоката, но жаловался, что как бонапартист Лашо относился к нему холодно и даже не подавал собственному клиенту руки.

Второго сентября в отношении Курбе был вынесен приговор. В дополнение к трем месяцам предварительного заключения суд приговорил его к шести месяцам тюрьмы, а также к пятистам франкам штрафа, не считая его доли судебных издержек.

Каждого из осужденных обязали уплатить как общие, так и личные судебные издержки. В связи с тем, что эти люди были в основном бедные, Курбе поступил весьма великодушно. Он добровольно рассчитался за своих сотоварищей, уплатив в общей сложности в казну французского государства 6850 франков.

После оглашения приговора Курбе перевели во временную тюрьму Оранжери в Версале, где ему пришлось спать «на трехсантиметровом слое насекомых». Чуть позже, 22 сентября, его этапировали в старую парижскую тюрьму Сент-Пелажи.

Сестре Зоэ в конце концов удалось убедить префекта полиции разрешить Курбе писать в его камере. Приводить к нему натурщиков не позволялось, но Зоэ приносила фрукты и цветы для натюрмортов.

В тесной каморке заключенного Курбе создал целую серию небольших композиций из цветов и фруктов. Он написал также портрет одного из тюремщиков, а на стене у кровати изобразил девушку с цветами в волосах. Голова ее, казалось, лежит на подушке художника. Сохранилась легенда, согласно которой надзиратель, обманутый реалистичностью увиденного, пришел в ярость при виде женщины, возлежащей в постели заключенного. Однако обнаружив, что дерзкая «нарушительница порядка» всего лишь нарисована, он от души посмеялся.

Незадолго до падения правительства Тьера Национальному собранию Франции была представлена смета на восстановление Вандомской колонны. 30 мая 1872 года Национальное собрание ее утвердило, с поправкой, внесенной новым кабинетом. В судебном порядке следовало уточнить общую стоимость восстановления колонны и взыскать ее с Курбе.

Это странное решение было совершенно беспрецедентным актом. До сих пор ни один конкретный человек или группа людей не признавались ответственными за ущерб, нанесенный общественной собственности во время революционных событий. Этот акт был тем более несправедливым, поскольку, когда колонну решили снести, Курбе не был даже членом Коммуны. Впрочем, в некоторых отношениях он вполне подходил на отведенную ему роль ответчика по этому громкому делу.

Курбе, несомненно, был связан с Коммуной. Он был весьма видной фигурой, как в прямом, так и в переносном смысле этого слова. Художник не бежал, как сделали многие его единомышленники, т. е. был у судебных органов «под рукой». К тому же считалось, что он богат. Немаловажным обстоятельством также являлось и то, что Курбе имел немало явных и тайных врагов.

19 июня 1872 года новый министр финансов Пьер Мань, непримиримый бонапартист, приказал по всей Франции конфисковать собственность Курбе. В Париже, Безансоне, Орнане и Флаже свора судебных приставов остервенело накинулась на семью и друзей художника, конфискуя все, что попадалось под руку. Мастерскую художника на улице Отфёй в Париже перевернули вверх дном, привратнику Бену было приказано не давать ничего из нее выносить. На полотна Курбе в галереях Дюран-Рюэля и других торговцев картинами был наложен арест. Железнодорожные компании получили инструкцию не перевозить ничего, принадлежащего Курбе.

Не дожидаясь, пока суд определит стоимость восстановления колонны, парижский префект, барон де Сандран, произвольно оценил издержки в полмиллиона франков. Курбе ответил красноречивым протестом: «…Вы сделали мне честь оценить мои финансовые возможности в 500 000 франков, что в глазах общества придает мне такое финансовое положение, которого я не заслуживаю… Заметьте… что я никогда ничего ни от кого не наследовал и что лишь сорок лет напряженного труда… позволили мне зарабатывать на жизнь и в то же время оказывать всеми признанные услуги искусству как во Франции, так и за границей. Было время, когда я мог бы, уступая принуждению, пожертвовать малую долю суммы, приписанной мне Вами… на реставрацию колонны, оплакиваемой Вами и разрушенной не мною, а свергнутой с пьедестала общественным мнением и декретом социальной революции. Два года войны и революции, во время которой я бескорыстно посвятил себя сохранению произведений искусства… лишили меня того немногого, что я заработал трудом всей жизни… Я могу жить, лишь занимаясь своим искусством. Прошу сообщить, разрешается ли мне еще писать картины и свободно продавать их во Франции и за границей в свою пользу или я отныне раб, обреченный работать на хозяина – французское государство, от имени которого Вы рассылаете предписания».

Курбе не без оснований предполагал, что в случае неуплаты им убытков в сумме, определенной судом по гражданскому делу, а сумма эта, несомненно, превысит его финансовые возможности, его могут приговорить к длительному тюремному заключению. Поэтому после долгих колебаний он принял, по-видимому, единственно правильное решение бежать в соседнюю Швейцарию. Это событие произошло 23 июля 1873 года.

Поколебавшись несколько недель, Курбе поселился на берегу озера в городке Тур-де-Пельс, где жил у разных лиц. Позднее он перебрался в кафе, принадлежавшее некоему Бюдри – «человеку атлетического сложения, бывшему мяснику, который держал на расстоянии всех, кто дерзнул бы досаждать художнику…».

Весьма любопытен способ, с помощью которого Бюдри помог Курбе спрятать картины, отправленные им в Швейцарию, от назойливых глаз французских агентов, которые могли бы попытаться их конфисковать. В одной из огромных винных бочек Бюдри соорудил тайник, куда Курбе засунул скатанные в трубу полотна. В другой же части бочки осталось несколько десятков литров вина, так что стоило открыть кран, как вино начинало течь, и все подозрения отпадали. Но французские агенты не появлялись, и со временем Курбе перенес картины к себе в мастерскую, где и выставил напоказ.

19 июня 1874 года многократно откладываемое дело по иску к Курбе начало, наконец, слушаться в Париже в суде по гражданским делам департамента Сены. В ходе рассмотрения дела Виктор Лефран, прокурор по надзору за государственным имуществом, еще раз заявил, что Курбе ответствен за разрушение Вандомской колонны.

Прокурор утверждал, что, хотя художник и не подписывал Декрета от 12 апреля 1871 года, этот документ был обоснован и подсказан петицией Курбе от 14 сентября 1870 года. К сожалению, весьма аргументированные возражения адвоката Лашо судей не убедили: 26 июня 1874 года суд подтвердил законность уже состоявшейся конфискации имущества Курбе. Одновременно он дал полномочие на конфискацию любого другого имущества, которое еще могло остаться у должника, и взыскал с него полную стоимость восстановления колонны. Причем точный размер этой суммы предстояло определить по окончании восстановительных работ.

Феликс Пиа, член Исполнительного Комитета Коммуны, бежавший в Лондон, попытался совершить запоздалую и безуспешную попытку спасти Курбе. Он публично взял на себя ответственность за принятие Декрета о сносе колонны и признал себя автором проекта этого Декрета, что до тех пор оставалось под сомнением. В письме в «Таймс», датированном 23 июня 1874 года, опубликованном в газете на следующий день, 24 июня, Пиа писал:

«Согласно вашему сообщению из Парижа о суде над Курбе, мсье Виктор Лефран, бывший министр, а сейчас представитель правительства, строит обвинение против бывшего члена Коммуны на предположении, что декрет был подсказан теми же причинами, по которым художник желал сноса колонны; это не совсем верно, нет, совсем не верно… Парижская Коммуна предписала снести Вандомскую колонну исключительно по политическим соображениям. Законно или нет – это решит история – я, как член Исполнительного Комитета, взял на себя инициативу в деле свержения колонны, не советуясь с Курбе и не учитывая его антипатию как творческого художника к этой подделке под римский монумент. Я предложил этот Декрет и составил его в чисто демократических выражениях… Таким образом, художник не инспирировал этот „социалистический“ Декрет и даже не голосовал за него… Поэтому я не могу допустить, чтобы ответственность за разрушение колонны возлагалась на Курбе. В любом случае это дело моих рук. Я выступаю с этим заявлением искренне и добровольно на благо великого художника, которого пытаются… разорить, после того как хотели убить. Надеюсь, что „Таймс“ поможет мне добиться справедливости для Курбе».

После оглашения решения о полном удовлетворении предъявленного к нему иска Курбе немедленно подписал апелляцию, составленную его адвокатом, но 6 августа 1875 года суд апелляционной инстанции оставил обжалованное решение без изменения.

19 ноября 1875 года поверенный Курбе Дюваль сообщает художнику: «Департамент государственных имуществ только что запретил раздел наследства, оставшегося от Вашей матери… Этот их ход помешает нам распоряжаться недвижимостью… Я со дня на день жду, что правительство потребует от Вас уплаты компенсации в размере 500 000 франков. Единственная наша тактика… выиграть время…»

Несколько позже Дювалю удалось договориться с Правительством. Он добился подписания соглашения, в соответствии с которым должно быть вынесено судебное постановление об уплате Курбе 323 000 франков с ежегодной выплатой по 10 000 в год. При этом подразумевалось, что к тюремному заключению Курбе приговорен не будет. После утверждения мирового соглашения судом художнику предоставляется полная свобода, и его судебное преследование прекращается. Поверенный также пытался настаивать на том, чтобы ежегодная выплата была меньше 10 000 франков, но лучших условий не добился.

Окончательное мировое соглашение было утверждено судом 4 мая 1877 года. Связанные с восстановлением колонны расходы с Курбе были распределены по следующим позициям:

• расходы Министерства общественных работ 286 549,78 франков;

• расходы Министерства просвещения и древностей и изящных искусств 23 420,00 франков;

• дополнительные расходы Министерства общественных работ 13 121,90 франков.

Итого 323 091,68 франков.

В соответствии с решением суда на эту сумму не должны были начисляться какие-либо проценты, за исключением случаев задержки платежей, за которые следовало начислять пять процентов годовых. 10 000 франков в год должны были выплачиваться двумя полугодичными взносами, начиная с 1 января 1878 года, что означало тридцать два года выплат для окончательного расчета по соглашению.

Состоявшееся судебное решение, в сущности, не было основано на каком-либо законе и было чудовищно несправедливым. В то же время мировое соглашение, заключенное поверенным Курбе с Правительством Франции, в целом было выгодно должнику. Оно отвело от него угрозу лишения свободы. Кроме того, соглашение было заведомо невыполнимым в смысле перспективы полного взыскания определенной судом задолженности. Ведь на момент вынесения решения Курбе было уже пятьдесят восемь лет. Аккуратно выплачивая по 10 000 франков ежегодно, лишь через 32 года он мог полностью компенсировать французскому правительству расходы, связанные с восстановлением Вандомской колонны. Однако возраст художника, состояние его здоровья, а также избранный им образ жизни, связанный с чрезмерным употреблением спиртного, не позволял строить столь оптимистические прогнозы.

От продажи ранее конфискованного у Курбе имущества было выручено 18 512 франков. Судебные издержки по делу составили 11 750 франков. Таким образом, в руках государства осталась принадлежащая художнику сумма в 6800 франков. Несмотря на это, 26 ноября 1877 года в отеле Друо в Париже состоялась еще одна распродажа имущества Курбе. С молотка пошло в общей сложности десять второстепенных картин художника, в том числе одна или две незаконченные и один набросок. Вся партия была продана меньше чем за десять тысяч франков. Эти полотна были найдены в мастерской на улице Отфёй. Вместе с ними было описано и продано несколько принадлежащих Курбе картин «старых мастеров», оказавшихся грубой подделкой. За них удалось выручить сущие гроши. Кроме того, были проданы: рояль красного дерева, столы, стулья, восемь мольбертов, два этюдника, рамы, несколько рулонов неиспользованного холста, постельные принадлежности и «некоторое количество хлама». Распродажа личного имущества Курбе расстроила его не меньше, чем денежные потери: он всегда держался за свои вещи и любил их, даже когда они приходили в ветхость и теряли материальную и потребительскую ценность.