Моё-твоё сердце
И с тех пор наши мамы сдружились на зависть другим обитателям Ферри-стрит. Они напоминали двух девчонок, что рисуют сердечки в дневничках, обсуждают мальчишек и пекут печеньки по выходным, разве что ночевать друг у друга не оставались. Ну, так, по крайней мере, рисовало моё воображение, когда мама рассказывала о своей дружбе с миссис Раморе.
Они быстро спелись, как две хористки, берущие одни и те же ноты. Все вечера, что отец задерживался в офисе, мама проводила в доме Елены или же вытаскивала её куда-нибудь «в люди». Мама приобщала соседку к культурной жизни мегаполиса, вспоминая истории из Нью-Йорка, а та, в свою очередь, учила жизни в маленьком городке, таскала по местным музеям, обсерваториям и колоритным заведениям.
Их крепкая дружба длилась примерно два года, а потом что-то пошло не так. Мама мало что рассказывала, а я видела, как ей горько вспоминать те времена и не настаивала. Знала только, что в какой-то момент мама Тедди разорвала все связи с Морганами. Не отвечала на звонки, не открывала двери, когда мама приходила с тёплым пирогом и крошкой Диланом под мышкой. Мама переживала, что она сама виновата в разладе.
– Когда рождается ребёнок, подруги отходят на второй план. – С грустью говорила она, когда я расспрашивала о ссоре с миссис Раморе. – Я старалась уделять Елене внимание, но, не стану скрывать, что отдалилась от неё, потому что всё свободное время возилась с Диланом.
Мама ещё какое-то время пыталась наладить отношения с соседкой, но та даже смотреть в сторону моих родителей не могла. И дружба рассыпалась, как мука из пакета.
А потом родилась я почти в одно и то же время с Тедди. И нашу дружбу уже ничто не смогло разрушить.
Ну, почти ничто… Так я думала, пока не узнала правду.
Тедди
В первый раз я увидела Хейли по-настоящему в окне её спальни, когда делала домашку по математике. Мама, как обычно, бросила меня на произвол со всеми этими вычитаниями слонов и мартышек, а сама снова убежала на работу в «Патио Пицца». Обычно она отпрашивалась на полчаса, чтобы забрать меня с уроков, накормить полусъедобным обедом и оставить за старшую в пустом доме, где больше никого не было.
Знаю, не очень-то ответственно, но у неё просто не было выбора. Няня стоила бешеных денег, а официантки тогда из бешеного зарабатывали разве что стресс. Не срывали куш, чтобы расплачиваться за приличную школу, оплачивать счета, одежду и еду, да ещё и позволять какой-то незнакомке вклиниваться в моё воспитание.
Мне же нравилось ощущать себя взрослой. Быть взрослой – у меня в крови. Как и любовь к сладкому. К тому же, я была примерным ребёнком. А если и нарушала правила, то только те, в которых говорилось «не таскать печенье из банки» и «не трогать шоколадки до ужина». Когда мама возвращалась с работы, она находила меня в целости и сохранности, чего нельзя было сказать обо всех тех сладостях, что попадались мне на глаза.
Математика никогда не давалась мне легко – я корпела над тетрадкой, выводя цифры, но душа просилась на свободу. Все эти палочки знаков «минус» и «равно» напоминали стальные прутья клетки, что зажали меня со всех сторон. Зато в литературе и других гуманитарных науках мне не было равных. Что ещё делать ребёнку, предоставленному самому себе почти двадцать четыре часа в сутки? Произведения из школьной программы я прочитывала за две недели до уроков – мисс Джульярд восхищалась моими успехами и одной только мне выдавала список книжек, что мы только будем проходить.
Моя домашняя библиотека не была особенно богата – так, полочка над рабочим столом с историями о русалках, королевских династиях и прекрасных принцах. Они спасали меня от тоски и одиночества, от жизни там, за окном, куда мама не пускала меня в одиночку. Каждую из книг я знала почти наизусть, но у нас не было денег, чтобы постоянно покупать мне новые. Зато маме не приходилось выдумывать, что дарить мне на день рождения. Я всегда получала в подарок книгу, и была счастлива, словно под упаковкой прятался единорог.
Я мечтательно выглянула в окно, словно забыла, что из моей комнаты открывался не самый красочный вид. Но нет. Кирпичная стена белого дома, где обитали соседи. Морганы, так мама их называла.
Мне они всегда казались какими-то персонажами из волшебной сказки. Одной из тех, что стояла себе на моей книжной полочке. Королевское семейство, обитающее в роскошном замке, пусть и без высоченных башен. По сравнению с их хоромами наш с мамой домик напоминал захудалую избушку. Разве что курьих ножек не видно. Две спальни наверху, общая гостиная, где еле умещался диван и телевизор, да кухня. Маме хотя бы повезло: из её окна виднелась вся улица. Соседские лужайки, каштаны вдоль проезжей части и крыши далёких высоток Вустер Сквер. А я большую часть времени задёргивала шторы, чтобы не попадаться на глаза девочке, что жила напротив.
Я часто видела её. Порой, даже чаще, чем собственное отражение в зеркале. Мы выходили из дома почти в одно и то же время. Только я медленно плелась за вечно спешащей мамой и забиралась на заднее сидение старой развалюхи, что мы подыскали на рынке подержанных авто. А она радостно выбегала в компании брата, что был на полголовы выше и учился на два класса старше. Они наперегонки мчались к блестящей новенькой машине, пока их родители чинно выплывали следом и с умилением наблюдали за любимыми детьми. Заметив нас, они непременно махали или кричали «Доброе утро!», как положено всем соседям. Но моя мама, отчего-то, лишь скупо кивала в ответ и подгоняла меня.
В такие моменты папа той девочки как-то поспешно отводил глаза, а мама менялась в лице. Уголки её красиво подведённых, напомаженных губ опускались, а глаза становились уже не такими зелёными. Я видела такое выражение лица у своей мамы почти всегда. Печаль и отчаяние – вот что скрывалось за этими малозаметными знаками. Однако я привыкла к тому, что моя мама всегда печалилась, но не та миссис. И я не могла взять в толк, отчего она грустит.
И расспросить ту девчонку тоже не могла. Она не сидела за мной на уроках, чтобы мы могли вот так просто подружиться. Давать друг другу списывать на тестах мистера Крю, обмениваться записками о противных одноклассницах под столом, стрелять бумажными комками в Руди, задиру, каких поискать. Он всегда воровал моё яблоко в столовой, запутывал волосы и приклеивал жвачки к стулу, но некому было за меня заступиться. А эта девочка выглядела так, будто всегда заступается за тех, кто слабее.
Проблема была в том, что мы учились в разных классах, хоть и ходили к одним и тем же учителям. Её миленькие юбки и блузки с узорчатыми воротниками преследовали меня повсюду. Я с любопытством, ну и немного с завистью, любовалась её нарядами, оттягивая свою бесформенную юбку-плиссе, на которой периодически расходились швы. Прикрывая лямкой от портфеля пятно на жилетке то ли от пасты, то ли от ленивой лазаньи, которое не удалось вывести. Или пересчитывая мелкие дырочки – точно точечки на спине божьей коровки – на плотных колготках, которые прогрызла моль, поселившаяся в моём шкафу.
Вокруг неё всегда вились другие девочки. Точно она центр карусели, а остальные – лошадки, движущиеся по кругу. Даже у магнита не столь сильный полюс притяжения – к ней магнитилось всё, что дышало. Одноклассники, учителя, зверюшки из живого уголка в кабинете миссис Хикс. Все её любили.
Порой во мне бурлило желание подойти к ней и попроситься в её свиту. Стать частью весёлой компании и её жизни. Узнать, каково это, так задорно смеяться, запрокинув голову, пока твои ноги скачут через резиночки, пока кто-то плетёт косички из твоих густых волос или пока вы сплетничаете о мальчишках. Но я робела. Не могла даже шагу ступить в её сторону. Если чем мама меня и наделила при рождении, так это непослушными волосами, склонностью к полноте и трусостью. Перед людьми, перед жизнью и даже перед самой собой.
А сколько раз она мелькала в окне! Наши дома ведь стояли плотничком. Две грани одной фигуры. Я старалась не наблюдать за тем, что она там делала, но не могла удержаться и порой заглядывала внутрь, если знала, что меня не поймают с поличным. С завистью разглядывала кровать с балдахином, совсем как у принцессы. Гардероб с блестящими маечками, в котором наверняка жили разноцветные феи, а не прожорливая моль. Большущего розового медведя, с которым можно было не бояться монстров под кроватью. Громадный стеллаж с бесконечными цепочками книг, которые всегда пополнялись новыми. Всё то, чего у меня никогда не было.
Тот день был самым обычным. Одним из сотен таких же одиноких дней, когда меня предоставили самой себе. Слоны никак не хотели складываться в одно стадо, поэтому я замечталась: как бы здорово было пойти сейчас в парк, как другие девочки с мамами. Или вместе испечь пирог, посмотреть мультики, устроить чаепитие. Сделать хоть что-нибудь вместе…
И тут я заметила, что окно той девочки распахнуто настежь. Створки едва ли не касаются моей открытой форточки. Перешагни – и можешь забраться к ней в комнату. На секунду стать ей, а не собой – пухлой, одинокой девчушкой с перепачканными шоколадом губами. Какие там слоны и вычитание!
Я отложила карандаш и сперва с опаской, а затем чуточку смелее, вытянула шею. Позавидовала жирафам, которые могли разглядеть всё, что им нужно, с расстояния в девять километров. Может, с математикой я была и не в ладах, зато в естественных науках плавала, как акула в океане – с чувством полного превосходства.
Моей соседки не было видно. Наверняка она проводила время с братом или мамой, а не с какими-то арифметическими слонами. Значит, она не увидела бы, что я вторгаюсь в её личное пространство. А мне так хотелось рассмотреть её спальню получше. Зависть в тот миг работала сильнее совести.
Я облокотилась о подоконник своего окна, высунулась из него почти наполовину и стала шарить глазами по комнате, которая никогда бы не стала моей. Так: раскрытый учебник по английскому – уж я-то знаю, с ним я покончила минут двадцать назад. Набор разноцветных карандашей – да я ведь тоже люблю рисовать! А ещё пушистый пенал и…
Внезапно на меня уставились зелёные глаза. Вынырнули прямо из-под стола и блеснули искренним удивлением. Я так испугалась – скорее от того, что попалась на месте преступления, чем от неожиданности. И не придумала ничего лучше, как…
– А-а-а-а! – Завопила я, будто на меня выскочил маньяк из-за угла.
Я была тихой, как улитка, но в то мгновение зашлась воплем. Сама не ожидала, что способна на такое. Во мне прорезался голос, а в девочке – ужас. Она отпрянула от окна и стала вопить в ответ. Так мы и кричали, как две сумасшедшие, и пялились друг на друга через открытые окна.
А потом вмиг стало тихо-тихо. Только эхо продолжало дребезжать по стеклу.
– Ты чего так разоралась? – Спросила девочка.
– Ты меня напугала! А ты чего?
– А ты напугала меня!
Её губы, намазанные чем-то блестящим, вытянулись бантиком. Посмотрите на неё! Надулась, как обиженная обезьянка! Но не успела я об этом подумать, как они тут же растянулись в радостной усмешке. А потом и вовсе из них вырвался безудержный смех.
Она засмеялась так звонко, так заливисто, что нельзя было не поддаться её радости. И я захохотала на одной волне с ней. Только что мы голосили на всю Ферри-стрит, а теперь смеялись, словно ничего смешнее с нами не происходило. Хотя… Если оглянуться на мою жизнь, пожалуй, так я и правда никогда не смеялась.
Дверь в комнату девочки распахнулась, и мы умолкли так же синхронно, как и минуту назад перестали орать.
– Хейли! Что случилось?
Её старший брат. Взлохмаченные каштановые волосы выдавали в нём настоящего Моргана. Он стал разглядывать комнату сестры, ища источник воплей. Подумал, что что-то ей угрожает? В мою комнату никто так не вломился, потому что меня некому было защищать.
– Ничего, Дил. – Девочка посмотрела на меня и тихо хихикнула. – Мы просто балуемся.
Дил – это сокращение от… Дилан, Диллард? Я понадеялась, что это не было его полное имя, иначе парню приходилось бы в жизни ещё туже, чем мне.
– Вы можете баловаться потише? – Строго спросил мальчик и зыркнул на меня так, словно я была виной всем вселенским бедам. – Я пытаюсь починить вафельницу.
Он казался немногим старше нас. А щупловатой фигурой и вовсе походил на мальчишку из параллели, но никак уж не двумя классами старше. Но строгий взгляд, серьёзность, закравшаяся в хмурость бровей, а ещё эти очки в толстой оправе делали его старше сразу на несколько лет. Словно кто-то впихнул старика в тело восьмилетнего мальчика.
Дил – или как там его звали по-настоящему – подтянул очки выше на переносицу и, покачав головой, как разочарованный взрослый, ушёл заниматься своими важными делами.
– Это мой брат, Дилан. – Объяснила девочка, поворачиваясь ко мне. Фух, так всё-таки его звали Дилан и он не мучился от подколов одноклассников. – И не волнуйся, он не такой злюка, каким кажется.
– Он и правда сможет починить вафельницу? – С восхищением и недоверием одновременно спросила я.
– Конечно, это же Дилан! – Вот так просто ответила соседка. – Он может разобрать и собрать всё, что угодно.
Я лишь молча кивнула, но меня больше восхищали не навыки Дилана, а то, что у них была вафельница! Я ела вафли только по праздникам. Не на Рождество, День рождения или День благодарения. И даже не по тем, когда я приносила домой «отлично» по математике. Праздниками я называла те дни, когда мама получала хорошие чаевые в «Патио Пицца», присаживалась на корточки передо мной и говорила:
– Что-то мне сегодня не хочется готовить ужин. Куда ты хочешь пойти, милая?
Она могла бы даже не спрашивать, ведь мой ответ всегда был один и тот же:
– В «Раффл Ваффл».
Там подавали самые бесподобные вафли, которые я только пробовала в жизни! Ну ладно, не так уж много вафель я перепробовала, но всё равно никогда бы не выбрала другое место. Даже пончиковую возле старшей школы Нью-Хейвена, где тусовались ребята постарше. Или кафе-мороженое около «Мьюзик Холла».
Но эти счастливчики из дома напротив могли есть вафли каждый день. Мне стало любопытно, какие ещё прибамбасы стояли у них на кухне или в ванной.
Моя партнёрша по «баловству» подошла к окну, облокотилась о подоконник, точь-в-точь как я и улыбнулась:
– Меня зовут Хейли. А тебя как?
И так я познакомилась со своей лучшей подругой и злейшим врагом.
Сейчас
Тедди
Что удерживает душу в этом мире? Спросите кого угодно, и даже самый закоренелый скептик ответит, что незаконченные дела. Как же нелепа и несправедлива жизнь, если обязательства не дают нам спокойно даже умереть. Нам дали второй шанс разобраться с нашими жизнями перед тем, как вернуться в собственные тела. Или навсегда заснуть и не проснуться.
Какое незаконченное дело беспокоило мою душу? Недоделанная домашка по математике? С ней у меня всегда были проблемы, но не думаю, что мистер Гонсалес так уж обидится, если я умру, не решив его логарифмические функции. Тайна, которую я хранила последний год? Хейли сама обо всём узнала и, собственно, поэтому мы и здесь, в больнице с переломанными конечностями и проблемами посерьёзнее. Может, вселенная хотела, чтобы я отыскала отца? Ответ, который я никак не могла получить при жизни.
Я шла, не разбирая дороги. Коридор перетекал в следующий и так до бесконечности, пока мой маршрут не упёрся в лестничную площадку. Вокруг кипела жизнь, но я не чувствовала себя её частью.
У нас с Хейли действительно всё кончено. Те годы, проведённые на подоконниках, оборвались, как последний лист бумажного календаря. После того, что было, она вправе злиться на меня, но обвинять в аварии! Вешать на меня ярлык чуть ли не убийцы? Никогда не думала, что дойдёт до такого. Мы одни в этом призрачном мире – нам бы сплотиться и попытаться понять, как вернуться назад, а не ссориться и обвинять друг друга во всём.
Конечно, её шок можно было понять. Судя по всему, я очнулась многими часами раньше и успела если не смириться, то хотя бы свыкнуться с мыслью, что больше не состою из плоти и крови. Лишь из иллюзорных сгустков чего-то неосязаемого. Хейли сложнее уложить всё это в голову, ведь она только-только очнулась ото сна. Да и признаться честно, из двух наших голова Хейли всегда была горячее. Я привыкла обдумывать, размышлять, искать общий знаменатель, она – паниковать и плакаться. Когда мы были вместе, эти две стороны наших характеров уравновешивали нас. Создавали идеальный баланс, вносили гармонию. Но стоило одной из нас сделать шаг в сторону, и устойчивая конструкция полетела россыпью.
Если бы Хейли не стала обвинять меня во всех грехах, если бы дала договорить, то узнала бы, что я обо всём этом думаю. Я хотела выкрикнуть в ответ, что виновен не ливень, не моя невнимательность и даже не вопли Хейли о том, что я предала её. Кто-то въехал в нас сзади, намеренно или случайно. Помню свет двух фар, что преследовал нас от самого въезда на шоссе. Если бы Хейли не отвлекала меня своими обвинениями, я бы смогла заметить больше, но увы… В задний бампер въехали, «мустанг» вильнул, я потеряла управление.
Может, это оно? Та причина, незаконченное дело, обязательство, что держало мою душу в этом безымянном мире «между»? Отыскать того, кто чуть нас не убил.
Жуть какая-то. Никто не хотел нас убивать. Те фары, что упрямо преследовали нас, – всего лишь человек, кому было с нами по пути. Толчок – не плод воображения, но наверняка мокрый асфальт учудил аварию. Не психованный преследователь. Мы с Хейли не самые примерные подростки во вселенной, но не настолько, чтобы вызвать чьё-то желание нас прикончить. Просто кому-то не повезло, он проскользил шинами по шоссе и вписался в нас.
Но мысли просто так не отрежешь, как ломоть хлеба. Подумав об этом однажды, я уже не могла избавиться от колюче-режеще-ноющего чувства опасности, тревоги и страха. А вдруг…
Вот бы сейчас оказаться дома! С детства я рвалась наружу, из старых стен скрипучего дома, далёкого от идеала. Но теперь, когда я оказалась вдали от него, он казался идеальным. Хочу туда, в свою спальню, не в палату кардиологического отделения, где пищит монитор и кричит Хейли.
Но как мне добраться туда? Взять такси? Смех, да и только. Проделать весь путь пешком? Я даже не знала, в какой больнице нахожусь. В любом случае, нельзя отдаваться во власть паники. Я не Хейли, которая поднимает визг при любом удобном случае. Неважно, на её плечо забрался паук, она получила неуд по литературе или увидела своё перебинтованное тело со стороны. Да уж, последнее, конечно, простительно, но в остальном она вела себя, как меленький ребёнок. Ещё одна бесящая вещь, на которую я закрывала глаза все эти десять лет. Стоило только нам высказать всё в лицо, и я стала понимать, что в нашей дружбе было много пробелов. Как в поломанном заборе. Где-то трещина, где-то не хватает целой штакетины.
Если уж Хейли намерена плакаться о том, какая она несчастная, что угодила в мир призраков – или как его называть? – то я не стану лить слёзы. Я привыкла к тому, что жизнь не очень-то хочет мне помогать, так что надо брать всё в свои руки. Нельзя же просто сидеть и смотреть на то, как моё тело умирает – то, что я и так проделывала последние шесть часов. Если есть какой-то шанс вернуть свою жизнь, какой бы несправедливой и одинокой она ни была – то я воспользуюсь им.
Все те, кто хорошо меня знал, – а это всего два человека, и то, мама иногда выпадает из этого ряда, – знал и то, что я обожаю составлять списки. В верхней шуфляде моего письменного стола спрятаны пять разных блокнотов. В клеточку, на кольцах, датированные и с пустыми листами. И для каждого нашлось своё предназначение.
Самый тонкий линованный с обложкой-пушистиком – для целей и планов. Не то, чтобы я была такая уж целеустремлённая, но каждый вечер вырисовывала по десять пунктов, что нужно успеть сделать за следующий день.
В датированном ежедневнике я вела записи обо всём, что случалось со мной в жизни. Если я всё же умру, и кто-то сядет прочитать мой дневник, его ждёт скучное чтиво и потраченное в пустую время.
Ещё в одном я вела подсчёт прочитанным книгам. Да, да, совсем помешанная. Я записывала названия книг и ставила им оценки.
Четвёртый же отвела для творчества, ведь я не только любила читать, но и сама писала истории, лелея надежду однажды стать прославленным писателем. Не второй Джоан Роулинг, но всё же. И в нём я записывала идеи для сюжетов, имена героев и прочие детали, которые могли бы пригодиться потом.
А вот пятый всегда оставался пустым. На всякий случай. Всегда найдётся какая-нибудь глупая идея, которую захочется перенести на бумагу. Как сказала бы Хейли:
– Ты же Тедди Раморе!
Да, я Тедди, чёрт возьми, Раморе. И сейчас этот пустой блокнот мне бы очень пригодился. В нём я бы составила список дел не на завтра. На сейчас. Список, который поможет мне выкарабкаться из этого проклятого мира грёз, фантомов и скорби. И первым пунктом я бы записала вот что.
Узнать название больницы.
Потом:
Выяснить про своё состояние, диагноз, травмы, прогноз.
А ещё про аварию. Не пострадал ли кто-то ещё? Боже! Только сейчас эта мысль пришла мне в голову. Какой же я ужасный человек. Оплакивала саму себя и даже не подумала, что моя неосторожность могла привести к ужасным последствиям. Ужасным не только для наших с Хейли жизней, для «мустанга» или спокойствия Джейка, но и для кого-то ещё.
Попробовать выяснить что-то про ту, другую машину, что ехала следом. Из-за яркого света, туманности и пелены из дождя я не заметила ни марки, ни даже цвета. Надо узнать в новостях, в полиции, да где угодно, была ли ещё одна машина на трассе 91, которая участвовала в этом ДТП. Успокою свои подозрения.
Как только разберусь с насущными проблемами, придётся проверить, что я могу. Контактировать с людьми, проходить сквозь стены, а может, летать? Было бы неплохо, но останемся реалистами.
Так, мы ехали по 91 шоссе, когда всё это случилось. Как раз съезжали на Уиллоу-стрит, когда прогремело так, словно земле пришёл конец. Но это не гром, а удар сзади. Ливень хлестал по лобовому, да ещё и Хейли кричала под руку. Я не удержала руль, вильнула, только слегка, но этого хватило для того, чтобы нас занесло на мокром асфальте. Колёса взвизгнули в крутом вираже поворота, а Хейли вместе с ними. Но потом они замолчали, а кричать начала уже я. И мы влетели в ограждение моста.
Это последнее, что я помнила. За нами следовал свет фар другой машины, но успела ли она затормозить или попала в этот ворох скомканного железа? Если мы поранили кого-то ещё, я никогда себе этого не прощу.
Ближайшая больница к 91 шоссе – Йель Мемориал на Ховард авеню. Наверняка нас забрали туда, но как бы узнать наверняка? Сестринский пост островком надежды засиял прямо передо мной. Конечно. Там наверняка найдётся куча бланков, карточек пациентов и визиток с названием больницы. И мне не придётся даже лазить по шуфлядкам или шкафчикам.
Вот что делает с людьми цель. Я тут же забыла о нашем инциденте с Хейли. О том, что наша дружба разбилась на всё том же 91 шоссе, правда, врезалась не в отбойник, а в реальность. Десять лет нашей дружбы не выдержали правды, как железо «мустанга» не выдержало столкновения с бетоном. Может, у нас ещё будет шанс воскресить её. Собрать по кусочкам, как Джейку придётся собирать свою любимую машину. Но пока есть дела поважнее разбитых сердец двух подростков.
Я зашла за стойку и без разрешения стала шарить глазами по заваленному столу. Медсестра, что торчала здесь всё то время, что я была в палате Хейли, куда-то отлучилась, хотя в любом случае ничего бы мне не сказала на столь наглое вторжение. Ведь она не могла меня видеть. Компьютер был включён, но погружен в спящий режим. Интересно, могу ли я подёргать мышкой? Попробовала – безрезультатно. Нечестно! Я ведь могу сидеть на стуле, опираться на некоторые предметы, чёрт, да просто стоять на полу! Почему же я не могу коснуться чего-то? Такой незначительности, как компьютерная мышка. Или такой ценности, как мамино плечо.
Ладно. Попробую выяснить без рук. Глаза перескакивали с одного документа на другой, но попадались одни только журналы перевязок, приёма и передачи дежурств и кварцевания палат. Эта медсестра была на удивление организована и чистоплотна. Помимо этих раскрытых книжонок – ничего. Пышущий здоровьем, в отличие от некоторых пациентов, цветок с широкими листьями, подставка для канцелярских принадлежностей и кружка кофе, которая пахла совсем не той похлёбкой из автомата, а вполне себе прилично. Мне даже захотелось сделать глоточек. Разве бестельная душа способна на подобные желания?
А я даже не могу коснуться этой чашки, не говоря уже о том, чтобы почувствовать этот знакомый, соблазнительный вкус! Я попыталась взять её за ручку. Пальцы прошли сквозь. Попыталась снова, но лишь махала, словно ловила невидимых мух. Меня пробрала такая злость. От всего происходящего. Уж лучше умереть прямо там, на месте, чем торчать вот так, на перепутье, не в силах даже взять кружку с кофе.