Красавчик. Царская немилость
Припев:
Овеян славою народного доверия,От юных лет мечтой прекрасною горя,Хранит родной товарищ БерияЗавоеванья Октября!Вождя заветам предан свято,Он счастье Родины хранит.В руке чекиста и солдатаНадёжен меч, надёжен щит.Промурлыкал Брехт себе под нос песню, что товарищ Михалков написал. Старший. Автобус чуть самого песенника не утопил. Иван Яковлевич доехал, наконец, до того обрыва, развернул автобус, разогнал его как мог и, резко выкрутив руль, попытался выпрыгнуть из кабины, а нога застряла, зацепившись шнурком ботинка за педаль тормоза. Еле выскочил без ботинка в последнюю долю секунды. Ногу чуть не вывернув. Сел над обрывом и перекрестился. А ведь в прошлый раз тоже в воде помер. Может, и сейчас надо было?
Подумал. Ну, поздно уже. Не топиться же самому. Да и надо ещё хоть парочку дней для Кати с детьми выиграть.
Вопрос: а без ордера, который явно не в Петрозаводске выписывали, пойдут его завтра арестовывать? Нет? И вообще, как сейчас эти краповые себя вести будут, когда автобус Брехта не привезёт. Это же не следователи? Это… Да хрен их знает, как там у них группа захвата называется. Но тот, который должен допрашивать, явно не в Петрозаводске. В Москве или Ленинграде. Не Васю же слесаря-сантехника арестовали. Командующий армией как-никак. Пока тому, кто ордер выписал, сообщат… А может, это сам Берия, и прямо с утра его известить, что «всё пропало, гипс снимают, клиент уезжает», не решатся. Пока в Москве новый ордер выпишут… Как раз пара дней пройдёт. Ну а ему нужно идти пять километров босым по ночной лесной дороге домой. И комары. КОМАРЫ!!! Лучше бы утонул.
Пришлось перейти на лёгкий бег. Под новую песенку:
Сегодня праздник у ребят,Ликует пионерия!Сегодня в гости к нам пришёлЛаврентий Павлыч Берия!Подобно быстрой молнииОн входит в светлый зал,Не зря Мингрельцем ПламеннымСам Вождь его назвал!Событие шестое
Ты чаво опять смурной?
Что причиной, кто виной?
Аль гишпанец гоношится,
Аль хранцуз пошёл войной?
Леонид Филатов,из книги «Про Федота-стрельца, удалого молодца»Прихромал Иван Яковлевич домой босиком, сбив ноги, переоделся, позавтракал и пошёл, как обычно, пешочком на работу. В штаб. Штаб 8-й армии располагался в одном из немногочисленных каменных зданий Петрозаводска. Раньше там реальное училище размещалось. Никаких оград особых и охраны. От улицы отделён несколькими неказистыми кустиками черёмухи. Брехт подписывал бумаги, отвечал на звонки, провёл оперативку со штабистами, уточняя задачи на запланированные учения. Если его не будет, то люди должны сами принять решение, как только узнают о войне, уничтожить авиацию Финляндии и разбомбить к чертям собачьим Калини… тьфу, Кёнигсберг. В общем, занимался рутиной и текучкой генерал, а сам всё время в окно поглядывал. Есть наблюдение или нет.
Наблюдение появилось ближе к обеду. Целых два «наблюдения». Наверное, всё же приняли решения арестовать без ордера, но в штаб сунуться боятся. Мало ли как вояки себя поведут. Крикнет Брехт этот, что это шпионы ряженые, и постреляют командиры всех краповых. У каждого оружие, и каждый стрелять точно лучше обучен.
Пообедал Иван Яковлевич первый раз в столовой. Всегда на обед домой пешком ходил, чтобы не разжиреть, да и подумать о чем важном по дороге. Вечер наступил незаметно, захлопали двери, народ потянулся к выходу. Брехт вышел опять через запасной выход и кустами перебежками миновал несколько улиц. Топтунов не было. Домой он не пошёл. Утром, выходя из дома, Иван Яковлевич под скамейку около соседнего сгоревшего и брошенного дома запихал свёрток с вещмешком и спальником. Сейчас его достал, перекусил положенными сверху бутербродами и опять кустами и огородами в лес ушёл. Спалось плохо. То муравей заползёт, то комары совсем обнаглеют и щёлку найдут. Лежал, думал. Наверное, неправильно он поступил, Катю с детьми на поезде отправив, нужно было организовать спецрейс на СБ. Ну, все мы сильны задним умом, тогда просто запаниковал.
Утром поднялся с рассветом, часа в четыре. Всё же север, скоро самый длинный день в году. Иван Яковлевич решил проверить, что там с домом, перед тем, как в штаб идти. Подходил, подолгу вглядываясь в каждый куст, под которым могла засада сидеть. Но всё тихо было. И вокруг дома никого не было. Если чекисты и организовали засаду, то только внутри дома. Брехт туда и не полез. Зачем – ему нужно тянуть время. Каждый час, что он на свободе, давал Кате проехать лишние шестьдесят, скажем, километров. Завтра в это время должна уже быть в Хабаровске, если поезд не сильно опоздает, а послезавтра и в Спасске. Вот эти два дня и нужно продержаться, почему-то уверен был Иван Яковлевич, что, не арестовав его, Госбезопасность принимать какие-либо меры против жены не будет. Хотя сам отлично знал, что в случае с Люшковым все случилось и в реальной и в этой Истории как раз наоборот. Но вот у Блюхера же жену позже арестовали. Надеялся, в общем.
У штаба тоже было спокойно. У афишной тумбы метрах в тридцати от штаба стоял непонятный хлопчик в пиджаке кургузом, но он если и пас Брехта, то никак не проявил радости по поводу его триумфального появления. Почему триумфального? Да Брехт ход конём сделал. Зашёл в школу неподалёку и спросил, есть ли учащиеся в школе или все на каникулах. Есть, говорят, десяток двоечников, что пришли экзамен пересдавать.
– Замечательно. Давайте я их на экскурсию в штаб 8-й армии отведу. Из пистолета дам шмальнуть. Они тогда экзамен вам на пятёрку сдадут.
Армию в стране любили, и директриса с завучем с радостью пошли с детишками и Брехтом. Провёл их генерал по кабинетам и на пустыре за зданием штаба и правда дал из нагана стрельнуть каждому по разу, в том числе и завучу с директрисой.
Ночевал Иван Яковлевич на том же месте между двумя большущими соснами в лесу. На этот раз не поленился, наломал побольше еловых лап – и под себя постелил, и сверху накрылся. Рожу обтёр несколько раз срезанной с берёзы берестой, слышал где-то, что это отпугивает комаров. Что уж помогло, береста, ветки ели или, может, крепкий сон, но спал в эту ночь Иван Яковлевич как убитый. Н-да. Не сильно долго осталось.
Тот же вьюнош в кургузом пиджаке у штаба маячил. Пасли, выходит. Но опять никаких телодвижений от этого чекистика не последовало. Стоял, семечки лузгал, словно плевать он хотел на всех Брехтов.
А вот когда генерал-лейтенант вечером вышел из запасного хода, то сразу понял, что всё, это эпилог. Человек десять товарищей стояло. И в форме госбезопасности, и милиционеры со своими смешными петлицами в белых гимнастёрках, и штатские были. Сначала решил Иван Яковлевич вернуться в штаб, но так погано на душе стало, что он передумал. Выбрал кучку именно чекистов в фуражках с тульей светло-синего (василькового) цвета и околышем крапового и направился к ним. Эти товарищи стали поворачиваться, за оружием не тянулись, но и руки к козырькам, честь отдавать, не тянули. Старший был с двумя шпалами. Большой начальник у них, наверное.
– Ты, сучонок, чего генералу честь не отдаёшь?! – подошёл к нему вплотную Иван Яковлевич, да как гаркнет.
– Я…
– Головка! – Брехт выхватил из кармана вальтер трофейный и разрядил в эту группу васильковую его полностью. Девять патронов в немце, всем шестерым хватило. Старшему лейтенанту этому одну пулю в живот, вторую в центр груди. Ещё и на двух штатских пуль хватило. Менты стояли и только начали хвататься за застёгнутые кобуры, когда Брехт выхватил уже из своей кольт и навёл на них, предлагая стволом сойтись им поближе.
– Оружие аккуратно вынимаем и бросаем в кусты.
Милиционеры не поняли. Храбрые, один дёрнулся, Брехт ему в колено выстрелил, а вот рывок второго пропустил. Тот успел достать наган. Иван Яковлевич его опередил и выстрелил первым, но, падая, сержант милицейский успел потянуть спусковой крючок. Пуля вошла в грудь Брехта прямо по центру, перебила аорту, и он, захлёбываясь кровью, стал опускаться на непослушных ногах в пыль двора. Рука выпустила пистолет, и последним усилием уже мёртвый почти Брехт сунул её в карман и сжал синий кристалл.
Глава 3
Событие седьмое
У глупца есть одно преимущество перед умным: он всегда доволен собой.
Наполеон I Бонапарт– Прыщ, мелкий уродливый прыщ! – Пётр Христианович Витгенштейн вылетел из небольшого парка, что окружает построенный недавно на месте Летнего дворца у слияния Мойки и Фонтанки Михайловский замок. Вылетел на набережную Фонтанки и остановился, опершись о перила. Внизу была занесённая снегом река и по протоптанным внизу тропинкам шли люди, придерживая шапки и шляпы. Ветер дул преизрядный.
Пётр Христианович горько хмыкнул. Со шляпы, точнее с треуголки, всё и началось. Или всё закончилось, чёрт бы её подрал. А ещё лучше того, кто издал этот идиотский указ, черти бы забрали к себе. Лишь пять дней назад он прибыл из своего небольшого имения в местечке Студенцы невдалеке от Подольска Московской губернии. Прибыл в Петербург на Рождество. Был зван самим императором Павлом в честь признания его заслуг. Жену Антуанетту и маленького совсем сына граф оставил в имении, а сам, приехав в Петербург, поселился у своего бывшего командира Валериана Зубова в доме на Миллионной улице. Погода тогда была отличная, и генерал-майор решил прогуляться по набережной пешком. Насиделся в возке под медвежьей полостью за почти тысячу вёрст, что пришлось из Подольска до Санкт-Петербурга преодолеть. Аж качало. Вот и решил пройтись – ноги размять.
И ведь забыл совсем про новый указ императора, тот их такую прорву за эти четыре года наиздавал, что все выучить и запомнить просто невозможно. Но про этот указ знал и даже как-то обсуждал его с Антуанеттой, посмеиваясь над очередной причудой императора. Проходя мимо Зимнего дворца, всякий должен был снять шляпу или шапку. А он шёл себе по набережной, и только когда к нему подступил, преграждая дорогу, поручик – заместитель квартального надзирателя, и приказал следовать за ним к будке, чтобы записать данные для дальнейшего вынесения штрафа, вспомнил о сём указе Павла Петровича.
Человеком Пётр Христианович был не богатым и резким в решениях, оттолкнув служителя закона, он развернулся и пошёл назад. Вот ещё, он почти в фаворе у императора, недавно вот поставлен шефом Мариупольского гусарского полка, которым до него командовал сам князь Багратион.
Однако этот клещ впился в него, а тут и два дворника подоспели. Пришлось и штраф уплатить, и бумагу какую-то подписать. Граф с расстройства вернулся чуть не бегом к Зубову во дворец и выкушал бутылку коньяка французского. Утром голова побаливала, но Пётр Христианович поправил здоровье принесённым слугой бокалом шампанского, да и забыл про этот неприятный инцидент. Как же, генерал и граф с дворниками подрался. Чем уж гордиться?
Дом, в котором генерал-майор Витгенштейн остановился, был знаменит на весь Петербург. Начать стоит с того, что раньше он принадлежал самому Густаву Бирону. Да и потом дом был на виду. Ещё пять лет назад он принадлежал супругам Дивовым. Елизавета Петровна Дивова была фрейлиной самой императрицы, но там случилась тёмная история с эпиграммами и карикатурами на матушку государыню, и Дивовы покинули Петербург, обосновавшись в Париже.
Находясь в столице Франции, супруги Дивовы, по слухам, взяли на откуп у полиции игорный дом, который стал приносить им огромные прибыли. Набив сундуки золотом и серебром, Дивовы вернулись в Петербург. Они привезли с собой в Россию все модные парижские привычки и принимали утренних посетителей, лёжа на двуспальной кровати в высоких чепцах с розовыми лентами.
Принимать было кого. Вернувшись в Петербург, Елизавета Петровна широко открыла двери своего гостеприимного дома на Миллионной стекавшимся в столицу эмигрантам из Франции, так что её розовая гостиная даже получила прозвище «маленького Кобленца». Это прусский город, где после Великой французской революции сформировался центр французской эмиграции.
В январе 1795 года дом Дивовых сама императрица купила в казну для последнего своего фаворита – князя Платона Зубова, но, по словам самого Зубова-старшего, в действительности он предназначался для его брата Валериана. Дело в том, что осенью 1794 года, участвуя в подавлении польского восстания под предводительством Тадеуша Костюшко, младший Зубов лишился ноги. Государыня проявила к несчастному большое участие: она собственноручно написала ему письмо, прося вернуться в Петербург. За ним послали дормез и дали 10 тысяч червонцев на дорогу. На каждой станции его ожидала безумная по щедрости подстава в сто десять лошадей. По прибытии ему были пожалованы орден Святого Андрея Первозванного, чин генерал-поручика и 300 тысяч рублей на уплату долгов. Тот ещё был мот и картёжник. Но и храбрец беспримерный.
Сам Валериан Зубов рассказывал несколько лет назад графу, что представился он государыне в кресле на колёсах и что, увидев его, она не могла удержаться от слез и новыми подарками старалась доказать свое сочувствие. Среди этих подарков оказался и дом на Миллионной. Из-за отказа графа ограничить потребление горячительных напитков и табака, мешавших лечению, выздоровление серьёзно затянулось. Ещё дольше не удавалось подобрать удачный протез, пока, три года спустя, английские врачи не сделали наконец графу искусственную ногу, позволившую ему ездить верхом, сутками оставаясь в седле. Пешком, правда, ходил со скрипом.
Ходил!!! Мысль с дома вильнула в голове генерала назад к нынешнему императору. Он же что сделал, как на трон взобрался. Чуть не в первый день простил и отпустил в Америку этого бунтовщика Тадеуша Костюшко. За что они там, в Польше, кровь проливали, за что лишился ноги Валериан Зубов? Чтобы этот недомерок, прыщ курносый, снабдил этого бунтовщика деньгами и отправил в Америку. Пётр Христианович в запале имел неосторожность произнести это в одном из собраний вслух. Тогда последствий не последовало. Вот сейчас последовали. Утром его вызвали курьером в Михайловский замок, и там Павел целый час орал на него, все мыслимые грехи на голову ошалевшего от такого натиска генерала возложив. И тот упрёк, связанный с освобождением бунтовщика, и тот случай с несовпадением оттенка голубого и жёлтого цветов в мундирах в его Ахтырском легкоконном полку. Одинаковая должна быть, по мнению этого прыща, форма. Как будто гусары её красят. Перешить велел. Да у некоторых ахтырцев одни долги, где им взять денег на новую форму. А теперь вот до него, прыща этого, дошёл и случай на набережной у Зимнего дворца. Наорал. Сказал, что уволен генерал будет сегодня же из армии и должен безвыездно сидеть в своём имении в местечке Студенцы невдалеке от Подольска Московской губернии. А покинуть Санкт-Петербург графу Витгенштейну надлежит в течение трёх дней.
Пётр Христианович пнул сугроб, поплотнее закутался в епанчу и побрёл к дому, знаменитому на Миллионке. Там он взял из буфета в гостиной две бутылки коньяка «Камю» и большой фужер. И в одиночку оприходовал обе бутылки без всякой закуски, не считать же закуской порезанный лимон.
Как отрубился в беспамятстве, генерал-майор граф Пётр Христианович Витгенштейн не помнил.
Событие восьмое
Плохая память – это не когда плохо запоминаешь. Это когда запоминаешь плохое.
Томи ГретцвельгИван Яковлевич осознавал себя постепенно. Осознание приносило только самые-пресамые отрицательные эмоции. Раскалывалась голова. И это не грипп там, или какое другое ОРВИ, голову раскалывало. Это было похмелье. Разные, мать его, ощущения. Во рту блудили ночью здоровущие кошки и они там гадили и гадили и… и снова, собаки эдакие, гадили. Ещё в груди томление было. Хотелось склониться над унитазом и попугать его обитателей. Позывы уже, видимо, были не первые, так как открывшийся неожиданно глаз обнаружил на дорогущем наборном паркете, прямо произведение паркетного искусства, следы ночных недобегов к унитазу. Не комильфо. Ещё хотелось в туалет по-маленькому. А нет, по-маленькому, но помногу.
Брехт открыл второй глаз. Он лежал в музее на кушетке или тахте. Чем они отличаются? Потолок с лепниной и росписью, двери с золочением. Колонны. Со всякими золотыми тоже капителями. Картины на стенах. И как там в «12 стульях»: «Мебель из дворца». Стулья работы мастера Гамбса, золото-полосатые такие с подлокотниками. Красота.
– Господин конт! Господин конт! – потряс Брехта за плечо кто-то с противоположной от его готового выдать очередную струю рта стороны.
Конт? Ну и фамилия?!! Или это не фамилия?
А знает кто-нибудь, почему у графа де Ла Фер сын был виконтом де Бражелоном? Де Ла Фер, это который песню поёт «Есть в графском парке чёрный пруд». Конечно, все знают. Это потому, что пока граф жив, его старший сын носит титул виконт. Так в сноске к книге написано, ну или в википедии. Это даже и не половина правды. Это стопроцентная ложь. Хорошо. Это маленький кусочек правды, которую написал не разбирающийся в этом человек.
На самом деле во Франции нет ни одного графа. А раз нет ни одного графа, то и сыновей у них нет. А, мать его, граф де Ла Фер? А виконт, тут уж точно, мать его, де Бражелон? Вот тут и порылась собака. Графы – это в России и немецких всяких землях. Во Франции похожий на это титул звучит – конт. Конт де Ла Фер. А сын? А сын «вице конт» или сокращённо виконт. А как внук графа – конта во Франции называется? А просто шевалье – НЕтитулованными дворянами, но с сохранением звонкой фамилии. Дедушка умрёт, виконт станет контом, а шевалье виконтом. Только это всё касается старших сыновей. А младшие просто шевалье.
– Господин конт.
Кстати, про переводчиков книг. В Германии нет никаких баронов. Германский титул фрайхерр у нас обычно переводят как барон, но это неправильно: фрайхерр – мелкий, но СУВЕРЕННЫЙ властитель, так что фрайхерр Мюнхгаузен имел полное право объявить войну Англии, не спрашивая никакого герцога! Вспомните фильм.
– Господин конт. – Брехта опять потрясли за плечо.
Конт пошевелился, пытаясь привстать, и зелёная желчь решила этим воспользоваться и устремилась наружу.
– Охти, батюшки. Чё деется, – каблуки застучали по музейному паркету.
Охреневший посетитель, чего тапочки специальные на ботинки не надел, такую красоту загубит каблучищами. Иван Яковлевич откинулся назад на подушку. Огромная какая. Не пожалели лебедей. Снова оглядел музей чуть прояснившимся взглядом. Где тут у них туалет? Брехт попытался сесть. Вот хрень-то, в сапожищах грязных огромных, по колено, на музейную тахту улёгся. В кальсонах каких-то. Придуривался, конечно. Понимал там далеко на задворках болящей головы, что перенос в новое тело синий кристалл осуществил. Теперь бы узнать, что за тело такое попалось и какой сейчас год. Вот все попаданцы этот вопрос сразу первому встречному же задают или календарь на стене висит. Брехт оглядел музейную залу. Портреты в основном. Итальянцы рисовали. Календарей на стенах не было. В Эрмитаже, что ли, смотрителем работает? Стоять! Бояться! Какие вопросы и календари! Где голубой порошок?
Ох, етитская сила! Под кушеткой-софой и рассыпался, и часть он облевал, вот только что. Забыв про боль головную и про желание облегчить душу, Иван Яковлевич свалился с софы и принялся собирать кристаллики и в рот совать. Попроще, чем в прошлый раз в поезде, там грязный рифлёный железный пол, а тут сверкающий чистотой музейный паркет.
– Господин конт!!! Что ви витворяете? – Чего он кричит. Ну, надо человеку грязь с пола слизать. И как можно быстрее.
Товарищ оказался в шитой золотом ливрее. Генерал какой или министр? И говорит с непонятным акцентом.
– Подожди, родной. Сейчас. Воды бы мне испить, – отмахнулся от министра Иван Яковлевич и стал собирать и запихивать в рот уцелевшие голубые крупинки.
– О? Vous avez besoin d’eau. Вьям нужина о?
– Ого-го. Стоять. «О» – это вода по-французски. Я, я, мни нужьна вода – «О». Тьфу. Воды принеси.
Кристаллики начинали действовать. Словно покрывало с книжной полки, заставленной знаниями, сползает потихоньку. Это министр с ним по-французски говорил. Стоять. Да и не министр это никакой – это слуга графа Валериана Зубова. А он на самом деле конт. Он граф и целый генерал-майор Пётр Христианович Витгенштейн. А точнее – Людвиг Адольф Петер цу Зайн-Витгенштейн-Берлебург-Людвигсбург. Адольф, твою налево! Стоп. Он уже и не генерал никакой, его же вчера сам лично император Павел Петрович разжаловал и в ссылку в родное имение отправил, как и Суворова раньше. Как и ещё, если верить Радзинскому, триста с лишним генералов. Крут стервец. Прыщ курносый.
Событие девятое
Воспоминания делают тебя таким, какой ты есть сегодня.
Эрих Мария РемаркЧерез пару минут, слизнув последнюю голубую крупинку, собранную с облёванного зелёной желчью пола паркетного, и запив принесённой «министром» французским водой из гранёного стакана, Брехт понял, что всё хреново. Опять всё наврали. Говорят же в будущем, что скульптор Мухина изобрела гранёные стаканы, а вот Мухина только через сотню лет родится, а стакан уже гранёный, ну, может, граней поменьше. Хреново не от этого. Количество граней на стаканах он поправит, нужно же попрогрессорствовать. Пусть главной целью будет доведение количества граней на стаканах и рюмках до оптимального значения. Шутка. Хреново то, что почти половину кристаллов он потерял в борьбе с желчью, находящейся в желудке. И это конкретно сказалось на возвращении памяти реципиента. Он ничего не помнил ни про детство, ни про юность графа Витгенштейна. Первое воспоминание, которое всплыло в голове больной, это подавление восстания Костюшко в 1794 году, когда он, или, вернее, Пётр Христианович состоял волонтёром при корпусе соратника Суворова генерал-аншефа Виллима Христофоровича Дерфельдена в Литве. Потом участвовал в штурме Праги. А через полтора года, в 1796 году был переведён в корпус графа Валериана Зубова, действовавший на Кавказе, и участвовал во взятии Дербента. Потом гонка в Санкт-Петербург с ключами от города Дербента, которые он вручил императрице Екатерине.
А ни родителей не помнил, ни братьев. Даже когда и где родился. И ещё проблемка была: вместе с детством выпало почти полностью знание французского языка. Этот вот слуга ливрейный Валериана Зубова что-то лопочет на языке Вольтера, а Брехт его с пятого на десятое понимает. И это огромная проблема ведь. Сейчас всё дворянство Российской империи говорит на французском. Как жить в стране, не зная этого языка? Брехт застонал от досады и плюхнулся на живот, может немного кристаллов под тахту эту закатилось. Под софой обнаружился керамический ночной горшок и, о счастье, несколько десятков кристалликов. Иван Яковлевич их слизал и вспомнил жену с двумя детьми, ну, с родившимся и, наверное, родившимся уже, а вот с французским – затык.
На горшок хотелось, но над душой стоял этот ливрейный министр.
– Геть отсюда. Ты это, товой-сюдой, все в сад. Пошёл на фиг. – Замахал руками на благообразного в белом кучерявом парике. Вытащил потом горшок и показал «министру», чего сейчас делать собрался.
Этот гад и не думал выходить, только рожу постную сделал. Ну, чего уж, что, Брехт в компании стволы деревьев в лесу не поливал после марш-броска? Достал, чего было в штанах, и зажурчал. И ведь так и не отвернулся засранец ливрейный. Потом с достоинством принял закрытый горшок и удалился. А Иван Яковлевич снова на пол плюхнулся, кристаллики голубые выискивая. Эврика. За ножкой софы он десяток не заметил. Слизал, ещё покрутился, чуть в лужу зелёную не залез. Штук пять ранее не замеченных усмотрел. И их слизал. Сел на кушетку. Зажмурил глаза. Парле ву франсе.
Parlez-vous français, monsieur? Чуть получше стало, не зря пыль под софой вытирал парадным генеральским мундиром. Впервые взглянул на грудь внимательно. Два ордена сверкают. Снова зажмурился, вспоминая, за что реципиент их получил. Вспомнил. Ну, выходит, не всё пропало, гипс не снимают.
Орден Святого Георгия 4-го класса получил ровно пять лет назад первого января 1795-го – за отличное мужество, оказанное 18 октября при атаке польских мятежников при местечке Остроленке, где он ударил с эскадроном на батарею и взял пушку.
И ещё орден Святой Анны 3-й степени. Этот за Дербент. И самое интересное, что Екатерина Алексеевна вручить не успела, и награждал уже Павел. Ещё есть крест. Прикольный. Это как бы и награда, и нет. И называется вообще странно: Крест «За взятие Праги». И при этом в Чехии, ну, или сейчас Австро-Венгрии не воевал. Прага – это предместье Варшавы. Тоже выдавали тем, кто разгромил войска Костюшко. Ввела тогда такую награду Екатерина II для поощрения участников штурма Праги (предместья Варшавы). По существу, это медаль, носимая на георгиевской ленте. И все награды пока. Негусто для боевого генерала.
Ну, все войны с Наполеоном впереди, ещё заработает наград.
Глава 4
Событие десятое
«Невозможно» – это не по-французски.