Красавчик. Царская немилость
– Кхм, монсеньор конт, – опять появился ливрейный.
– Дэзоле же не парль па франсэ. Же не компран па. – Брехт сам ошалел, с какой скоростью французские фразы из него посыпались. Пронесло. Или сейчас пронесёт. Живот противно заурчал. – Иль мё са’мбль кё[3] обкакаюсь. – Брехт отобрал горшок у «министра» французского и, заломив ему руку милицейским приёмом, выдворил его за дверь. После чего попытался взгромоздиться на горшок.
Это был квест. Реципиент был гигантом. Метр девяносто точно. И сапоги, ага ботфорты, ещё с высоченными деревянными каблуками, ну, как в фильме у д’Артаньяна. И хрен ноги согнёшь, чтобы угнездиться на низком горшке. Извращенцы чёртовы, не могли повыше горшок придумать. Пришлось его с пола переносить на стул товарища Гамбса. Осквернение антиквариата.
Вынес потом керамическое чудо сантехническое и всучил ливрейному.
– Господин граф, с вами хочет переговорить его сиятельство граф Зубов. Он ждёт вас на чашку утреннего кофе. Я провожу. – Но глянул на горшок, изрядно, кстати, пованивающий, и добавил: – Через пару мгновений.
И ведь на чистом русском говорил, пусть и с небольшим грассированием. Слышал как-то Иван Яковлевич, что француза практически невозможно выучить говорить по-русски без акцента. Вернулся товарищ и правда быстро и без украшенного васильками фарфорового чуда.
– Прошу вас следовать за мной, ваше сиятельство. – Ну, а чего, неплохо в этот раз попал, не в крестьянина, а в целого сиятельство и генерала. Стартовая площадка на порядок лучше предыдущей. Может, это по возрастающей работает. И в следующий раз вообще в императора попадёт. Умереть нужно срочно. А нет. Кристалла нет. Да и кофе хотелось.
– Веди меня, Гермес[4].
– Гюстав. Ваше сиятельство.
– Да пофигу. Главное, быстрее, голова раскалывается. Кофею хочу выкушать.
Шли по анфиладе комнат до лестницы, потом поднялись на третий, наверное, этаж и опять пару комнат насквозь прошли. Вот, нечестно. Валериан же из такого же бедного дворянского рода, а вот забрался Екатерине Алексеевне пару раз следом за братцем под юбку – и вон какой дом. Везде паркет красивый узорчатый. Всякие гобелены с картинами. Стены тканью золотой задрапированы. Мебеля всякие белые с золотом. Через столовую проходили, так там серебряная посуда стоит горой целой, как только стол такой вес выдерживает. А ещё имения и под Москвой и в Прибалтике. А тут одна малюсенькая деревенька в сорок душ под Подольском и к тому же в недавнюю эпидемию чумы почти половину крестьян и дворни померли. До сих пор пара домов пустует в деревеньке. Несправедливо. Витгенштейн, вон, какой носорог, не мог императрице понравиться.
Брехт остановился у большого зеркала в пол на стене одной из комнат. Оглядел реципиента с головы до ног. Мать твою за ногу. Красавчик. А, нет. Красавчег. Нос орлиный. Кудряшки, глаза нордические, синие. Усики прикольные. Бакенбарды тоже ничего. И гигант с развитыми плечами. Ну, немного помят после возлияния, и мундир, и рожа лица. Мундир, кстати, синий с золотыми позументами и галунами всякими. Так понять и простить можно Петра Христиановича за помятость. Не каждый день на тебя император, хоть и малахольный, кричит и не каждый год тебя из армии без пенсии выгоняют под зад коленом. В деревню к тётке, в глушь, в Саратов. Из генералов и любимчиков, бац – и в ссылку. А жить, спрашивается, на что? Жена опять с ребёнком малолетним. Прыщ курносый! Иван Яковлевич взбаламутил кудряшки на бедовой головушке и пошёл дальше за «министром» ливрейным.
Валериан Александрович сидел в глубоком кресле возле низкого столика, который потом назовут «журнальным», закинув настоящую ногу на деревянную. Не, был в таком же голубом мундире и штаны деревяшку скрывали, но не закинешь же деревянную ногу поверх здоровой. Пётр его отлично знал, в Дербенте вместе воевали и потом десятки раз пересекались. Чуть быстрее рос в чинах бывший командир. В 1792 году пожалован генерал-майором, в 1793 году вместе с братьями и отцом возведён в графское достоинство Священной Римской империи. Потом был Дербент и дербентский хан Ших-Али был захвачен им в плен. Там дальше был забавный эпизод, которому Пётр Христианович был свидетелем.
Вечером того дня, когда Дербент – «златые врата Кавказа» – был занят русскими, в лагерь к Зубову с большой свитой женщин приехала просить за брата сестра пленного хана персидская принцесса Хараджи-Ханум, славившаяся красотой и умом. Ну, по непроверенным слухам. Пётр Христианович с ней в дурачка подкидного не играл и проверить ум не мог. А красота, так в кисеях и чадрах всяких. Как проверить? Лезть под платья? Так получишь по мордам. Граф Зубов уважил её просьбу и разрешил остаться с братом до утра, строго запретив кому бы то ни было приближаться к их палатке. Отпустив наутро гостью в город, Зубов поставил её во главе совета правительницей владений брата, которого оставил у себя в качестве заложника. Екатерина II поведение Валериана Александровича с принцессой «весьма одобряла», находя, что он поступил с ней «как честный человек», по-рыцарски, и послала ей в подарок перо, серьги и перстень. Про принцессу, оставленную править, Екатерине Алексеевне докладывал сам граф Витгенштейн, посланный Зубовым в Санкт-Петербург с ключами от Дербента.
Зубов тогда был возведён по старшинству в генерал-аншефы, а Пётр Христианович только в полковники. Правда, через полгода стал генерал-майором. При Павле, как и все Зубовы, Валериан попал в опалу и был возвращён из ссылки всего несколько дней назад.
Все эти три с лишним года Валериан жил в Хорошёво, близ Москвы. Не так и далеко от имения Петра. Несколько раз генерал посещал бывшего командира, несмотря на то что тот был под строгим надзором московского военного губернатора графа Ивана Петровича Салтыкова. В конце 1800 года Зубовы были возвращены из опалы, граф Валериан был восстановлен на службе в чине генерала от инфантерии и поставлен во главе Второго кадетского корпуса. Отобранные имения ему Павел вернул.
Павел сам своих будущих убийц всех в Петербурге собрал.
Событие одиннадцатое
Не желайте здоровья и богатства, а желайте удачи, ибо на «Титанике» все были богаты и здоровы, а удачливыми оказались единицы!
Уинстон Черчилль– Присаживайся, Пётр. Коньячка? – Валериан провёл рукой над столом, на котором с полдюжины различных бутылок стояло.
Иван Яковлевич прислушался к ощущениям позаимствованного у Петра Христиановича тела. А что, не помешает для поправки здоровья.
– Да, от ста грамм не откажусь.
– От ста чего? – Говорили по-французски, Брехт ещё иногда подбирал слова, но в целом теперь язык Гюго тайной за семью печатями не был. Впритык, но синих кристалликов хватило. А все бы слизал, так ещё и китайский бы уразумел?
– Грамм. – Ёкарный бабай. Да ведь метрическую систему ещё не ввели. Ещё чуть не век всякие фунты будут. Большевики введут, кажется. Стоп. А во Франции-то как раз сейчас метрическая система. Пять лет назад ввели, потом со свержением Наполеона снова отменят. Или нет? – Грамм, это масса одного кубического сантиметра воды.
– Чего? – по-русски чивокнул граф. Даже чашку отставил с кофием, очевидно двухчасовую лекцию по физике ожидая услышать.
– Французы ввели новую систему измерений. Литр воды или кубический дециметр… Ладно, понял, не дурак. Рюмочку выкушаю. Для поправки здоровья.
– А и я с тобой. – Валериан мотнул головой, и стоящий за ним другой ливрейный, с чуть меньшим количеством золота на ливрее, наполнил две такие приличные фужерины коньяком. Там не сто грамм, там все двести было.
– А, потерявши голову, по волосам не плачут! – И Брехт двумя большими глотками в себя «Камю» вбулькал. – Хорошо. Лепота. Лепота-то какая.
– Странный ты сегодня какой-то, Пётр. Из-за прыща этого?! Так не… Замнём. Что делать собираешься? – Зубов снова кивнул второму «министру», и тот из турки настоящей, что стояла на песке у камина, налил Петру (пусть уж будет Петру) в красивую кофейную чашку на пару глотков тёмно-коричневой бурды. По-турецки пьёт кофий граф Зубов. Там в чашке один осадок, жидкости-то нет. Зато крепкий, как чёрт-те что.
Пётр Христианович сделал, обжигая губы, малюсенький глоток и пожал плечами.
– Выбора-то нет. В имение подольское поеду. Хозяйством и охотой займусь.
– Н-да. Сам три года… Ну, да ладно. Не долго… А… Слушай, Петруша, а хочешь, я тебе тысячи две рубликов серебряных одолжу. Вернул мне деспот этот имения и доходы с них. Не ожидал, если честно. Думал, сдохну в деревне.
– Так чем я отдавать буду? Там не имение, а название одно. – Отгородился руками Пётр.
– Ерунда. Ну, тысячу. Это ненадолго. Да и я не обеднею, а там получишь награду за какую викторию и отдашь. Гюстав! – Зубов поманил рукой первого «министра», стоящего в дверях этой кофейни. – Приготовь тысячу рублей серебром для их сиятельства.
Брехт другими глазами посмотрел на будущего цареубийцу. Мот, картёжник, бабник, и т. д. и т. п. А вот тысячу рублей взял и подарил, можно сказать, товарищу. Товарищу по несчастью. А ведь не зря на него тогда Екатерина глаз положила. Даже сейчас ещё красавчик. Нет. Красавец. Правильный овал лица, улыбка с ямочками, может, чуть женственное лицо. Чересчур красивое.
– Спасибо. – Блин, а как его называть. Тогда был вашим высокопревосходительством. В Дербенте. Нет, и сейчас тоже, хоть чин и другой присвоил Павел. Генерал от инфантерии. Этот чин был вновь введён Павлом I в конце 1796 года вместо чина генерал-аншефа. Соответствует 2-му классу Табели о рангах, с обращением «ваше высокопревосходительство». Если на гражданские звания переводить, то это – действительный тайный советник. – Спасибо, Валериан.
– Брось, Петруша. Стой. Хочу тебе шутку одну показать. Нет. Подарок один сделать. Полиевкт, зови сюда конюха нового.
Второй ливрейный низко поклонился и задом вперёд вышел из комнаты, там чего-то гугукнул, Валериан в это время налил снова по полной в фужеры коньяка.
– Не, не. Мне больше не надо, голова со вчерашнего трещит.
– Вот и подлечим. Сейчас распоряжусь, закуски организуют. Тебе сколько дней дали на выдворение из Петербурга?
– Три.
– Всё. Сегодня заливаем твою отставку. Не бойся, скоро вернём тебе эполеты. Тут…
– Ваше сиятельство, привёл Прохора. – За ливрейным вторым (Полиевктом?) в комнату вошёл здоровущий мужик.
– Ага, а ну, Прошка, сюда на всеобщее обозрение выйди. Платон купил на днях и мне подарил, а я как его увидел, так сразу про тебя вспомнил, Петруша. Смотри.
Н-да. Бывают же… Как там – чудеса. Перед Иваном Яковлевичем Брехтом стоял ещё один Пётр Христианович Витгенштейн. И рост, и горбатый римский нос, и ширина плеч, и даже тёмно-синие глаза. И низко посаженные скулы. Подстричь, так родная мать не отличит.
– Дарю.
– Кхм.
– Боишься, жена перепутает, – гоготнул бывший фаворит, – Полиевкт, прикажи оформить бумаги. Купчую там. Тост с тебя, Петруша, – Зубов снова наполнил фужеры.
Не частим… Это уже бутылочка вовнутрь получится? Тост? Вам хочется песен? Их есть у меня.
Редко, друзья, нам встречаться приходится,но уж когда довелось,вспомним, что было, выпьем, как водится,как на Руси повелось.Встанем, товарищи, выпьем за гвардию,равных ей в мужестве нет.Тост наш за Родину, тост наш (за Сталина)за Матушку,тост наш за знамя Побед!– Стоять. Да ты пиит, Пётр Христианович. Подожди, не пей. Сейчас за Платоном пошлю. Такой тост он должен услышать.
Событие двенадцатое
Деньги – подарок, который каждому подойдёт по размеру.
Зигмунд ГраффДомой в Подольск Пётр Христианович поехал не на перекладных. Натерпелся, пока добирался по приглашению Павла из Москвы.
Сейчас на далёкие расстояния можно было передвигаться или в личном экипаже, со своим кучером да на собственных лошадях или же на почтовых, которые и есть «перекладные». Чтобы передвигаться на своих, нужно быть не бедным совсем человеком, да и мероприятие это не менее долгое и весьма и весьма хлопотное, лошадей нужно часто останавливать для отдыха и кормления. И один чёрт, это будет та же станция или яма. Езда же на почтовых – перекладных – возможна только лишь на больших почтовых трактах, то есть на дорогах с движением почтовых карет между станциями (ямами, отсюда и пошло название «ямщик»). Одной из немногих таких дорог и был тракт Москва – Санкт-Петербург. Станции располагались друг от друга верстах в тридцати – тридцати пяти. В Москве граф Витгенштейн в уездной полиции выписал подорожную, являющуюся по своей сути свидетельством на право получения почтовых лошадей, причём получению согласно занимаемому предъявителем чину и званию. Пётр, хоть и был приглашён императором на празднование Рождества, ехал на почтовых «по казённой надобности», поэтому полагалось ему не более трёх прогонных лошадей. На почтовой станции путешественником станционному смотрителю предъявлялась подорожная, которую тот регистрировал в своей специальной книге и принимал от дебила, зимой куда-то спешащего, положенную за проезд плату. После этого, при наличии свежих лошадей, путник ехал себе до следующей станции, где повторялось всё то же самое, что и на предыдущей. Плата, называемая «прогонной», берётся «повёрстно», то есть с каждой версты, и составляет по три копейки за десять вёрст на каждую лошадь.
Обстановка на почтовых станциях и сангвиника превратит в холерика или в неврастеника. Суетился замученный до смерти станционный смотритель, наглели высокие чины или просто нахалы, и главное – утомительное ожидание освободившихся лошадей. Но хуже всего – ночёвки в неблагоустроенных и тесных помещениях с клопами и вонью, ужасная кухня в трактирах, вечно всё недосоленное и подгоревшее.
Скорость передвижения по российским сугробам была весьма невысокая, от силы где-то по сто вёрст в сутки можно за день проехать. А ведь от Москвы до Петербурга со всеми зигзагами, с заездами в крупные города, километров восемьсот, а то и больше. На дорогу до Петербурга Пётр Христианович потратил кучу денег и времени, и всё для того, чтобы получить опалу и под зад коленом. Обидно, понимаешь.
Зато назад будет ехать с комфортом. И всё благодаря всем троим братьям Зубовым.
«Обмывание» царской немилости для графа Петра Христиановича на три дня и затянулось. Брехт контроль над реальностью почти потерял. Да у реципиента здоровущее во всех смыслах этого слова тело. Богатырь. Но литрами пить коньяк, запивая шампанским, – это перебор даже для богатырей. Братьям Зубовым хорошо. Один отрубится, второй приезжает. Потом третий – на второй день появился старший из троих – Николай. Тот самый, который, если книжкам верить, и нанесёт Павлу апоплексический удар золотой табакеркой. А на третий день в попойке приняли участие ещё два будущих заговорщика. Явился – не запылился Беннигсен Леонтий Леонтьевич, командир Изюмского легкоконного полка, которого Павел тоже отправил в ссылку, и только вчера возвращённый оттуда главным заговорщиком графом Паленом. А прямо за ним приехал послушать новый тост и человек, который потом задушит Павла шарфом – грузинский князь Яшвиль Владимир Михайлович – полковник, начальник конно-гвардейской артиллерии.
Вообще, эта компания Брехту не нравилась, ну в тот момент, когда он просыпался, расталкиваемый очередным гостем, чтобы тост великий про Матушку и Гвардию послушать. Сквозь пьяную одурь иногда пробивалось, что после обнимашек эти все товарищи какие-то подарки делали Петру Христиановичу. Так сказать, на дорогу, и чтобы не бедствовал сильно в глуши своей. Царский подарок сделал Платон Зубов, прослезившись от тоста в пятый, наверное, раз. Дормез, на полозья поставленный, подарил и четвёрку лошадей из личной конюшни. Потом и Николай – старший из Зубовых отдарился. Этот дал тоже тысячу рублей, но ассигнациями и три дюжины коньяка в дорогу, потом ещё и перстень золотой с большим синим камнем с руки снял и Петру за пазуху сунул. Будущий главнокомандующий русских войск в сражении при Прейсиш-Эйлау против Наполеона товарищ Беннигсен подарил полсотни золотых империалов и штуцер швейцарский, от волков отстреливаться в дороге.
Князь же грузинский подарил два рога серебряных с дюжиной бутылок шампанского и странные монеты, пару горстей. Брехт, будучи нумизматом в первой жизни, про эти монеты слышал, но ни на одном аукционе не видел, да и вообще, ходили слухи среди нумизматов, что это утка, чтобы впарить лохам подделки. А вот оказывается, на самом деле эти монеты существуют. В правление Екатерины II чеканились так называемые монеты для дворцового обихода – золотые полтины, рублёвики и двухрублёвики. Якобы в карты при дворе на них играли. Видимо, князю Владимиру Михайловичу везло, вон, целых две горсти у самой матушки государыни выиграл.
А когда утром четвёртого дня графа Петра Витгенштейна вся едва проснувшаяся и протрезвевшая чуть компания со двора провожала, то Платон Зубов запихнул к нему в карету девку какую-то в шубейке беличьей.
– Теплее в дороге будет. Согреет. Да, Петруша, она сказочница знатная, любой Шахерезаде сто очков вперёд даст. И тепло будет в дороге, и не скучно. Прощевай. Вскоре увидимся. Обещаю. Ещё и коньяк весь выпить не успеешь.
Глава 5
Событие тринадцатое
Здесь, что ни страница, мрачные всё лица,
Луидоров и пиастров звон.
Роберт Луи Стивенсон.Остров сокровищ…Укатали Сивку крутые горки. В смысле уснул или отрубился Пётр Христианович, едва квадрига его тронулась. Ладно, ладно, не квадрига, дороги ноне не те. Цугом четвёрка была в огромную карету, на сани посаженную, запряжена. Но спящему способ «запряжения» лошадей не интересен. Ему бы подушку и ноги вытянуть. И вот тут закавыка. При росте метр девяносто. Э-м-м… Шесть футов три дюйма. Мундир строил когда портной в Москве, то сказал, Пётр запомнил и вот теперь у Брехта всплыло – сажень «без чети»[5]. Хлебнёшь тут горя с этими народными мерами длины. А вообще, всё довольно просто. Настоящая – государственная система мер – это практически точная копия английской.
Так вот, при росте сажень без чети вытянуться в карете этой не получалось. Колени свешивались с сиденья, и на каждом ухабе пьяная тушка норовила рухнуть в проход на пол. Несколько раз, почти упав, Пётр заснул сидя. Пробудился от того, что лошади остановились на первой яме и ещё от вони. Словно кто сдох прямо под носом. Граф потряс головой, остатки сна из неё вытряхивая, и мутными, но синими глазами уставился на попутчицу. Чего там Платон Зубов говорил – сказочница.
– Чего это? – Брехт спросил, имея в виду, почему остановились, но получил удивительный ответ.
– Прощения, барин, просим. Не праздная я, само сдеялось. – И удивительное дело, покраснела на всю физиономию. Хоть прикуривай.
– Сдеялось? – Иван Яковлевич не понял спросонья, чего тут сдеялось, и тут ответ получил. И звук характерный, и вони добавилось. – Сказка!!!
Пётр Христианович ломанулся на улицу. Ну, Платоша, мать вашу, удружил – подсунул непраздную девицу «погреться в дороге», да ещё и воздух портящую. Если она и сказки так же гениально рассказывает, как воздух портит, то заслушаешься и занюхаешься. 5D кинотеатр. И звук есть, и изображение, и запах. И плеваться будет, если надо по сюжету. «Тьфу на тебя, Иван-царевич». А пятая опция? Так она про путешествие рассказывать будет. Какая сказка без путешествия главного героя?! А тут дормез этот санно-лыжный на ухабах покачивает. Полное погружение.
Пётр выпутался из медвежьей шкуры, что был укрыт, и вылез через порог дверцы дормеза, споткнувшись, на улицу. Запнувшись преизрядно и ногу зашибив. Время приближалось к обеду. Это ему желудок сообщил. Есть хотелось. Очень хотелось. Три дня шампусиком и коньяком питался. Огляделся. Как там двойника зовут? Прохор, Фрол, Полуевкт?
– Братец, – обратился он к задающему овёс в торбы лошадям конюху.
– Проснулись, ваше сиятельство, – приветливо улыбнулся великан. Сам такой.
– Запамятовал…
– Прохор, ваше сиятельство. – Как индеец стукнул себя кулаком в мышцы на груди конюх.
– Точно. Прохор. А скажи, Прохор, где мы?
– Царское Село эвон за поворотом. Станция первая от Петербурха. – Махнул рукой Прохор, и зерно просыпалось на утоптанный снег, куда сразу бросилась стайка воробьёв.
– Поесть хочется.
– Так их сиятельство, Платон Александрович, колбас и кур копчёных в дорогу наложили. И хлебушек свежий. Чего там-то травиться. Как бы холеру не подцепить.
– Ну, покорми лошадей. Потом мы с… А сказочную девку как зовут?
– Шахерезада.
– Серьёзно? – Шутник Платоша Зубов.
– Простите, ваше сиятельство. Дворня Хавроньей кличет. А по святцам Ефросинья. Благомыслящая по-гречески. – Ох и слуг ему Зубов подкинул. Конюх греческий знает.
– Хорошо, покорми лошадей, Прохор… Стоять. Бояться. А Прохор чего значит по-гречески?
– Идущий впереди, ваше сиятельство, – поклонился великан, смущённо так по-детски улыбаясь.
– Всё страньше и страньше. Ладно. Идущий впереди, покорми лошадей, а потом и нас с… Шахерезадой благомыслящей.
Возок проветрили, перекусили и дальше тронулись.
– Ефросинья, ты как решишь…
– Бзднуть?
– Э та сёр![6] С-сука. Ну, как решишь, так стукни Прохору. Выйди на улицу. Ну, в общем, будь коммуникабельней.
– Слушаюсь, ваше сиятельство. Сказку сказывать? – девица большущими глазами преданно на него глянула.
– А отец кто?
– Так Прохор же. Я уж выревела у их сиятельства Платона Александровича, чтоб, значится, вместе отправил в ссылку.
– В ссылку? Н-да. Ладно, Хавронья, рассказывай свою сказку.
Ну, что можно сказать? Сказать можно, что читала девка про Бову-королевича или слышала от кого эти сказки.
– Ефросинья, а ты грамоте обучена? Читать, писать умеешь? – дождавшись конца во-о-о-ол-шебного путешествия Бовы-королевича, превращённого в Ивана-царевича, спросил, зевая Пётр.
– Так точно, ваше сиятельство, и по-русски, и по-французски, и по-немецки. Матушка у меня у графа Салтыкова в дворне была. Вместе с его детьми училась. А потом и мне всё рассказала и научила. Ну, а после и я с детьми уже Сергея Васильевича у француза месье Николя училась. – Девушка потупилась.
Чего вдруг. Но тут запах долетел. Пришлось опять останавливаться. Что ж, дорога будет не скучной.
После второй станции, где Брехт решил всё же чашку кофею выпить (лучше бы этого не делал – бурда, третий раз неумело заваренная), сказочница уснула, а Пётр Христианович, привыкать же к новому имени надо, задумался о будущем.
Самое интересное, что про своего реципиента Брехт знал довольно много. И не специально там биографию читал, хотя, может и читал, но не она в памяти отложилась. Все сведения были получены из самых разных и порой неожиданных источников. Первый раз услышал о нём Иван Яковлевич, когда лечился в Трускавце. На воскресенье купил путёвку во Львов, и там гид, мужик в пиджаке, всё время на мову пытающийся перейти, хотя группа была очень даже русскоговорящая, рассказал, что вот тут, мол, в тогда ещё городе Лемберге, умер известный русский фельдмаршал князь Витгенштейн. Проезжал мимо, можно сказать, в Баден-Баден на воды и скоропостижно помер. А остался бы местной воды выкушать и ещё бы долго небо коптил, москаль проклятый.
Второй раз Брехт столкнулся с фамилией Витгенштейн на экскурсии в Эрмитаже. Там есть специальный фельдмаршальский зал, и вот там, рядом с портретом Кутузова, висит и его нынешний портрет. Выходит, до фельдмаршалов Пётр Христианович дослужится. А ещё там есть перечень самых великих битв Первой Отечественной войны и опять рядом с Бородинский битвой упоминается победа Витгенштейна в сражениях под Клястицами. Спас он тогда от какого-то французского маршала Санкт-Петербург и заслужил всенародную славу. Сам Александр I объявил его «Спасителем Петербурга». А купечество столицы Северной какую-то очень солидную сумму в знак благодарности собрало.
И ещё не все сведения. Будучи нумизматом, Иван Яковлевич купил как-то монету Приднестровской Республики с изображением Петра Христиановича Витгенштейна. Оказывается, товарищ после выхода в отставку приобрёл себе имение в Подольской тогда губернии, ныне Приднестровье, и начал там разводить виноградники, привозя лозу со всей Европы. Можно сказать, был основателем молдавского виноделия. Монета была серебряная номиналом в сто рублей и обошлась в приличную сумму для простого учителя, а потому запомнилась. Эх, где сейчас та коллекция?
Последнее же знание про графа Витгенштейна касается его сына. Он был декабристом, но его не повесили и не сослали в Сибирь. Не про него Пушкин стих написал. Там тоже круто, но без крови. Его – Льва Петровича – оправдали по личному приказу Николая и, дав полковника, отправили в отставку. Но это ладно. Лев первым браком женится на самой богатой невесте Европы – Стефании Доминиковне Радзивилл, наследнице несвижских Радзивиллов и фрейлине императрицы Марии Фёдоровны. Жена вскоре умрёт от чахотки, а Лев, после того как перебесится и женится вновь, уедет во Францию, сбежит оттуда в Германию, где в окрестностях Франкфурта-на-Майне они с женой приобретут полуразрушенный замок Сайн, бывшее родовое поместье Сайн-Витгенштейнов, и построят новый красивый замок в неоготическом стиле, за что прусский король Фридрих Вильгельм IV даровал Льву и Петру титул князей Сайн-Витгенштейн-Сайн. А потом и Николай подтвердит этот титул.