Служба распределения

4

Половина пятого. Сумерки надвигаются. Я зачем-то встаю, иду к входной двери. И уже забыл, зачем я это делаю. Вернее, не знаю, что должно происходить дальше. Что мне нужно сделать? Ничего. Я все уже сделал. А то, что и можно было бы сделать, я делать категорически не хочу.

Весь день идет мелкий дождь, превращающий уютное тепло в банную испарину. Может, что-то поесть? А что? Посмотрим в холодильник. Ничего интересного. Готовить что-то новое я не хочу совсем. Так. С едой не получается. А откуда я пришел? Из-за стола. Попробую вернуться и присесть. Или лучше прилечь и подремать? Нет, спать я совсем не хочу.

Когда же все это кончится? Полное уныние и тоска. Постоянно ощущаю себя не в своей тарелке. Проблемы с памятью куда-то спрятали довольно важную информацию. Какую? Я сейчас попробую припомнить. Может быть, мне все это только представляется в каком-то высокотехнологичном театре. Мой партнер уже давно должен выйти на сцену и подавать реплики, но задержался в гримерке. Или вообще заболел и уехал из театра. Нет, я на пустой сцене уже давно сыграл свою роль, сказал все свои слова, но почему-то не ушел за кулисы. Стою в свете прожекторов, и только нетерпеливое покашливание зрителей в темном зале подчеркивает мое идиотское положение. Пусто так, что хочется хоть дымом, хоть музыкой заполнить это пространство. Оваций и цветов я не заслужил. Надо просто уйти со сцены, а не держать паузу. Прямо скажем, я не великий актер с гениальными паузами в арсенале. Я даже не жалкий паяц в грязных цветных лохмотьях, зарабатывающий пару монет в шляпе в центре старого города. Жалкое создание в трусах за стеклом, покрытом каплями дождя.

Это не зрители покашливают, это мимо окна пролетает ворона, издевательски крича «Карцер! Карцер!».

Я держу паузу, жду аплодисментов. Но их так и нет. И, что самое страшное – никакой надежды. Хочется стать кротом и зарыться в землю, чтобы ничего не вспоминать. Все время у меня внутри пульсирует вопрос, а зачем я живу? С какой целью я появился на свет. Зачем кому-то понадобилось, чтобы у меня был насморк? Дождь явно устроен для того, чтобы я сидел дома и не выходил никуда.

Мой мозг отравлен печалью. Опустел. И только присохшие ошметки прошлого еще висят на стенках пустой головы. Мне нужно либо заполнить его закрепляющими мыслями, либо очистить до блеска истерикой, промыть дезинфицирующими слезами.

Без четверти пять.

Есть вариант уехать куда-то. Перемещаться. Быть поглощенным путем, самой дорогой, управлением, балансированием между движением и падением в канаву. Мимолетно становиться частью стаи таких же одиноких мотоциклистов на мокром асфальте. Теряя и находя попутчиков, гнать за горизонт в какой-то неизвестный пока пункт назначения. Не до глупостей, ребята, я спешу. У меня график, я отстаю. Пункт назначения ждать не будет.

Но у меня нет ни стремительного мотоцикла, ни даже забавного скутера, ни шлема, ни кожаной куртки. У меня на лбу написано: нет у него никакого пункта назначения, он бесполезный праздношатающийся.

Мой мир после разрыва стал очень маленьким и тесным. Самого большого Разрыва в моей жизни. Обвала и схода лавин. И еще немного землетрясения и наводнения. Плюс селевые потоки с гор, порождающие пожары из-за аварий на линиях электропередач. Мир большей частью провалился в пропасть. А то, что осталось, было сильно повреждено, залито потоками грязи, засыпано камнем и мусором.

Мой телефон замолчал. Совсем. Очень редко кто-нибудь ошибался номером.

У меня были маленькие радости. Мой мир был наполнен маленькими радостями, а сейчас – она уничтожила этот маленький мир, закружив и взволновав. Конечно, этот праздник, который ты принесла с собой, несравненно богаче моего мирка с его радостями. Но надолго ли? Я опять чувствую, что наказан высшими силами. Мне кажется, что я знаю, за что. Перед тем, как я узнал о нашей разлуке, я, наверное, первый раз молился. Я молил Господа, чтобы он ничего не трогал в этой ситуации, чтобы все оставалось, как есть, ничего не менялось как можно дольше. Но видимо мне не удалось убедить его.

Без пяти пять.

Потеря была совсем неожиданной. Как удар из-за угла. Я ничего особенного не почувствовал при разрыве с родителями. И, видимо, чтобы я, наконец, почувствовал, что такое разрыв, что такое катастрофа, высшие силы бросили меня в эту бездну ночных болей.

Стоило мне поддаться на приманку, брошенную мне в тихий и безрадостный одинокий мир, и я сразу же поспешил отдаться на растерзание любви. Мгновение счастья и снова мне нужно строить тихий и одинокий мир, в котором лишь комары нарушают мой покой.

Опять осознавать, что очень интересно начищать кухню, пылесосить, мыть окна. И выходные можно было бы накопить для чего-нибудь прекрасного в будущем.

Чувство, что все скоро кончится, не покидало меня на протяжении всего наших отношений. И вот, все кончилось. Когда ты придешь, все будет по-другому. Или ты успеешь кого-нибудь полюбить, или я откажусь от попыток найти, наконец, себе человека, чтобы умереть с ним.

Зачем я так легко бросился в тебя?

Та моя маленькая жизнь, без ожидания чуда, просто жизнь по прямой, через годы. Она уже почти складывалась. Я уже не ждал ничего. Мне уже не хотелось плакать по вечерам. Я знал, как прожить эту тихую и никому не нужную и никого не затрагивающую жизнь. А теперь…

Мне в который раз придется подниматься из руин. И я опять знаю, что мне никто не поможет, что никому нет до меня дела.

И облегчение придет, когда я опять привыкну радоваться подарку, который сам себе подарил на праздник, когда Рождество я научусь справлять в одиночестве, когда стихи перестану записывать, потому что они и так прекрасно звучат у меня в голове, а больше их слушать некому. И чтобы они мне потом не попались на глаза. Чтобы я их потом не стал поправлять, приводить в порядок

Пустые дни, когда до боли хочется позвонить, а некому. Когда думаешь, а не утопить ли все это в стакане или просто вскрыть себе вены. Никто не расстроится, когда узнает, что меня уже нет. Никто через несколько дней и не вспомнит, был ли я, и какой был. А я не хочу оставлять след в сердцах людей. Каждая минута приносит что-нибудь, напоминающее о ней. Очень больно. Пилой по сердцу. Боль почти физическая.

Но я не стану пить, поскольку не умею пить так, чтобы забыться. Это не так просто – бросить управление собой и позволить алкоголю унести себя черти куда. В последний момент я всегда отпихиваю локтем этого наглеца и беру управление.

И уж совсем точно я не смогу покончить с собой. Этот шаг потребует полного самоотречения, немыслимой смелости и верности руки. Чудовищной твердости в тот момент, когда еще можно все остановить. И не останавливать. Еще не время. Надо еще немного подождать. Еще все образуется. Неожиданное стечение обстоятельств подхватит и вернет падающий с рельс мой поезд обратно на путь.

Сегодня мне приснился удивительный сон. Среди прочего – на перекрестке моей улицы стоял апостол Павел, он был регулировщиком, и что-то ласково мне выговаривал. Мне даже нечем было оправдать свой безобразный поступок – не ошибку, а умышленное нарушение Правил.

Правила нарушать нельзя. Они установлены не мной, и не мне их пересматривать. Не думаю, что эта ситуация безнадежно окончательная. Я еще немного подожду. Смыслы появятся, Герда подумает еще раз, хорошенько. И поймет, что пора возвращаться. А я подожду ее тут. На часах возле двери. Пока она пирует и пляшет с разодетыми негодяями в ярко освещенных залах каменного замка, я буду охранять ее покой тут, у ворот. Не страшно, что дождь. Он только еще больше придает смысла и остроты моему стоянию на посту. Одинокому, но невероятно полезному и нужному.

Мои доспехи делают меня неуязвимым. А сами они надежно защищены от дождя плащом и маслом. Оружие мое остро и готово поразить нарушителей покоя.

Я буду беречь мою Герду, как отчизну, необъятную, но ощутимую. Совсем мне не принадлежащую, но такую близкую и родную. Я верю в Герду, как в Господа нашего, незримого, но всеобъемлющего и всеблагого.

Нести имя и знамя ее неверным крестовым походом, огнем и мечом насаждая веру мою. Горе всем ветряным мельницам, попадись они мне на пути. Опустошения и мор ждут не входящих в лоно моей веры. Во имя Герды все черные тени и прислужницы их, вороны, будут биты.

Встаньте на сторону Герды, всякий зверь лесной и птица небесная. Светом рассеем мы тьму неблагоразумия и отрицания очевидного. Нежные протяжные голоса ангелов обещают нам всеобъемлющую поддержку и подкрепление в час слабости.

В самых мрачных глубинах, ямах зловонных и чащах непроходимых будет мне светом неугасимым имя Герды Шейн.

Благослови меня на подвиги. Послушание в лишениях и молитве проложат мне чистый путь к твоему сердцу. Стану держать ответ перед собой, как перед тобой. Строжайшим судом совести судить буду себя.

Хранить веру во имя Герды будет достойным оправданием моего существования. Днем ждет меня суровая битва с неверными. Ночь дарит прохладный отдых телу и утешение в молитве.

Но ночь не может длиться бесконечно. Стоит немного подождать. Утром вместо черной стены появится огромный край, полный солнца и воздуха. И граница этому краю – туман, который и разглядеть нельзя. Он так далеко – за холмами, поселениями, жаркими пыльными пространствами, дымами и линиями связи.

Еще не время, нет, еще не время. Надо выждать еще несколько секунд.

А что там, за отверстиями вентиляционной решетки, всегда черными, как черная дыра? Там прячутся до темноты сны? Или ночные насекомые мило посапывают в своих кроватках, а их бабушки раскладывают трясущимися лапками пасьянсы из микроскопических карт, поглядывая на внуков через надетые на фасеточные подслеповатые глаза треснутые очки?

Кто-то сказал мне сегодня «мы же с тобой свои люди»… у меня нет «своих» людей – есть только чужие.

Пять ровно! Наконец-то время пить чай!

4 (читаю книгу)…

16 марта

Температура резко растет. По горло занят. Помогаю отцу.

5

Уши мои начали замерзать. Закоулок за зданием непонятного предназначения становился совсем темным. Из отверстия в заборе, выходящего на железнодорожные пути, проливался свет фонарей вкупе с далеким лязгом вагонов по стыкам, голосов, запахом угольного дыма и гудками.

Луч фонаря вырывал из мрака поток снежинок, падающих в замерзающую лужу. Ноги мои совсем замерзали, я перестал их чувствовать. Чтоб чуть согреться, я стал бить каблуком по тонкому льду, он растрескивался и таял в крошеве холодной воды и грязи. Я только вымазал ботинки в грязи цвета поноса.

Это не окончательно. Это снег еще растает, будет еще немного осени. Тёплых солнечных дней с листопадом и бликами.

Я ждал турка уже почти час. Подожди, сказал он, я скоро приду. Общеизвестно, что время идет с разной скоростью для ушедшего и остающегося.

У меня есть огромное конкурентное преимущество над всеми ожидающими – Герда Шейн. Ее прекрасный образ утешает меня в минуты уныния. Образ берет меня за руку, мы поднимаемся в воздух и свободно летим за облака. На тысячи и тысячи километров вдаль, за горизонт. Ориентируясь по солнцу, мы летим в теплые края.

Сегодня мне приснился странный сон. Вороны (ну а кто же еще?) украли у нас с Гердой всю одежду. При осмотре места происшествия было выяснено, что ничего другого, кроме одежды, не было тронуто. Только одежда. Нам было очень грустно от потери гардероба.

Каково же было наше удивление, когда мы обнаружили часть украденного на улице, в беспорядке висящую на деревьях! Скорее всего, преступники в панике бросили часть краденого или не смогли унести все и потеряли кое-что.

Сторона обвиняемых в кррррраааааааже прокомментировала это так: «Кратко? Край!»

Уже больше часа я жду турка. Это моя первая встреча с ним. И, пожалуй, последняя. Эта работа была очень кстати. Недалеко, недолго и хорошая оплата. Разгрузить грузовик для клиента. Какие-то строительные материалы. Что ж, думал тогда я, пусть будут строительные материалы.

Тут же, в тупике двора стояли бочки, мешки с мусором и явно вывеска, завернутая в несколько слоев пленки. Чтобы убедиться, что это именно та самая вывеска, кто-то проделал дыру в слоях пленки, и стало возможно увидеть буквы «шадь». Может быть, и «щадь», то есть, полностью «площадь». Да плевать, что у них там за площадь. Моей задачей было разгрузить машину. И все. Турок вовремя подъехал к условленному месту на грузовике, вышел и передал мне какие-то бумаги. Попросил подождать минут пять клиента, разгружать, куда он покажет и отдать бумаги. А сам он, мол, вернется через полчаса и рассчитается со мной.

Открыл двери фургона, хлопнул меня по плечу – работай, мол, брат. Фургон был полон коробок. Больших коробок, на которых из надписей были только иероглифы. Я пошевелил рукой одну ближайшую – она оказалась легкой и шуршащей внутри. Надеваю перчатки – и за работу. Коробки не будут проблемой, подумал я. Когда я обернулся, турок уже исчез. Деловой человек, все на бегу. Я припрятал бумаги между стенкой фургона и коробкой. Но ненадолго.

Из двери, к которой и подали фургон, вышел рабочий. Это я определил по фирменной спецодежде – куртке, комбинезону и ботинкам – все было дорогое и профессиональное.

Нет, он не рабочий, он некий «производитель работ», «ответственный» мастер. Мастер поинтересовался, кто я и что привез. Я молча протянул ему бумаги турка. Отлично, сказал он, ивовые прутья и панели. Хорошо, что не чугунные гири и слитки свинца, подумал я.

А это что за коробки? Я вытащил из фургона первую попавшуюся коробку и поставил прямо в грязь. Сверху на коробке, помимо иероглифов была небольшая надпись на человеческом языке: «Счастливая красота» и еще «Хороший материал».

Оторвав клейкую ленту по всей ширине, я открыл коробку. Для этого пришлось снять перчатки. В ней оказались квадратные панели под дерево. Пластиковые. Дерево подобного размера было бы гораздо тяжелее. Хотите посмотреть? Мастер кивнул. Я разорвал пакет и, поддев с угла, вынул одну панель. Она была практически невесомой. С лицевой стороны – пластмасса под дерево, дальше – пенополистирол. И утеплитель, и звукоизоляция, и декоративная отделка, подытожил мастер.

Спасибо, господи, что в коробке не оказалась какая-нибудь наркота. Пакетики с белым порошком, таблетки или молотая трава. Я только сейчас испугался, что мог бы оказаться втянутым в какую-то преступную операцию. Турка нет, чей товар? Полный грузовик наркотиков. Пожизненный срок. Кандалы. Ужас.

Пожелав быть внимательным и не ломать ивовые прутья, мастер нырнул в помещение, довольно темное даже по сравнению сумеречным уличным светом. Сюда раскладывай по типам материала. Да без проблем, дружище. Еще раз перелистав все бумаги, мастер удалился по делам.

Маршрут был недлинный – около десяти метров от дверей фургона с улицы через дверь, по коридору и в большой темный зал, где прямо у выхода из коридора и предполагалось разместить материалы.

Монотонная однообразная работа, регулярное ныряние в душный коридор и зал, полный запахов краски и сырости, цемента и распиленного дерева, ржавого железа и сгоревших проводов. Ныряние из молочного света облачной поздней осени в затхлую темноту, как маятник гипнотизера вытаскивало из памяти вчерашнюю встречу с Гердой Шейн. В темноте и сухости ремонтных работ я старался для забавы не дышать, но выныривая на улицу, во влажный холод, всей грудью всасывал воздух.

Дикая… Дикая она для меня. Для меня. Кот. Ее кот шарахнулся от меня. Я пытаюсь его погладить, он убегает и сидит в своей коробке. Неужели ему страшно? Из-за чего? Он не хочет менять коробку. Она тоже не хочет менять (коробку). То есть она уже не котенок, которому все интересно и он готов бросить коробку.

Герда, девочка моя, любимая, не бойся. Я не причиню тебе вреда. Я позабочусь о тебе. Буду любить тебя и нежно гладить. Что не так?

Я опять сейчас пойду к ней. Зачем? Видимо, она, как кот шарахнется от моих рук. Слишком долго я иду. Слишком долго ей было плохо. (Привыкла?) Я слишком стараюсь, но по-другому не умею. Для дальнейших действий мне необходимо выяснить, что конкретно ей нужно: покой, полупальто, удобное существование, что-то еще, все вместе.

Когда я выясню, что ей необходимо, мне будет значительно легче… (купить?) ее за это.

Легче всего обстоит дело с полупальто.

Давай вспомним этот старый танец.

И я поверю, что танцую с тобой.

И ты дашь мне волю.

Но я ее не возьму.

Только чуть-чуть…

чтобы поверить в ее

существование.

Может быть, легче щелкнуть выключателями и все забудется за неделю.

Чик – и нет ее.

Чик – и нет ее дочери.

У нее есть дочь? Вот бы не подумал! Герда же девственница! Когда она успела вырастить дочь?

Чик – и нет никого рядом, стоящего за спиной и целующего (плечи).

Чик – и нет будущего.

Чик – и нет меня.

Чик – и я снова есть, только другой и перезагрузившийся. Все чисто. Мозг отформатирован и дефрагментирован. Что дальше?

Нырнуть в банку с чернилами, с вопросом «для чего это все нужно?».

Пока еще не окончательно дан последний «Ок» (идет выяснение, пожалуйста, подождите) есть какие-то перспективы: семья, дом и прочие – дочь, взрослая жена, и так, мелочи – заботы и нехватка времени, и слова «папа», неожиданно адресованные тебе. Хороший был бы конец для сказочки. Но, скорее всего, у сказки (ожидаемое время прибытия – следующие полчаса) будет конец чуть более печальный. Надо застрелиться. Это быстрый и надежный выход из сложившейся ситуации.

Стреляться опасно – можно не попасть (в себя), необходимо достать подходящее оружие, и нужна сила воли, чтобы одним движением пальца отправить себя (на лифте) на тот свет. Отравиться гораздо легче – нет одного действия, есть последовательность, и, чтобы не сбиться (с ритма), необходимо забыть о том, что, в общем, делаешь, и сосредоточиться на процессе. Тогда первый шаг сделать легче, и после этого втягиваешься в процесс. То же самое относится и к сбрасыванию с высоты, вскрытию вен. Конечно, вопрос с венами спорный. В тоже время довольно красиво наполнить ванну пенной водой и пустить себе кровь под водой – тогда не почувствуешь холода (озноб) и под белой пеной будет расплываться (быстро) бордовое облако (туман).

Вот еще один ряд коробок перекочевал в темноту. Счастливой красоте самое место в темноте. А турок не торопится. Ну и к чему мне он? Он же не станет мне помогать – это не дело для гордого потомка янычар. Станет меня развлекать разговором на ломаном языке с акцентом? Или таращиться под руку, ожидая, что развлекать разговором стану его я? Да пошел бы он отсюда куда подальше!