Служба распределения

6

Небо подмигивало мне мутными лучиками далеких-далеких звезд. Звезды тихо мерцали. Луна еще не взошла, но место ее восхода уже обозначилось туманно-молочным ореолом. Где-то слишком громко просигналил автомобиль, и непривычные контуры ночного неба отпрыгнули назад, уходя в бесконечность, в бескрайнюю бездну, проваливаясь в черные дыры, западая в складки искривленного пространства, и ускоряя свой бег между рассыпанными небесной манной галактиками.

Звезды так же мерцали, так же дарили вселенной свой далекий холодный свет, но стали привычнее, и даже показалось, что откуда-то повеяло теплым мартовским ветром, приносящим запахи мокрой земли, грязного талого снега и новой свежей чистой травы.

Но все же был влажный, но на редкость ясный осенний вечер. Ветер гулял над городом, развевая уже, наверное, последнее в этом сезоне вывешенное хозяйками на просушку белье, заставляя прохожих, не надевших еще шапки и шарфы, втягивать глубже голову в плечи, доставая засидевшихся на мокрой лавочке в темном парке, мучающихся насморком, влюбленных и завывая в еще не заделанных на зиму щелях.

Одно дело смотреть на звезды мельком, мимоходом, второпях, небрежно кинув взгляд наверх, который иногда так и не достигает цели. Другое дело – понять это праздничное шествие, этот прекрасный хаос, эти загадочные и неповторимые узоры, находить затерянные миры и думать о неземном.

Я впервые посмотрел на звезды так, когда был совсем мал. Мама крутила на магнитофоне французов из «Рокетс». У них была песня, которая начиналась чистым, порой леденящим душу звуком, вернее – фоном. Фон как бы надвигался на слушателя. Затем менял тональность, брал другую ноту. И все это было так прекрасно, завораживающее тонко и великолепно. Мама сказала тогда: «эту песню хорошо слушать, смотря на звездное небо».

Я выглянул в окно и не смог оторваться от звезд.

А тем временем пленка все дальше и дальше проходила через магнитные головки, наматывалась на приемный ролик. На «космический» фон накатывалась волна чуждых безмятежному звуку голосов и сигналов. Голоса что-то кричали, требовали, доказывали. Тон звука стал тревожным, но он все еще парил над беспокойством и паникой. Начал биться ритм.

А мысли мои были в открытом окне, в глазах, бессмысленно смотрящих на переливающийся бисер звезд.

Черное небо подмигивало мне мутными лучиками далеких-далеких звезд. Я стоял поздним уже вечером на мокрой от дневного дождя крыше дома. У моих ног всеми цветами переливающихся самоцветов рассыпались огни города.

Вот чудесные изумруды сменились рубинами красных огней светофоров, мелкие хризопразы и тигриные глаза автомобилей покатились по ожерелью улицы.

Ветер трепал, перепутывая и смешивая мои волосы с воздухом, собирал и лохматил беспорядочно носившиеся в голове мысли. Как-то особенно ласкал скованное прохладой лицо. Город жил своей вечерней жизнью у меня под ногами. Казалось огни и машины, пролетающие по улице и исчезающие в каменных дебрях города, автобусы, мерно шлепающие от остановки к остановке, пешеходы, торопливо озирающиеся по сторонам и витринам, и собаки, бродящие по помойке, щекотали мне пятки.

Я стоял, чуть запрокинув голову, и зачарованно смотрел в черную, поблескивающую искрами звезд бездну неба. Где-то звякнул торопливый трамвай. Опять мигнули светофоры, обозначив изумрудным фарватером улицу. Впереди далеко в начале улицы, где не горел ни один фонарь, завыла сирена, и я увидел краем глаза маячный огонь машины скорой помощи.

Всходила луна, разливая бесшумно свой молочный свет на крыши домов. Луна вышла из-за легкого облака. Оно было небольшое, но плотное, и когда луна была за ним, облако засветилось само, сделав свет луны еще мягче и ласковей. Облако было как июньский тополиный пух, упавший в черное холодное ноябрьское озеро.

Моя сила воли не собиралась в кулак. Она рассеивалась все больше и больше по мере восхода луны.

Я опять не смог бросить свое тело вниз, на асфальт. Я замерз, проголодался и ушел с крыши, опозоренный и окрыленный.

Рано утром мы выехали с турком по делам.

Второй рейс этого дня был точно таким же, как и первый. Два пластиковых бака на кубометр воды. Полиэтиленовые кубы в стальной раме – как раз то, что нужно для перевозки воды в грузовике. Прочно, надежно, не плещется. Какой-то гараж для грузовиков, кран с водой, торчащий из стены, служащий, видно, для уборщиков или еще каких-то технических нужд. Это подтверждала надпись краской над краном «вода». Простой садовый шланг из крана в один бак. И потом в другой. Моя роль состояла в открытии крана, наблюдении за заполнением бака и закрытием крана вовремя. Это было легко и трудно одновременно. Легко, потому что бак был полупрозрачный, и уровень воды хорошо был заметен. Трудно было не уснуть в процессе наблюдения. Я заполняю баки, турок, наверное, где-то там, в каких-то комнатах с какими-то людьми заполняет документы и еще легкие – табачным дымом.

Медленно-медленно ползет линия воды вверх, к горловине бака. Это не бак заполняется водой. Это я тону в беспросветной мгле. Совсем один между баком и краном. Одинокая фигура водолея среди тоскливой осенней промышленной застройки. Безнадежные ангары и цеха, грустные тягачи и погрузчики. Печальные грязные стены, переходящие в голубоватую вездесущую грязь под ногами. Унылый некрашеный бетон, сменяющийся крашеным в еще более унылые серые, зеленые или голубые тона.

Грязные рабочие в грязных тряпках, ворочают грязные инструменты среди грязных стен, контейнеров, автомобилей и еще разной грязи. Ни одной голубоглазой блондинки в длинном белом платье и лентой в волосах. Ни даже одной нежной женской руки с маникюром. Рукавицы, перчатки, огромные лапы в мозолях, опять рукавицы.

Баки заполнены, крышки закрыты, шланг свернут, фургон закрыт, я в кабине, ожидаю водителя. Конечно, я внимательно осмотрел все вокруг себя. Амулет, висящий на зеркале заднего вида. Монетки в поддоне приборной панели. Пачка листов грязной бумаги в кармане двери. Грязные же рабочие матерчатые перчатки. Бутылка с водой. Несколько разрозненных ключей. Целая куча пропусков на грузовик – такие кладут в угол лобового стекла.

Я вынул одну из нескольких торчащих из щели в приборной панели визитку и рассмотрел. На визитной карточке под изображением какого-то ошейника с шипами красовалось: Джем Крал, Сервис дистрибьюции, телефон. Может, и не ошейник. Может, это корона нибелунгов. Плевать, кто он и чем занимается. Пусть хоть цепных псов разводит. Или снабжает садистов их аксессуарами. Несомненно одно – мы вместе делаем какое-то очень нужное дело. Снабжаем что-то или кого-то невероятно ценной водой. Кто, если не мы, доставит эту воду куда-то там?

Может быть, удастся подсмотреть, узнать случайно какой-то способ быстро и эффективно прекратить все эти страдания? Попадется какой-то специальный станок, моментально отправляющий никчемных людишек на тот свет? Какой-то ловкий прием, одним движением останавливающий биение сердца. Какая-то древняя техника иностранных монахов, к которым стекаются лишенные смысла страдальцы всего мира.

Всего того, что вокруг меня явно недостаточно.

Недостаточно для того, чтобы как-то объяснить мое здесь присутствие. Неужели все мое предназначение в жизни – это переливать из пустого в порожнее какую-то простую воду?

А на том берегу что?

На том берегу было еще более уныло.

Дорога, ведущая мимо грузовиков и бесконечных бетонных заборов к особенным воротам с каким-то номером. Техническая площадка, ограниченная бетонным забором. Громоотводы, несколько люков, ведущих ниже уровня земли. Трубы, приходящие из-под поверхности и туда же уходящие, оснащенные гигантскими кранами-вентилями. Огромные ящики с песком и закрепленными рядом лопатами.

Я уже знал, что делать. Второй слева люк. Открываем створки лежащей тут же какой-то металлической кочергой. В люке приемный штуцер и вентиль. Вентиль крутить не надо – открыто уже. Из люка пахнет сыростью, и чем-то горючим – не то ацетоном, не то краской или растворителем.

Просто вставляю в эту горловину шланг, открываю крышку бака в фургоне, и вода сама течет по шлангу куда-то под землю. Можно не наблюдать, а погреться в кабине.

Бак сам торжествующим хлюпаньем возвестит об окончании его опорожнения.

И еще разок все то же самое для второго бака.

Почему я раньше не решился включить радио в чужом? Ну я же член экипажа, мне можно. Хотя бы на стоянке в отсутствие водителя. Никому не помешает. Стало гораздо приятнее ждать турка в компании с веселыми диджеями. А когда я нашел радиостанцию для детей, где рассказывали сказки, стало совсем хорошо. Уютно и тепло. Совсем не хотелось домой или куда-то еще. Было даже жаль покинуть этот волшебное временное пристанище, убрать шланг и отправляться куда-то дальше.

Турок всю дорогу молотил языком без умолку. Рассказывал про троюродного брата.

Знаешь, говорит, моего брата? Нет, не знаю, брат, твоего брата. Этот брат такой, говорит, добрый человек – всё спросит, как сам, брат, как дела, как семья. Все сам расскажет, как сам, как семья, что сказали друзья, что сказали родственники, что соседи делают, понимаешь? Какой разговор, брат, без чая? Чай нальет и снова: что там, у соседей, что на родине делается, ах-ах-ах. Что в мире творится, брат. Американцы совсем с ума сошли. Нельзя так жить, брат. Когда женишься, будет пытать. Когда внуков принесешь отцу? Грузовик, говорит, совсем худой, весь в дырках, в ржавчине. Это мой-то грузовик! Турок даже ударил обеими ладонями по рулю. Мой грузовик, брат, весь мир перевезет, а потом обратно увезет еще! Так-то! Брат, говорит, работает в аэропорту, обещал мне поправить здоровье грузовику. Есть у брата чудодейственная клейкая лента – скотч – прилипает навсегда, все трещины заклеить можно, все неисправности лечить. Специальный скотч для самолетов. Если крыло самолета отвалилось, то этим скотчем примотаешь – и летай. Отвалилась турбина – в два слоя только ленту намотай – и летай. Вот такая чудо-лента! Оклеишь по углам весь фургон, говорит брат, будет прочно, не будет протекать. Да еще видно будет издалека. Что за сумасшедшие гоняют по дорогам как попало! Вот они-то будут лучше видеть грузовик – красными лентами вокруг будет оклеен. Будут уважать грузовик, будут уважать рабочего человека, уважать аккуратного водителя, который бережет свой грузовик. Видно будет за несколько километров – хороший яркий красный цвет.

Такая хорошая клейкая лента, словом, что ни собака не оторвет, ни крокодил не отгрызет. Специальная авиационная. А брату обычную серую ленту отдадим. Самолёт не упадет. Меня, конечно, посетили некоторые сомнения, что для приклейки отвалившейся турбины обратно к самолету сгодится обычный серый скотч. Но я успокоил себя тем, что наверняка от одного-двух рулонов клейкой ленты авиакомпании не убудет. И вообще, безопасность авиаперевозок обеспечивается не только лентой, но и контролем настоящих специалистов, соображающих в ремонте авиационной техники. А не этими «брат-брат».

Турок остановил грузовик как раз около дыры в заборе, заботливо прикрытой листом шифера. Грузовик еще более надежно прикрыл от ненужных глаз проникновение за забор. Я рассчитывал хотя бы немного отдохнуть от рассказа о брате, но турок вдруг попросил меня слазить за забор вместо себя.

Понимаешь, говорит, секундное дело – взял скотч, поклон передал и вернулся. А если бы турок пошел к брату сам, то одному Аллаху известно, сколько часов продлилась бы встреча. Чай, расспросы, вот это все. Отказываться вообще невежливо. Обида будет на несколько поколений. Ой, да ладно, брат, я схожу. Моя работа, любая, в том числе, доставка мелких предметов, оплачивается более чем прилично.

Откинув шифер, я проник за забор. От неофициального входа вела вполне себе магистральная тропинка. От забора, в обход небольшого здания без окон к одинокой двери в очень большое белое здание. Шум от двигателей самолетов, который был вполне терпимым адски громким шипением и свистом сменился вытряхивающим душу грохотом, сквозь который было слышно только стук моего сердца.

Служебное помещение. Вход только для авторизованного персонала. А я авторизованный, но временно, по поручению брата. У двери стояло нечто вроде большой консервной банки, полное окурков. И курение в неположенных местах, наверняка строго запрещено. Безопасность прежде всего. Нарушители должны быть расстреляны, но пока пусть работают. Не похоже, что дверь эту закрывают. Она выглядит слишком незакрытой. От двери в бесконечную даль стены вела огромная стилизованная под изображения молний надпись, нанесенная краской из пульверизатора и после закрашенная белым. «Содом». Вот же, прелестное местечко, подумалось мне.

Я дернул ручку, и дверь легко распахнулась, как будто кто-то мне помогал. За дверью стоял человек. В ядовито-желтом жилете со светящимися белыми полосками и шерстяной вязаной шапке. На мой вопросительный взгляд, человек ответил, отпихнув меня, выйдя из двери и крикнув прямо в моей ухо: «где жилет, мать твою?». Я прошел внутрь и, не оборачиваясь, показал ладонью, мол, сейчас все будет, проблему решу. И жилет будет, и вообще все будет хорошо. Моя уверенность явно удовлетворила «коллегу по цеху». В помещении, куда я попал, стояли какие-то тележки с подъемниками типа люлек. Я догадался, что это некие приспособления для работы на высоте. Тут же стояли пластиковые кубы с какими-то жидкостями, ручные тележки, погрузчики и еще несколько силуэтов прицепов, какой-то колесной техники. Потолок был так высоко, что тонул во мгле. Меня интересовала только одна приоткрытая дверь, из которой лился в ангар теплый желтый свет.

Там наверняка и находится брат. Или те, кто знает брата.

Оказалось даже лучше, чем я себе представлял. Грохот самолетных двигателей становился все громче. Мне даже стало труднее идти, будто я продирался через все эти децибелы.

В небольшой комнате, еще более уменьшенную несколькими двухстворчатыми шкафами с какими-то буквами и цифрами на дверях, на очень большом столе стояла металлическая настольная лампа, разложены несколько документов и журналов некоего учета, пухлые от использования, исписанные синими чернилами. В графах стояли подписи многих людей. У стола стояло два стула. На одном висел желтый жилет со светоотражающими полосками и надписями «персонал международного аэропорта». На столе было главное – моток ослепительно красной клейкой ленты.

Я положил серый скотч рядом, красный засунул под куртку. Мгновение подумав, накинул и жилет. Никаких имен, фамилий или даже номеров на нем не было. Значит, будет мой. А с братом турка, очевидно, тоже турком, мы поговорим потом. И чаю попьем. С чем там у них принято вприкуску. С кебабом? Что еще из турецкой еды я знаю? Соус из йогурта с чесноком? Как он там назывался? К чаю, он в любом случае не подходит.

Будучи занятым мыслями о турецких лакомствах к чаю, я быстро вернулся к забору. Снял жилет и, вылезая за забор, победно поднял вверх вызывающе красную добычу.

Водитель вместо ответа завел двигатель, и, только я плюхнулся на сидение рядом, рванул грузовик с места. Шум самолетов ослабил хватку, и даже стали слышны крики ворон: «Карьера! Красавчик!».

Дальше было совсем грустно. Две паллеты мешков с цементом. Две тонны цемента.

Фургон турка изнутри, этот просвечивающий белый винил на раме от бортов почему-то выглядел брошенным цирком с дощатой ареной.

Когда цемент грузили у какого-то склада желтым погрузчиком прямо в наш фургон, он уже выглядел тоскливо и безрадостно. С каждым километром, отдалявшим цемент от склада, погода становилась все хуже – поднимался ветер, перемешивая мелкий дождь с облаками падающих листьев. Сумерки гнались за нами, окрашивая все вокруг в сиреневую серость.

Мы остановились возле входа в подвал многоэтажного жилого дома. Узкая бетонная лестница в темное подземелье. Незакрытая железная дверь. Зачем там цемент, в этом подвале?

Турок объяснил, что подвал будет ремонтировать его компания. Хороший заказ, но никто не хочет возиться в грязи в подвале. А мы (он хлопнул ладонью по своей груди в кожаной куртке) все сделаем как надо.

От этого мне стало прямо невыносимо грустно. И даже не маячившая впереди перспектива возиться с грязью в подвале меня так обескуражила. Даже не предстоящая разгрузка тяжелых и пыльных мешков, из которых один да рассыплется под ноги. А какая-то предопределенность будущего – грузовик, подвал, цемент, опять грузовик. Не большая сцена, цветы и успех. Не аплодисменты и слезы поклонниц, а грузовик и цемент.

Какая-то невыносимо однородная серая стена тумана заволокла все небо над городом и мою будущую жизнь. Еще несколько минут назад вся последовательность мелких не очень ярких, но разных цветных событий казалась россыпью детского конструктора, оставляющего шанс собрать детали в нечто цельное и монументальное. Сейчас же все будущее и настоящее залило мутным, цвета плесени киселем. Я еще пытаюсь нащупать на дне какую-то приятную дорожку к свету, но под ногами только бесконечные мешки с цементом.

Тем временем мешки в моих грубых объятиях перемещались в подвал. Подвал не содержал ни намека на появление здесь человека. Абсолютно пустая последовательность бетонных отсеков высотой ровно на сантиметр больше моего роста. Ровный слой лунной пыли под ногами. Несколько потоков света, льющихся из маленьких отверстий под потолком. Несколько плотно покрытых грязью лампочек накаливания, едва подсвечивающих путь. Запах заброшенности и безлюдности. Где-то за стенами шумели трубы.

Турок не терял времени. В ближайших мусорных контейнерах он нашел впечатляющее количество грязных старых тряпок, не вызывающих желания прикасаться.

Не забыл он и о хлебе насущном. В каких-то ближайших лавках турок приобрел какую-то выпечку с острой мясной начинкой, какие-то молочные напитки для себя и пива для меня.