Война Кланов. Медведь 2
Из-за одного удачного удара лопается кожа на лбу, и кровавые лоскуты лезут в глаза, закрывают серого противника. Я бью в ответ, но мои удары пролетают мимо – тварь успевает отдернуть голову.
Словно прокачивая пресс, у меня получается сесть и обхватить лапами стальное тело. Перевертень рычит, а на мои плечи и голову обрушивается целый град ударов. Я не отпускаю, сжимаю вертлявое тело. Он пускает в ход клыки, и по моему телу струйками льется теплая жидкость. Плечи горят ярким пламенем, рваные раны словно посыпали солью, но я не отпускаю.
Александр рассказывал, как его заманили в ловушку перевертни, и один чуть не раздавил в смертельных объятиях, пришла пора и дьявольским созданиям отведать собственной кухни. Сдавливаю. Я слышу, как под моим напором трещат ребра, как затрудняется дыхание у серой твари. Лапы плющат с растущей силой, раны придают ярости.
– Пусти-и-и! – раздается скулеж сверху, удары становятся слабее. – Умоляю! У меня маленький сы-ы-ын!
Я чуть не разжал лапы от удивления – это создание собирается давить на жалость?
Он без сомнения убил бы меня, а теперь молит о пощаде?
Я крепче смыкаю объятие и чувствую, как под лапищами расходятся позвонки. Ещё немного дожать.
В какой-то миг серо тело обмякает, слышится громкий хруст, и перевертень откидывается назад, больше похожий на переломленную пополам игрушку. Я отбрасываю его и падаю рядом, судорожно хватая воздух.
Шерсть, клыки, когти – всё втягивается в серое тело – передо мной лежит окровавленный человек. Совсем недавно он был похож на модель, сошедшую с картинки модного журнала, а теперь походит на жертву маньяка. Маньяком был я, и кровь на теле мужчины тоже моя.
Я слышу щелчки, будто ногтями давят неосторожную вошь – у перевертня встают на место кости! Ещё немного и он будет в порядке, а я больше похож на разбитое корыто из пушкинской сказки. Нельзя дать восстановиться перевертню, и я подползаю к нему.
– Отпусти-и, – шепчут губы. Недавно горящие глаза приобретают зеленовато-серый оттенок и наполняются слезами.
Я отворачиваюсь, чтобы не смотреть. Лапы сами нащупали круглый голяш головы, я вспоминаю Вячеслава и его движения, когда с вагона упала мешковатая фигура. Хруст позвонков и легкое чмоканье возвещают о смерти перевертня. Я откидываю в сторону голову своего первого убитого врага. Она катится по мху и ударяется в корень большой сосны.
Луна заливает наше место битвы мистическим светом. Белеет обнаженное мужское тело, по нему кляксами расплескались лужицы крови, из лохмотьев на шее цвиркает небольшая темная струйка. На широких смятых листьях папоротника блестят красные капли, кусты черники тоже темнеют чем-то влажным. Металлический запах крови затмевает даже ароматы сосны. Довершающим штрихом является лежащая голова. Глаза стеклянно упираются в меня.
Внутри пробежал холодок, захотелось спрятаться и не вылезать, пока всё не закончится. Захотелось перекинуться в человека и оказаться в теплой постели, под тяжелым спасительным одеялом, но я не выпускаю из головы образ черного перевертня. Рано! За кустами слышатся хлесткие удары и скулеж.
Я пробую встать на колени, вроде бы получается, хотя и не с первого раза. Адреналин схватки понемногу выходит из тела. Плечи и шея горят так, точно на них опустили раскаленные прутья арматуры и возят рифлеными стержнями из стороны в сторону. На карачках я выпадаю из кустов на полянку.
Охотница и «Джеймс Бонд» всё также плетут свой причудливый танец. Танец смерти. Два берендея катаются по земле бурым рычащим клубком, их путь по траве отмечается широкой полосой. Они справятся и без меня, а вот охотнице следовало помочь. Лапы дрожат, земля кружится перед глазами, но я начинаю подползать к сражающейся паре.
Третий перевертень лежит поодаль, блестящими шляпками торчат иглы – в глазницах, посреди лба и из груди. Так вот что за свист я слышал, молодец охотница! Одним махом убрала врага и уравняла шансы. Вот для чего она раскладывала иглы по руке – чтобы удобнее метнуть.
Два метра, один… и я впиваюсь зубами в волосатую ногу перевертня, теплая кровь скользнула на язык. «Джеймс Бонд» взрыкивает и в мою грудь врезается таран из исторических фильмов, каким выносили дубовые ворота. Я отлетаю на добрый десяток метров и уже не могу подняться.
Лапы подгибаются, образ черного перевертня уходит из сознания. Я чувствую, что превращаюсь обратно в человека. Тело воет от нахлынувшей боли, корчится на иголках и колючих шишках, под нижнее правое ребро вонзается острый зубчик сломанной ветки.
Однако я смог отвлечь перевертня от охотницы! Тете Маше хватило времени, чтобы нанести несколько быстрых ударов. Она присаживается под лапой и вонзает последнюю иглу в область сердца. Отскакивает на полметра и пинает с разворота в могучую грудь. На память вновь приходит сравнение с тараном – перевертень тоже отлетает на приличное расстояние. Он падает недалеко от своего товарища, с такими же торчащими головками игл. Шерсть уходит, он оборачивается в человека. В мертвого человека…
На поляне по-прежнему борются берендеи. Охотница окидывает их быстрым взглядом и подскакивает ко мне.
– Ты как?
– Живой пока, – горло предательски сжимается, и вместо бравады вылезает тонкий писк.
– Повернись на бок, я посмотрю, – горящее плечо трогает жесткая ладонь, я взвываю от нахлынувшей боли. – Ори! Ори громче! Если орешь, то боль кажется меньше!
– Надо бы помочь Владимиру! – я киваю на берендеев, которые размыкают свой шар и теперь стоят друг напротив друга.
– Сами разберутся! – отрезает охотница и срывает пучок какой-то пахучей травы. – Видишь, уже разговаривать начали.
Пучок оказался растертым между ладонями. Охотница плюнула на траву, потерла ещё и начала раскладывать кашицу по сочащимся ранам. Жидкий огонь бежит от плеч вниз, к ногам, и тело вытягивается в струнку. Жесткие руки охотницы удерживают меня от катания по земле, но в какую-то ветку я всё же вгрызся зубами. Вгрызся так, что трещит за ушами, потом боль немного стихает, и я различаю разговор двух берендеев.
– Они все убиты, зачем ты будешь упорствовать? – спрашивает Владимир у стоящего напротив Геннадия.
Два получеловека-полумедведя освещаются полной луной, словно две глыбы, покрытые мхом. На тех местах, где сорвана шкура, поблескивает красное мясо. С когтей верхних лап стекают капли крови. Оба одинаково потрепаны, оба не готовы отступить. Клыки обоих обагрены почти по самые корни. Они стоят на краю обрыва. Там, откуда не так давно сорвалась «Нива». Луна четко прорисовывает каждую черточку, каждую шерстинку на могучих телах.
– Я уже не могу иначе, я вкусил человечину, – отвечает Геннадий.
–Да ты… – задыхается Владимир, а тетя Маша хмурится и тянется к подмышке, где оставались последние иглы.
– Я знаю. Не смог удержаться, теперь я не вернусь к Сидорычу.
– Это они тебя заставили? – Владимир кивает на лежащих перевертней.
– Нет, я сам попросил, чтобы не было возврата, а ты можешь ещё спастись! Иди к ним, иди, торопись!
– Где Людмила с Ульяной? – спрашивает тетя Маша.
Владимир поворачивается к нам, смотрит на лежащих перевертней, на встающую охотницу, у которой блестят в руках иглы.
– Простите нас, если сможете! – рычит Владимир и прыгает на Геннадия.
Мгновение полета и они скрываются за краем обрыва. Доносится тоскливый вой. Охотница подбегает к краю и оборачивается с огорченным видом…
Луна из-за туч ярким глазом моргает,
Звезды крикнут с небес: «Тебя заждались!»
И ветер, что с листьями в салки играет,
Слегка подтолкнет: мол, давай, торопись.
Жук
Я отталкиваюсь от стены – спина затекла от неровных бревен. Ещё раз окидываю взглядом помещение дома, в котором мы скрываемся. В закутке теснятся два узких топчана, покрытых лоскутными одеялами. Подобие кроватей обогревает стоящая рядом печь из сказки о щучьем велении.
Возле грубого стола прикорнули две скамьи с разных сторон. К стенам приколочены полки, на них поблескивает алюминиевая посуда, в углу прислонились друг к другу три винтовки. Охотничий домик, не из тех, что показывают по телевизору, где камин и медвежья шкура на полу считаются обязательными атрибутами, а жилище людей, которые охотой добывают пропитание. И среди этой суровой мужской практичности лишним предметом кажется детская кроватка….
Ульяна засыпает под потрескивание и гудение огня. Словно игрушечные, ручки и ножки вольготно раскинулись по кроватке. Синяя пустышка-соска иногда покачивается во рту, когда она начинает причмокивать.
Вячеслав и Людмила сидят на топчане у печки. Её черные волосы спускаются на широкую грудь белозубого парня. Он что-то нашептывает на ухо, нежно обнимает левой рукой. Глядя на них, я снова ощущаю укол ревности, хоть и понимаю, что глупо – Людмила никогда не переставала любить Вячеслава, даже во время встреч с Александром. Я едва слышно кашляю, они вздрагивают и смотрят на меня. Похоже, что они напрочь забыли, где находятся и почему.
– Жалко ребят, пропали ни за что.
– Ты о ком? – Вячеслав непонимающе склоняет голову.
– О Владимире и Геннадии, мы же только что о них говорили. Про то, как стих из сказки Людмилы подходит к ним.
– А-а-а, – протягивает Вячеслав. – Мы смотрим, что ты задремал, вот и отсели. Неужто приснились?
– Вспомнил, как всё было. Подходящий стишок оказался: и луна была, и звезды, и ветерок, и фраза «Тебя заждались!» А вот третий стишок может на вас походить.
– На нас? – улыбается Людмила.
– Ну, когда вы встретились, – поясняю непонятливым. – Славка же, как конь, помчался навстречу.
– Сам ты конь! – бурчит Вячеслав и чуть крепче прижимает Людмилу к себе. – Просто я соскучился сильно.
Ладонь Людмилы гладит его щеку, я почти услышал, как скрипнула недельная щетина.
– Я тоже соскучилась. Мы же теперь не расстанемся? – она смотрит в глаза Вячеслава.
– Нет, я больше тебя не оставлю, – с этими словами Вячеслав легонько касается чуть приоткрытых губ.
Людмила отвечает на поцелуй. Мне стало как-то неловко оттого, что я смотрю. Вроде бы и выйти сейчас следовало, но тетя Маша строго-настрого запретила надолго покидать друг друга. А поцелуй между тем затягивается.
– Кхм. Вообще-то тут ребенок и я тоже без пары.
– Зави-и-идуешь. Чтобы не завидовать, надо было брать с собой того перевертня, которого ты… – Вячеслав три раза хлопает раскрытой ладонью по основанию сжатого кулака, словно пытается забить воздух между стиснутыми пальцами.
– Это была самка! Тьфу ты! То есть девушка! – протестую я.
– Тише, а то Ульянку разбудишь и будешь сам укладывать, – шикнула Людмила.
Я прикусываю язык – пустышка и в самом деле встревожено покачивается, потом доносится легкий пук, и Ульяна снова погружается в сахарную вату детских сновидений. Людмила приподнимается, смотрит на спящую дочку, кидает в меня укоряющий взгляд и садится обратно. Вячеслав снова её обнимает.
– Прости, Людмила, я не хотел, – шепчу я. – Одолели меня эти внуки Петросяна со своими подколками.
– Это ты сейчас не хотел, а тогда скакал как горный козлик, – Вячеслав наслаждается моим замешательством, мстит за «коня».
– Завязывай, меня до сих пор мороз продирает, как вспомню эту ночь, – я невольно ежусь.
– Ну-ну, рассказывай, тогда чуть сеновал не разнесли по щепочкам, – улыбается Вячеслав.
– Дождешься, и я Людмиле расскажу про проводницу.
Улыбка на круглом лице чуть гаснет. Я старательно изображаю невинность и поднимаю с пола небольшую кочергу.
– Та-ак, – тянет Людмила, – и что это за проводница?
– Ябеда, – теперь со стороны Вячеслава прилетает укоряющий взгляд. – Не обращай внимания, Люд, это он со зла так. На самом деле ничего не было, построил глазки в поезде и всё. Этот подлый стукач тоже строил, только у него ничего не вышло.
– Значит, у него ничего не вышло, а у тебя получилось? – Людмила ладошкой бьет Вячеслава по плечу, с таким же успехом она могла шлепнуть по бревенчатой стене.
– Я же к тебе ехал – ну что у меня могло получиться? – говорит Вячеслав, его глаза серьезно смотрят в лицо Людмилы.
– Ну ладно, поверю на первый раз, – улыбается Людмила.
Вячеслав украдкой показывает высунутый язык. Я отворачиваюсь, открываю дверцу и мешаю догорающие угли. Полено в печке стреляет под кочергой, ещё минут десять и можно закрывать отдушину.
– А всё равно стих подходит к вам, – бурчу я и отхожу к столу.
– Подходит-подходит, только не ворчи, – шепчет Вячеслав и скашивает глаза на спящую Ульяну.
Я понимающе киваю, отворачиваюсь от влюбленных, чтобы не смущать. По стене ползет черный жук, его большие усы покачиваются из стороны в сторону. Он следует по направлению к двери, влекомый тонкой струйкой свежего воздуха. Я ещё немного наблюдаю за ним, как он одолевает перепады бревенчатой стены, что для него были глубокими ямами и оврагами. Он стремительно перебирает лапками, иногда замирает, когда попадает в перепад света и тени. Я решаю ему помочь и выношу из дома за длинный ус.
Прохладный воздух тайги бросает в меня целый букет запахов. Жук стремительно исчезает в ночной тиши, даже не оглядывается напоследок. Неблагодарный! Я глубоко вдыхаю пару раз и возвращаюсь в комнату. Хотел что-нибудь прочитать в тусклом свете лампы, но перед глазами снова разворачиваются воспоминания, опять оживают перевертни и берендеи, снова мелькают смертоносные охотники…
Выход из леса
– Вставай, вставай! Не время сейчас лежать, нам нужно убираться отсюда побыстрее, – тянет меня за руку охотница.
Я ощущаю себя человеком, по которому проехался асфальтный каток. Особенно горят плечи, на них будто капают раскаленным металлом. Укусы болят также яростно, как и в тот день, когда меня укусила Марина. Зеленые травяные нашлепки шипят на ранах, кровь из-под них густеет и темнеет.
– Сейчас, тетя Маша. Дай пять минут, и я буду как огурчик.
Вой падающих берендеев звучит недолго. Такой же всплеск, как и от упавшей «Нивы» прерывает терзающий душу звук. Я приподнимаюсь на дрожащих руках. Судороги пробегают по телу, боль молниями хлещет по укусам. Я не думаю о том, что свечу голой задницей перед пожилой женщиной, и комары благодарно жужжат над открывшимся пиршеством. Не до этого. По рукам ползет слабость и заставляет бросить тело вперед. На зубах хрустят песчинки – я впиваюсь в какую-то ветку, и волокна скребут по небу.
– Жень, нужно идти. Понимаю, что тяжело, но постарайся, – просит тетя Маша.
Я выплевываю остатки горькой коры и делаю ещё одну попытку. На этот раз удается встать на четвереньки. Слабость норовит снова пригнуть к земле, но я перебарываю себя. В голове мутится, обед выплескивается наружу желтоватой блевотиной.
– Вот, оденься! Накинь на себя что-нибудь из одежи перевертней, хотя бы раз походишь в хорошем костюме.
– Что-то последнее время я постоянно донашиваю обноски перевертней! Когда же смогу своё-то надеть? – тут же боль вознаграждает меня за сарказм, чуть не сунув лицом в дурно пахнущую лужу.
– Придет время и оденешься. Поблизости ещё могут быть оборотни, так что поторопись!
Похоже, Александру приходится несладко с такой наставницей. А я ещё удивлялся – когда он успел стать таким быстрым и сильным. Тут не захочешь, так заставят. Морщась от боли, я кое-как натягиваю штаны. Они оказались великоваты, приходится прокручивать лишнюю дырку на ремне. Светло-голубая рубашка впору, а начищенные ботинки чуть-чуть жмут.
На плечах рубашки тут же возникают зелено-красные пятна, превращаются в причудливые эполеты с цветами флага Карельской Республики. Ткань тут же набухает и прилипает к плечам.
– А может, перебинтуем? Вон рубашки на полосы порвать, – я киваю на оставшуюся одежду.
– Через час всё одно придется менять, так что лучше пусть выходит само. Кровь у тебя остановилась, а когда мышцы сращиваются – они завсегда болят. Зато поймешь всю прелесть оборотничества, когда заживает всё как на собаке. А это мы возьмем с собой, когда зарастет, то сможешь чистое одеть, – охотница ловко скручивает всё в один узел и крепко связывает углы пиджака.
Мертвые перевертни смотрят пустыми глазницами на факт мародерства. Я последний раз окидываю окровавленную поляну, два голых тела и пучки шерсти. Что-то в последнее время слишком часто начали на нас нападать, или мы приближаемся к заветной цели?
– Тетя Маша, а этих старых перевертней много нам встретится на пути? Хотелось бы знать, сколько комплектов белья с собой брать, – я окликаю уходящую охотницу.
Она не оборачивается, но слегка замедляет шаг. Ждет, пока подойду.
– Не знаю, Жень! Я помню только пятерых, когда они напали в Мугреево. Двоих мы уничтожили, так что осталось трое… да ещё Юля.
Перевертни остаются на маленькой полянке, тела белеют от подглядывающей сверху луны. Только что здесь повеселилась смерть, но вновь она обошла нас стороной. Забрала взамен другие жизни.
Пять вместо двух.
Кажется, что цена большая, но, на мой взгляд, лучше буду жив я, чем перевертни. И если бы обыкновенному человеку предоставят выбор – он или пять человек, то я думаю, что большинство кричащих о ценности человеческой жизни стыдливо отвернутся от пятерых умирающих.
Я иду за женщиной, на плечах шипят горящие угли. Искусанные губы саднят как обсыпанные перцем. А перед глазами встает оторванная голова перевертня и его укоризненно смотрящие глаза.
Мой первый убитый враг!
Когда был мальчишкой, то зачастую играли в «войнушку» – устраивали засады; вытаскивали раненых и «убивали». Выскакивали с криками «Бах-бах! Ты убит!» Порой долго спорили, что не убит, а всего лишь ранен – в руку, ногу, шесть раз в голову…
Иногда «войнушка» заканчивалась дракой, но всё равно участники возвращались по домам живыми и здоровыми. А совсем недавно я убил по-настоящему.
Это в фильмах можно увидеть, что один человек воспылал к другому ненавистью, убил его и спокойно отправился пить пиво. Сейчас же меня колотит дрожь, внутренние мурашки волна за волной накатывали на грудь.
Может, когда-нибудь я и научусь смиряться с убийствами… или поврежусь умом, как сосед, который вернулся с Чеченской войны. Тот сначала улыбался при разговоре с тобой, потом мог неожиданно заплакать и уйти, не прощаясь. Он ничего не рассказывал, но его мать жаловалась, как страшно он кричал по ночам. Чтобы заглушить воспоминания он уходил в месячные запои, потом брал себя в руки, начинал бегать по утрам и висеть на турнике. Такое чередование не пошло на пользу здоровью, и на пробежке его догнал сердечный приступ.
Война всё-таки забрала недостреленного солдата.
В каждом хрусте под ногами я слышу слова «Пус-ти, у-мо-ля-ю! У ме-ня ма-лень-кий сын!» Так мог сказать отец Александра, если бы он оказался на месте перевертня.
– К этому невозможно привыкнуть, – шепчет охотница, – с этим можно только смириться.
Я вздрагиваю – неужели она прочитала мои мысли?
– Вы о чем, тетя Маша?
– Да вижу по твоему лицу, что думаешь о перевертне, или берендеях. Вот и говорю, что к смерти невозможно привыкнуть, но можно смириться. Она всегда рядом с нами ходит, поджидает момент, чтобы забрать с собой. Ты сделал всё правильно, так что не кори себя!
Я огибаю ствол сосны, запинаюсь о корягу и ловлю себя на мысли – как же охотница так спокойно может идти по ночному лесу и не спотыкаться? Потом вспоминаю про наши с Александром прятки. Да-а, очень уж непростые они люди.
Они всего лишь пища…
– Первый раз такое, вот и не могу прийти в себя.
– Думаешь, у тебя одного такое было? Когда Сашка первого своего перевертня убивал, то ручонки тоже дрожали, а теперь, хоть и отворачивается, но бьет без промаха. Я снова почувствовала Зов, так что пойдем по нему. Эх, жаль, что рюкзаки улетели вместе с «Нивой». Придется на подножном корму существовать.
Мне что-то мешается в кармане, и я ощупываю плоский предмет. Бумажник! Кожаный прямоугольник удобно ложится в руку. Я раскладываю его и не могу удержаться от присвистывания – годовая зарплата отца лежит на моей ладони. Тетя Маша оборачивается и кивает, глядя на бумажник.
– Ну вот, одной проблемой меньше, какая-никакая польза от перевертней!
Она легко скользит между стволов, подныривает под низкие ветви чахлых березок, обходит мохнатые ели. Заросли папоротника скрывают её по пояс, сквозь связанный узелок одежды она просовывает палку и перебрасывает на плечо.
Я оглядываюсь по сторонам – никакого движения, только неслышной тенью скользнула сова и пропала среди стволов. Сова на древесном наросте – вспоминаю свой Предел, когда кошмар казался реальностью. Тогда невозможно было определить, где бред, где реальность, но помню, что страшно хотелось кого-нибудь убить. Убить и съесть. Вот недавно убил, и что-то про еду не вспомнилось, может потому, что кровь другая? А у охотницы та, что нужно…
Чтобы отвлечься от этих мыслей я заговариваю с охотницей. Озабоченная складка на морщинистом лбу разгладилась, похоже, что она зря волновалась, и в засаде принимали участие только трое перевертней.
Интересно – охотницу в самом деле недооценивают, или старые перевертни настолько глупы, чтобы умирать поодиночке?
– Тетя Маша, а как вы почувствовали предательство? Я вот как закемарил, так бы и улетел вместе с машиной к рыбам в гости.
– Нервничали они много, и явно не из-за сидящего охотника. Да и на заправке, когда они выходили, услышала их разговор. Это ты рожу плющил, а мне всегда нужно быть начеку!
Я уворачиваюсь от раскидистой ели, но она всё равно бьет по плечу тяжелой лапой, заставляет ойкнуть. Почти слышу, как треснула зеленая корка под тканью. Охотница поворачивается на мой возглас.
– Давай-ка поменяем примочку. Я сейчас помогу снять рубашку!
Намокшая от сукровицы, травяного сока и крови, рубашка с трудом отделяется от тела. Эполеты успевают ороговеть и почти не гнутся под сильными пальцами охотницы. Я пытаюсь увидеть, как обстоят дела с ранами. В тусклом свете луны плечи темнеют синевой, словно их окунули в грозовую тучу и от пятен черными молниями расходятся прожилки. Вид ран схож с укусом Марины.
– А я не стану берендеем-перевертнем? Может, буду каким-нибудь новым видом? Беренвертнем или перендеем?
– Нет, ты как был балаболом, так им и останешься, – хмыкает тетя Маша и аккуратно раскладывает по плечам кашицу. – Не переживай, в тебе течет кровь берендея, она совладает с отравой перевертня.
Новый жар льется на плечи, но уже терпимый, словно капают растаявшим воском или поливают йодом. Обнаженное мясо поблескивает в серебристых лучах луны, но раны почти затянулись тонкой пленкой. На эту-то пленку и ложится зеленая масса. Эх, если бы такую мазь накладывали в детстве, то никакие порезы не были страшны, а то перемажут зеленкой, и ходишь потом с бриллиантовыми коленками.
– А что за травы такие вы растираете? На будущее пригодится, – кривлюсь я в тот момент, когда пытаюсь надеть рубашку.
– Донник, тысячелистник, можно было бы ещё зверобоя добавить, но ты от него бежать будешь, как наскипидаренный, – отвечает охотница, придерживая за воротник рубашку.
– Буду знать, чем сыну локти да коленки мазать, – я ойкаю от проблеска боли, когда завожу руку, чтобы попасть в рукав.
– Какой быстрый, ты сначала доживи до сына-то.
– Доживем, будет и на нашей улице праздник, – я пытаюсь приободрить охотницу.
– Ну да, твоими бы устами да мед бы пить! Не отставай, а то один пойдешь, – грозит тетя Маша и подхватывает сверток.
Папоротник хлещет по ногам, намекает на то, чтобы остаться в темной глуши и дождаться цветения своего прекрасного цветка. Орешник пряно пахнет. По ноге скользит чей-то холодный хвост. Мышь! Я хотел было метнуться за ней, но боль в плечах режет острыми бритвами. Коротко свист, и следом раздается предсмертный писк.
– Я отвернусь. Понимаю, тебе для восстановления нужны силы, – охотница поднимает с земли мохнатое тельце, проткнутое иглой. – Постарайся сильно не испачкаться.
– Спасибо. Я… я запнулся.
– Ну-ну.
Я тоже отворачиваюсь от охотницы и стараюсь не очень громко чавкать. Теплая кровь струйкой течет в горло, шерсть застревает на зубах, косточки хрустят как пупырышки на пластиковой оберточной пленке.
Жизнь другого существа помогает мне.
Я чувствую, как волокна и перемолотые кости тают в желудочном соке, перерабатываются в новый материал и устремляются к плечам. Отверстия от клыков заполняются новым мясом, мышцы сращиваются, сухожилия крепнут. Возникает ощущение, что кто-то изнутри нагревает пластиковую бутылку и разглаживает вогнутые края, спаивает разрывы.
– Пожрал? – бурчит охотница. – Тогда поторопимся, скоро выйдем на дорогу.
Кусты раздвигаются. Я чуть не падаю в придорожную канаву, поскользнувшись на прелой листве. Трещины асфальта змеятся на дороге, словно морщины по лицу тети Маши. Мы выбираемся на двухполоску и охотница машет рукой в сторону севера.