– Дай посмотрю.
ВВ сунулся в подъезд. Шуганул подростков, плевавших на ступени вонючей насваевой слюной. Они ломанулись в окно, бросив недопитую бутылку коктейля. Чего добру пропадать?
Слесарь без ключа открыл щиток. Пощелкал. Зажглось!
Когда он вернулся к Анфисе, она упаковала ему благодарственную пол-литру в непрозрачный пакет.
– Там сосиски, ну, кроме. Просроченные. У вас же собаки.
– Ага.
На душе Волгина стухло что-то. «Собаки». Множественное число. Она не знает, что знают все?
Цi здзекуецца? Да не, Анфиска не такая.
– Скрали Дика. В лес запустили, чтоб Селижора поохотился на волка. Я б его самого…
ВВ махнул рукой.
Девушка налила слесарю сто грамм. Себе плеснула на донышко.
– Дик не волк? Мы его боялись.
– Лайка с овчаркой. Похож на волка. Шесть лет. Тризору, бате его, пятнадцать. Еле ходит. Вот, молодого и…
– Помянем.
***
Богобоязненный поведал Федору о Береньзени и береньзеньской медицине уйму интереснейших подробностей. Психотерапевт конспектировал: наиболее распространенный способ суицида – повешение. Самая популярная локация: сарай. Причина: алкогольный делирий, «белочка». Непререкаемый авторитет среди местных: баба Акка, живет в деревне Пяйвякое в Олином лесу. Она и колику останавливает, и разбитое сердце склеивает, и «вялый мужской корень» взбадривает, и боли у паллиативных (неизлечимых) «в банку садит», что бы это не значило. Мультифункциональная бабка.
Главврач угостил Федю «коньяком» с запахом цветочного одеколона. Г-н Тризны отчетливо понял, что в Береньзени нужно либо искать самогон (магазинная продукция – фуфло), либо переходить на ЗОЖ.
На ЗОЖ. В Береньзени. Абсолютный беспереспективняк.
– Попы Акку закрыть пытались по сто пятьдесят девятой. Мошенничество. Конкурирующая организация ведь, – сплетничал Богобоязненный. – Шиш! Никто заяву не написал!
– Ее влияние на людей сильнее РПЦ?
– Сравнимо.
– Ого. Спутешествую к бабульке. Может, она лидер оппозиции, которого мы ждали?
– Только проводника возьми. Один сгинешь. Болота!
Главврач кинул на стол ключ с брелоком.
– Хата твоя. Панфиловцев двадцать два, триста десятая. Риелтор сказала: как заказывали. Студия, евроремонт. Что, в столицах нашего брата не шоколадками кормят, сытнее?
Федя убрал ключ в карман. Он терпеть не мог «приценивание»: «Ой, пиджачок симпатичный. Дорогой?». «Ой, какая кошечка… Сфинкс, да? Они ж под тыщу долларов!». «С кем-кем контракт? Ого! Заплатят соответственно?»
Бизнес-тренеры называют подобное поведение «психологией бедности», будто мало жадных, завистливых, но вполне обеспеченных. Возле поликлиники, например, стояла иномарка со специальной наклейкой – красным крестом на белом фоне. «Медик за рулем». Вряд ли владельцем был участковый терапевт или рентгенолог. Богобоязненный, к «бабе Акке» не ходи. Однако съемная «студия» Тризны взбудоражила Льва Львовича. Он-то в Феденькином возрасте в коммуналке ютился! Рафинад с тараканами делил.
– Частно практикуешь? – Богобоязненный грел в ладони бокал одеколона.
Теодор вынужденно парировал.
– Делаю кунилингус женщинам в климаксе. Вас устроить? По знакомству?
– Я не против, голубчик, – хмыкнул главный. – Я в Береньзени двадцать лет. Слава КПСС, зону отсюда перенесли после пожара. Раньше я и зэков осматривал, пришивал откушенные уши, хуи, доставал из прямой кишки… Назови-ка любое слово!
– Конституция.
– Уголовный кодекс был. Трубочкой свернутый.
***
Алкоголь обладает свойством ластика – для времени. Паршивого ластика, оставляющего сквозные затертости и разводы – во всех смыслах. Утро. Вечер. Понедельник. Суббота. Май. Октябрь. Проснулся. Добыл. Употребил. И вот куда снова делся день? Месяц? Год?
Звезды. Газовые тела, внутри которых происходят термоядерные реакции. Раскаленные. Далекие. Чужие. Гиганты и карлики.
ВВ распластался поперек песочницы и созерцал галактику Млечный Путь в поселковой засветке.
– Я космонавтом мог стать. Здоровье колоссальное. Розум. И страха – веришь? Нет. Меня в школе Терминатором звали. Когда до Термоса сокращали, всекал с вертухи! Зубы фонтаном! Но по беспределу я – ни-ни. Мелких не трогал, девок не зажимал. Нiколi ня краy. Увогуле, законапаслухмяны грамадзянiн. И че? Селижора пса моего спиздил, а Финк, типа: доказательств нету, Василич! Я Финка-то не виню! Я Волгина виню Виктора Васильевича. Что он не абаранiy Дика, даже хлебало Селижорине не раскрошил с вертухи! Термос!
– Дядь Вить, вы почки морозите. – Рыжая Анфиса сидела четвертушкой полужопия на обгрызенной скамеечке и раз в пару минут брала из пакетика желтую фосфоресцирующую мармеладку. Она недавно бросила курить.
– Идемте ко мне.
– Никак, ну, никак, – всхлипнул слесарь. – Ты не обижайся! Ты душевная, но мы, ты и я…
– Мы?! – Девчонка прыснула. – Дядь Вить, я жене вашей звоню. У вас белка, по ходу.
ВВ встал на карачки.
– Не звони. Умоляю.
– Идемте, пожалуйста!
Он оперся на локоток подвальной девочки.
– Не звони Эльвире. Не звони! Я её люблю! Я её храню… от бед! Я её звезда путеводная!
– Хорошо-хорошо, дядь Вить.
На дне лодки, на середине озера Лесного, она лежала, заворожённо слушая, как папа с фонариком читает «Муми-тролль и комета». Счастье переполняло Анфису, объевшуюся ежевики, малины и меда. Ее не пугал разверзнутый над головой космос. Ее убаюкивал плеск обитателей вод. Она в свои одиннадцать ясно осознавала, что моментов, равноценных этому, будет немного. И про себя повторяла: «Спасибо». Безадресно.
Анфиса постелила на диван голубенькую простынку, укрыла Василича стеганным одеялом. Он захрапел. Она всплакнула. Не по конкретному поводу, по привычке. И тоже прикорнула.
