Хроника одного задания

В ответ тишина. Берестов быстро вставил новую обойму и мелкими шажками, пригибаясь, побежал в сторону, где должны были находиться предполагаемые противники. Следом за ним бросился один боец, держа на изготове винтовку. Вскоре они нашли три трупа. Алексей попросил партизана побыть рядом с ними, а сам стал осматривать окрестности, стараясь определить сколько человек сюда пришли. Убедившись, что всего трое, он вернулся к убитым немцам. Тщательно их осмотрел, взял нужное и вернулся к обозу в сопровождении партизана.

– Ну ты даёшь, братец! – восхитился один из обозников, что помоложе, – как это ты их ловко снял. Глазам не поверил!

– Повезло! – бросил на ходу Берестов.

– Ну-ну! Повезло, значит, повезло, – сказал другой партизан, что остался возле лошадей, – не беспокойся, у нас принято держать язык за зубами.

Вскоре вернулся Николай, весь взъерошенный, помятый, с удручённым видом.

– Плохо дело, – пояснил он, – двое убиты, трое тяжело ранены. Пойдём, поможешь ребят принести. Да, кстати, у вас что было? – устало спросил Николай, – слышал, стреляли. Думал обходят, в кольцо берут.

– Трое справа от обоза, – спокойно ответил старший лейтенант.

– А-а, трое…, – и внимательно посмотрел на Алексея, но ничего больше не сказал.

Убитых и раненых разместили на телегах, собрали трофеи и двинулись дальше.

– Не повезло, – идя рядом с Берестовым, огорчённо проговорил Николай, – это была не засада. Ребята из охранения на них наткнулись, или они на них. Разве теперь разберёшь. Ребят жалко, – потом немного живее, – а ты молодец, не растерялся, для фотокорреспондента хорошо стреляешь.

– В тир часто до войны ходил. А вообще-то я хотел журналистом стать.

– А кем стал?

– Вот им и стал!

Оба, посмотрев друг на друга, обменялись не только взглядами, но и чувством взаимного доверия. На войне оно возникает как-то вдруг и редко бывает ошибочным. Это означало, что каждый прикроет спину другого, хоть и знакомы они были всего ничего.

– Дальше пойдём только нам известной дорогой, надеюсь, больше встреч не будет.

– Далеко ещё?

– Да вёрст с шестьдесят будет.

Предстояло ещё пройти долгий путь, но Берестов не сомневался, они дойдут. Больше неожиданностей не будет.

***

Лагерь партизан… Берестов увидел несколько десятков землянок, расположенных довольно далеко друг от друга. Одни землянки были крыты соломой, на других сверху уложенный дёрн. Стояли телеги, некоторые без колес, подпёртые чурбаками. Среди деревьев мирно паслись лошади рядом с накрытыми стогами сена. Алексей заприметил даже несколько коров с отличительными белыми полосами от холки до хвоста, мерно жующих сено из кормушки. Партизаны чаще группами, чем поодиночке, отдыхали, занимались хозяйственными делами, разговаривали между собой. Теперь все эти люди лесные жители, которых война выгнала из домов и лишила привычного уклада. Но, главное, они не смирились с врагом, взяли в руки оружие, чтобы его бить, не давать ему покоя, сна и отдыха.

Здесь ждали обоз с нетерпением. От него зависело продолжение борьбы и само существование партизанской деревни. И как только он появился, его сразу обступили. Но первые мгновения радости омрачились печалью, когда увидели погибших товарищей. Жизнь за жизнь! К этому нельзя привыкнуть, нельзя остаться равнодушным. Все в партизанском отряде стали одной семьёй, один неотделим от остальных. В этом сила народа, его несгибаемость и непобедимость. Потому-то так остро чувствуется горечь утраты, словно внутри какая-то часть отмирает и уходит вместе со смертью товарища. Товарища, с кем ты бок о бок жил, воевал, мечтал и отстаивал своё право на свободу. Право быть, а не существовать. И тем горше осознавать, что в такой чистый людской организм проник червь, чёрный, страшный, гадкий, который подтачивает его изнутри, рвёт такие дорогие сердцу нити и связи. Нет ничего хуже предательства! Какое бы имя, фамилию не носил такой человек, он навсегда останется червём, не заслуживающим народного снисхождения и сострадания. Ибо предательство по самой своей природе есть суть, корень, стержень такого существа. С ним родился, с ним и умрёт.

Все стояли с непокрытыми головами и смотрели на павших друзей, из трёх тяжелораненых никто не доехал «до дома», до семьи. И был среди них один, у кого сердце оставалось каменным и не содрогалось от вида людского горя.

Берестов внимательно смотрел на всех, читал лица, стараясь распознать сразу с ходу того, кто был его целью, его врагом, скрытым и опасным. Одновременно он фотографировал, чтобы затем ещё раз более внимательно изучить людей, найти несоответствие, фальшь. Время пошло…

Сначала Алексей встретился с майором Тишковым Степаном Ивановичем, который теперь руководил отрядом. Это был сорокадвухлетний мужчина славянской внешности, среднего роста, плотного телосложения, одетый в белую овечью безрукавку. «Лицо овальное, лоб высокий, брови ровные, тёмные глаза, прямой нос с поперечной складкой, волосы коротко стриженные с проседью, подбородок широкий, главная особенность – усы, как у Будённого», – отметил про себя по привычке Алексей, когда смотрел на Тишкова. Вместе с ним в землянке находился и секретарь райкома Руденко.

– Здравствуйте, товарищ Хо́мич, – поприветствовал своего «гостя» майор, – думаю, нам нет нужды представляться. Но всё же соблюдём рамки приличия. Знакомьтесь, это Пётр Аверьянович Руденко.

– Алексей Николаевич Хо́мич.

– Знаю-знаю, уже предупреждён, – уточнил секретарь райкома, мужчина сорока восьми лет, невысокий, коренастый. Алексею этот человек тоже понравился. У Руденко были зачёсанные назад волосы, что подчёркивали широту лба, брови полукругом, карие глаза, прямой длинный нос, под которым выделялись правильной формы губы. Но несомненным достоинством был взгляд – открытый, смелый и устремлённый. В характеристике, составленной на секретаря райкома, отмечались его честность, принципиальность, образованность, нестандартность мышления.

Берестов отметил, что в жизни и на фотографии Руденко выглядел одинаково, как, собственно, и Тишков.

– Что же, знакомство наше состоялось. Теперь неплохо бы подкрепиться и ребят помянуть. Каких людей теряем! – и Тишков бросил карандаш на стол. Он был кадровым офицером, вдумчивым и исполнительным. Привык ставить задачи и их выполнять. Вот и сейчас, главным для него было начать действовать, а не сидеть в «норе», ожидая пока до неё доберутся.

После еды сразу состоялся серьёзный разговор.

– Ума не приложу, Алексей Николаевич, кто эта гнида, – начал майор, – сколько раз людей проверял-перепроверял, а нет, сидит занозой и не вытащить. А, главное, как связь держит? Почти всё подполье арестовано, связные не возвращаются, а любые мои действия не являются секретом для немцев. Что сам-то думаешь, есть уже какие-нибудь соображения?

– Возможны два варианта, – начал Берестов, – первый, внедрён давно, с момента организации отряда. Затаился, авторитет приобретал, наблюдал, информацию собирал; второй – попал к вам потом под видом окруженца или местного. Хуже, если в отношении нас сразу два варианта работают.

– Я за своих людей ручаюсь, – заговорил Руденко, – я с ними ещё задолго до начала войны начал работать. И поверьте, пуд соли с ними съел. Не может быть, чтобы кто-либо из них врагом оказался. Это каким же человеком нужно быть, чтобы трудиться много лет с людьми, ведь всё же на виду, и ничем не выдать себя, не скомпрометировать. Нет, товарищ Хо́мич, это маловероятно.

– Ты не горячись, Пётр Аверьянович, никто твоих соратников не обвиняет и напрасно никого в предатели записывать не собирается. Но и ты уж поверь моему опыту, что и невозможное возможно. Так что, Алексей Николаевич, продолжай.

Руденко был недоволен, но аргументы Тишкова вынужден был признать обоснованными.

– Извините, Пётр Аверьянович, – продолжил старший лейтенант, – я не коим образом не желал обидеть ни вас, ни кого-либо, но факт остаётся фактом – враг умён, а потому мы вынуждены рассмотреть все варианты.

– Не обращайте внимание, Алексей Николаевич, вы правы, – секретарь района смягчился и пояснил свою позицию, – и меня прошу понять правильно, было время, когда мы немного увлеклись «подозрительностью и бдительностью», от чего дали всяким прохиндеям и негодяям простор для их, с позволения сказать, «творчества», а в результате страдали честные и порядочные, преданные родине и партии, люди.

– Были ошибки! – признал Тишков.

– За ошибками жизни людские стоят! – и Руденко продолжил, – конечно, строить новое народное государство в окружении врагов внешних и внутренних трудно, просчётов и перегибов не избежать. Я говорю в данном случае о деликатности, обидеть человека легко, особенно беспочвенно, а вот восстановить веру в правильность нашего пути крайне тяжело. Доверие окрыляет, а подозрительность губит все благие начинания. А сейчас в нашем положении подозрительность смерти подобна.

– Всё верно сказал, Пётр Аверьянович, не будем повторять ошибок прошлого. Да и потом, разве не видишь, Алексей Николаевич сама деликатность, – Тишков позволил себе улыбнуться, – политику партии в этом вопросе понимает правильно. И ещё, мне Николай успел шепнуть, что наш гость на слух трёх немцев убил, не дав им даже опомниться! Вот такая деликатность!

Руденко с удивлением посмотрел на Берестова, тот спокойно выдержал взгляд секретаря райкома.

– Спасибо тебе, Степан Иванович, весомый довод. А теперь, думаю, нам пора расходиться, не следует привлекать внимание к Алексею Николаевичу. Наверняка, за ним уже наблюдают.

– Согласен, – подтвердил Тишков, – Алексей Николаевич задержись на пару слов.

И когда Руденко вышел, майор пояснил: «У Петра Аверьяновича двух близких друзей чуть не посадили, нашлись писаки. Их потом, когда разобрались, выпустили. Да один надломился немного, трудно понять честному человеку как можно такую напраслину возводить, а другим в это верить. Второй у нас в отряде воюет, честный и порядочный человек. Пётр Аверьянович тогда много по инстанциям побегал, много порог пооббивал, чтобы правды добиться. Поэтому подозрительность и чёрствость на дух не переносит».

Алексей заверил Тишкова, что всё прекрасно понимает. И по этому поводу не надо беспокоиться. Напрасно он никого не собирается обвинять, но, если возникнут основания, всё корректно будет проверять.

Они вместе вышли из землянки. Майор пошёл отдать распоряжения насчёт места для Берестова, где тот смог бы ко всему прочему проявлять плёнки, делать фотографии и выпускать партизанский вестник.

Ему выделили небольшую постройку, ранее использовавшуюся под склад. Там быстро соорудили стол, несколько лежаков и внесли железную печку, трубу от неё вывели наружу. Новое жильё старшего лейтенанта было готово. Спартанское, но удобное.

Вечером приняли радиограмму из Москвы, Тихоходов интересовался как Алексей добрался и есть ли результаты. Ответ был кратким: «Добрался благополучно. Приступил».

***

15 ноября 1941 г.

«Начался второй этап немецкого наступления на Москву. Наши войска вели бои с противником на всех фронтах».

«Партизанский отряд был прижат к болотам и лишён возможности манёвра».

Алексей с головой погрузился в организацию партизанской газеты. Так назывался лист бумаги с рукописным текстом и рисунками, отражающими жизнь партизан, их творчество, содержащий полезные советы и много другой нужной информации. Здесь, за линией фронта, в условиях постоянной опасности, лишений и трудностей моральная поддержка людей приобретала особое значение.

Берестов крутился как белка в колесе. Его часто видели с блокнотом в руке, что-то записывающим, внимательно слушающим, задающим вопросы, фотографирующим. Со своей располагающей улыбкой, искренний, он живо интересовался биографиями партизан, их историями из жизни.

Вышел первый номер. Алексей очень рассчитывал на успех партизанского вестника. С одной стороны, он добивался расположения к себе, более полного доверия. Партизанская семья не сразу подпускает чужака к своим секретам. Она присматривается к нему, изучает. Людские глаза очень цепкие и способны подмечать даже самое незначительное, несущественное, но характе́рное. А с другой – усыпить бдительность того, кто наблюдал за ним. А в том, что это так Берестов не сомневался. Он периодически чувствовал на себе чей-то пристальный, холодный взгляд. И пока этот цепкий глаз изучал его, Алексей незаметно осматривался, отмечая для себя всех, в поле зрения которых он попадал. Рано или поздно кольцо сомкнётся, и старший лейтенант поймает в свои силки «опасную дичь». Дядя Семён учил, «настоящий охотник должен открыться миру, слиться с ним, и тогда он поможет привести добычу в руки. Но сам охотник должен быть всегда начеку».

Взгляд в спину способен многое поведать о своём хозяине. Когда вслед уходящему сыну смотрит мать, то чувствуется любовь, тепло, забота, нежность…, а если заклятый враг – ненависть и злоба, лёд и стужа. А между ними располагается широкий спектр эмоций, фонов, оттенков и полутонов.

Этому Алексея учил дядя Семён: «В лесу на тебя смотрят тысячи глаз, умей различать опасность и предупреждать её».

Противостояние Берестова со скрытым врагом началось. Первое соприкосновение показало, он здесь. Лагерь не покинул…

***

Над отрядом невидимо сгущались тучи. Прямая угроза его существования уже нависла над ним, но люди продолжали жить и бороться.

А пока успех первого номера партизанского вестника радовал Алексея. Бойцы смеялись, шутили, обсуждали прочитанное. Три его помощника, приданные ему в помощь Тишковым, горели желанием продолжать в том же духе, тем более материала набралось предостаточно. Однако, Берестову важно было только запустить процесс. Поэтому он уже подумывал как удобнее всего переложить свои обязанности на плечи местной «редколлегии».

– Ну, Алексей Николаевич, хорош! Ничего не скажешь! – такими словами начал Тишков, когда встретил Берестова и попросил зайти к нему в землянку, а потом, оказавшись наедине, продолжил, – если бы не знал зачем ты сюда пожаловал, верил бы, как и все, что газету писать.

Через пару минут к ним присоединился Руденко.

– Итак, Алексей Николаевич, чем ещё порадуешь? – спросил майор.

– К сожалению, пока немногим. То, что он здесь, это точно. Факт! Пока только собираю информацию и пытаюсь составить его психологический портрет. Мне важно понять, как он действует, как ориентируется в обстановке. Один знакомый учёный называл этот процесс «скирдованием». Он мне советовал: «Ты пока скирдуй, скирдуй, выводы потом делать будешь».

– И всё же каковы первые итоги?

– Только наброски. Он расчётлив, крайне выдержан, умеет вызывать доверие, общителен.

– А позволь узнать, как ты это установил? – поинтересовался Пётр Аверьянович.

– У меня свои методы, – уклончиво ответил Берестов.

– У нас с Петром Аверьяновичем большой опыт общения с людьми, – сказал майор и, указывая на секретаря райкома, продолжил, – а он, так вообще, как я успел заметить, большой знаток человеческой души. А вот врага ни он ни я распознать не смогли. Ладно, продолжай.

– Поэтому могу заключить, что этот человек средних лет либо старше. Я исключил из своего списка людей молодых, недавно окончивших школу, и, конечно, всех женщин отряда. Далее, я проанализировал все провалы и круг лиц, знавших об операциях прямо или косвенно. Это несколько сужает круг поиска. Личный контакт дал мне большую пищу для размышления. Кстати, хочу Николая и двух бойцов, что были при обозе, подключить. Я заметил, они надёжные ребята.

– Эти да! – согласился Тишков, – не возражаю.

– Николая я давно знаю, – проговорил Пётр Аверьянович, – проверенный человек. Фамилия, кстати, у него необычная – Чертак. У него отец и дед хорошими людьми были. Дед перед самой войной умер, а отца за помощь нам расстреляли.

– А жена, дети? – спросил Берестов.

– У брата за Уралом, – ответил Руденко.

– А где ваша семья, Пётр Аверьянович?

– Надеюсь далеко, – секретарь райкома тяжело вздохнул, – я их лично на поезд посадил. И больше не видел, вестей от них не получал. Да и какие теперь могут быть вести, когда я здесь в лесу.

– Да, – Тишков встал, закурил, – семья…Я свою тоже с июля не видел. А у меня два сына, хорошие мальчишки. Оба на меня похожи.

Снаружи землянки явственно стало различаться какое-то движение, шум. В командирское убежище вбежал радист.

– Срочная радиограмма из центра, товарищ майор.

– Давай сюда.

Тишков прочитал быстро и нахмурился, желваки заходили на скулах.

– Всё, Серёжа, свободен, – Степан Иванович отпустил радиста.

– Плохи дела, – начал майор, когда радист вышел, – из центра сообщили, что через три, максимум четыре дня по наши души направится не менее полка немцев, усиленного полицаями. Видать у них намечается серьёзная кампания, раз решили для начала с нами разделаться.

Тишков закурил, заходил по землянке взад-вперёд. Потом достал карту района, разложил её на столе, предварительно убрав всё лишнее.

– Итак, – начал вслух рассуждать майор, – мы вот здесь. Позади нас болота, там такие топи, что и местные не решаются туда соваться. На западе – труднопроходимый лес. Остаётся восточная и южная часть леса, с этих сторон к нам можно при некотором знании подобраться. Нас собираются брать в кольцо. Блокаду, значит, хотят нам устроить. А потом будут методично стягивать петлю на нашей шее. Вот этого мы допустить не можем. Что думаете?

Тишков предпочитал сперва выслушивать идеи своих подчинённых или соратников, давая им возможность проявлять себя, инициативу, тем самым раскрепощая их. Если кто-то выдвигал стоящее предложение, майор никогда не присваивал себе авторство, наоборот, говорил прямо, кому принадлежит идея. За такое отношение к людям его ценили и уважали сослуживцы и партизаны.

Что Тишков, что Руденко не имели привычку подавлять или давить авторитетом. Вот и сейчас майор спросил и посмотрел на своих собеседников.

– Чтобы нас взять в кольцо, – начал первым Берестов, внимательно всматриваясь в карту, – им, вероятнее всего, придётся разделиться.

Старший лейтенант водил глазами по карте, его мысль напряжённо работала.

– Они скорее всего пойдут двумя колоннами, одна из этого гарнизона, другая отсюда, это чтобы нас взять в клещи и потом соединиться, – продолжил Алексей, отмечая карандашом точки на карте, – мы будем иметь два направления немцев, в сторону деревни Бражино и в Дугино. К ним ведут хорошие дороги. Я думаю, нам надо устроить засаду в районе деревни Дугино. Здесь мы окажемся раньше карателей и будет время хорошо подготовиться. Потом мы двинемся на Бражино. Да, расстояние большое придётся пройти в кратчайшие сроки. Но здесь нам понадобится помощь, прежде всего, отряда Мишина и остальных. Им придётся начать бой и дождаться нашего подхода для полного уничтожения карателей.

– Что думаешь, Пётр Аверьянович? – спросил командир отряда своего комиссара.

– Толково придумано, – ответил Руденко, – одной рукой узла не завязать. Достаточно будет даже покончить с немцами возле Дугино. Я хорошо знаю ту округу. И место у меня на примете есть, где лучше всего встретить немцев. Километров за пять до деревни деревья близко обступают дорогу, местность опять же там бугристая, нам в помощь. Пулемётчики оттуда всю дорогу будут хорошо простреливать. Если всё пойдёт по задуманному, немцы долго будут отходить от нашего маневра. А мы за это время уйдём в другое место. Им заново придётся нас искать. Это потеря времени с их стороны а, главное, сил.

– Я тоже так думаю, – довольно проговорил майор, поглаживая усы, – когда трое глядят в одну сторону получается большая сила, мысли правильные. Однако, решаю так: навалимся всеми силами нашего отряда на карателей под Дугино, а затем, объединёнными силами покончим с ними под Бражино. После Дугино надо идти прямо по шоссе, впереди разведку на конях пустим. За три часа мы будем под Бражино. Шумейко пусть готовит лошадей.

– Раненых придётся доставить в отряд, – добавил Руденко, – поэтому часть подвод должна быть выделена под них.

– Верно, – согласился майор и, глядя на Берестова, сказал, – найди агента, Алексей Николаевич. Сам понимаешь, теперь, когда нам предстоит дать бой и сменить место базирования, он должен быть обезврежен.

– За этим я здесь, Степан Иванович.

– Ну, хорошо, – Тишков продолжил, – теперь, лагерь без нашего разрешения никто покидать не должен. Посты придётся усилить. Остаётся выверить все маршруты и согласовать время операции с Мишиным и остальными. Сегодня у нас девятнадцатое, выходить будем двадцать первого, не позже. Разведка и подполье обещали снабдить нас точной датой немецкого выступления. И последнее, о цели и времени операции никто кроме нас знать не должен.

– Я пойду с ними, – вдруг решительно заявил Руденко.

Тишков и Берестов посмотрели на комиссара.

– Я не могу иначе, – объяснил Пётр Аверьянович, – со многими я начинал, верю им, как они мне.

– Тогда принимай командование на себя. С тобой пойдут три роты, усиленные автоматчиками. Бери и два трофейных миномёта. Для координации с Мишиным возьмёшь рацию. Пока всё.

Тишков вызвал ординарца и велел тому собирать командиров рот. Когда они пришли, Берестов пошёл в свою типографию. Там полным ходом кипела работа над следующим выпуском. Долговязый в очках Демьян Лобов, учитель математики и физики в сельской школе, разбирал материалы. Когда вошёл Алексей, тот взглянул на него поверх очков своими уставшими и умными глазами, с улыбкой кивнул головой в сторону сидевших в углу двух партизан, усердно спорящих между собой. То были молодые ребята, недавно окончившие школу. Михаил был крепким и спортивным, а Андрей, не имея таких физических данных, отличался общей подвижностью своей фигуры. А вот внешне они выглядели как братья. У обоих прямые чёрные коротко стриженные волосы, немного изогнутые брови, прямые носы, а вот подбородки имели различие, глаза, как зеркало души, тоже у каждого свои. У Михаила они более спокойные, и сам он более расслаблен. У Андрея они постоянно что-то ищут, постоянно напряжены, в такт им были и его движения, порывистые, стремительные. Руденко даже удивлялся по поводу их схожести: «Надо же, – говорил он, – не родственники, а словно из одной семьи, правда, характеры у них совсем разные!»

– О чём спор, орлы? – спросил Берестов, подойдя к ним вплотную.

– Разногласия у нас, товарищ Хо́мич. Хотим сами разобраться, – ответил один из них, Михаил «Мишка» Тувимцев, – устраним противоречия, доложим.

– Тогда хорошо, мешать не буду.

Убедившись, что он здесь пока не нужен, Алексей вышел на свежий воздух. «Да, поворот – думал старший лейтенант, – ох, как не вовремя. Или так было задумано изначально. Загнать в угол, а потом уничтожить отряд. А если здесь несколько человек, есть главный и исполнители, один или два. Что они могут сейчас предпринять? Устранить Тишкова, Руденко. Возможно. Тогда действовать должны скоро. Отряд без головы разбить легче. Ещё рация. Тишков осторожен, секретарь открыт. Беспечно, но он такой человек. Хорошо, что майора прислали к нему. Итак, ещё раз – полк карателей и крот, один или два, не думаю, что больше. Действовать будет непременно. Крот наверняка указал немцам приблизительное местоположение лагеря, и должен, по идее, провести их тайной дорогой сюда. Значит, будет искать возможность связаться со своими. Надо бы поговорить с Николаем и ребятами. Устроим засаду».

Берестов почувствовал, что к нему кто-то направляется. Он оглянулся и, правда, к нему шёл пожилой партизан Макар Осипович Шумейко, сухонькой, но жилистый старик. В отряде его звали просто «дед». Любил он побалагурить, а заодно трубку выкурить, колхозная привычка с мужиками после работы таким манером вечера коротать.

– Ну, что, Алёша, чего на небо смотришь, аль архангелов узрел? – спросил иронически «дед» и тоже посмотрел вверх, но там кроме облаков ничего не нашёл.

– Может, снег пойдёт, – предположил Берестов и улыбнулся.

– Нет, рано ещё, – со знанием дела сказал пожилой партизан, – рано. Вот деньков через пару снежок и пойдёт.

Дед дымил трубкой, наслаждался.

– А вот я тебе историю расскажу, – предложил он, – не возражаешь?

– С удовольствием послушаю, Макар Осипович.

– Тогда слушай, – и дед благодушно стал рассказывать, – со мной это случилось, аккурат перед самой войной. Помню ночь звёздная такая. Старуха моя уже спит, а я на крыльце сижу, курю. Хата моя была с краю села, ближе всего к лесу. Надо сказать, хмельной я сильно тогда был. Соображал, домой нельзя. Старуха моя в шею выгонит, не терпела меня косого. Вот и прилаживался на воздухе спать. Тут вижу с неба недалече что-то белое с неба спускается. Интерес меня разобрал. Поднялся с трудом и, шатаясь, побрёл посмотреть. Дошёл я до реки, вижу, мужик какой-то голый по берегу ходит. Думал мерещится. Подошёл поближе и, правда, стоит в чём мать родила, а рядом вещи лежат. Услышал, что кто-то идёт, обернулся и на меня смотрит. Я на него. Так в гляделки и играли.