Поход на полночь. Александр Невский

– Да почему же всех половцев надобно уничтожить? Чем же перед вами все-то виноваты, и даже те, кто вас и в глаза-то не видел?

Монгол раскрыл глаза- щелочки, и Александру показалось, что он смотрит с удивлением и даже с долей жалости – будто с ребенком-несмышленышем говорит.

– Страшная болезнь – чума, – сказал монгол, – Как чуму остановить? Откочевать, чтобы сам воздух чуму тебе не принес и не погубил род твой, а всех, кто даже разговаривал с зачумленным – уничтожить и жилища их сжечь огнем. Предательство хуже чумы, поэтому нужно уничтожать не только предателя, но весь род и весь язык его, чтобы остановить болезнь. А половцы – предатели.

– Чума по ветру ходит, а предательство в людях живет, – пытался возразить Попович. – Один предаст, а другой, может, брат его, никого не предавал, чем виновен? Его за что казнить?

– Если брат – значит виновен! Зачумленный же тоже не виноват, что к нему чума прилипла, но чем иначе, чем огнем, от чумы защитишься?

– Ну, а половцы-то наши, кои никогда с вами за морем Хвалынским и не знались, чем виновны?

– Они предатели. Они тоже больны этой болезнью.

– Да откудова?!

– Сюда мы пришли через Кавказ. Через народ аланов. Половцы обещали аланам помогать, но не помогли. Значит, предали! Значит, они больны предательством, они будут уничтожены.

– А мы? Мы половцам союзничаем, что же, и мы больны?

– Да, – с уверенностью, от какой воеводу мороз по спине продрал, отвечал Камбег, – Вы тоже заразились предательством.

– Это как же?

– Мы посылали вам наших людей сказать, чтобы вы не дружили с половцами, не помогали им. Почему вы убили послов? Значит, вы тоже предатели. Вас уже заразили предательством половцы.

– Что же вы, и нас уничтожите? – спросил Попович, уверенный, что монгол начнет от ответа увиливать, но тот ответил спокойно и уверенно:

– Да.

– Смотри, не подавись, собачья блевотина, – наклонясь к самому лицу монгола, прошипел половец Ратмир, что ехал позади воеводы и монгола, и весь их разговор слышал.

Безволосый блин лица монгола расползся в улыбке, сверкнули крепкие зубы.

– Иих…– хлестнул его поперек лица плетью Ратмир.

– Нооо! – перехватывая его руку, сказал Попович, – пленного-то, связанного-то?! Негоже!

Кровь текла из рассеченного лба монгола, заливала щелочки глаз, но не один мускул не дрогнул на лице, и улыбка, широкая, самоуверенная не исчезла.

– Погоди, погоди, – хрипел Ратмир, – ужо ты у меня полыбисси! Ты у меня полыбисси! Ох, как я на тебе сердце отведу, дай срок! Воеводе скажи спасибо, а то бы сейчас у меня на ремни подпружные пошел, а нутро – волкам на пропитание. У меня, небось, не враз помрешь, помучаешься всласть,… – шипел Ратмир по-русски, забывая, что монгол языка сего не разумеет.

– А хоть бы и разумел, – подумал Попович, – есть ли у него страх или, может, он полоумный какой?

Через реку переправлялись войска. Александр заприметил уже на этой, степной стороне князя Мстислава Удатного и молодого князя Даниила, сродника его, что состоял при князе на положении воеводы. К нему и обратился Попович, соблюдая ряд и чин – хоть Даниил раза в два моложе Поповича, а происходил он из высокого рода княжеского и сам княжил, а не воеводствовал, как Александр. И, слава Богу, вроде, не глупой у Мстислава зять-ат! Попович вычислил верно. Даниил быстро прошел в Великокняжеский шатер, и вскорости оттуда вышли несколько князей пленного посмотреть.

Попович отошел к обозу. Отыскал две своих телеги. Тамила – не то тиун его, не то оруженосец, с Никишкой, сыном своим, обрадовано кинулись навстречу.

– Ну, как ты там?

– Да как вошь под шапкой – в темноте. Тычемся тут без толку. Места незнаемые, лешие. Одно слово – идем вслепую, наугад. Слава Богу, хоть трава да вода есть, а как прижарит солнце да трава погорит – вот тогда и завертимся… – воевода разговаривал с Твердилой, своим рабом, откровенно – стар Тамила, опытен, верен.

– Так ведь половцы ведут.

– Куда-то еще заведут… Им самим эти места – дальние. Они тут, почитай и как мы – небывальцы.

– Бродников бы наймовать. Бродничьи вожи самые знающие.

– То-то и оно. Да их где взять? Разбежались по степи. И так скрытно живут, по рекам хоронятся, а теперь их вовсе не сыскать. Ни одного бродника, уж сколь дней идем, не видел. Ушли, не то попрятались.

– Да и не стали бы бродники князьям да половцам служить! – встрял Никишка.

– Уж, ты вывел! – засмеялся воевода.

А Никишка, почесав потылицу после отцовского подзатыльника, чтобы в разговор старших не лез, не унялся:

– Я одного бродника знал. Дружество с ним водил. Так он на князей да на половцев, как собака, зубы скалил. Баил: князья де у нас все ловы отняли, со всех сторон степи распашкой давят. Дичину охотами своими с мест сбивают, реки сетями перегораживают, а половцы и того хуже: бродников имают, где не встретят, да в рабство за море продают.

– Это верно: половцы-то, известное дело, с того живут, что людьми торгуют, – согласился Тамила.

«Да и князья работорговлей не брезгают – подумал Попович, – Кто половцам пойманных повсюдно рабов к степным границам полонами гонит? Князья! А ины и своих смердов продают».

– Ты доспех-то приготовил? – спросил он, переводя разговор на другое.

– Все в готовности. И доспех конский, и коня… Никишка за ним, как за малым дитем, доглядывает. С ладони зерном кормит.

Никишка подвел коня. Высокий широкогрудый красавец, половецкие кони были много ниже, плясал, бил тяжкими копытами, выворачивал бешеный глаз, ронял с губ пену.

– Смотри, не перекорми зерном-ат, – сказал воевода, – Ишь, сколь тела набрал! Неровен час, осядет на ноги с перекорма – хлопнул он любимца по крупу.

– Чай, мы по зернышку, по счету. Не сомневайся, как пойдет настоящая сеча – обрядим тебя да коня в доспех – поезжай с Богом. Всех сразишь, а сам невредим будешь!

– Хорошо бы, когда так! – вздохнул воевода.

– А как не так? Вон половцы да мунгалы эти, на чем ездят? Почитай, на собаках резвых. Ты на нашем-то конике вспроти них как медведь вспроти сусликов!

– Собаки медведя валят, когда скопом налетят!

– Ин медведь-то, чай, без доспеха, – осклабился Никишка.

– Прям ты, Никишка, – засмеялся наконец Попович, – стратег византийский. Смотрите, ежели всполох какой будет – сами меня находите. Мне, может статься, от сотни своей не отойти. Сами ко мне с доспехом пробивайтесь.

– Не сомневайся. Пока легкоконные да лучники начнут с супротивником стрелами переведываться, мы враз и тута. Успеем и тебя, и коня в доспех обрядить.

– Да мы зане коня-то обрядим, – сказал Никишка, – прямо в доспехе к тебе подведем.

– Не надо – сказал Попович, – Жара вон какая! Затомится конь в доспехе. Кто его знает, как оно пойдет.

К ним подскакал гридень из его Поповича сотни.

– Воевода, – сказал он, отирая рукавом пот – солнце уже припекало, – Князь Мстислав пленника твоего Камбега половцам на распыл отдал!

– Как половцам?

– А вот так! Его воля – его власть! – каркнул, будто ворона, гридень. Оправил ремни от круглого щита, что висел у него на спине, и смачно плюнул в пыль.

– Неподобство! – ахнул Тамила. – Бог накажет!

– Уже наказует, – сказал воевода.

3.

Князь Даниил нагнал Поповича в степи. Поехал молча рядом, стремя в стремя.

– Сам посуди, – сказал князь вдруг, словно продолжая прерванную беседу, – В степи идем. Здесь конница надобна. А у половцев все войско – конно. Без половцев нам пешцев не прикрыть, потому князь мунгала сего им и отдал. А вот вчерась от мунгалов посланцы были, и речи были их супротив нас, а мы зато ничего: отпустили с миром.

Воевода молчал.

– Чего молчишь? – спросил князь.

– А что тут скажешь, когда дурь на глупость превыше небес городится!

– Как это?

– Пришли посланцы от монголов в первый раз. С миром пришли. Вы их убили! Смертельных врагов нажили! Камбега этого раненного – запытали половцам в угоду! А иных монголов, кои пока сюда шли, все высмотрели, все дружины пересчитали – отпустили.

– Да теперь-то все едино. Скоро лицо в лицо сойдемся. Они и так про нас все ведают.

– Эх, Русь ты моя бестолковая, все-то у тебя не в лад! – в сердцах сказал воевода.

– Что ж нам, с этими мунгалами вонючими надо дружества искать?

– А на что врагов лишних наживать? Что они против нас сделали? С половцами воюют, ну и пущай! Мало ли, что у них в степи делается! Куды мы поперлись всей Русью, города свои бросив? А ну как, пока мы тут в краях незнаемых шляемся, с Запада рати придут? А?

– Откуду им быть-то? У нас с поляками и венграми замирение.

– Эх… – махнул рукой Попович, – сидите вы тута, дружка дружку грызете, почитай, двести годов, и что вокруг твориться – вам им дела нет. Сказано: зачем знать, что Вавилон пал, когда у меня своя докука: в трубу кирпич завалился!

– Потому с тобой и говорю, – не отвечая на гнев Поповича, сказал Даниил, – Ты в заморских краях побывал, расскажи – как обо всем этом нонешним нашем бытовании мыслишь?

– Да я уж князьям, как из Палестины воротился, сказывал.

– Не было меня тогда.

– Да и князья-то, что были, что не были, все меж ушей пропустили…

– Сделай милость – расскажи, – попросил князь, и это тронуло воеводу. Князь говорил с ним, как с равным.

«Сам, небось, в услужении у Мстислава Удатного ходит, понимает, каков на вкус кусок из княжеских рук» – подумал он.

– Да тут не знаю с чего и начинать.

– С начала.

– А где оно, начало-то? Тут все одно к одному сплетается! Ну, вот сказ по порядку. Всеволод Большое Гнездо потому такое прозвание имел, что от Бога большим семейством был помилован. Семь сыновей, четыре дочери. Старший Константин, дале Борис, коей помре, дале Юрий и Ярослав, иные моложе. Наследовать отцу по закону должен старший сын – Константин. А у него с отцом пря пошла, и завещал Всеволод Владимир-град не Константину, а Юрию. Константину же оставил Ростов. То есть все последование княжения, всю лествицу наследия нарушил. Потому, как только Всеволод помер, началась между братьями усобица. Константин Юрия из Владимира изгнал. Юрий побежал к тестю твоему Мстиславу Удатному, ну, а тот и явился с войском. На Липице учинили резню… Я как раз у Ярослава конную дружину вел. Ярослав за Константина, Мстислав, тесть твой, за Юрия – пошла сеча злая…

– А не тогда ли твой Ярослав князь с поля боя сбежал?

– И слава Богу! – сказал Попович. – Константин да Мстислав почти что десять тысяч воев наземь посекли! Своих ведь! Христиан! Десять тысяч! Да каких! Где теперь их найти?!

– Ладно. Я про это сам знаю! Дале говори.

– А что дале? Князья-то, воев своих побившие, замирились, а на меня-то все волками глядят. Это ведь я, что там живого оставалось, из под их мечей с Липицы увел. Мне князь Ярослав и сказал тогда: «Тебя де не простят, что ты мне воев сохранил! Беги – схоронись». А куды мне деваться? Выпросился от Мстислава с Андреем венгерским в крестоносный поход идти. Гроб Господень освобождать. Там-то всего и насмотрелся. А главное – снаружи на державу нашу посмотрел, и много чего увидел, чего вам изнутри – не видать. Али сами видеть не хотите. Зажмуркой жить то веселее. Там ведь в пустынях-то иной раз такая тоска возьмет – все думаешь-думаешь про дом, про Русь. И вот тебе мой сказ про нонешний день: на Западе пря полыхает и нас достает! От Ольги Святой да Владимира Крестителя Русь на Византию глядела, у нее помощи всегда просила и получала, а нонь Византии больше нет.

– Как нет? Царьград как стоял, так и стоит!

– Так да не эдак! Ноне болгарский царь Калоян да наши половцы крестоносцев окоротили, изгнали из Византия. Но запомни князь день – 13 апреля! Девять лет назад итальянцы да французы – рыцари крестоносцы над Царьградом надругались. Вот те и христиане, а суть – враги Православия лютые. И нет тех врагов для нас лютее!

– Так ведь возвернули Константинополь же! Цела Византия!

– Знаешь, как ударят человека по голове палицей, он и помрет, а в гробу-то все едино, как целый лежит. Сразу-то и не разберешь – жив ли, мертв ли… Так вот мертва и Византия – глава и навершие чертога Православного.

– Византия от нас далеко.

– Вчера далеко, а нонь, глядь, ан – близко! Слыхал ли ты, лета два назад, про монголов? А вот ныне с ними ратиться идешь!

– Ну, не стало Византии, так что ж, помирать теперь? Она, может, и раньше не жива была. И раньше про нее мало слышали, и ныне проживем. Рыцари-то эти – христиане суть, неужто нам с ними не договориться? Это же не звери степные – мунгалы, а те князья нами знаемые, христианские.

– О… – сказал Попович, – что нам тогда и говорить! Ты их видал – христиан-то этих, князей знаемых? А ведомо ли тебе, что Константинополь пал, а Рига, крепость сильная, явилась?

– Какая еще такая Рига?

– Немецкая! Крестоносцы- рыцари, по благословению папы римского, начали поход крестовый, да не противу сарацин в странах полуденных, а против ливов да эстиев – у нас под боком! И сколь князья суздальские да новгородцы эстиям не помогали противу рыцарей, а рыцари и ливов, и эстиев побили и примучили…

– А мы тут причем?

– Ах ты, Боже ты мой! – подивился непонятливости князя воевода, – да ведь раньше-то между нами да рыцарями не только леса-болота были, в лесах-болотах – чудь, да эстии, да ливы нам союзничали. А теперь мы, православные, лицо в лицо с рыцарями стоим. Ливы да эстии по воле али неволей, нынче все под рыцарями. И меж нами и немцами – никого. Не мы на запад явились, а запад теперь к нам пришел!

– Ну и что! Теперь, значит, надо с рыцарями союзничать. Рыцари все ж – христиане.

– Каки оне христиане! Латынцы! Рыцари хуже сарацин веру православную изводят! Видал бы ты, что рыцари с эстиями творят, да с чудью православной?! А попадется братьям-рыцарям русский, так с ним и разбору нет – сразу вешают. Союзников у нас, акромя разве что половцев, боле нет. Нигде! Одинока Русь сделалась!

– Земля наша велика, народу много. Отстоимся, Бог даст, противу всех.

– Земля велика, а лада в ней нет! Вот идут, на взгляд – вроде как заедино, твой Мстислав Удатный, князь Галицкий, да Мстислав Черниговский, да Мстислав Киевский – вишь ты, и зовутся-то одинаково, а дружка дружку не то, что не любят – ненавидят! Вместе на сечу идут, а друг с другом не разговаривают! Как же так можно?!

– Это плохо, – сказал князь – о том и спору нет. Ну, да Бог управит. Сойдутся, глядишь, князья после сечи под единую руку…

– Бог то Бог, а и сам не будь плох, – пробурчал Попович, но уже себе под нос. Князь, вероятно, не услышав от него ничего для себя нового, равнодушно взмахнул плетью и поехал назад к дружине.

– Эх… – вздохнул воевода, – плохой видать из меня толкователь, а и то сказать, что князю из моих слов?

На привале он долго не мог уснуть. И так-то спать стал по-волчьи – урывками. А здесь вовсе сон отлетел, точно в глаза песку насыпали. Все не шел у него из ума разговор с князем Даниилом. Все ему казалось, что плохо он князю толковал, не понял Даниил того, что Попович хотел высказать.

«А сам то я больно понимаю, что высказать хочу?», – подумалось Александру воеводе.

Сколько раз пытался он толковать, особливо с молодыми воеводами, а все не получалось. Они больше расспрашивали Поповича, каково в заморских краях служить, да сколько на прокормление рыцари дают… « Это враги наши страшные!» – иной раз в запале кричал он, но воеводы только усмехались: – «Как же враги, ежели они – христиане!», а иные добавляли: «Враги не враги, а живут много нас вольготнее. У них города вольные, богатые! У них нам учиться надо и дружество с ними водить».

– Дружил конь с волком, одни подковы остались – зато на счастье! – подумалось воеводе.

Припомнил он и виданных монголов, что того первого, что Камбега, и подумалось:

– Кто из воевод нынешних, а не то из князей, вот так с врагом разговаривать сможет, как монголы сии? Косорылые, страх смотреть, примученные, ребра наружу, псиной за сто верст от него разит, небось и не мылся никогда, а уж коли говорит: «Да» – так, видать, и сделает по слову своему! Для них белое – бело, а черное – черно, а нашим-то воеводам, что белое, что черное – все пестро. И в который раз повторил:

– Дрянь народ сделался. Что в черных мужиках бессловесных вороватых да хитростных, что в воинстве, от тягот всяческих княжеской волей обеленных, но не воистых – лукавых да лживых, что не чести ищут, а прибытку, что во князьях, в доспехах светлых блистающих, – дрянь народ! Вот разве что духовенство еще держится закона, а и то прежней крепости, как во святых первых веках, в нонешней церкви не видно. Уж на попов-то насмотрелся, не по прозванию, по родове – попович, – не все Богу служат, которые и мамоне. Сказано: в последние века, перед Страшным судищем Господним греха в храмах станет больше, чем в миру. А последний час, видать, совсем приблизился. Скоро, скоро грядет Вседержитель судити живых и мертвых судом последним праведным…

С тем и уснул. И опять приснился ему мальчонка махонький, тезка его Александр – вторуша3) князя Ярослава. Носил его опять воевода на руках, хватался он за наплечья воеводины, лопотал что-то, глазены таращил, и так-то от его лепета воеводе хорошо сделалось, что проснулся он в слезах.

– Во как! – сказал он, подымая голову с седла, положенного в изголовье. – Чтой- то слаб я стал на слезу. Старею, – но все ему чудилось детская ручонка, обнимающая его за шею. – Вот как, Александр Ярославич, ты мне в сердце вошел! Неспроста видать… Жив буду, какого не то гостинца тебе привезу…

Половцы вели сбатованных коней на водопой к реке. Воины купались в ней вместе с конями. Кони били копытами, поднимая тучи брызг, блистали на солнце мокрыми боками, фыркали, ржали. Молодые ребята кто в одних портах, а кто и вовсе нагишом плавали вместе с конями, прыгали с конских крупов в воду, плескали друг в друга водой. Веселый гомон стоял над рекою, словно не передовой отряд русской рати шел на сечу неведомую, а гнали веселые конюхи табун коней.

Гул тяжкого топота копыт заставил Поповича обернуться. К реке подошла дружина Мстислава Удатного. Сам князь в алом плаще, в собольей шапке, посверкивая доспехом, картинно встал на высоком берегу. Рядом с ним на вороном красавце тоже в алом плаще стоял князь Даниил. И Поповичу невольно подумалось:

– Вот – князь Мстислав, по всем краям славен. У князя Мстислава два зятя: Даниил да Ярослав. Вот – любимец, потому и рядом стоит, стремя к стремени, а Ярослав – зять не любимый, зять обиженный… Ведь до чего доходило. Когда Ярослав стал новгородцев в покорность приводить, как эту покорность суздальцы понимали, да явился Удатный, мало, что рать суздальскую разбил, у зятя жену – дочерь свою – отобрал! Еле потом ее Ярослав назад вымолил. Вот и стоит теперь Мстислав с одним зятем. Хоть и орлом глядит, а орел-то об оном крыле. Эх, орел!.. Зачем монгола половцам отдал? Мог ведь и помилосердствовать над пленным да раненым. Стало быть, и не орел ты вовсе. Погоди, у Бога-то, сказывают старцы, все в книгу пишется… Ужо и тебе зачтется монгол сей, хоть и не христианского роду. Мог ведь милость явить, а побрезговал. Решил половцам угодить. Им – забава, а монголу каково? А ведь он худа тебе, князю, не делал! Ну, говорил поперек, так ведь слово на вороту не виснет… За что на пытку отдавать?

– Как река зовется? – услышал воевода веселый княжеский голос.

Из рати половецкой гортанно ответили, будто каркнули:

– Кхалха.

4.

– Переправляться! – скомандовал князь Мстислав, – Обоз вон туда на холм, а дружины легкоконные вперед!

Князь Даниил повел конницу через реку. Кони фыркали на воду, мотали головами, но, взятые в строгий повод, шли вброд, а там убедившись, что дно надежно и река неширока, скакали плавными прыжками, пока не обрывались в стремнину, где приходилось плыть, но недалеко. Нащупав под ногами дно, они опять веселым скоком выносили всадников на невысокий песчаный берег.

Александр – воевода не сразу повел коня на ту сторону реки. Он еще слышал спор меж князьями – стоит ли реку переходить. И на том, на левом берегу, князья опять принялись собачиться: идти ли в степь или тут отабориться телегами и ждать, пока подойдут неведомые мунгалы.

– А откуда известно, что они сюда подойдут? – усмехаясь, спросил Александр у половца Яруна, который следил, как его полк переходит реку.

– Потому и поспешаем, что неизвестно! – скаля крепкие белые зубы в улыбке, отвечал тот: – Поедем – посмотрим.

Попович смотрел, как легкая половецкая конница, становясь в голову, впереди русской конницы, ведомая Яруном, пошла в степь. Посмотрел, как князь Мстислав Романович, да зять его Андрей, да Дубровицкий князь Александр, разругавшись с Мстиславом Удатным, начали заворачивать обоз и ставить лагерь на высоком каменистом берегу Калки.

– Река-то точно с полночи на полдень течет! – кричал Мстислав Романович, – Всю степь перегораживает, а здесь броды! Непременно здесь монголы пойдут! Тут на броде их и переймем!

– Вся степь – дорога, где захотят – там и пойдут! – сказал половец сотник Ратмир, –Монголы на бурдюках переправляются.

– Как это?

– У каждого бурдюк. Надуют, не то сеном набьют. Свяжут из бурдюков плот, оружие все на плот вскладши, сами коней за хвосты держат и так-то плывут. Могут и версту проплыть и две. Сколь у коней плыть сил хватит.

– Ловко.

– Потому надо им навстречу в степь идти.

– Это кому в сечу охота, – сказал кто-то негромко у Поповича за спиной.

– А кому неохота, лучше бы вертался до Киева, – не оборачиваясь, буркнул Попович, и тут же подумал с усмешкой, что вот ему-то самому как раз и неохота. Только воротился бы он не Киев, а в Переславль, не то в Новгород, где не печет безжалостное солнце, где нет этой бесконечной увалистой пустыни с гривками рощ, подальше от этой военной сутолоки и княжеской прилюдной неразберихи.

После полудня от передовых отрядов прискакали вестники:

– Нагнали! Нагнали мунгалов! Порубили! Скота отбили много. Мунгалы нашего боя не стерпели. Бегут! Князь Мстислав Удатный вдогон пошел, подмоги просит. Всей коннице велит за ним вдогон идти.

Все половецкие сотни, составлявшие легкую конницу, жадно кинулись вперед, чуя легкую добычу.

– А мы что ж, воевода? – спрашивали Поповича гридни.

– А мы-то ведь не половцы, – пытался отговориться он, – это они как блохи скачут. Наше дело – доспех кованый да копье тяжелое, и ломить стенкой, не то стоять несокрушимо. Мы – конница тяжелая.

– Да с кем тут нам в доспехах ратиться? Все округ легкоконны. Айда, вдогон! А то вовсе без добычи останемся. Половцы всю добычу, как шерсть с барана, мигом остригут!

С тяжелым сердцем, покорился воевода гридням. Сытые кони к вечеру нагнали передовой отряд.

Там ликовали. Огромная отара овец, стадо коров, козы блеяли и мычали, загоняемые на ночь в овраг. Ночью жарили баранину и наедались до отвала. Прослышав про большую добычу, от Калки подтянулась почти вся конница.

На рассвете дозорные подняли тревогу:

– Монголы!

На холмах действительно показались редкие всадники. На них пошли Данило Романович, Мстислав Немой и другие молодые князья, да все половецкие конные рати.

– А ты что ж?! – закричал Поповичу Мстислав Удатный, по-молодому, проносясь мимо воеводы на горячем скакуне.

Александр повел гридней на рысях. Он видел, как поперек широкой долины гонят половцы всадников на мелкорослых, мохнатых лошаденках. Вроде бы сшибают их с коней стрелами, хотя больше сами падают, сбитые монгольскими стрелами, кувыркаются через конские головы. Вдоль всей дороги лежат, растянувшись в сторону погони. И вот что показалось ему странным: с седел монголы, вроде бы, сваливались, а на земле их нет.

Он хотел сказать об этом, кому нибудь из воевод, но в тысячах всадников, огромной подковой выстроившихся по всему краю долины, не докричаться до воевод.

– Эва, сила, какая! – сказал кто-то из гридней: – Стена!

Но стена быстро редела. С холмов в долину ручьями стекали конные сотни и втягивались в погоню за монголами. Скоро стена превратилась в длинную змею, уползавшую вверх на гребень противоположного склона.

Захваченный общим движением, спустился с холма и Попович со своим полком. Они миновали долину, поднялись на вершину следующей холмистой гряды. Отсюда, было хорошо видно, как далеко-далеко по гладкому полю, превращаясь в точки, уносятся монголы, а за ними истончившись в нитку, по три– пять всадников в ряду, несутся княжеские конники, вперемешку с половцами, словно идет веселая праздничная скачка – кто кого обгонит.

И вдруг там, вдали, что-то произошло. По окраине долины, словно заклубилась туча. Она стала стремительно наползать на тонкую струйку княжеской конницы. Поначалу, было видно, как отдельные всадники и небольшие отряды все еще вливаются в колонну, преследовавшую убегавших монголов. Они все еще шли вперед, но навстречу им уже катился пыльный вал, перекрывая степь от края и до края. В нем тонула княжеская и половецкая конница. К ужасу Поповича, на всех конях, с коих, казалось, были сбиты монголы, они явились вновь! Целые и невредимые!