СССР и Гоминьдан. Военно-политическое сотрудничество. 1923—1942 гг.

1.3. Изменение баланса сил на Дальнем Востоке в связи с расширением японской агрессии в Китае

Баланс сил на Дальнем Востоке изменился в конце 1920-х гг., вскоре после разрыва дипломатических отношений Советского Союза с Китаем. Подготовка Японии к «большой войне», начатая на рубеже 1920—1930-х гг., быстро переросла в широкомасштабную акцию по захвату Маньчжурии. 18 сентября 1931 г. императорские войска, спровоцировав инцидент на принадлежавшем Японии участке ЮМЖД, вторглись в северо-восточные провинции Китая. 19 сентября они заняли Мукден. В начале 1932 г. была оккупирована вся Северная и Южная Маньчжурия. В январе – марте 1932 г. японский десант высадился в устье Янцзы. В Шанхае интервенты столкнулись с упорным сопротивлением армии и населения. Это ускорило принятие Токио решения по отторжению Маньчжурии от Китая. 1 марта 1932 г. было образовано государство Маньчжоу-Го со столицей в Чанчуне. Его главой стал Пу И, последний представитель династии Цин, но все институты власти полностью контролировались Токио через командование Квантунской армии243. С этого момента военная экспансия Страны восходящего солнца стала основным источником напряженности международной обстановки на Дальнем Востоке.

Усиление в административном аппарате Японии влияния радикально настроенного генералитета создавало потенциальную угрозу безопасности дальневосточных регионов СССР244. Столкновение интересов России и Японии в Северо-Восточном Китае угрожало в любой момент перерасти в открытый вооруженный конфликт. Маньчжурия была важна для Москвы не только в экономическом и политическом аспектах, но и имела стратегическое значение, поскольку через нее открывался прямой выход к границам СССР. Более того, и после окончания конфликта на КВЖД опасения Кремля продолжало вызывать наличие в Маньчжурии русских эмигрантских организаций. В случае нового подъема антисоветских настроений в Китае они могли быть использованы для ведения подрывной и разведывательной деятельности в СССР245.

Ухудшение отношений между СССР и Китаем еще более осложняло их положение. Односторонняя ориентировка на КПК и прекращение контактов с Гоминьданом серьезно уменьшили влияние Кремля на политическую ситуацию в Китае. В силу идейно-политических расхождений объединение усилий ГМД и СССР для совместной борьбы с экспансией Токио на континенте оказалось невозможно246. В то же время Москва и Нанкин не имели достаточных сил, чтобы действовать в одностороннем порядке. Это заставляло Сталина и Чан Кайши мириться с японским военным присутствием в Маньчжурии.

Внимание Гоминьдана концентрировалось на внутренних проблемах. Создание Чан Кайши в 1927 г. Национального правительства не привело к централизации власти. Нельзя было исключать возможность победы в стране прояпонски настроенных сил. Лидеру ГМД приходилось лавировать между политическими течениями внутри партии и интересами милитаристских группировок. Последние не признавали власть Нанкина и контролировали значительную часть страны. На северо-западе в провинции Шаньси действовали войска Янь Сишаня. Его армия насчитывала до 60 тыс. человек. Маршал Чжан Сюэлян унаследовал в 1928 г. от отца Чжан Цзолиня власть в Маньчжурии. После ее оккупации, с 1933 г., он фактически господствовал в провинции Шэньси, губернатором которой был генерал Ян Хучэн. В распоряжении Чжан Сюэляна находилась 150-тысячная армия. В районах, где преобладало мусульманское население – провинциях Ганьсу, Цинхай и Нинся, – руководили так называемые «мусульманские генералы» братья Ма Буфан, Ма Хункуй и Ма Буцин247.

Однако основное противостояние разворачивалось между ГМД и КПК В борьбе за власть обе партии стремились использовать рост национального самосознания и патриотизма, вызванный японской интервенцией.

Программа компартии ставила в качестве основной задачи проведение социальной революции, но с учетом общественных настроений подчиняла ее необходимости борьбы за независимость Китая. Следуя этой логике, уничтожая власть правящих классов, которые были готовы сотрудничать с иностранным империализмом, КПК создавала базу для восстановления и в перспективе интенсивного развития страны.

Сформулированная Гоминьданом программа национального возрождения Китая была направлена на восстановление его территориальной целостности. Ее реализация предполагала несколько этапов: подавление оппозиции, отмену неравноправных договоров и переход к международным отношениям на основе признания равенства и суверенитета Китая, возврат контроля над «исконно китайскими» территориями – Синьцзян, Маньчжурия, Тайвань, Монголия и др.248

Первоочередной задачей Чан Кайши стало уничтожение вооруженных сил КПК и советских районов. Только с декабря 1930 г. по февраль 1933 г. войска ГМД при поддержке местных милитаристов осуществили четыре похода против китайской Красной армии. В результате, как отмечал О. Браун, направленный ИККИ в 1932 г. в Китай в качестве военного советника при ЦК КПК, действия Красной армии преследовали ограниченную цель: «Вырваться из котла, в который превращался Центральный советский район249…»250 В этих условиях в сентябре 1934 г. КПК было принято решение оставить Центральную опорную базу и, прорвав кольцо укреплений врага, выйти в провинцию Сычуань.

С октября 1934 г. по сентябрь 1935 г. китайская Красная армия совершила переход через 12 провинций протяженностью около 10 тыс. км, вошедший в историю как «Великий поход». На стыке провинций Шэньси, Ганьсу и Нинся руководством КПК была создана новая опорная база с административным центром в г. Яньань251. Однако за время похода численность войск 1-го фронта Красной армии, составлявшая на момент выхода из Цзянси около 100 тыс. человек, по прибытии в Шэньси сократилась до 10 тыс.252

Таким образом, в 1932–1935 гг. КПК лишилась большей части своих опорных баз, утратила политические и экономические позиции в Центральном и Восточном Китае. Красная армия в период «Великого похода» понесла огромные потери, что существенно снизило ее боеспособность253. В середине 1930-х гг. компартия не имела сил и политического влияния для консолидации населения на сопротивление агрессии Японии.

В 1933 г. Токио воспользовался противоборством ГМД и КПК, расширив подконтрольные территории за счет захвата Шаньхайгуаня и провинции Жэхэ. 31 мая 1933 г. китайское правительство подписало в Тангу договор, предусматривавший демилитаризацию провинции Хэбэй. Секретное соглашение военного министра Хэ Инциня и командующего японскими войсками в Северном Китае генерала Умедзу от 9 июня 1935 г. фактически передавало эти территории под контроль Токио254.

Укрепление Японии на севере Китая серьезно обеспокоило Кремль. С образованием Маньчжоу-Го и выходом императорской армии к границам СССР угроза японского вторжения на территорию советского Дальнего Востока стала постоянным фактором во внешней политике Москвы. О серьезности замыслов Токио, в частности, говорит резюме беседы посла Японии в СССР Хирота с генерал-майором Харада от 1 июля 1931 г., предоставленное Особым отделом ОГПУ для ознакомления И.В. Сталину. В тексте документа признавалась необходимость перехода к твердой политике по отношению к Советскому Союзу, при готовности в любой момент начать войну. В резюме также отмечалось: «Кардинальная цель этой войны должна заключаться не столько в предохранении Японии от коммунизма, сколько в завладении Советским Дальним Востоком и Восточной Сибирью»255. Высказывание посла явно выходило за рамки частного мнения, но еще не гарантировало неизбежность военного конфликта между СССР и Японией.

В середине 1930-х гг. в состав Квантунской армии входили 6 дивизий, имевших на вооружении более 400 танков, около 1200 орудий и 500 самолетов. Однако для нападения на Советский Союз указанные войска нуждались в создании надежной системы тылового обеспечения. В этих целях за период 1932–1934 гг. в Маньчжурии японцы проложили свыше 1000 км железных дорог и 2000 км шоссейных магистралей. К 1937 г. было создано 43 военных аэродрома и около 100 посадочных площадок256. Строительство военной инфраструктуры отвечало двум возможным сценариям конфликта с СССР. Оно усиливало наступательный потенциал императорской армии на материке, а в случае необходимости позволяло занять жесткую оборону.

Сам факт предстоящего столкновения с СССР в Токио не подвергался сомнению. Неизбежность советско-японской войны, в частности, подчеркивалась в датированном 1932 г. докладе военного атташе Японии в СССР Касахары. В документе также говорилось, что с точки зрения боеспособности РККА для Японии было не выгодно откладывать начало боевых действий257. В том же году император Хирохито одобрил план войны против Советского Союза на 1933 г., разработанный Генштабом. Однако вопрос о сроках начала кампании оставался дискуссионным. В июне 1933 г. на совещании руководства сухопутных сил ряд генералов, в том числе Т. Нагата и X. Тод-зио, высказались за необходимость захвата Китая и расширение за его счет промышленного потенциала империи до нападения на СССР. Военный министр С. Араки настаивал на отсрочке до 1936 г., когда «будут и поводы для войны, и международная поддержка, и основания для успеха»258.

Подготовка Токио к вторжению в СССР не ограничивалась созданием военных объектов в Маньчжоу-Го. Необходимость сбора сведений о мерах, предпринятых Москвой для укрепления обороноспособности дальневосточных рубежей, подталкивала японское командование к активной разведывательной деятельности. Параллельно с этим предпринимались демонстративные провокации, направленные на поиск поводов для эскалации напряженности и создание нестабильной обстановки в приграничных районах.

21 июля 1934 г. три японских самолета-разведчика от г. Хулинь вторглись в воздушное пространство СССР и, сделав два круга над г. Иманом (совр. Дальнереченск), вернулись на свой аэродром259. Главным управлением пограничных и внутренних войск НКВД СССР и Управлением Краснознаменной пограничной и внутренней охраны НКВД Дальневосточного края было зафиксировано, что в течение семи месяцев 1935 г. произошло 24 нарушения границы японскими самолетами, 33 обстрела советской территории с сопредельной стороны, 46 нарушений речной советско-маньчжурской границы судами Маньчжоу-Го260. Расширилась заброска японских разведывательно-диверсионных групп на территорию СССР. К участию в подобных акциях активно привлекались маньчжуры, китайцы, монголы. Особое значение Токио придавал использованию специально подготовленных групп русских эмигрантов, осевших в Маньчжурии в начале 1920-х гг.261

Отмечалась тенденция к учащению вооруженных столкновений. Согласно докладу Управления пограничной и внутренней охраны НКВД Восточно-Сибирского края об обстановке на государственной границе СССР в 1936 г., «из 20 случаев переходов советско-маньчжурской границы японо-маньчжурскими вооруженными группами за второе полугодие 1935 г. 14 таких нарушений границы произведены за ноябрь и декабрь»262. В 1936–1938 гг. официально был зарегистрирован 231 случай незаконного пересечения границы СССР, из которых 35 закончились крупными боестолкновениями263. К отражению нападений японо-маньчжурских отрядов привлекались не только бойцы погранвойск, но и части Красной армии, а также корабли Краснознаменной Амурской флотилии264.

Советский Союз не был заинтересован в военном конфликте с Японией и искал альтернативные варианты противодействия ей. Интересам Москвы отвечало такое развитие ситуации, при котором Токио направил бы агрессию против Китая и был втянут в затяжную войну. Это лишило бы Японию возможности выступить против СССР. Однако в своих расчетах Сталин не мог полагаться на КПК, войска которой не могли оказать эффективного сопротивления японской армии. В связи с этим усилия Москвы были направлены на возобновление конструктивного диалога с Нанкином.

Вместе с тем СССР стремился к укреплению своих позиций в приграничных регионах Китая, посредством поддержки в них просоветских или лояльных местных режимов. Таким образом, Москва предполагала создать буфер на случай войны на Дальнем Востоке или же плацдарм, который при благоприятных условиях можно было использовать для дальнейшего распространения коммунистических идей в Китае и связи с КПК. Наибольшее внимание СССР в этом плане привлекали Синьцзян и МНР.

Для Москвы было крайне важно не допустить усиления японского влияния в расположенном на северо-западе Китая Синьцзяне, поскольку это открыло бы для Токио возможность проникновения в Среднюю Азию265. Тем не менее Кремль должен был сохранять предельную осторожность. Силовая акция, направленная на установление в Урумчи просоветского режима и отделение Синьцзяна от Китая, могла привести к новому конфликту с ГМД, к обострению отношений с Японией и к сближению Нанкина и Токио на почве совместного сдерживания СССР. Ни один из этих вариантов не отвечал интересам Москвы. Поэтому в 1931 г., когда началось восстание мусульманского населения в Синьцзяне, СССР отклонил просьбу его лидеров о помощи266.

В дальнейшем в официальных заявлениях Кремль позиционировал свою линию в отношении Синьцзяна как направленную на поддержку внутриполитической стабильности в регионе, обосновывая ее общностью интересов Москвы и Нанкина. Так, в директиве Политбюро ЦК ВКП(б) от августа 1933 г. отмечалось: «Считать неприемлемым поддерживать лозунги и политику отделения Синьцзяна от Китая»267. Конкретизируя решения Политбюро, заместитель НКИД Г.Я. Сокольников сообщал полпреду СССР в Китае Д.В. Богомолову: «Мы будем проводить твердую линию на сохранение суверенитета Китая в Синьцзяне и ни в коем случае не будем поддерживать какие-либо сепаратистские движения»268. Аналогичное заявление содержалось в письме заместителя НКИД Б.С. Стомонякова к Богомолову от 9 июля 1934 г.: «Реальным объектом сотрудничества с нанкинским правительством представляется нам в настоящее время Синьцзянская провинция, в отношении которой интересы СССР и Китая объективно полностью совпадают, поскольку мы безрезервно заинтересованы в сохранении суверенитета в Синьцзяне»269. В июле 1934 г. в письме И.В. Сталина, В.М. Молотова, К. Е. Ворошилова к Шэн Шицаю также подчеркивалось: «Мы считаем неприемлемым мнение о необходимости скорейшего осуществления коммунизма в Синьцзяне… Мы также считаем неправильным мнение о целесообразности для Синьцзяна свергнуть нанкинское правительство…Задача состоит в том, чтобы бороться против всего того, что может ослабить Китай»270. Цель этих маневров состояла в обеспечении лояльности Национального правительства к действиям Москвы.

Однако Нанкин был обеспокоен советским экономическим и военным присутствием на северо-западе Китая271. Опорой Шэн Шицая, управлявшего Синьцзяном с апреля 1933 г., являлись русские наемники и китайские войска, вытесненные из Маньчжурии в 1932–1933 гг. Они составили так называемую «Алтайскую добровольческую армию»272. В январе 1934 г. для подавления восстания дунган, возглавленного генералом Ма Цзуином, в Синьцзян была направлена группировка РККА, численностью 7—10 тыс. человек, под командованием заместителя начальника Главного управления погранохраны и войск ОГПУ273 Н. Кручинкина274. Военными советниками при дубане состояли А.К. Маликов и П.С. Рыбалко. После окончания активной фазы операции войска РККА были выведены в СССР, но кавалерийская группа (по разным данным, 350—1000 человек) и несколько десятков советников остались в Синьцзяне275. К середине 1930-х гг. регион прочно вошел в сферу влияния Москвы.

Нестабильность обстановки нагнеталась за счет регулярных публикаций в иностранной прессе, представлявших действия Москвы как попытку «советизации» Синьцзяна с целью последующего его отторжения от Китая. В 1935 г. такие заявления сделали многие информационные агентства. 17 марта 1935 г. токийская газета «Синбун Ренго» сообщила, что в Синьцзяне «китайские товары являются роскошью, а советские считаются товарами первой необходимости»276. 21 марта публикация в лондонской «Морнинг пост» говорила о постепенном захвате китайского рынка Советским Союзом. В ней подчеркивалось, что «Синьцзян фактически отделился от Китая и занят советской Красной армией»277. 20 апреля Ассошиэйтед Пресс констатировало: «Крупные части советских войск, которые переброшены в Синьцзян, фактически берут власть в свои руки, поддерживают усилившееся торговое проникновение в СССР»278. 10 мая рижское агентство Ригаше Рундшау заявило, что провинция «фактически объединилась с СССР»279. Однако корреспондент «Таймс» П. Флеминг в статье от 18 декабря 1935 г. отметил, что «СССР не стремится объявить в Синьцзяне советскую республику» и не ведет в провинции «интенсивной пропаганды». Это объяснялось «желанием не провоцировать Японию», тем более что «советское правительство в настоящее время может делать все, что ему угодно в Синьцзяне, под номинальным фасадом верности синьцзянского правительства Нанкину». Истинный интерес Москвы автор статьи видел в том, что «наличие советских советников в Урумчи сегодня является противовесом присутствию завтра отделения военной миссии Квантунской армии»280.

Таким образом, декларируя политику защиты территориальной целостности Китая, Кремль фактически проводил курс на установление в Синьцзяне лояльного, зависимого от СССР режима. Было задействовано четыре основных механизма укрепления влияния. Первый – через прямое военное вмешательство для подавления мятежей, с которыми не могли справиться местные власти. Второй – посредством предоставления кредитов (в 1934 г. на сумму в 5 млн золотых рублей, в 1937 г. – на 15 млн рублей). Третий, идеологический, предполагал обращение к политике национального равенства, в сочетании с идеей «классовой борьбы». Четвертый – через формирование при администрации Шэн Шицая советского советнического аппарата281.

Москва стремилась обрести опору в регионе, чтобы нейтрализовать действовавшие в нем вооруженные отряды из бывших белогвардейцев; не допустить создания в Синьцзяне прояпонского марионеточного государства типа Маньчжоу-Го; сформировать плацдарм для контактов с КПК, а по возможности и для проникновения через Лобнор в Южную Монголию282.

Чан Кайши был не менее заинтересован в установлении своего контроля над Синьцзяном, который однозначно считал частью китайской территории. Этот богатый минеральными ресурсами регион должен был сыграть заметную роль в обеспечении промышленной базы и стать залогом будущего роста экономики страны в целом. Советское присутствие в Синьцзяне было, по его мнению, эквивалентным японскому влиянию в Маньчжоу-Го и противоречило политике ГМД на создание сильного и независимого Китая283. Однако, несмотря на желание не допустить, чтобы северо-западные провинции попали в зависимость по типу Маньчжурии или стали таким же автономным субъектом, как Внешняя Монголия, Чан Кайши реально оценивал силы Национального правительства и проявлял осторожность в этом вопросе284.

В вопросах, касавшихся Монголии, диалог СССР и Китая также складывался сложно. В 1930-х гг. стратегическое значение МНР существенно возросло. Концентрация японских войск вблизи монгольской границы представляла прямую опасность для СССР. В случае оккупации МНР Квантунская армия получила бы выход к советским рубежам в Забайкалье, что резко повышало уязвимость Дальнего Востока и Восточной Сибири. Повод для беспокойства давали участившиеся в конце 1935 – начале 1936 г. вооруженные провокации японцев в районе Тамцак-Булакского выступа285. В связи с этим в 1935–1936 гг. основные усилия Москвы на Дальнем Востоке были нацелены на создание приграничной буферной зоны. Укреплялись военно-политические связи СССР и МНР. Однако Китай традиционно считал Внешнюю Монголию своим протекторатом. В этой связи прямые контакты Москвы и Улан-Батора вызывали недовольство Нанкина.

Кремль опасался возможного сговора Нанкина и Токио о совместных действиях против СССР и МНР. Вероятность подобного соглашения была рассмотрена советским полпредом в Японии К. Юреневым в донесении от 17 января 1936 г. М.М. Литвинову и Б.С. Стомонякову. В документе отмечалось, что Япония не была готова предложить программу сближения, способную заинтересовать нанкинское правительство. Это объяснялось тем, что Китай мог пойти на обострение отношений с СССР в вопросе Внешней Монголии и Синьцзяна в обмен на возврат Маньчжурии. Однако данный сценарий был не приемлем для Токио, а следовательно, охлаждение советско-китайских отношений оставалось не выгодно для Нанкина286. Придя к выводу, что возможность японо-китайского альянса достаточно низка, Москва активизировала контакты с Улан-Батором.

12 марта 1936 г. МНР и СССР подписали Протокол о взаимопомощи в случае нападения какой-либо третьей стороны287. Расширялось их военное сотрудничество. В июле 1936 г. в соответствии с достигнутой договоренностью Советский Союз направил в Монголию мотоброневую бригаду. Ее присутствие в значительной мере стабилизировало обстановку в Тамцак-Булакском выступе288.

Однако советско-монгольское соглашение и ввод контингента РККА на территорию МНР воспринимались гоминьдановским правительством как попытка проникновения в традиционную сферу интересов Нанкина и одностороннего пересмотра положений Пекинского договора 1924 г. (определявшего официальный статус Внешней Монголии как административной единицы Китая). Тем более что от заявления о признании Пекинского договора в приложение к Протоколу о взаимной помощи с СССР Улан-Батор отказался289. В связи с этим 7 апреля 1936 г. МИД Китая выступил с нотой протеста. В ней отмечалось, что «поскольку Внешняя Монголия является составной частью Китайской Республики, никакое иностранное государство не может заключать с ней какие-либо договора или соглашения»290.

НКИД отреагировал на ноту уклончиво. В заявлении от 8 апреля 1936 г. М.М. Литвинов заверил Нанкин: «Ни факт подписания протокола, ни отдельные его статьи ни в малейшей степени не нарушают суверенитет Китая, не допускают и не заключают в себе каких-либо территориальных притязаний СССР в отношении Китая или МНР…Советско-китайское соглашение 1924 г. не потерпело никакого ущерба и сохраняет свою силу»291. Нота Литвинова подтвердила действие Пекинского договора 1924 г., но не сняла неопределенность статуса МНР. Для СССР было важно сохранить военное присутствие в Монголии. Изменить это положение путем обмена нотами было невозможно. Москва и Нанкин продолжали формальную дипломатическую игру лишь в целях «сохранения лица»292.

Таким образом, к середине 1930-х гг. СССР и Китай столкнулись с опасностью японской экспансии и были заинтересованы в ее сдерживании. Однако наличие неурегулированных вопросов снижало взаимное доверие сторон. Москва не исключала, что Нанкин предпримет попытку переориентировать японскую агрессию на север, пойдя на компромисс с Токио и выступив против советского присутствия в Монголии, Синьцзяне. Основания для подобных выводов давали встречи, проведенные в начале 1935 г. Ван Цзинвэем и Чан Кайши с японскими представителями в Китае. Предметом обсуждения на них являлись перспективы урегулирования маньчжурского инцидента, совместной борьбы с КПК, возможности экономического сотрудничества и вопрос о подавлении антияпонского движения в стране293. Руководство ГМД отдавало отчет в том, что Токио пытался заставить нанкинское правительство принять условия, которые в будущем могли привести его под власть Японии. Маневры Китая были обусловлены не столько надеждой на нормализацию отношений с Японией, сколько задачей отсрочить военный конфликт и привлечь к противодействию Токио усилия иностранных держав.