История села Мотовилово. Тетрадь 14

Покров – Савельевы. Гульба – Сергунька

Наступил Покров – традиционный престольный праздник у Мотовиловцев, который обычно продолжается в течение трех дней. Религиозный праздник как обычно начинается с заутрени и обедни. Заутреня в этот день, как и обыкновенно, началась в три часа ночи, и отошла ещё затемно, а обедня началась с рассветом. Обедня подходила к концу: молебен окончен, народ освящённой водой окроплён, и Трынок со средины церкви, где обычно служится молебен, уже пронёс кропильницу с кропилом в алтарь. Поп прочитал заамвонную молитву. Народ зашумел, затормошился: люди стали поглядывать на дверь, готовясь к выходу. Бабы, шумя, стали накидывать на головы шали и полушалки, тупо хлопая об одежду, под громогласное пение хоров многолетия, кистями шалей. Мужики, разбирая картузы и шапки, сложенные кучами под образами, степенно двигались к амвону, чтобы перед выходом из церкви приложиться к кресту.

В церкви от изобилия бабьих цветных платков и разукрашенных девичьих полушалков рябит в глазах, словно от цветов на лугу. Среди этого разноцветья Устинья Демьянова взором заметила свой когда-то пропавший платок и по выходе из церкви на паперти она, вклепавшись, с силой содрала с головы одной девки, которую звали Нюркой, с руганью обличая её, что платок к ней попал воровским способом. Падкие до новостей, вокруг Устиньи и обличительной девки собралась толпа баб; они с осуждающим покачиванием голов стыдили совсем растерявшуюся, покрасневшую как рак Нюрку. Нюрка, не выдержав стыда и позора, разревевшись, выбежала из церковного притвора и без оглядки ринулась домой, она весь праздник не смела показываться на улице.

Приуроченная к Покрову, у Савельевых началась Манькина свадьба. Василий Ефимович с Любовью Михайловной, как и обычно, с особой любезностью встречали гостей. Перед началом пира Василий Ефимович с гордостью показывал гостям своё хозяйство. Гости, осматривая добротность постройки и порядок на дворе, удивлялись, хвалили хозяина, завидовали от сказанных похвальных слов. Василий Ефимович ощущал в себе не только внешнее удовольствие, но и внутреннее наслаждение, вызывающее в нем прилив гордости, а на лице ликующую улыбку. Не отставая от хозяина, и Любовь Михайловна перед свахой расхваливалась, как лучше печь пироги и пироженцы. Рассуждая меж собой, втайне от хозяина, гости, благосклонно отзываясь о нём, говорили: «Он, видать, умственный мужичок, и у него, видимо, в пользу работает мозжечок!». А бабы за его трудолюбие и исправность в хозяйстве отзывались о нём с особой почестью и говаривали: «Он все равно что двужильный!».

Обладая беспокойным характером и трудолюбивым темпераментом, Василий Ефимович требователен в семье, а особо к старшим своим сыновьям – Миньке и Саньке. Назидательно он напутствовал им: «Надо в хозяйстве своём и среди людей, везде и всегда, быть передовыми и в рамках приличия, справедливости и честности добиваться уважения от народа». Не терпя низкопоклонства и пресмыкательства, Василий Ефимович сам не прочь оказать бескорыстную услугу для человека и требовал этого от своих детей. Он отличается положительно и в гостеприимстве, которое иногда для него оборачивалось решкой. Своей излишней требовательностью и взыскательностью к Любови Михайловне, как к хозяйке при застолье, он иной раз вселяет в гостях неприязнь и отвращение. С особо кокетливыми гостями, которые быв у него в гостях и требуя к себе какого-то особого внимания, скромничают, он прямо, без всяких оговорок, в таких случаях наступает на гостя: «А ты не черемонься и не выламывай из себя какую-то М-у Ивановну!». Так или иначе, побывав у Василия Ефимовича в гостях, из его дома трезвым никто не выходит; он имеет особое искусство угостить допьяна.

Свадьба шла во всю ширь: самогонки и закуски было заготовлено вдоволь. Опьяневшие люди к концу пира шумно галдели, было много перепето разных песен, с хрипотцой играла гармонь. Один сильно опьяневший гость, пытаясь запеть какую-то песню, так дико рявкнул и заорал, словно его только что кастрировали. А баба, видимо его жена, стараясь не отступать от своего мужа и в песне поддержать его, тоже запела, причём болезненно визжа, словно у неё начались предродовые схватки. И люди, продолжая гулять на свадьбе, пьют, закусывают, веселятся, поют, громко разговаривают, кричат, смеются, спорят, курят, блюют, дерутся, словом, весело по-русски гуляют.

И люди, жители села, всяк по-своему проводят праздничные дни Покрова, кто на свадьбах гуляет, а кто и в гости пожалует к своему брату или свату. Встретила Устинья Демьянова на улице своего брательника Якова, начала убедительно зазывать его в гости:

– Ты, брательник, мотри, приходи ко мне в гости-то, мимо не проходи, мотри, греха не делай, чтоб не прийти! Ты и так у меня в гостях-то больше году не был. Если не придёшь, я на тебя усержусь и родниться не буду!

– Приду, приду, – успокоительно пообещался Яков сестре.

И Яков не заставил свою сестру долго ждать, он в этот же день под вечер пожаловал к Устинье в гости. Она по-свойски, как брата, постаралась «угостить» Якова на славу. При уходе домой сильно опьяневший Яков шёл, спотыкаясь о каждую соломинку, ногами выделывая замысловатые зигзаги и загогулины. Из гостей пробираясь домой, вместо двери в сени он шагнул в чуланскую дверь и там, запутавшись в ухватьях, загремел ими. Потом ноги его не выдержали, и он беспомощно рухнул на землю, растянувшись около грязной лужи. Люди, проходившие мимо, редко кто обращали внимание на пьяного: ведь праздник, ну и что такого, что человек валяется в безобразном виде: со всеми это бывает! И никто даже не помышлял, чтоб поднять Якова. «Не я угощал, и не мне поднимать его!» – видимо так рассуждали проходящие мимо люди. Но вот собака, случайно пробегающая мимо Якова, остановившись, подошла к нему, испытующе обнюхала и, не придав значения его незавидному положению, с видом безразличия подняв ногу, помочившись на него, тут же отошла от него прочь.

В середине осени, около Покрова, почти всегда погода неустойчиво переменчива: то изморось, а то и вовсе дождик зарядит на целые сутки и над всей окрестностью нависнет какая-то тяжёлая хмурь. То эта хмурь внезапно разорвётся и в прогалину на землю прожектором скользнёт солнечный луч. То эту хмурь совсем разорвёт на отдельные облака, и они с обсосанными ветром краями, гонимые порывистым ветром, торопливо плывут по нему, как бы спеша на восток. На улицах села, на дорогах и тропинках в такое время грязища – ноги не вытащишь! Вязкая грязь безотвязно липнет к обуви и брызгливо цвакает под ногами. Прохожие, пьяные и трезвые люди, ногами растоптали грязь так, что получилось сплошное месиво жижи, в которую шагнёшь – едва выберешься! И хорошо обойдётся, если в этой жиже не оставишь сапоги. А ночью так и совсем беда. К стихии грязи прибавляется и кромешная темень. Кажется, что все как в дёгтю вымазано. Ничего не видно, хоть глаза выколи! В такое время поздним вечером, идя по улице, слышишь, как престарелые мужики и бабы, не участвовавшие в компаниях и не желающие понапрасну месить уличную грязь, сидя в сумраке, на завалинах гутарят, обсуждая сельские новости и деловые вопросы. А днём снова продолжение праздника, снова гулянье, снова выпивка…

Подвыпивший на Савельевой свадьбе, Серёга Федотов, идя с пира от сватьёв, отстав от толпы гостей, задержался на улице Слободы. Его окружили тоже нетрезвые ребята-подростки.

– Серёга! Не хочешь ли подраться! – кто-то вызывающе выкрикнул из толпы ребятишек.

Разгорячённый вином и подзадоренный выкриком, Серёга взбудоражился и, почуяв прилив отваги и силы, храбро отпарировал:

– А ну, кто желает испробовать моих кулаков-молотков, подходи!

И, сняв с плеч пиджак, махнул его в сторону, а сам, подзасучив рукава, воинственно навострив кулаки, обнюхивая их, пробовал на прочность. И прижав кулаки к груди, в положении наизготовку, занял оборонительно-наступающую позу. Не из-за его грозной опуги, и не из-за боязни его «кулаков-молотков», а из-за боязни Серегиных братьев: Михаила, Ваньки и Павла, ребята не стали с Серёгой связываться, а они просто посоветовали ему по добру убраться с их улицы:

– А ты уматывай отселя, пока цел, и пока не стемнело. Проваливай по холодку-то! Убирайся отсюдова, да не оглядывайся! Топай, топай! Лаптой отсюдова! А то вложим, изволтузим, что до дому недошпрынкаешь! – эти нахально-оскорбительные выкрики взбудораживали самолюбие Сереги, и он угрожающе стал размахивать руками, однако, видя численный перевес, подняв пиджак с земли, задом пятился по направлению к своей улице.

– Ах ты, Пиздрон Иваныч! Ещё грозится! – слышит позорные выкрики какого-то парня-сорванца из толпы, принимая грозную позу.

– А ты уж упиздронивай и не грозись! – услыхал Серёга себе вдогонку…

Толи время настало (Серёге попёр девятнадцатый год), толи под пьяную руку, вздумалось Серёге в этот день сделать намёк своим отцу с матерью, что он надумал жениться, а как набраться смелости и сказать, перед Серёгой встал тупик. А между прочим, Серёга от людей слышал, что парень-жених, надумавшись жениться и не смевший сказать об этом своим родителям, по обычаю должен «накласть» в отцовы сапоги: станет отец обуваться, ввалится в сыновнее «добро» – догадается, что к чему! И Серёга пошёл поэтому же пути. Придя домой с пиру, а он, как уже известно, возвращался оттуда навеселе, в отважном чувстве духа и решительности, притворившись бесчувственно пьяным, Серёга шумно ввалился в избу и брякнулся на кутник, не раздевшись и не разувшись. С его ног на пол потекли грязные потеки.

– Сергуньк, а ты перве разуйся, а тут уж и ложись, а то вон сколь грязи-то наволок на ногах-то, с укоризною обрушилась на него мать.

А Серёга, как и не слышит: по-телячьи мыча, продолжал развалисто лежать.

– Сергуньк! Те ли бают, разуйся! Ишь умник какой нашёлся. Вот отец придёт, он тебе вломит! – продолжала ворчать мать на Серёгу.

Вдруг Серёга вскочил с кутника, разулся и, достав с печи отцовы подшитые валенки, надвинув их на босу ногу, вышаркнулся на двор. На дворе Серёга исполнил своё намерение, он «наклал» в отцов валенок. В избу он вернулся вприпрыжку полубосым: в одном валенке, другой с «поклажей» – нёс в руках. Он незаметно поставил валенки снова на печь, где они и были. Серёга снова улёгся на кутнике и как ни в чем не бывало, уснув, захрапел. Вскорости откуда-то пришёл отец. Назябши на улице ноги в кожаных сапогах, он, сняв их, решил погреть ноги в валенках. Сняв валенки с печи, Иван всунул ногу в валенок и почувствовал в нем что-то мягкое. Ногой он Серёгино «изделье» растревожил так, что вонь пошла по всей избе. И сам весь изваландался.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.