Комплекс Венеры

ГЛАВА 1

Больше всего я беспокоилась, что в кабинете Софии я почувствую дискомфорт. Я представляла живую с ней встречу еще месяцем ранее, во время переписки, и мне тогда в первый раз показалось, что она именно тот специалист, с которым я, наконец, смогу начать терапию и не бросить после первой же сессии. Конечно, я могла начать заниматься сразу по видеосвязи из Бирмингема. Но каждый раз, когда мы предварительно договаривались о времени, у меня включалось сопротивление. Я запаниковала, что в квартире не было подходящего фонового пространства, где меня хорошо видно и слышно.

Затем, когда мой кабинет казался мне уже вполне пригодным для занятий, если только опустить жалюзи и правильно включить свет, у меня разыгралась паранойя, что Роман нашпиговал наше жилище прослушивающими устройствами. Я весь день разбирала предметы на части – и часы, и тюбики от зубной пасты, и переворачивала картины, открывала и закрывала ящики столов, ужасаясь, как много на самом деле «внутриящичного» барахла складировал муж: если бы я знала сразу, что он генетически впитал советскую привычку бросать в ящик стола засохшие ручки, прошлогодние календарики и мятые черновики, я бы не вышла за него замуж. Меня бросало в дрожь при виде таких кабинетных столов, как у моего отца, куда мужчины складывают весь свой мыслительный хаос, крохоборничают и табуируют выкидывать хотя бы клочок оттуда, превращая свой домашний офис в дом-музей. Дом сиял роскошью, и только этот стол, куда я впервые сунулась за все время проживания, был островком свободы от моих хозяйственных рук. Я поймала себя на мысли, что мне совсем не интересно искать там какие-то компроматы на Романа, и мне, в общем-то, было все равно, даже если бы весь дом был в скрытых камерах. Главное, чтобы мой разговор с Софией оставался интимным. Самым похожим на коварного шпиона мне показался самоуправляемый пылесос, и я вынесла его в гараж.

А в третий раз сама София, пытаясь сэкономить мне третью сотню евро, чтобы я не потратила на компенсацию отмененных занятий день в день, сказала, что формат видеосвязи мне не подходит, и она будет ждать меня в Москве. Да, это именно то, в чем я не хотела себе признаваться: я была готова погружаться в работу только в Москве, где все и произошло. Вернуться туда для терапии было для меня так же радикально, как лечить клаустрофобию, будучи погребенной заживо. Москва стала для меня чем-то бутафорским, безымянным и формальным: просто место, где живут мои родители и где надо иногда появляться по бизнесу и формальным поводам. Последние несколько лет Москва окончательно уменьшилась для меня до длины стрелочек между датами билетов туда и обратно. Но этой весной меня тянуло навстречу ужасам, которые мне предстояли в златоглавой.

За несколько дней до вылета мне приснился сон, который омрачил мою аллегорию с наушниками. Я увидела старую, еще потрепанную Москву с ее мрачным приземистым центром и девятиэтажный дом, в котором я жила с мамой и папой с самого рождения и до тех пор, когда в нем меня изнасиловали в мои двадцать лет. Строения во сне выглядели плоскими, полыми и нарисованными, как театральные декорации, а внизу, на уровне земли и под ней виднелась древняя, хтоническая корневая система, присыпанная землей и уходящая долгими километрами вглубь. Жуткие корни душили друг друга, и во сне я знала, что, провалившись вниз, я вот-вот встречу там кого-то подземного и очень страшного, кого я очень сильно боюсь, и не смогу убежать, запутавшись в непроходимых подземных лесах. Пребывание с этой сущностью в замкнутом пространстве вводило меня в ужас, и я долго кричала, прежде чем мужу удалось меня растолкать.

Когда я увидела город с высоты птичьего полета, я все еще не хотела допускать для себя, что это была Москва. И когда проходила регистрацию, и когда уже шла по коридору, и даже когда медитативно наблюдала за медленно ползущими багажными сумками на каруселях, я все еще витала в облаках. Мимо меня проплывали разные чемоданы – скучные серые, веселые с наклейками, помпезные брендовые и обшарпанные стариковские. И только когда я схватила свой красный чемодан и поволокла его к выходу, я смирилась со своим пребыванием здесь. Приложение такси задало мне конкретный вопрос: «Куда?» Я начала вводить дом своего отца. И когда карта начала рисовать маршрут, я моментально нажала «отмену» и выбрала первый попавшийся отель в центре.

Сиротский запах отеля утешил меня. Теперь мне не приходилось играть в гостиницу в своей голове, сидя дома, а я оказалась в настоящем бездомном отеле, в котором никогда я раньше не бывала. Здесь было так тихо, и во всем ощущался карантин. Водитель даже не предложил помочь с чемоданами, а я и обрадовалась, мне было приятно уставшей с дороги еще больше мучать себя, предвкушая, как я войду в номер, схожу в душ и рухну на отглаженную твердую холодную простынь. Я стояла в коридоре одна и заполняла анкету, с запылившейся маской на подбородке, сопровождавшей меня всю дорогу, измазанной помадой, пропахшей одеколоном и самолетным кофе. Белый безымянный ключ из дешевого пластика, серебристый лифт с пошлыми замызганными ковровыми покрытиями и реклама отельных СПА-процедур на доске объявлений – как же хорошо! Никаких воспоминаний, никаких предметов, никаких разговоров! Все оборачивалось не так уж и страшно: я молодец, что решила переночевать здесь, в царстве ковровых покрытий и разящего табачного дыма из каждой двери, тщательно замаскированного духами, освежителями воздуха и моющими средствами. Вместо хлама в ящике стола – только аккуратное меню, инструкция по использованию телевизора, пароль от Wi-Fi и прейскурант мини-бара. Мини-бар, как же кстати! Я сразу разделась догола, раскидала одежду по полу, залезла в душ и обмазала себя гибридом шампуня и геля для душа с запахом, присущим всей атмосфере химической отстраненности. Я извлекла из мини-бара маленькую бутылочку «Просекко» и рухнула на кровать. За окном уныло проезжали машины и садилось весеннее тревожное солнце, а я высунулась из окна с сигаретой, стряхивала пепел в местный стакан и пила средней паршивости «Просекко», наслаждаясь тем, что самое страшное уже произошло: это уже была Москва, до родителей двадцать пять минут без пробок, а офис таинственной Софии перестал быть недоступным миражом, ведь уже после ночи я окажусь перед ней и буду рассказывать себе и ей все с самого начала.

Телефон издал капризный звук: я же забыла отписаться мужу, что приземлилась и разместилась. Он спросил, все ли нормально, и печатал что-то дальше. Затем перестал печатать и начал звонить. Я продолжала смотреть на машинки за окном и перевела взгляд на его фотографию на экране входящего вызова, которую я уже несколько лет не меняла. Я каждый день видела это фото в своем телефоне, так долго и часто, что он совсем перестал меня волновать, превратившись в элемент гарантированной повседневности. В перерыве между звонками я записала ему аудиосообщение, что все хорошо и что я очень устала, и попросила не говорить моим родителям, что я в Москве. Я поставила телефон в режим «не беспокоить», включила музыку и открыла еще одну бутылку «Просекко».

Несколько ужасных окурков медленно разбухали в стакане, и похожие на чернила пятна расплывались в воде, в то время как бумага фильтров отклеивалась от сигарет и дрейфовала по поверхности. Было похоже на загрязнение вод мирового океана. Опустошенная бутылка и две пробки валялись на полу рядом с моими кроссовками и бельем. Я смотрела на мерцающую красную лампочку под потолком. Дым низко проплывал мимо пожарных датчиков. Интересно, они завопят и меня арестуют, как преступницу? Я смогу заснуть в ближайшие часы или проваляюсь всю ночь? Самое было ужасное состояние: одновременно и сильной усталости, и нежелания спать. Укорачивающееся время ночи изводило меня. Машин за окном становилось меньше, и они начинали ездить быстрее и агрессивнее.

Я нервно взяла телефон, ожидая кучи сообщений и пропущенных от мужа, но он снова обыграл меня: ничего, ни звонков, ни писем. Только две синие галочки, напротив отправленного аудиосообщения. Я легла головой на подушку и закрыла глаза, пытаясь наслаждаться своим одиночеством и свободой. Я посмотрела на себя в зеркало на шкафу и понравилась себе даже без косметики. Я представила, что в номере еще кто-то есть кроме меня и сейчас выйдет из душа, а я его жду. Мне было все равно, кто это. Пусть это будет Роман, или портье, или водитель, который не помог мне с чемоданом. Потом я подумала, что не хочу видеть здесь мужа, а мне бы хотелось видеть кого-то сильно старше или моложе меня. Я ведь все равно понимала, что не смогу быть с другим мужчиной в реальности, пусть только в моей голове. Чтобы было что-то окончательно неправильное. Если это – порочная мысль, то как порочная мысль может не дать полета фантазии? Я погасила свет и на мгновение погрузилась в полную тьму. Затем глаза начали привыкать к полумраку: номер был неплохо освещен лунным светом и желто-синими красками ночи из окна. Моментально проявились силуэты настольной лампы, угловатой мебели и бликов на металлических поверхностях. Я смотрела на дверь номера, и мне стало не по себе: мне казалось, что дверная ручка слегка шевелилась. Я не знаю, чего я испугалась больше – того, что она действительно дрогнула, или что ко мне могут вернуться мои маниакальные расстройства? Я вылезла из-под одеяла и пошла проверять. Я сначала захотела укутаться в халат или вовсе одеться в верхнюю одежду, но все равно навстречу своим страхам пошла абсолютно голая, вооружившись только айфоном с включенным фонариком. Я повернула ручку, и дверь открылась. Зажмурившись от холодного света коридора, я осторожно высунула голову в щель и осмотрелась. Коридор был пуст. Никого и ничего, кроме одинокого кулера с синей водой. Я снова закрыла дверь и нажала кнопку. Невозможно было проверить, закрывает ли эта кнопка дверь, потому что с каждым новым поворотом ручки дверь с легкостью открывалась изнутри. Я вернулась за халатом, накинула его, небрежно перетянулась поясом, вытащила пластиковый ключ из включателя, нажала кнопку изнутри, выскочила в коридор и подергала ручку снаружи. Заперто. Вновь войдя в номер, я снова потеряла уверенность, что эта фиговая кнопка удерживает дверь запертой. Я повесила табличку на дверь «не беспокоить», словно бы это был самый надежный замок от любой нежелательной интервенции, придвинула стул к входной двери и снова пошла в постель.

Я закуталась в одеяло и закрыла глаза в попытках уснуть, но навязчивая идея, что ручку двери снова начинают поворачивать, начала вводить меня в ужас. Это блики играли на металлической поверхности, создавая ложный эффект движения. Я снова встала и обвязала дверную ручку своей майкой. Опять легла в кровать и отвернулась к стене. Чертовы мысли продолжали лезть в голову, и я решила больше не прятать их в клетку, а выпустить свою птицу навязчивости в свободный полет. Допустим, дверь медленно открывается и в мой номер входит кто-то. Пусть это будет незнакомый мужчина в маске. Сейчас, в карантин, все ходят в масках, поэтому если в гостиницу войдет человек в медицинской маске и перчатках, поднимется на лифте на мой этаж, то его пропустят и он не вызовет никаких подозрений. Наверное, коронавирус все-таки вывели в лаборатории маньяки, чтобы ввести социальную норму пожизненно ходить в маске и перчатках. Хорошо, он входит в мой номер, где мы остаемся вдвоем. Он хочет меня, но я ведь могу и не сопротивляться. У меня давно не было секса, и здесь слишком неуютно, чтобы быть одной, а я понравилась себе в зеркале, значит, понравлюсь и ему. Получается, я могу расслабиться и уснуть? Но птица свободного полета фантазии ударилась о стекло и камнем полетела вниз: каждый раз мои фантазии заканчиваются, когда передо мной появляется мой настоящий насильник и его подельники. И моя любимая фантазия еще с подросткового возраста о чувстве опасности, жертвенности и сопротивлении перебивается страшным опытом, когда меня душили о подушку, избивали и насиловали по очереди, а потом долго обсуждали, убивать ли меня или нет. Я вцепилась зубами в руку, положила подушку на голову и зажмурилась. Я потянулась к тумбочке и взяла штопор и крепко сжала его в ладони. В номер никто не войдет, а если и да, то только в моей голове, вне реальности. В моей голове я имею право на фантазии о бархатном насилии, где нет боли и страданий, где мне всегда безопасно, где угроза для жизни – это всего лишь эротическое переживание, где насильник – это галантный кавалер.

Я проваливалась в сон. Две бутылки шампанского, несколько стаканов кофе и ноотропы, употребленные в полете, весь день в дороге и несколько часов подсчета машин, переключающихся светофоров, наконец, позволили мне начать погружаться в тягучее царство сна. Я лениво приоткрывала глаза, чтобы еще раз проконтролировать дверную ручку, но мне было уже лень поворачивать голову к двери: цветные узорчатые обои стали переливаться, как калейдоскоп, и стали круглыми и кудрявыми, как лесной массив с высоты полета квадрокоптера. Я засыпала. Я летела сквозь лес, который вырос прямо через асфальт большого города. Вся Красная площадь была покрыта густыми деревьями, и красная стена, мавзолей, ГУМ и башни просвечивались через заросли. Я гуляла по этому лесу и чувствовала себя ожившей через тысячу лет после конца света, когда город был внезапно оставлен людьми и отчаянная природа, состоящая из наших останков, по-ребячески начала просыпаться и поглощать город. Я проваливалась под землю и спустилась по глубоким гладким корням, как по горке, ведущей в глубокую нору. И моя меланхолическая медитативность от одиночества в заросшей деревьями Москве начала сменяться паникой. Я понимала, что снова встречусь с подземным чудовищем, обитающим в корнях. И понимала, что не смогу выбраться. Я еще не видела его, но уже начала пытаться закричать и издавала сквозь сон страшное рычание. Его громкости и силы не хватит, чтобы себя разбудить, никого рядом не было, и я прекрасно осознавала, что я спала, но не управляла своим сном и не могла проснуться. Я продолжала рычать и пытаться себя укусить, будучи скованной по рукам и ногам сонным параличом. Меня несло все глубже к ядру земли, и присутствие подземной сущности ощущалось все ближе и ближе. Встреча была неизбежной, я не проснусь, поэтому я решила немного успокоить себя: он не мог причинить мне никакого физического вреда. Это было что-то абсолютно другое, оно не было насильником и могло, скорее, обнять меня, долго быть со мной рядом в подземной пещере, смотреть на меня, что-то сопеть мне в лицо. Оно меньше, чем человек среднего роста, величиной, скорее, с ребенка или карлика. Мохнатое, с детским лицом, но при этом что-то очень древнее. Оно не могло меня убить, но смогло бы оставить с собой жить под землей. С ним было очень не по себе, и хотелось отчаянно вырваться наружу, оттолкнуть, исцарапать, но оно маленькое и причинить ему вред было также невозможно, словно сильно ударить назойливого котенка.

И вот я уже оказываюсь с ним совсем близко, я застреваю под корнями, и оно ползет ко мне. Невозможно рассмотреть близко, потому что лицо, если что-то круглое посередине можно назвать лицом, все время меняется, переливается, как земля временами года. Глазки пронзительно на меня смотрят. Я пытаюсь вырваться, хватаюсь руками о корни и отчаянно дергаю ногами. С одной стороны, я переполнена отчаянием и ужасом, но при этом презираю свою жертвенную позу со стороны, и ужас от приближения сущности становится уже невыносимым, и тогда я кричу отчаянно, сильно, во весь рот, я просыпаюсь, вскакиваю, тяжело дышу, я потная, в моей руке все еще зажат штопор и в дверь настойчиво стучат, ручка двери действительно поворачивается, и майка слетает на пол. Я кричу еще громче.

Это служащий отеля пришел на крик. Я вышла в коридор и объяснила, что я просто устала и меня мучали ночные кошмары. Он дежурно улыбнулся и ушел прочь. Его улыбки хватило мне, чтобы выдохнуть, хорошо себя почувствовать, вернуться в постель и, наконец, заснуть спокойным сном. Сонный паралич и ночные кошмары пока еще не одолевали меня дважды за ночь.

ГЛАВА 2

Машина остановилась прямо у здания, что позволило бы мне эффектно выйти и буквально взлететь к главному входу, но я замешкалась, начала судорожно шарить по сидению, ничего ли я не забыла, неуверенно уточнять форму оплаты и стоит ли оставлять чаевые наличными. При выходе я сильно запачкала ногу о машину, все же хлопнула дверью, изо всех сил стараясь закрыть ее деликатно, и даже когда машина тронулась, снова начала обыскивать свою сумочку – телефон, паспорт, деньги, ключи, косметичка, британский паспорт, мой дневник, блокнот для записей, ручка, аптечка с транквилизаторами, сигареты, антисептик.

В Бирмингеме я не разрешала себе смотреть на мужчин вокруг, только придумывала свои собственные образы, обесценивая и обезличивая, насколько это возможно, всех прохожих и знакомых. В Москве уже второй день я фиксировалась на каждом: водитель по дороге из аэропорта, портье, коридорный, охранник. Все они были молоды, не уверены в себе, оказывали отвратительный сервис, не желали никакого контакта со мной, потому что я была слишком дорого одета, и при этом бестактно смотрели на меня. Я вызывала у них интерес инстинктивный, не более, но если бы я заговорила с каждым из них, они бы начали говорить и приобретать надежду. Потрясающее чувство власти, которое опять превращалось в навязчивость: коллекционировать людей и увиденных мужчин, а потом каждого из них желать и бояться, наблюдая за поворачивающейся дверной ручкой занюханного номера.

Мысли, опять мысли, дурацкие мысли. Мысли в лифте и мысли во время походки по коридору. Я же хотела распланировать занятие! У меня же всего час. Это так мало. Это всего лишь чуть больше, чем пятьдесят минут стандартного психотерапевтического сеанса в Европе. По видеосвязи время идет дольше и безопаснее. Я контролирую ход беседы, потому что вся беседа умещается в экран телефона, а я привыкла управлять своим айфоном, потому что это моя собственность, полностью персонализированная под меня. В очных встречах время обычно течет очень быстро, и у меня нет возможности так хорошо видеть часы. Я погружаюсь в человека и обстановку и хочу управлять процессом, но меня ведут и могут прервать сеанс, когда я к этому не готова. Особенно если я уже несколько месяцев представляла эту встречу. Я сама расписала план первого занятия и темы разговоров на десять сессий вперед. Неделю назад, когда я осталась одна, я начала рисовать на бумаге план, что я могу рассказать, а что нет, в зависимости от поведения Софии. То есть если на мои слова о том, что основная причина всему – уход из семьи отца, София согласится и не будет задавать каверзных вопросов, я расскажу ей об изнасиловании уже на втором занятии. Если она будет ковырять тему отца, я готова уделить этому еще две сессии. Так я нарисовала схему со стрелочками и уже хотела прикрепить к стене ватман и расклеить его вырезками из знаковых этапов моей жизни, чтобы превратить свою комнату в офис детектива-шизофреника, который все свои планы фиксирует на вертикальных поверхностях. София же, боюсь я, спросит еще раз, в чем мой запрос, а мне бы хотелось просто говорить потоком. Я вышла из лифта и съежилась, я не прорепетировала свой монолог в такси и вообще позабыла про план. В ситуациях, когда я чувствую, что стратегия вытесняется свободным плаванием, я начинаю внимательно изучать детали.

Мне понравилось, что дверь в ее кабинет монументальная и деревянная, как в моем собственном офисе. Я не любила новые деловые центры с вышколенными маленькими кабинетами, арендованными под разовые сессии. Я чувствовала в них себя почасовой психотерапевтической проституткой, над которой будут ставить эксперименты в счет двадцати евро арендной платы за универсальный бункер. Меня буквально оскорблял базовый набор терапевта: коробка с детскими игрушками, в которой валялись как милые плюшевые зайчики, так и мерзкие резиновые пауки, подставка с салфетками, будильник из IKEA, фломастеры, несколько листков бумаги и пара новых, ни разу даже не пролистанных книг модных психологов, красующихся на видном месте. В подобной обстановке я становилась конвейерной девочкой между капризным ребенком с энурезом и стареющим клерком-извращенцем. Мне хотелось оказаться в большом кабинете настоящего исследователя, который принимал у себя многие годы, и чтобы этот офис больше напоминал аудиторию или библиотеку, нежели копеечную коморку-однодневку.

Я робко постучалась и приоткрыла дубовую дверь. Переступив порог, я оказалась в персональном ресепшен Софии. За столом сидела девушка с пепельными прямыми волосами до плеч, точеная, на несколько лет моложе меня, в бирюзовой блузке, плотно застегнутой под ее длинной шеей. Она была пугающе красива и холодна, многозначительнее обычного секретаря в приемной, с пронизывающим синеглазым взглядом. Меня пугала женская красота, многие девушки казались мне эстетически лучше меня, и я часами готова была проводить в ванной комнате и наносить себе разный макияж и делать прикольные прически, чтобы казаться моложе и эффектнее. У меня был спрятанный чемодан дешевой стоковой одежды, которую я считала слишком вульгарной и откровенной, и примеряла эти наряды с броским макияжем. Также в этом чемодане лежало синее платье, но о нем чуть позже. Об этих моих переодеваниях перед зеркалом мой муж не знал, и я скрывала свой «эротический» гардероб, как тайник. Я боялась понравиться ему выряженной, играющей девочку из эскорта, больше своей основной ипостаси деловой леди, и тогда моя теневая субличность уничтожила бы все годы принятия своей внешности и поведения.

На девушку из приемной работали сразу все факторы – и оттеняющая ее тишина, и правильно падающий из высокого окна свет, и блузка, и контекст ее работы на Софию. Я по-хулигански хотела, чтобы она заговорила клоунским голосом, словно надышалась веселящим газом, но и голос у нее был поставленным и приятным. Она дала мне соглашение на подпись, мне не хотелось задерживаться с ней надолго, я отказалась от кофе и быстро подписала каждую страницу. Что стало с моей ректорской подписью? Она уменьшилась до пробной росписи третьеклассницы, сбивалась, на каждой странице закорючка становилась непохожей на предыдущую. Если бы я подписывала так банковские документы, кассиры бы вызвали службу безопасности, заподозрив мошенницу. Анна, соберись!

Наконец, мне открылась финальная дверь непосредственно в кабинет Софии. Все даже лучше, чем я себе представляла. Это была просторная комната с несколькими креслами и диванами, с большим столом на двенадцать человек в углу и с отдельной партой, за которую мне сразу захотелось сесть. По периметру стен стояли шкафы, наполненные большим количеством «активных» книг – с закладками, немного потрепанных и замусоленных. На стеллажи были выставлены психологические игры. В глаза бросились «Лила», метафорические карты и какие-то эзотерические сувениры: кубики, маятники, восточные фигурки, фотографии. Они придавали офису театральности и несерьезности, уводили в сторону от доказательной медицины, но интриговали, обвораживали, создавали первое впечатление изобилия ключей от дверей в мое ужасное бессознательное и обнадеживали, что путешествие могло быть скорее озорным, чем страшным. В комнате витал сложный аромат, он также чем-то напоминал восточную чайную с эзотерическим уклоном, но все же уводил в другую историю. Не знаю почему, но у меня мимолетно возникли ассоциации с мимами у парижских уличных кафе и магазинами масок и сувениров. Но затем аромат попал в меня настолько глубоко, что стал первичным опытом, и в дальнейшем он будет ассоциироваться у меня только с этим местом.

Я осмотрелась, зацепила взглядом названия некоторых книг, не нашла ничего из совсем новых изданий и окончательно успокоилась. Мне стало комфортно, и я уже начала пребывать в потоке. Я уже совсем не думала о структуре сессии. Мне расхотелось дальше изучать детали, чтобы не найти там ничего лишнего, что могло бы привести к сомнениям или навязчивым мыслям. Мне не хотелось увидеть православные иконы. Исчез и страх, что все занятие я буду отвлекаться на зудящее желание закурить. Я села за парту, как школьница в ожидании учителя, улыбнулась, поправила волосы и одежду и выпрямила спину. Я встала, снова поправила юбку и пересела на диван. В комнату вошла София, и мне стало хорошо от всего, что она мне принесла – от ее полной фигуры, грамотно скрытой под черной туникой, от множества ее украшений и амулетов. Хорошо от ее прически, очков, запаха духов, улыбки. Когда я увидела наяву своего проводника, все на какое-то мгновение стало легче. Я проводила ее взглядом до стола и увидела то, чего мне больше всего видеть в тот момент не хотелось: позади ее стола, на этажерке, я все же заметила изображения христианских святых. С учетом, что они растворялись среди индуистских и буддистских символов, не трудно было догадаться, что ее путь от Credo in unum Deum к универсальному во всех учениях «Бог есть Любовь» будет основной линией терапии.