Дьявол кроется в мелочах

Он был уверен, что эта самая Софья Михайловна, которую он, кстати, нанял на работу, вляпалась в большие неприятности. И отчего-то его это тревожило, хотя жизнь отучила Феодосия совать нос в чужие неприятности. Учить и лечить без запроса он считал недопустимым и неправильным, и помогать без запроса тоже. Но вот поди ж ты.

Софье Менделеевой грозила опасность, это Лаврецкий чувствовал, что называется, спинным мозгом и был уверен, что именно это предчувствие вызывает у него щекотку в груди. Кто или что именно ей угрожает, он не знал, но пообещал себе, что обязательно выяснит.

Конечно, по уму нужно было рассказать о своих подозрениях Денису, который относился к сестре с серьезной и обстоятельной нежностью, какую нечасто встретишь в отношениях, но оглашать вслух ничем не обоснованные страхи, вся объективность которых заключалась в мурашках за грудиной, он считал глупым. Да и волновать Дениса понапрасну не хотел. А значит, придется разбираться самому, пожалуй.

Телефона Софьи у него не было. Как-то не пришлось, к слову, попросить. Впрочем, Феодосий точно знал, что она уже подписала контракт на два вечерних занятия в неделю: по понедельникам и средам. Во вторник и четверг у нее были курсы в университете, и это не считая обычной преподавательской нагрузки. Она еще и репетиторством занималась по выходным, и почему-то Феодосию было неприятно, что она так много работает, хотя и ее брат работал тоже много, и этот факт Феодосия как эксплуататора рабочего класса совсем не напрягал.

Да и сам он работал с утра до вечера, не особо взирая на выходные. И из командировок не вылезал, потому что его рестораны по франшизе работали во всех уголках страны, и, чтобы запустить их, обязательно нужно было личное присутствие. Он мог неделями ночевать в гостиницах, поездах, самолетах, не появляясь дома, спать по три-четыре часа в сутки и при этом прекрасно себя чувствовать. Единственное, что Феодосия при этом беспокоило, – это тот факт, что он мало видит дочь.

Собственный трудоголизм, а также выжимание масла из подчиненных было нормой жизни, а вот тень постоянной усталости на симпатичном личике Софьи Менделеевой его огорчала. Осознав этот факт, Феодосий громко рассмеялся.

– Признайся честно, ты влюбился, – сказал он вслух, и негромкий его голос, отразившись от стен кабинета, вдруг наполнился эхом: – ся-ся-ся… Хотя нет, не так. Признайся себе, что впервые за два года нашлась женщина, которая вызвала у тебя не сиюминутное желание, понятное и незатейливое и проходящее так же быстро, как появилось, а живой и неподдельный интерес. Ты уже думал, что этого никогда не произойдет, что тебе никогда больше не захочется никого оберегать и ни о ком заботиться, что для этих целей тебе вполне достаточно мамы и дочери, а все остальные женщины существуют исключительно для здоровья и отправления физиологических надобностей. И вот на тебе, ты случайно узнал, что все-таки нормальный.

Он снова засмеялся, потому что озвученная вслух мысль казалась ему смешной, как, собственно, и сам факт, что он разговаривает сам с собой в тиши пустого кабинета.

Дверь отворилась, и на пороге появилась секретарша, лицо которой выражало полную готовность исполнить любой его каприз. Как всегда, и иногда он этим пользовался.

– Вы меня звали, Феодосий Алексеевич?

– Нет, Света. Это я по телефону разговаривал, – соврал зачем-то он.

– То есть вам ничего не нужно?

Она призывно улыбнулась, но сейчас Феодосию совершенно не хотелось отвечать на этот немой призыв. Снова вспомнилось прикосновение махры к шее и теплое дыхание на ней. И было это в десять, нет, в сто раз эротичнее, чем томный Светин взгляд и чуть приоткрытые пухлые губы.

– Абсолютно ничего, – сказал он.

Теперь секретарша улыбнулась чуть обиженно и скрылась в приемной. Аккуратно приотворенная дверь выглядела так красноречиво, как если бы Света громко ею хлопнула. Женщины подобными трюками владели в совершенстве, это Феодосий помнил со времен своей семейной жизни.

Итак, что все-таки происходило вокруг Софьи Менделеевой? Кому понадобилось убивать ее соседей? А в том, что их именно убили, Феодосий даже не сомневался. Пожалуй, надо с ней еще раз поговорить, узнать все пообстоятельнее. Причем сделать это незамедлительно, не дожидаясь понедельника, до которого еще долго. За это время может произойти что угодно. Взять ее телефон в отделе кадров и позвонить. Да, именно так он и поступит.

Соня (про себя он уже решил звать ее именно так, как зовет Денис) трубку не взяла, что Феодосия неприятно изумило. Ах да, у нее наверняка занятия, как же он не подумал. Ладно, попробует вечером, когда у нее закончатся курсы. Время терпит.

Скорее по привычке доводить все намеченные дела до конца, чем из горячего желания, он заставил себя вернуться к делам и погрузился в работу.

Ее было много, так много, что Феодосий забыл обо всем на свете, в том числе и о том, что ничего не ел. Только почувствовав, как от голода противно начинает кружиться голова, он посмотрел на часы и увидел, что уже половина девятого вечера.

Черт, опять он приедет домой, когда Наташке уже будет пора отправляться спать. И Соне он так и не перезвонил, хотя намеревался. И есть хочется невыносимо.

Телефон у него зазвонил, и Феодосий, не глядя, взял трубку. Ему часто звонили по вечерам и даже по ночам, потому что рестораны работали до последнего клиента, и разруливать ситуацию самому приходилось довольно часто. Что поделаешь, бизнес есть бизнес, и, если ты хочешь, чтобы он был успешным, все нужно делать самому.

– Да, – сказал он в трубку, решив, что прямо сейчас, пожалуй, встанет и доедет до «Бурраты», где съест приготовленный Денисом стейк с кровью из мраморной говядины. – Лаврецкий слушает, говорите.

– О-о-о-о, это вы, – из трубки послышался голос человека, похоже, пребывавшего в шоке от того, что его собеседником оказался именно Феодосий. – Извините, просто вы мне звонили. У меня на телефоне ваш непринятый звонок… Я не знала чей… Я думала, что-то срочное… Это Менделеева… Соня Менделеева… То есть Софья Михайловна… То есть сестра Дениса…

– Соня, как же здорово, что вы мне перезвонили. Я действительно хотел с вами переговорить. Хотел узнать, что нового слышно про это происшествие на вашей лестничной площадке?

Ему показалось, или из трубки дохнуло вдруг арктическим холодом.

– А вы почему интересуетесь, Феодосий Алексеевич?

Ну надо же, она знает его отчество, значит, специально спрашивала о нем у Дениса. Или в Интернете смотрела. Неважно. Важно, что она о нем думала.

У Феодосия вдруг резко повысилось настроение.

– Мне не нравится то, что произошло, – честно признался он. – Видите ли, Соня, я в молодости служил в армии, в спецподразделении, поэтому привык заранее ощущать возможную опасность. То есть я не хочу вас пугать, ничего страшного не случилось. То есть случилось, конечно, но, к счастью, не с вами, а с вашими соседями, и я просто хочу, чтобы с вами, наоборот, не случилось. – Он вконец запутался и замолчал, чувствуя себя идиотом.

Господи, что она про него подумает? Что он трех слов связать не может?

– Да, действительно происходит что-то очень странное, – согласилась Соня. – Я даже хотела вам позвонить после того, как вы позавчера ушли, просто было уже поздно, и мне стало неудобно. Мне нужно было с кем-то это обсудить, и почему-то я подумала про вас, хотя это и глупо. И вчера утром, между парами, я приезжала в ваш офис, чтобы подписать контракт, но мне было неудобно вас отвлекать.

Теперь Феодосий расстроился от того, что мог ее увидеть и не увидел.

– Соня, ну, что значит «неудобно», – вскричал он с энтузиазмом. – Конечно, вы должны все мне рассказать, потому что если что-то случится, то Денис очень расстроится. А ему нельзя расстраиваться. Он очень много работает, он – творческий человек, работа которого зависит от его настроения, и вообще ему нужно к конкурсу готовиться. Поэтому давайте мы с вами встретимся и поговорим.

– Денис? Да, он, конечно, всегда за меня переживает. – Ее голос теперь звучал отчего-то уныло. – Но вы не думайте, Феодосий Алексеевич, я сама вполне могу во всем разобраться. Извините за беспокойство.

– Соня, подождите. – Он всполошился из-за того, что она может повесить трубку. – Не надо самой. Это опасно. Да и вообще, мне же интересно. Соня, вы уже закончили работу? Давайте съездим в ресторан и там поговорим. Я как раз собирался поужинать в «Буррате», съесть знаменитый Денисов стейк. Присоединитесь?

Она вдруг засмеялась. Смех ее журчал серебряным колокольчиком у Феодосия в ухе.

«Динь-динь-динь. Динь-динь-динь. Колокольчик звенит. Этот звон, этот звон о любви говорит», – некстати вспомнилась ему песня, которую очень любила напевать мама.

Вообще-то ее исполняла любимая мамина певица Евгения Смольянинова, но и мама пела прекрасно, да.

– Вместе заявиться в ресторан к Денису – это лучший способ не заставлять его волноваться, – сказала Соня сквозь смех. – Вы в этом действительно уверены, Феодосий Алексеевич?

Он тут же снова почувствовал себя идиотом. И как этой женщине удается заставлять его усомниться в своих умственных способностях? Хотя надо признать, что поехать вместе в «Буррату» – действительно дурацкая затея. Тем более что не так уж сильно ему хочется есть. Тем более стейк с кровью. Б-р-р-р, нет, совершенно точно, он не сможет проглотить ни кусочка.

– Тогда знаете что, – принял решение Феодосий, – приезжайте в офис, если можете. У нас тут на первом этаже прекрасный семейный ресторан. Конечно, шеф-повар здесь – не чета Денису, но я вас уверяю, что отравить нас точно не отравят. И поговорить мы сможем. Вы же хотели что-то мне рассказать?

Он просто физически ощущал, как она колеблется, принимая решение.

– Да, хотела. – Голос Сони звучал нерешительно. – Видите ли, я сделала глупость. Точнее, я думаю, что я сделала глупость. Я захватила из соседской квартиры тетрадь. Очень странную тетрадь. Точнее, дневник Санька. То есть младшего Галактионова. Мне кажется, вы должны на нее посмотреть.

– Конечно, я посмотрю. Она у вас с собой?

– Нет, дома. Но это неважно. Наверное, я могу сначала рассказать вам про то странное, что я нашла в этой тетради, а уже потом вы сами решите, нужно на нее смотреть или нет. Поэтому, Феодосий Алексеевич, если вы не против, то я действительно приеду и все вам расскажу. Хорошо?

– Конечно! – воскликнул Феодосий, пожалуй, с излишним восторгом в голосе.

Она сейчас приедет, он накормит ее ужином, выслушает ее историю, а потом у него будет повод поехать к ней домой, чтобы познакомиться с какой-то дурацкой тетрадью. Замечательный план, лучше даже и быть не может.

– Тогда я выезжаю. – В голосе Сони уже не было сомнений.

Похоже, решение она приняла и менять его не собиралась.

Феодосий нажал на кнопку отбоя, откинулся на спинку кресла и блаженно улыбнулся. В его скучную размеренную жизнь, кажется, входило приключение.

Чувства, которые испытывала Соня, назывались смятением. Ее мучили страшные подозрения, что профессор Ровенский, научный руководитель, бок о бок с которым она проработала последние двенадцать лет, каким-то образом причастен к смерти отца и сына Галактионовых. Иначе как объяснить, что портрет достопочтенного Николая Модестовича появился в дневнике Санька, да еще сопровожденный строками о враге и погубившем его яде?

После того как Соня прочитала дневник, она ночью не сомкнула глаз, пытаясь понять, скрывался ли в строках Блейка какой-нибудь смысл или стихи были выбраны наугад, только потому, что нравились Саше Галактионову? Какие мысли крутились в его одурманенной недугом голове? Не были ли они плодом больного воображения?

С другой стороны, профессор был изображен, как и все остальные персонажи, включая Соню, практически с фотографической точностью, значит, как минимум Санек должен был его видеть. Когда? Где? При каких обстоятельствах?

Ответ на эти вопросы сейчас мог дать только сам Ровенский, поэтому, прокрутившись ночь на постели, вдруг показавшейся страшно неудобной, и на автопилоте прочитав лекцию на первой паре (совершенно неожиданно даже для самой себя Соня сбилась на творчество Уильяма Блейка, хотя изначально предмет обсуждения был совсем иной), она с огромным трудом дождалась перемены.

Еще утром она выяснила в расписании, что у Николая Модестовича сегодня занятия начинаются со второй пары, а это означало, что ей нужно было подловить его на кафедре, да еще желательно в отсутствие других преподавателей. К чему такая секретность, Соня и сама не знала.

Действительно, когда она зашла в кабинет, профессор был уже там. Как всегда, с иголочки одетый, с обязательным шелковым шарфом под рубашкой, аккуратно причесанной бородкой и надушенными усами, он поливал стоящий на окне цветок, за которым следил с маниакальной тщательностью. Никто не имел права подходить к растению и уж, тем паче, поливать его. Никто и не пытался, поскольку Ровенский слыл человеком вспыльчивым, обидчивым и злопамятным.

К счастью, кроме них двоих, в кабинете никого не было.

– Доброе утро, Николай Модестович, – поздоровалась Соня, отчаянно нервничая.

Он повернулся, благожелательно оглядел ее с головы до ног, чуть дольше положенного задержав взгляд на высокой Сониной груди. Мгновение, не больше, но и оно заставило ее щеки порозоветь.

– Здравствуй, Сонечка. Как спалось? Что-то ты бледна.

В разговорах с ней он все время переходил с «вы» на «ты», и эта его манера почему-то Соню страшно раздражала. Уж определился бы. Вообще-то в институте было принято ко всем студентам обращаться на «вы», и это правило преподаватели соблюдали неукоснительно. В ее студенческие годы профессор поступал так же, не изменив манеру общения и тогда, когда Соня сначала стала его аспиранткой, а потом и коллегой. И только в последнее время иногда позволял себе фривольности, словно намекая на то, что между ними возможны иные, более близкие отношения.

– Николай Модестович, а вы были знакомы с Галактионовыми? – Она проигнорировала его обращение к ней, хотя, возможно, это было и невежливо.

Ее вопрос же вызвал эффект разорвавшейся бомбы. По крайней мере, с лица профессора схлынули все краски, челюсть отвисла, выражая крайнюю степень изумления, причем явно неприятного.

– Кого? П-п-простите. О чем вы говорите, Сонечка?

О-о-о, он снова перешел на «вы», восстанавливая нарушенную дистанцию. Но свой шаг назад Соня делать не намеревалась.

– Я говорю о Галактионовых. Борисе Авенировиче и его сыне Саше. Вы их знали? Я имею в виду, так близко, чтобы бывать у них дома?

Похоже, Ровенский постепенно приходил в себя. Лицо его постепенно розовело.

– Ну, разумеется, мы знакомы. Конечно, не общались уже много лет, но я не понимаю, какое… – Он протер внезапно вспотевший лоб платочком, ослепительно-белым, вытащенным из нагрудного кармана сюртука. Да-да, благообразный профессор предпочитал носить не пиджаки, а сюртуки. – …какое это имеет значение? С чего бы вдруг вам интересоваться нашим знакомством? Я не понимаю, Соня.

Голос его начал повышаться и чуть ли не перешел в фальцет.

– Николай Модестович, я никогда не видела вас в нашем доме, хотя Галактионовы жили со мной на одной лестничной площадке. До вчерашнего времени мне даже в голову не могло прийти, что вы знакомы.

– Почему вы говорите об этом в прошедшем времени? – Теперь в глазах Ровенского плескался ужас, граничащий с безумием.

– Потому что вчера я была понятой, в присутствии которой полицейские зафиксировали смерть Галактионовых. – Отчего-то Соне было совсем его не жалко, хотя жестоким человеком она вовсе не была.

– Они умерли? Борька умер? Его больше нет? Господи, помилуй. Когда это случилось?

– Судя по состоянию их тел, около года назад.

– Что-о-о-о?

– Николай Модестович, у меня есть все основания полагать, что незадолго до того, как их убили, вы были у Галактионовых дома.

– Убили? Да кому был нужен этот старый дурак с его еще более придурковатым сыном? Хотя… Этого не может быть. Боже мой, я об этом не подумал.

– О чем именно вы не подумали? – спросила Соня.

Она совершенно ничего не понимала.

– Неважно. Это совершенно неважно. Господи, если бы я знал, что так выйдет.

– Что выйдет, Николай Модестович?

– Неважно, Сонечка, поверьте, для вас это совершенно неважно. Что же теперь делать-то, боже мой. Ведь она так и лежит там. Или этот человек забрал ее? Боже, почему я тогда недодавил? Ведь все могло получиться.

– Что там лежит? – Соня невольно повысила голос. – Кто тот человек, который это забрал? Вы что-то знаете о смерти Галактионовых, Николай Модестович?

Он дико посмотрел на нее.

– Что? Я? Нет, я ничего не знаю, – забормотал Ровенский, словно в горячке. – Откуда я могу знать, если вы сами мне только что… Боже мой, боже мой, надо же что-то делать, пока полиция не узнала…

Он резко повернулся на каблуках, выхватил с вешалки у входа свою велюровую куртку и выскочил из кабинета, прежде чем Соня успела сказать еще хотя бы слово. Тяжелая дверь захлопнулась с оглушительным стуком.

И что теперь делать? Соня окончательно убедилась в том, что между смертью ее соседей и Николаем Модестовичем есть какая-то связь. Профессор так странно себя вел. Такое чувство, словно он знал, что в доме Галактионовых хранилось что-то ценное. Дорогая вещь, ради хранения которой пришлось поставить двойные бронированные двери. Но почему тогда отец и сын жили так бедно, практически в нищете? Что именно они оберегали от посторонних глаз?

Что бы это ни было, ради этой вещи можно было пойти на двойное убийство. Хотя Соню, к счастью, это совершенно не касается. Она решила выкинуть из головы все тайны, связанные с Галактионовыми, и ей это почти удалось.

Домой она вернулась достаточно рано – не было еще и четырех. Со следующей недели в это время у нее будут начинаться занятия в фирме Феодосия Лаврецкого, но эта среда пока еще свободна, и Соня собиралась провести ее, побаловав себя хотя бы немного. После бессонной ночи и ужасов вчерашнего дня ей нужен был релакс.

Она приняла ванну с душистой пеной, нанесла на тело, лицо, волосы и вообще на все, до чего дотянулась, различные кремы, выпила бутылку красного вина, порезала привезенный Денисом из-за границы кусок сыра с плесенью, который любила и берегла, чтобы растягивать удовольствие на подольше, но сейчас решительно съела весь и завалилась в спальне на кровать, включив шведский детективный сериал. Скандинавские детективы она обожала.

В девять часов вечера Соня уже безмятежно спала, к счастью, без сновидений, поэтому утром четверга чувствовала себя прекрасно выспавшейся.

В университете выяснилось, что профессор Ровенский не пришел на работу, а потому ей придется взять на себя его лекцию. Зав. кафедрой сообщил, что профессор сказался больным. Но, стоя за преподавательской трибуной, Соня нет-нет да и возвращалась мыслями к тому, что именно могло его так взволновать и расстроить.

Несмотря на дополнительную лекцию, она все-таки успела перед курсами сбегать в любимое кафе, уселась за столик у окна, за которым уже робко хозяйничала весна.

Снег под ногами прохожих таял, как масло на бутерброде. Начинал не вовремя стекать то с одного, то с другого бока колдобин. Тротуары в этом году в их городе чистили особенно плохо.

Солнце, неяркое, из показной скромности прятавшееся в вуаль легкого тумана, все-таки уже грело по-настоящему, и сидеть за стеклом было тепло, пожалуй, даже жарко.

Соня блаженно щурилась, подставляя лицо солнечным лучам. Она могла сидеть так бесконечно, но сегодняшний вечер, в отличие от вчерашнего, у нее был занят, поэтому нужно было торопиться.

Она собиралась уже допить кофе и рассчитаться, как неожиданно за ее столик плюхнулись две молодые нимфы. Настя и Аглая, студентки, посещающие ее курсы английского.

Девочки Соне нравились, потому что были серьезными и старательными. Именно к Насте Соня позавчера обращалась за помощью, чтобы заставить полицейских обратить внимание на нехороший запах из соседской квартиры. Точнее, помогла не сама Настя, а ее мама.

Господи, это же всего-навсего позавчера было, а кажется, что целую вечность назад.

– Здравствуйте, Софья Михайловна, – затараторила та, что помладше, Аглая Молчанская. – Мы с Настей правильно вычислили, что вас тут найдем. Поговорить надо.

– Давайте, если недолго. – Соня с радостью ухватилась за возможность выпить еще чашку кофе. – О чем, девочки?

– О ваших соседях, – бухнула Настя, и Соня от неожиданности подпрыгнула на стуле.

– О чем?

– Софья Михайловна, выслушайте меня, пожалуйста. – Девушка говорила тихо, но решительно. – Мне очень важно расследовать, что именно произошло в квартире ваших соседей. Я не могу объяснить вам зачем, это сложно. Скажем так, это для меня вопрос профессиональной чести. Я – будущий юрист, и моя работа будет зависеть от того, смогу я распутать это дело или нет. Поэтому помогите мне, пожалуйста.

– Я? Как именно, Настя?

– Расскажите мне все, что вы знаете об этих людях. Быть может, было что-то странное, предшествовавшее их смерти. Быть может, вы что-то видели или слышали, или заметили в их квартире, когда были там понятой. Я прошу вас, Софья Михайловна.

Она молитвенно сложила руки на груди.

Все понятно, девочка решила поиграть в детектива. Скорее всего хочет что-то доказать своей знаменитой маме. Все-таки экзамен по возрастной психологии Соня в свои студенческие годы сдала на «пять», да и не надо было быть психологом, чтобы понять, в чем тут дело. Так что причины, подвигнувшие Настю на расследование, совершенно понятны, вот только идти у нее на поводу Соня не собиралась. Слишком опасно это было. Убийство – не игрушки.

Настя спросила, заметила ли она что-то странное.

Да это странное можно было черпать большим половником. Двойные бронированные двери в квартире, странный дневник, портрет Ровенского, его невнятные объяснения и следом за этим внезапная болезнь…

Соне ужасно хотелось все это обсудить, но не с Настей же. Впрочем, глядя на насупленное лицо девушки, она понимала, что та не отстанет.

– И как ты собираешься вести свое расследование? – мягко спросила Соня.

Обижать Настю ей не хотелось.

Девушка пожала плечами.

– Обойду соседей. Для начала. Мне легче начать с вас, потому что мы знакомы. А уже потом, проанализировав добытую у вас информацию, я буду понимать, у кого еще что спрашивать. Поверьте, Софья Михайловна, это проще, чем кажется. В прошлом году я была на практике в уголовном розыске и участвовала в поквартирных обходах. Я умею разговаривать.

– Вот что, Настя. – Соня решила пока ухватиться за спасительный канат, который протягивало ей время, а уже потом, на досуге, подумать о том, как ей себя вести и на какие вопросы отвечать, а на какие не стоит. – У нас до начала занятий всего десять минут, мы все равно не успеем поговорить, поэтому давай перенесем этот разговор на завтра. Договорились?

Она не дала Насте шанса возразить, вскочила со стола, мило улыбнулась и пошла к стойке платить за кофе.

Девушки послушно ждали ее, явно намереваясь продолжить беседу по дороге, но и эти попытки Соня решительно пресекла.

– Не на бегу, – сказала она. – Вопрос слишком серьезный.

– Хорошо, – нехотя согласилась Настя. – Только давайте отложим не до завтра, а до вечера. Я все равно собиралась после курсов заехать в ваш дом. Вот с вашей квартиры и начну.

– Я не уверена, что буду дома. – Большей глупости придумать было трудно, потому что все свои вечера Соня проводила дома. А где ж еще? На Настином лице она увидела скепсис и неожиданно для себя разозлилась. – В общем, по ходу решим. А пока пошли быстрее, нас уже ждут.

После окончания занятий Соня обнаружила на телефоне непринятый звонок. Это мог быть новый ученик или просто что-то важное, поэтому Соня набрала высветившийся номер, поскольку всегда перезванивала, даже если номер был ей незнаком.

Ответил ей Феодосий Лаврецкий, и это было довольно неожиданно, а еще почему-то приятно.

Он звал ее на ужин и тоже предлагал поговорить о случившемся в ее подъезде. То, что ему это было интересно, Соню немного напрягло, хотя она поспешила успокоить себя тем, что, будучи позавчера невольным свидетелем ее злоключений, он просто проявляет воспитанность.

Поделиться своими мыслями по поводу Настиного расследования, дневника и поведения Ровенского хотелось все сильнее. Внезапный ужин также давал возможность не идти после работы домой, где наверняка ее будет ждать настырная Настя. Проучить девушку, не верящую, что у ее преподавательницы могут быть свои дела по вечерам, тоже хотелось, хотя Соня и понимала, что это форменное детство.

Как бы то ни было, на ужин с Феодосием Лаврецким она согласилась, пробежалась по лицу пуховкой, мазнула губы помадой цвета увядающей розы, намотала на шею шарф и поехала на неожиданное свидание в довольно хорошем состоянии духа.