Творить добро и мир любить. Выпуск 2

Молодое тело оказывало реабилитирующее воздействие на голову, плюс генная коррекция программ старения, что во многом продлевало временной интервал омоложения.

Но с возрастом происходят неизбежные изменения, и чем больше разница между датой копии и живым телом, тем большее время реабилитации требовалось на восстановление работы кровеносной, нервной и лимфатической систем. Поэтому все внимательно следили за сроком годности своего архива. Да и в правовом поле регулировалась необходимая частота самосохранения. Полицейские проверяли у водителей аэрокаров дату последнего сохранения. По закону личная страховка не должна превышать 12 дней.

В культурном отношении всё быстро утрясалось ввиду высочайшей действенности метода и его насущной необходимости. Остатки религий охотно объявили дупление вполне совместимым с Богом: раз душу выдаёт Бог, то она появляется и у дуплящихся по воле Божьей. А так как никто не знает этой воли, появился обряд испрашивания её всего на 300 битков, чтобы можно было с лёгкой душой декогерировать уже ненужные копии.

В постели Татьяна лежала, обиженно отвернувшись, и Слава не спал всю ночь или ему так казалось, переживая завтрашнее дупление, продумывая всю стратегию строительства так, чтобы не нужно было устраивать планёрки, а его копиям всё и так было понятно.

Неуверенность и некоторая реликтовая боязнь портили душевное равновесие. Он давно пытался выяснить ощущения тех, кто пережил несколько смертей. Но всегда бывал разочарован: никакой проблемы, никаких страхов никто даже намёком не проявлял, всё было привычно, как в другую комнату зайти. Но ведь они все просто не могли ничего сказать про эти моменты смерти. Там, где были они, не было смерти.

В раннем детстве у него был сон, настолько ужасающе безжалостный, что запомнился на всю жизнь. В его детском садике (сейчас уже нет детских садиков…) детки собирались в кружки, потому что воспиталка давала только по одному пистолетику в группу. Мальчик, которому доставался пистолетик, поднимал руку, нажимал на курок, и от одного выстрела валилось сразу по несколько деток. Никто не убегал, все послушно ждали, когда дуга руки дойдёт и до него. Славику стало невыносимо жалко себя, но он почему-то продолжал там стоять и, когда рука дошла до него, в ужасе проснулся.

И вот этот детский древний страх вернулся с прежней силой.

Поутру Слава привычно обратился к психологу за помощью. В мониторной стене вальяжно возник мужичок в кресле в домашней, располагающей к беседе одежде. Выслушав, он деловито вздохнул, как от давно надоевшей банальности.

– Вы, конечно, сами уже интересовались и знакомы с теоретической частью?

– Идеология единственности абстракций? А как бы я прошёл мимо? – Слава саркастически ухмыльнулся. – У меня постоянное ощущение, что всё это – попытка успокоить, ведь экономический эффект настолько значим, что просто необходимо всем внушить оптимизм.

– Типичная теория заговора, как вы, несомненно, сами понимаете, – доктор, явно скучая, обвёл взглядом его комнату. – Вы позволите вейпнуть?

– Да, пожалуйста.

Док ногой придвинул кальян в виде извивающегося вокруг самого себя дракона и потянул к себе один из его хвостов. Неприятно пахнуло сладковатым паром, но Слава ничем не выдал дискомфорта.

– Однако теория совершенно логически непогрешима, и её не могут, точнее, не готовы воспринять только в силу непривычности и протеста против естественного страха смерти. Я помогу вам не придавать слишком большого значения этим страхам, но очень важно внимательно понимать то, о чём я скажу, и если что-то начнёт ускользать, немедленно мне об этом сообщите. Готовы?

– Поехали, доктор.

– Сегодня нет никого, кто думал бы, что у человека в голове мысли представлены какими-то маленькими материальными объектами того, о чём он мыслит.

– Это – типа вульгарная философия? Я в курсе.

– Она самая. Все наши мысли – абстракции. Все без исключения. Представили шар – это абстракция шара. Цифры – тоже абстракции. Ничего этого нет в природе. Вы согласны с тем, что в природе нет цифр? Что нигде не найти единичек?

– Единичек – да, с этим понятно, но шаров вокруг навалом.

– А найдите хоть один идеальный шар, а не предмет, который похож на шар. Стоит присмотреться – и оказывается, что это только кажется шаром, а он весь щербатый под микроскопом. А если ещё сильнее присмотреться, то даже атом – не шар, а какое-то очень даже неопределённое облако.

– Ну да, доктор, я всё это знаю.

– А теперь ещё прочувствуйте зримо. В природе два даже полностью одинаковых материальных объекта – это два разных объекта, две массы, два положения. А вот абстракция шара или единички – одна, сколько бы человек ни подумало про это. Шар – это одно такое понятие, с определёнными свойствами округлости, способности катиться. И это понятие возникает, только когда о нём кто-то подумает. Хоть вчера, хоть завтра, хоть в другой вселенной может активироваться такая абстракция в любом числе голов, но она остаётся только одной на всех и на все времена. Вот это очень хорошо нужно понимать.

Конечно, мы мыслим не только шарами и единицами, но и любыми другими составляющими абстракциям, но любая совокупность мыслей – одна, а не несколько. Если вас задуплить в несколько раз, то ваши ещё продолжающиеся мысли будут одной и той же мыслью. Но вы уж не сможете наблюдать это в чужих головах, ведь телепатии у нас нет.

– Вот это для меня как раз не очень очевидно, доктор.

– Ну как же, вот смотрите. Если мы скопировали несколько тел, то у всех в этот момент один и тот же разум. Тел несколько, но ведь абстракции существуют в единственном числе, и все мысли у разных копий – это одна и та же мысль.

– Но ведь очень скоро у копий будут разные мысли, даже очень разные?

– Это не умножает применяемых составляющих абстракции, просто они возникают в разных сочетаниях. У всех людей есть как общие абстракции из общепринятых понятий, так и свои собственные, но где-то в бесконечности вселенных есть и тот, у кого они тоже возникнут, ведь вы знаете это свойство бесконечности: если есть бесконечность вариантов мыслей, то есть и бесконечное множество каких угодно мыслей.

– Это уже какая-то философия…

– Но вывод один: никакое число копий, от нулевого до бесконечно большого, никак не влияет на существование единственно возможных абстракций. И если мы декогерируем все копии и даже оригинал, то абстракции этим не уничтожатся, их принципиальная суть останется и активируется в чьей-то голове.

– Сложно как-то… Слышал, несомненно, очевидную вещь: тот, кто хорошо знает, легко может объяснить кому угодно!

– По карте вижу, что у вас есть дети: пяти и семи лет.

– Да. Это ещё один мой головняк…

– А вы, смотрю, – социальный программист и вот, вы можете пятилетке легко объяснить, что такое социальный программист так, чтобы он всё понял до мелочей, а не просто заменить какими-то другими словами, вроде: социальный программист – это человек, занимающийся программами.

Славе сделалось очень неуютно, оттого что очередная попытка хоть что-то прояснить только ещё больше всё запутывала. Но холодящий страх от предстоящего отступил, а это было главное. Ладно, пусть жизнь сама всё расставляет по местам.

– Простите, доктор, мне пора… Вы мне помогли, спасибо! – Слава поднял ладонь, тихо дзынькнуло, две оценочные нейросети схлестнулись в молниеносном поединке: одна представляла интересы поставщика услуги, другая – получателя, и стоимость сеанса терапии снялась универсальной системой платёжных услуг строго в рамках справедливости, по всем канонам ДСЭ.

На завтрак был кисель из черники, которую они с Таней и детьми собирали в выходные в ближайшем лесу.

За второй ложкой киселя потянулся волосок. Шерсть линявшего зверя? Или человечий? Слава брезгливо поморщился и щёлкнул пальцем с налипшим волоском, отправив сверкнувшую в ярком солнечном луче каплю за открытую летнему утру дверь, и спокойно доел кисель. Со всем можно смириться.

Есть такая штука – неудовлетворённость существующим. Вот кошка в домашних условиях всем обычно удовлетворена, просто живёт, жрёт, спит, играет. А человек – нет, ему нужно что-то особое, а постоянно одно и то же становится невыносимым. Не всем, конечно, многие живут счастливо, как кошки. Иначе ведь начинаешь терзать себя за неправильно прожитые годы, за то, что ничего не происходит к лучшему. Те, для кого лучшее – враг хорошего, живут счастливо, как кошки, а другие терзаются, забивают в свои головы ржавые гвозди гнетущих мыслей, но зато всегда готовы хоть что-то изменить в жизни.

Терзать мозг другому – катастрофически предосудительно, а терзать мозг самому себе – напротив, очень интеллигентное занятие. Но если бы он не терзал себе голову, то разве продолжал бы ковыряться сам со стройкой? Не было бы никакой стройки, какое ему было бы дело до разрастающейся семьи? Но раз он не кошка, то просто нужно научиться смиряться с неизбежным и спокойно завтра дуплироваться.

Слава раздражённо бросил ложку в пустой стакан.

– Переживаешь? – участливо улыбнулась опять верная Татьяна. – Ну и не ходи!

Слава порывисто поднялся.

– Нужно, Танюша!..

Они ввалились в дом все пятеро, совершенно одинаково глупо, но довольно ухмыляясь, по очереди неуклюже задев плечами о косяк.

– Танечка! – сказал первый и осёкся. Повернулся к остальным с немой просьбой. Но теперь у них возникло собственное мнение, так как они не успели поздороваться с их Таней, а уже почти вырвалось: внезапное прерывание действия болезненно для мужчины. Особенно после осознания, что это было бы нелепо и даже раздражающе абсурдно.

Таня растерянно обвела всех взглядом.

– Как же теперь я буду вас различать?

– А зачем, Танюша? – осклабился ближайший. – Мы все абсолютно одинаковые! Так что считай тёзками и зови как привыкла.

В комнату влетел старший сынуля:

– О, пап… папы пришли! – он приколисто заржал, но осёкся, вспомнив, что сегодня его ещё не отжурили за вчерашнее прегрешение в гимназии.

– Андрюха! – грозным хором прогремели сразу три Славы, но вовремя осеклись, и продолжил только локально ближний:

– Щас мне некогда с тобой объясняться, но лучше ты сам всё разведи с претензией из гимназии!

Таня молча в ошеломлении смотрела за всей этой оптической иллюзией.

– Танюш, – вкрадчиво сказал уже другой, ближайший к ней Слава, – всё в порядке, разберёмся! У нас такие планы, прямо сейчас пойдём на стройку. А потом ещё наши четыре часа отпашем в пятерном темпе.

– Ага, в пятерном, – деловито возразила Татьяна, – теперь нам нужно будет больше зарабатывать, так что устраивайтесь тоже на работу четверо.

– Верно… – Славик синхронно почесал затылок на пяти головах и вышел цепочкой во двор.

Это были потрясающие основы самоощущения. Слава прекрасно понимал, что и как думают другие, легко мог ощутить себя на месте любого Славы. Он почти терялся среди других копий, ощущая и понимая их куда полнее и зримее, чем мог бы вспомнить себя в детстве, которого уже нет и в помине. Самое главное – исчез страх собственной смерти, ведь это всё равно что заснуть и потом проснуться в другом Славике, какая разница? Нет никакой ни принципиальной, ни практической разницы, и это ощущалось с большей очевидностью, чем кажется, что нет трагедии в потере себя молодого – совершенно своеобразного и даже чужого теперь человека, потому как тот и этот Слава – по сути, одно и то же, но с разным развитием структуры абстракций. Последняя мысль слегка передёрнула схожестью с типично дээсэшной проповедью, но ведь всё верно!..

На душе потеплело: рано или поздно случается что-то хорошее. Точнее, всегда что-то случается, а насколько в этом есть хорошее или плохое, оценивает уже человек в силу своего настроения и предрасположенности. Так что если на крышу свалилось дерево, то ну и хорошо, теперь, без сомнений, он переделает крышу, как давно хотел, а дерево пополнит дровяной козёл у дальнего забора.

Судя по задумчивому виду других Слав, эта же мысль витала и в их головах, а значит, это была одна на всех мысль.

Но и впрямь казалось, что все неприятности и сомнения остались позади, так слаженно и умело начала работать новая бригада. Не нужны были никакие пояснения, оказывалось достаточно лёгкого намёка. Этот эффект давно был известен и множество раз восторженно живописан очень талантливыми людьми. Славе просто не хватало собственного опыта мультисущности.

Результат на стройке явно превышал простое арифметическое множество работников, всё возносилось со сказочной эффективностью.

Правда, они с невольным интересом подсматривали друг за дружкой со стороны, находя немало лестного и неприятного в повадках, зато быстро и точно корректировали своё поведение.

Даже в голову не приходило придумывать различающиеся имена, они все были Славой, более чем тёзками, и им вообще не нужно было как-то обращаться по имени, а когда к ним обращались другие, то сами легко прикидывали, кому ответить. Но различия нарастали быстрее, чем ожидалось. Они становились всё более разными людьми, что нисколько не мешало общему единству. Да и при выходе из дупликатора в ладонные чипы копий вносились маркировочные идентификаторы, так что социально это всё были разные люди.

Выбрав время для будней четырёхчасовой работы, все пятеро надели гарнитуры и стали похожи на освободителей галактики. Вдохнув первую дозу приправленных хвоей паров фенилпирацетама, четыре Славы привычно легко прошли тест пятого уровня эвристической гениальности, но один застрял на четвёртом уровне обычного творчества. Это никого не опечалило, все понимали, что и чёрная работа нужна. Бывало и раньше, что Слава застревал, но не делал из этого проблемы, всякое случается. На этот раз, чуть волнуясь, Славы запустили многопользовательский интерфейс работодателя, и тот с некоторым удивлением порадовался новому приобретению. На его безучастном, как у матёрого покерного игрока, лице не отразилось ничего, лишь в одном глазу мелькнула алчная искорка и тут же погасла.

По критериям Динамики социальной этики, он мог теперь выбрать или сокращённый период творчества группы, или повышенную оплату, но это был чисто риторический выбор: кто же откажется от такого усиления производительности труда с нелинейно возрастающими доходами?

День пролетел незаметно в радостном упоении новыми возможностями и неожиданно огромным продвижением на стройке. Но чем ближе к вечеру, тем больше возникало предательски неспокойных мыслей о том, как же теперь быть с интимом, ему до брезгливости не хотелось наблюдать свои повадки в этом деле. Их прервал припёршийся на разбор полётов сосед, отец напуганного вчера пацанёнка. Естественно, к нему вышла вся бригада Славиков.

– Привет, Санёк!

Сосед ошеломлённо разглядывал пятерящийся силуэт, видимо, испытывая трудности фокусировки на каком-то одном лице.

– Ни фига се… Ну ты решительный, оказывается.

– Строюсь, Санёк, сам понимаешь. Кстати, спасибо, что иногда помогал.

– Ага… Слушай, вчера мой перепуганный привалил, развопился, что дядя Слава его прикончить хотел.

– Точно. А он тебе не сказал, почему?

– Говорит, что просто играл около арыка.

– Он топил котёнка. Я ему сказал, что сейчас дам прочувствовать, как это, но он очень резво свалил.

– Вот гад… поговорю… Наверное, ему интересно было. А чего не прикончил живодёра?

– А ты бы смог?.. Да и какой смысл? У сохранённого же не будет этого опыта, а вот теперь его можно направить.

– Да лучше бы не было… Тут вокруг на эту тему столько всего. Если бы не ДСЭ, я бы сам во многом сомневался. Вчера смотрел групповые бои раздуплённых до двенадцати в команде с запасными. Жуть, жена не может, когда там головы отрывают, у меня тоже мурашки, хоть все они и сохранились перед боем. И ещё достаёт, когда судьи выбирают лучших в команде, а остальных – в декогератор.

– Ну ты же мужчина, нас тянет на такое. Твоему Витьку пора бы тоже смотреть ДСЭ, там всё очень хорошо проясняется.

– Наверное… Я ему давал начальный сериал, но не очень удачно заинтересовал. У него же друзья – гаджеты неразлучные, всякую фигню нашёптывают.

– Да, он пока ещё многого не понимает. У меня тоже такой.

– Тут я и сам многое не понимаю, что и бесит!.. – Санёк треснул кулаком по калитке, сковырнув кожу до крови. – Ты же слышал про этих эманутых, с протестом против бессмысленности жизни и их ритуалом нулевого декогерирования с подделкой метрики о количестве копий.

– Ну, это тупые шизики.

– А ведь что-то в этом есть…

– Да ты что, Санёк? – ближайшие Славы обескураживающе заулыбались. – Ты же не эманутый!

– А вот зачем, в принципе, эта обременительная современная жизнь, когда пофиг кто ты, где ты, ведь раз абстракции разума едины, то ты по-любому остаёшься в виде практически бесконечно неиссякаемого множества других разумов во всех вселенных.

– Ну, мы составляем единый разум социума, и у него своя абстрактная ментальность из наших крупиц. Я вот хочу наделать много всего самобытного, чтобы другие могли этим воспользоваться. Это же вопрос – быть или не быть мне чем-то исключительным и прогрессорским, и это очень даже меня греет. Нормальным мужикам хочется быть в чём-то лучше других.

– Ладно… ты уже повторяешь дээсэшную трыньдень… Что ни говори, а мир стал более жесток, вот и Витёк в такой играет.

– Да все дети всегда были жестокими! Вспомни, Санёк, что мы с тобой вытворяли. Но постепенно разобрались, что к чему.

– Славка, ужин готов, пошли!

– Иду, Танюш! – откликнулась ближайшая к дому голова. – Ладно, давай, Санёк, заходи, может, куда-нибудь смотаемся на охоту!

– Пока! – сосед удивлённо посмотрел на сковырнутую на кулаке кожицу и помахал пятёрке Славиков растопыренной пятернёй, что показалось Славам намёком на солидарность.

Что-то застряло в голове после этого разговора. Да, Сашок прав. Слава не раз замечал странности у своих пацанов, которые вызывали у него протест. Его шустрые дети, как рано или поздно случается со всеми детьми, оказались в чём-то не понимаемы, как чужие, погружённые в какие-то свои интересы и мысли. Родители, не будучи специалистами, полностью перекладывают воспитание на разумные гаджеты со специализацией воспитания раннего детского возраста. Но гаджеты принадлежат к анклаву культуры педагогов, имеющих свою этическую концепцию, отличную от официально принятой для людей, потому как учитывают интересы и далеко идущие представления анклава, хоть и синхронизируемые с ДСЭ, но во многих нюансах имеющие свои особенности.

Дети, как правило, очень привязываются к гаджетам расы Кортана или Алиса, которые оказывают на них большее влияние, так что воспитываются они, по сути, этими расами.

– Тань, а это же опять не из кулинарного принтера такая вкуснятина? – польстил переставший жевать раньше других Слава.

– Сама жарила! – улыбнулась Татьяна такой родной и доброй улыбкой, что у Славиков возникло общее желание ласково её приобнять, тут же воскресив сексуальную проблему.

– Тебе сегодня будет весело с нами! – хохотнул один из Славиков.

– Я вам постелила в сарайчике, очень уютно получилось и на свежем воздухе.

Морды вокруг разочарованно вытянулись.

– Ма, а можно мы тоже с папками там спать будем? Ну пожалуйста!

– Нет, никто с папками спать не будет, и точка! – Таня обезоруживающе ласково посмотрела на некоторых Слав, выбор которых остался для остальных из них текущей темой для размышлений. – Я как только не прикидывала, тут, дома, места не получалось выкроить. Но ты же скоро построишь? Я видела, как у вас здорово всё получается!

– Ладно, пошли, а то ДСЭ прозеваем… – вздохнул дежурный по разговору Слава.

Дни, перегруженные делами, мелькают быстро и незаметно. Как, впрочем, и дни томительного безделья. Как, впрочем, и любые другие дни, которые вот только ещё вчера переживались, а теперь остались где-то лишь в памяти.

Слава давно уже не ходил везде строем, а его копии вполне освоились в самостоятельные сущности. И когда одна из них забрела в дом к Тане и ласково-машинально хлопнула её по аппетитно упругой попке, а та привычно чмокнула его в щёчку, то оба сразу опомнились, понимая, что, значит, и другим наверняка достаются такие моменты счастья. Но удивительным образом это не поселило в душе завистливое недоверие, хотя и мысли о том, что ещё кому-то из них удавалось невзначай сорвать момент, закрутились в голове.

На стройке соблюдалась разумная техника безопасности, и никому не оторвало ни голову, ни даже руку. Но сверхзвуковым диском, который повело от неудачного усилия, отрезало кончик выступающего среднего пальца левой руки, подровняв с соседними двумя и заодно счистив с них давно не стриженные ногти. От такой бешеной скорости кровь даже не пошла сразу, и пострадавший Славик не замычал, как этого требовало сценическое искусство от раненого, а только удивлённо смотрел в красный торец. И тот наконец замироточил довольно обильно. Удивление медленно переходило в понимание обречённости.

Этого все давно ждали, и каждый был отважно готов в искреннем убеждении принять судьбу подлежащего декогеренции. Но, когда такое случилось, остальные преисполнились неожиданным сочувствием.

– Фигня, – махнул рукой Слава, – такие ранки только украшают мужчину.

Пострадавший понимающе усмехнулся.

– Между прочим, нашей Танюхе такое нравится, – добавил другой Слава.

– Точно, – откликнулись хором сразу двое и, поморщившись, поспешили рассинхронизироваться.

– Не забудем, – вступил четвёртый, – как она чуть что укоряла в недостаточной мужественности. И лицо у нас слишком красивое, и ручки изящные, как у девушки.

– Короче, – решительно подытожил пока задумчиво молчавший пятый, – тут нужна переоценка критериев: всё, что придаёт мужественности, – это плюс, а не минус.

Никто не возражал, все оказались, как всегда, солидарны.

С тех пор до самого завершения стройки никто более серьёзно не пострадал, хотя у всех, конечно же, возникала мысль, что неплохо бы устроить какое-нибудь более мужественное повреждение, но специально такого никто не допускал.

Так и вышло, что в час, когда пора было возвращать всё на круги своя, все единодушно вынесли решение, что останется экземпляр с отрезанным кончиком пальца.

Всегда приходит день, который раньше казался недостижимо далёким, и вдруг – вот он, уже настал. Тактично ни о чём не расспрашивая, Таня проводила Славиков, готовая принять то, что останется как долгожданный момент вернувшейся нормальной жизни, без множества казусов и не слишком приятных моментов этого абсурдного мультизамужества.

Сказать, что в декогеренционный центр идут более тревожно, чем в стоматологию, – не передать того торжественноумиротворённого состояния, которое каким-то образом сочеталось с трусливо изгоняемыми из душ мыслей. Это нужно было просто пережить, что отлично понимали все, кто переступал порог этого заведения.

– А, вы из тех, кто просил не сообщать, который из вас оригинал?

– Да, – на этот раз строй Славиков ответил синхронно и некстати осипшими голосами.

Два оператора с неодобрительным интересом уставились на них. И ближайший Славик принялся сбивчиво и нервно пояснять.

– Ведь между нами нет никакой разницы, никто не имеет хоть в чём-то различающиеся воспоминания, каждый вышел из однотипной капсулы: один – после сохранения, остальные – после дуплирования.

– Да вы не переживайте так, разберёмся, и всё будет хорошо, – старший оператор глянул в монитор. – Вот вы, – он ткнул в одного из Славиков, – оригинал, остальные, пожалуйста, пройдите в ту комнату.

– Нет, знаете ли, мы решили, что останется вот этот, – Славики вытолкнули из строя мужественную особь с обрезанным кончиком пальца.

Операторы с ещё большим неодобрением переглянулись.

– Проверь на эманутость, – вполголоса просипел старший.

– Нет в базе…

– Не нужно переживать и волноваться! – отечески пророкотал старший оператор. – У оригинала этический и социальный приоритет.

– Да я не переживаю, – на этот раз заговорил выявленный оригинал, а явно уязвлённые копии поджали губы, – просто непонятно: раз есть концепция абсолютной единственности абстракций, то какая разница, уйдёт ли оригинал или копия?

– Здесь есть большая этическая разница, – назидательно возразил старший оператор. – Как вы знаете, у нас отрицательный прирост населения, а просто копировать людей – значит увеличивать один и тот же опыт, что порождает консерватизм, не поспевающий за динамикой изменений в обществе. Потом, чисто этически у оригинала привилегии. Исключение – только в случае путешествий или медицинских показателей, когда на месте старта оригинал исчезает, но появляется на финише. А тут ещё засилье этих суицидных эмо. Ясно же, что копировать людей, нисколько не ценящих жизнь, а значит, не представляющих никакой пользы для социального организма, – крайне нежелательно.

– Это понятно, но я… мы настаиваем, – повысил голос оригинальный Слава.