У курфюрста Саксонии всё складывалось очень плохо. В 1704 году часть депутатов польского сейма низложили короля Августа и провозгласили новым королём Польши и великим князем Литовским шведского ставленника Станислава Лещинского. Одна часть польской шляхты и польского войска под руководством Бенедикта Сапеги примкнула к шведскому войску. Та часть Речи Посполитой, которая не признала нового короля, заключила договор с Россией и официально объявила войну Швеции. Россия помогла Польше деньгами, выделив 100000 рублей и войсками, выделив 60000 солдат.
Царь Пётр в июне 1705 года лично прибыл на территорию Речи Посполитой, сначала в Витебск, а потом в Полоцк. Русскую армию разместили на зимних квартирах в Полоцке и вокруг него ещё в начале года.
Последний день Петра в Полоцке, пир по поводу дня святых Петра и Павла небесных покровителей русского царя. Накануне пришло радостное известие: шведам не удалось захватить крепость на острове Котлин и прорваться к Санкт-Петербургу.
На завтра намечено выступление на Вильно, поэтому пили умеренно.
Александр Данилович Меншиков вышел на свежий воздух, решил прогуляться вдоль реки. Денщик плёлся сзади. Июльское солнце перекатилось за Двину и склонялось к горизонту. Не спеша шёл Меншиков, попыхивая трубкой, и вдруг перед ним, чуть правее на взгорке вырос красавец белокаменный собор. Меншиков подошёл поближе, любуясь строением, задрал голову вверх.
– Красивый?
Меншиков вздрогнул от неожиданности:
– Напугал, чёрт.
Перед ним стоял православный священник в простой рясе, поп, наверное.
– Красивый, – согласился Меншиков.
– Красивый, а не наш, не православный, – с грустью сказал священник.
– А чей?
– Униатов.
– Это кто такие?
– Это те православные, которые подчиняются Папе Римскому и платят ему десятину от дохода. Но это не главное. А главное, это то, что они признали, что Дух Святой исходит от Отца и Сына. А это ересь католическая!
– Ага, – глубокомысленно сказал Александр Данилович, – Как так получилось, что у них храм сей оказался?
– Отобрали. Наши предки в древние века возводили, а униаты пришли и отобрали. Униаты своего не строят, им проще чужое отобрать.
– Стерпели?
– Так сила солому ломит, пан офицер. Поляки сами эту унию придумали, что ж они православных защищать будут? Был тут такой Лев Сапега. Родился православным, перешёл в лютеранство, а потом стал католиком. И везде ему псом пахло. Вот он унию и придумал.
– И здесь Сапега.
– Да, и здесь Сапега, пан офицер. Затащить в униатство старались православных людей всеми правдами и не правдами, больше не правдами. Кто-то поддавался, но большинство тверды в вере. Был тут один архиепископ полоцкий Иосафат. Свирепствовал. Душехватом его прозвали. Силком всех в униатство тащил. Церкви закрывал. Ладно – крестить, отпеть не можно было. Человек помер, а не похоронить по-людски. Люди в шалашах церковные требы проводили, лишь бы униатами не стать. Довели людей, что в Витебске Иосафата и убили. А униаты мучителя в мученика превратили.
И поп в красках, размахивая руками с возмущением стал рассказывать о зверствах Иосафата. Александр Данилович и денщик слушали с вниманием.
– Интересные тут у вас дела творятся, – наконец произнёс Меншиков. – Давно это было?
– Давно.
– А сейчас как?
– Как? Поутихли малость, конечно.
– А ну пойдём со мной, батюшка. Как тебя звать-то?
– Отец Максим. А куда пойдём?
– К государю.
– К какому государю?
– К православному, к Петру Алексеевичу.
– Так он не наш государь, мы в княжестве Литовском.
– Всё едино, – отмахнулся Меншиков.
Пётр Алексеевич пребывал в весёлом настроении. Он сидел за столом, развалясь в кресле и с интересом наблюдал «бражку» за столом.
– Mein herr kapit?n, – обратился к нему Меншиков, – вот привёл к тебе попа местного православного, отца Максима. Обижают тут православных. А кто, как не ты, единственный православный монарх во всё мире, защитит люд православный?
– Не единственный, – возразил царь безмятежно улыбаясь. – В Абиссинии есть православный монарх. Негус он называется. Эй, человечки, Ибрагим, Абдул, идите-ка сюда.
В дальнем углу пиршественного зала игрались двое негритят лет десяти – одиннадцати. Услышав зов, они поспешили к царю.
– Вот, арапчата, – похвастал Пётр Алексеевич, гладя ладонью по кучерявым волосам детей, – этого самого негуса дети. Христиане.
– Христиане? А имена у них почему басурманские? – недоверчиво спросил Меншиков.
– Так у турок же были. Перекрестим в Вильно. Ибрагим станет Александром, а Абдул – Алексеем.
– Не хотеть быть Александром, – захныкал Ибрагим.
– А кем хочешь?
– Хотеть Ибрагим.
– Да окрести его Абрамом, mein herr, какая разница? Это имя христианское. А Абдул пусть будет Алексеем. С именем Абдул на Руси жить как-то всё же не очень… Зачем ты их с собой притащил? Жили бы они себе на Москве и жили?
– Так забавно же.
– Ну, да, ты любишь всякие чудеса и уродства, а своим русским помочь не можешь. Старинный храм отобрали, а мы – молчи.
– Данилыч, ты-то что завёлся?
– Да как же, mein herr, мой тятенька оршанский шляхтич Даниэль Менщик из княжества Литовского. Свои, чай.
– Ты, Данилыч, ври да не завирайся. А то я не знаю, кто ты такой! Шляхтич. Это ты Дарье Арсеньевой расскажешь, а нам не надо.
– Ей-богу, шляхтич, mein herr. Бумаги, сие подтверждающей, у тятеньки не было. Так война была. Вот пирогами и промышляли. Жить-то надо было как-то.
